Читать книгу Ржавчина - Виктория Побединская - Страница 1

Часть 1. Ржавый город

– Анна!

Уже в третий раз новый учитель химии обращается ко мне.

– Анна, я жду ответ.

Все смеются. Очевидно, им кажется забавным то, что ее, неопытную и пока еще жутко стесняющуюся девушку, перевели в нашу школу, но забыли предупредить о таких, как я.

– Анна!

Ее руки трясутся. Она не может понять, над кем смеются, – над ней или надо мной. Подростки жестоки. Школа – место для выживания, вам ли не знать, мисс.

С последней парты раздается самодовольный голос:

– Она отвечает только по вторникам и пятницам.

Я стискиваю зубы.

Август.

И это не сожаления о том, что в отличие от России, где я родилась, учебный год здесь начинается в конце лета. Это имя. Имя парня, которого я – теперь – ненавижу. Парня, который – теперь – ненавидит меня.

Наши взгляды встречаются. Карандаш, который он сжимает пальцами, с хрустом ломается. Отовсюду раздаются смешки. Кто-то прикрывает рот ладонью, а кто-то даже не думает сдерживаться.

От злости и обиды в горле встает ком. Хотела бы я его проглотить, но увы. Как сильно могут меняться люди? Когда-то мы мечтали, что закончим школу вместе. Август, обязательно первым, получит права, и мы объедем за лето всю Америку. На границе каждого штата будем делать по одному фото, чтобы оклеить ими всю стену в нашей общей комнате где-нибудь в Университете Калифорнии. Видимо, жить мы тоже собирались вместе. Но никто не предполагал, то наше «вместе» закончится так скоро.

– Анна? – снова повторяет учитель. Уже почти умоляюще.

Мне так хочется подойти к доске, вырвать мел из ее дрожащих пальцев и написать: «Простите. Я. Больше. Не. Могу. Говорить!», но я не двигаюсь с места.

Все взоры, словно мячик в пинг-понге, скачут от нее ко мне, ну и иногда к Августу. Он отворачивается. Родинки на его щеке все также образуют идеальный треугольник. Созвездие Дельтотон. Ясными вечерами мы лежали на крыше дома, и я учила, как отыскать его на небе. Подняв руки вверх и прищурив один глаз, мы чертили пальцами путь от звезды к звезде и ели Скиттлз, доставая из пачки по одной конфете, угадывая, какого она на этот раз цвета. Игра продолжалась до последней конфеты, или пока нас не загонят домой. А потом каждый скрывался в своем окне, пока с неба, опустив свой острый нос, на нас глядел Дельтотон. Благодаря ему я и узнала Августа, когда он появился в нашей школе три дня назад. До этого мы не виделись пять лет.

– Анна!

Лицо затравленной учительницы уже как флаг Советской революции. На фоне стен, что в нашей школе специально выкрашены в белый цвет чистоты и порядка, оно словно фонарь.

– Я прошу вас покинуть урок!

Класс взрывается приступом хохота. Три ноль. Таким же образом сегодня был побежден историк и учитель биологии. Все трое новенькие.

«Как вам угодно».

Естественно, я не говорю этого вслух. Молча бросаю вещи в сумку и выхожу. Не остается ни единого шанса, что кто-то расскажет этой бедолаге о том, что девочка, сидящая за пятой партой второго ряда совершенно нема. Зачем лишаться такого веселья?

– Откройте страницу три… – доносится позади, когда я «случайно» хлопаю дверью, выскакивая сначала в коридор, а потом и на улицу. Прикрываю глаза козырьком из ладони, чтобы привыкнуть к яркому свету, и прищуриваюсь. Последние недели лета всегда аномально жаркие.

«Вудсайд Хай» выглядит как обычная школа – гигантская белая коробка из пластика и стекла. Напротив главного здания полощутся флаги и расставлены лавочки, позади стадион и площадки для баскетбола, на соревнованиях по которому мы из года в год разгромно проигрываем.

Спрятавшись за углом школы, я смотрю, как на парковке останавливается большой желтый автобус. Он отличается от других лишь табличкой «Ржавый Город», но каждый знает, эти люди – чужаки. Ржавчина, проникшая на нашу территорию.

Двадцать пять человек из пригородного гетто перевели в нашу школу на прошлой неделе. И теперь это самая обсуждаемая новость месяца, потому что таких, как они, вы не встретите на наших улицах. Они – печать позора на умытом лице нашего благополучного общества.

Звенит звонок. К автобусу подтягиваются парни. Учиться здесь для них – щедрая привилегия, но по выражению их лиц – сущее наказание.

Засмотревшись, я не замечаю, что пялюсь на парней не одна. Протягивая овсяное печенье, рядом встает Ив. Мы неразлучны с тринадцати. С тех же пор она носит высокий хвост на затылке и красит ногти в ядовито-оранжевый.

– Слышала последние новости?

Я с хрустом отламываю кусок и принимаюсь жевать.

– Мне рассказала Хлоя, которая ходит со мной на тренировки. Помнишь ее? У нее еще грудь четвертого размера, из-за нее она не может бегать.

Я киваю, потому что бюст Хлои – местная знаменитость.

– Тренер хочет собрать новую баскетбольную команду из этих ребят, гляди, – она толкает мне в руку объявление. – Представляешь, что это будет за игра? Они ведь настоящие звери.

«Может в конце концов нам удастся Ричмонд обойти? – на языке жестов показываю я. За столько лет, что мы дружим, Ив научилась понимать. Языки вообще ее сильная сторона. – Впрочем, плевать».

Парни занимают места в автобусе. А потом я замечаю его.

Темно-зеленая толстовка с капюшоном, наброшенным на голову, а руки – в карманах джинсов. Перебросив одну лямку рюкзака через плечо, он спускается по ступенькам школы. Тело у него сухощавое, хотя и крепкое. Жилистые руки, длинные пальцы. Улыбка теперь появляется на его лице крайне редко, я видела лишь однажды, когда он смеялся над кем-то со своими новыми друзьями.

Я отрываю взгляд от листовки, незаметно прикрываясь ей же, но он все равно замечает.

– Рот закрой, Суворова. И хватит на меня пялиться!

А потом занимает свое место в желтом автобусе, следующем в Ржавый Город. Теперь Август О’Доннел – его король.

Глава 1. Анна

– Давай, Анна, постарайся еще. Нам нужно удлинить фазу выдоха хотя бы до двенадцати секунд, – просит Амара, мой фониатр1 и по совместительству психотерапевт.

Мы начали работать с ней спустя полгода после случившегося. Не то, чтобы я все еще верю, что мой голос каким-то магическим образом вернется, в конце концов, я не героиня слащавого романа, где певица теряет голос, бегун – ноги, а музыкант – свои гениальные пальцы. Я простая девчонка, у которой повреждены связки. Результат несчастного случая. Но даже до него я не могла достать ни одной ноты свисткового регистра или пародировать трель птиц. Не планировала стать диктором теленовостей или ведущей на детском празднике. Так, может, судьба решила, голос мне не так уж и нужен?

– Я устала, – показываю жестами. И это чистая правда.

Механизм восстановления после травм гортани – сложен. Все, что мне доступно – короткий шепот, который тут же прерывается кашлем. Ужасно, знаю. Я звучу, как заржавевший пропеллер Спитфайра2 времен второй мировой.

Амара убирает мои бумаги в сторону:

– Прошло всего пятнадцать минут.

«Иногда их достаточно».

Мне не нужно продолжать дальше, она и так знает.

Каждый раз, возвращаясь в тот самый день, я думаю, почему не вышла из дома на пятнадцать минут раньше. Или позже. Почему наша соседка, миссис Пирс, обычно встречающая закат с чашечкой кофе, и каждый раз проливающая его себе на тапочки, на этот раз замешкалась. Почему накануне я забыла рюкзак в машине брата?

– Что мы говорили о бесконечном сожалении?

Я поднимаю руки – теперь мой главный инструмент общения.

«Что с помощью него удается прекрасно прятаться от реальной жизни».

– Рада, что ты помнишь.

Мне нравится ее голос. Он похож на распускающиеся цветы жасмина. Не могу сказать, почему у меня такая ассоциация, но когда все время молчишь, будничным вещам невольно начинаешь подбирать кажущиеся наиболее подходящими оттенки.

«Люди вокруг такие идиоты, – жестами «говорю» я. – Иногда даже одноклассники, стоящие буквально в паре метров, обсуждают меня, думая, что я не слышу. Почему-то ни одному из них не приходит в голову, что если бы не могла, то и не ходила бы в обычную школу».

Амара ласково улыбается.

– Будь к ним снисходительна. Ты же понимаешь, твой случай особенный. Иногда людям сложно перестроиться. Возможно, если бы ты попыталась с ними поговорить… – она делает паузу, глядя на то, как я сжимаю пальцы в кулаки. – Голосом…

«Нет».

За что я люблю язык жестов – за быстроту и краткость. И вот такие демонстративные знаки, как «нет».

«Но я не жалуюсь. Иногда это даже забавно».

Оказывается, чтобы узнать о себе много нового нужно просто… замолчать.

«Да, и кое-что случилось». – Я подхожу к окну, опираюсь на подоконник и подтягиваюсь, забираясь на него с ногами. Обычно пациентам не позволяется подобная наглость, но Амара всегда делает для меня исключения.

«Тот мальчик, о котором я рассказывала. Он вернулся. Три дня назад».

В то утро я, как обычно, опаздывала. Прыгая на одной ноге и напяливая школьные балетки, вытащила телефон, чтобы напомнить о себе сводному брату.

– Да иду я, иду, – раздраженно проорал он со второго этажа и одновременно в трубку.

Тобиас старше меня на четыре года и противнее на сорок пять жизней. Он учится в университете Северной Каролины и обычно дома не бывает, что крайне упрощает «дружбу» между нами. Но на этот раз ему пришлось везти меня в школу, потому что на автобус я опоздала.

– Не была бы такой трусихой, сама бы давно водила, – как обычно возмущался он, шнуруя кеды. Не я была виновата в том, что произошло, но Тобиас все равно пробухтел: – Ладно, будем надеяться, к концу семестра у тебя парень хотя бы появится, и мне больше не придется с тобой возиться. – Но я, как обычно, пропустила его слова мимо ушей.

– Давай быстрее! – поторопила я его, выключая радио. Только так можно заставить этого парня пошевелиться и обратить на меня внимание, потому что обогнать нас на дороге было под силу даже восьмидесятилетней бабуле на старом Додже, как пить дать, ее ровеснике.

– Не трогай мой приемник. – Тобиас шлепнул меня по руке. Музыка – единственное, что в этом мире все еще имело для него хоть какое-то значение. Раньше она раздавалась из его комнаты почти круглые сутки. Как я его за это ненавидела! Его песни были до того невыносимыми, что предметы, расставленные на моих полках, тряслись и звенели. Я доставала найденный в подвале костыль и стучала в стенку, но Тобиас специально прибавлял в усилителе громкость. А потом все исчезло. Он сорвал со стен плакаты и разбил собственную гитару. Никто не спрашивал, почему. Мы это и так прекрасно знали.

Высадив меня недалеко от школьных ворот, Тобиас уехал. Я огляделась. На площади перед входом собралась толпа народу. Я подошла ближе, выглядывая из-за спин, и проверила время, потому что Ив обещала встретить без четверти восемь. На часах же щелкнуло без пяти, а ее все не было.

Кто-то толкнул в спину.

– Анна-банана! – заверещала Ив на всю округу, вытряхивая из меня воздух.

– Задушишь, – зашипела я, смеясь и выпутываясь из ее рук. С Ив я позволяла себе говорить. Иногда. Обычно это были односложные ответы, не требующие напряжения связок.

«А чего столько народу?» – спросила я. В американских школах нет торжественных линеек, бантов и приветственной речи директора. Из динамиков не доносится «Учат в школе», и не звенит звонок. Потому толпа выглядела предельно странной.

– Все хотят посмотреть на новичков, – ответила Ив, возбужденно потирая руки и едва ли не подпрыгивая. – Представляешь, там только парни. Они не брали девушек, потому что в Ржавом городе с транспортом проблемы.

– В смысле?

– Туда не ходят автобусы, – вставая на носочки, чтобы видеть из-за голов, ответила Иви.

И тут я заметила его, беззвучно прошептав, не в силах поверить:

– Август… – Дыша слишком резко и хаотично. Так, так мне дышать нельзя, без риска закашляться.

– Рыжий, ты идешь? – окликнул его кто-то.

Парень повернулся, и мое сердце принялось скакать как заведенное. Радостно выкрикивая, что это точно он. Мой американский мальчик. Родинки на его щеке – слишком яркий признак.

Я впитывала его новый облик, буквально вбирая каждую черту. Волосы цвета осенних листьев, завивающиеся кольцами, как и в детстве, слегка растрепанные, белая футболка на загорелой под южным солнцем коже, веснушки, красная кепка на голове. Интересно, вспомнит ли меня? Ведь прошло уже пять лет.

– Иду.

Его голос изменился. Стал низким и глубоким.

Но это был он. Мой Август.

Я откашлялась, до боли напрягая связки, чтобы произнести его имя, но ничего не вышло. Из горла вырвался только хрип.

«Боже, какая глупая», – отругала я себя. Знала ведь, ему будет плевать на голос. Я скучала по нему. Скучала безумно, поэтому сама не заметила, как ноги повели навстречу. Коснулась его локтя, обращая на себя внимание. Он обернулся, будто теряясь на миг, а я улыбнулась так, что еще немного и порвутся щеки.

– Чего надо?

Выдох получился слишком шумным. «Неужели не узнал?».

Вытащив из сумки черный маркер и блокнот, что все время таскаю с собой, я написала: «Анна. Забыл?» и развернула, чтобы он мог прочитать. На мгновение его взгляд замер.

– Что за дурацкие шутки?

Я покачала головой и медленно поднесла ладонь к горлу, изображая крест. Моя шея в шрамах. И несмотря на то, что я закрываю их бархатными чокерами, Август заметил и вдруг сделал шаг назад, будто увидел что-то отвратительное. Не понимая, почему он смотрит так, я написала: «Как ты?» – но только протянула блокнот, он грубо перехватил мою руку. Сжав слишком сильно. Если бы я могла, я бы вскрикнула, но вышло только поморщиться.

– Скажу только один раз, – прошипел он, наклонившись, чтобы никто нас не услышал. Настолько близко, что я могла рассмотреть все крапинки в его глазах. Почему сейчас эти глаза пугали? – Больше ко мне не приближайся.

«Что?»

– А лучше, вообще переведись в другое место. И молись, чтобы оно находилось как можно дальше.

Он отпустил меня, развернулся и ушел, подводя итог этому отвратительному разговору, а я смотрела, как мой бывший лучший друг скрывается за дверьми школы, и не верила собственным глазам…

Когда я заканчиваю рассказ, мои щеки полностью мокрые, и я отворачиваюсь к окну, чтобы Амара не заметила. Иначе она обязательно упомянет это в одном из своих отчётов, заставляя меня переживать эту ситуацию снова. А я не уверена, что мне хватит сил.

Но Амара молчит…

***

– Что нового в школе? – спрашивает вечером мама, открыв банку оливок и нарезая их тонкими колечками на салат. Мы проводили Тобиаса в университет и собрались на кухне за ужином. – С кем-нибудь подружилась? Как одноклассники?

Несмотря на то, что я уже несколько раз рассказывала, мама до сих пор не понимает, что американская школа отличается от той, что она запомнила. Здесь не делят подростков на классы и не заставляют изучать одинаковые предметы. Мы выбираем сами, и поэтому состав людей, с которыми ты учишься, постоянно меняется. Но мне лень объяснять снова, поэтому я резюмирую шепотом и по-русски:

– В нашу школу теперь ходят ребята из Ржавого города.

Мама замирает с ножом в руке, потом откладывает его в сторону.

– Это шутка?

– Нет, – спокойно отвечаю я.

Она поворачивается к Майклу и переводит мои слова, добавляя уже от себя:

– Там самый высокий уровень преступности в штате. О чем они вообще думали?

Я бы объяснила, в чем дело, рассказала бы, что их собственная школа закрылась, но в мою сторону никто не смотрит. Правда, Майкл тоже не принимает все близко к сердцу.

– Анна – хорошая девушка, она не станет общаться с такими отбросами, – говорит он и снова утыкается в газету. – Не вижу смысла переживать.

– Это не подростки, а настоящие звери. Нужно поговорить с управляющим советом.

Мама снова начинает уничтожать маслину, раскромсав ее до черной крови, приговаривая:

– Там ходит столько заразы. Гепатит, СПИД, сифилис. Это не район, а свалка. Сборище крыс.

Эх, мама, знала бы ты, что среди сборища крыс живет тот самый мальчик, с которым много лет назад нас было не оторвать друг от друга. И который теперь почему-то делает вид, что я для него никто.

– В твой класс попали какие-то ребята оттуда? – поворачивается ко мне она, снова забыв.

Я киваю. Плевать.

– Иди руки помой! – командует она. – Антибактериальное мыло возьми на полке. Кто знает, чем они больны.

– Хорошо, – отвечаю я, вдруг задумываясь о том, что завтра перед школой надо зайти в аптеку и купить санитайзер. На всякий случай.

Глава 2. Август

Семь утра, солнце палит нещадно, а идти до ближайшей остановки теперь приходится долго. Под подошвами посеревших кед клубится пыль. Тоже ржавая. Словно напоминая о том, где ты находишься. Хотя никто из местных об этом никогда и не забывает.

Разруха и нищета. Бедность и насилие. Злоба и безысходность. Вот он, Ржавый город во всей красе. Если верить рассказам, много лет назад здесь был авто концерн, который когда-то процветал. А потом завод закрыли. Специалисты и служащие переехали, а простые рабочие разбрелись кто куда. С тех пор район все больше приходил в упадок, пока не превратился в пристанище тех слоев населения, которые позволить себе что-то иное оказались просто не в состоянии. Вообще у этого места есть официальное название, но им уже много лет никто не пользуется. Да и зачем?

Я натягиваю козырек кепки ниже, но все равно прищуриваюсь от яркого света, выходя на пустырь. Справа остается моя бывшая школа. Выбитые окна заколотили. Двери заварили тяжелыми металлическими балками, хотя лучше бы с землей сравняли, и дело с концом.

Когда-то давно в Вирджинии велась подработка, и земля просела. Каркас здания треснул. Это случилось прямо во время урока в конце прошлой весны. Пол надломился, словно приоткрылась голодная пасть, сверкая из-под сломанных досок капающими трубами. Здание закрыли, а учеников раскидали. Девчонок – по классам других школ, парней – в соседний город. И лишь часть попала в прибежище снобов и чистоплюев – «Вудсайд Хай». Нас, таких «счастливчиков», двадцать пять.

Они нас за глаза называют нас Ржавыми. Прячут поглубже в карманы свои новенькие телефоны, а при встрече опускают взгляд и обходят по дуге. Боятся. Не зря, наверное.

Из-за поворота полуразвалившегося дома выруливает Сет.

– Как оно? – спрашивает, не ожидая ответа, и пристраивается рядом. Походка у него расхлябанная, наглая и вызывающая, если такими словами вообще можно описать то, как человек ходит. Словно специально стирает резину подошв о землю. Так что теперь наш путь сопровождается звуками шарканья. Мы идем почти в ногу. Спичка, зажатая между его зубов, гуляет из одного угла рта в другой.

С Сетом мы познакомились пару лет назад, когда из Ричмонда он переехал в Ржавый Город. Сет наполовину пуэрториканец. Смуглый и жилистый, сразу проканал за своего. Он всегда больше подходил этому району, чем я. И сейчас больше подходит.

– Слушай, Рыж. – Ненавижу эту кличку. Особенно в сокращенном варианте. Но все лучше, чем быть Белоснежкой, Бланко или еще одним из десятка прозвищ, которые так любят давать здесь белым. – Все хотел сказать, а эта вчерашняя… ничего. – Он усмехается, не обращая внимания на то, что я демонстративно закатываю глаза.

– Не понимаю, о чем ты.

Я пинаю носком кеда камень. Тот летит вперед и ударяется о железный лист. Настроение со вчерашнего дня ни к черту.

– Волосы длинные, ноги, губы, все дела. Задница, правда, мелковата. Но в целом хорошенькая.

– Нормальная.

– Чего она от тебя хотела? – Он проводит рукой по волосам, которые, как бы коротко не были острижены, все равно умудряются виться мелким бесом, смотрит на небо, расслабленно, словно мы на прогулке.

– Ошиблась, – небрежно бросаю я.

Вижу, не верит, но больше не достает, а я не хочу о ней говорить. Она – прошлое. Теперь кажущееся глупыми сопливыми фантазиями, а не реальностью. Прошлое, в котором меня убили.

Славная, добрая девочка Анна.

Забавно, когда-то я мечтал встретить ее снова хотя бы раз. Сейчас же даже видеть не могу. До сих пор перед глазами ее испуганное лицо. Как она смотрела на меня своими глазищами, пытаясь понять, почему отталкиваю.

«Держись от меня подальше, и лучше тебе никогда этого не узнать».

Мы идем молча. Оставляем позади Поля Атланты – район одинаковых трехэтажек, построенных стена к стене квадратами. Если смотреть на них со спутника, понимаешь, задумка должна напоминать цветы, но что-то пошло не так, проект забросили и теперь у половины не хватает «лепестков». Стены там из кирпича и кажутся настолько хлипкими, что ударь – и развалятся. Но это только на первый взгляд. Внутри этих домов – металл. Хребет, который так просто не сломить.

Потом идет Плаза – большая площадь, по сути являющаяся демилитаризованной зоной между Ржавым городом и Сити. Все стрелки по ночам забиваются здесь. Все разборки и побоища тут же проходят. Каждый местный знает, Плаза – это граница. И если ты ее нарушаешь, оказываясь на нашей территории, – пеняй на себя.

Мы усаживаемся на уцелевшую лавку на остановке и откидываемся плечами на стену. Автобусы в Ржавый город не ходят. Поэтому приходится топать по несколько миль пешком. И так каждое утро.

– Эй, народ, чё с лицами?

Рядом плюхается Доминик Двойка Декс, картежник-катала и мелкий карманник из Вегаса – самого безумного района Ржавого, где лишь по ночам просыпается жизнь. С подпольными играми и ночными барами, девчонками, готовыми на все перед заглядывающими сюда иногда мажорами, выпивкой и громкой музыкой. Двойка живет в коммуналке, где в одной комнате на матрасах вместе с ним ютятся еще пятеро парней. Все работают в местном игорном доме. У них там строгая иерархия. Номер, нанесенный на шее, запястье или виске, не что иное, как статус. Чем выше цифра, тем влиятельнее перед тобой человек.

– Долго ждете, братаны?

Я отворачиваюсь.

Он словно дворняжка, что вечно вьется где-то у ног, виляя хвостом. Клянусь, для меня до сих пор загадка, как он выжил здесь с такими замашками, тонкими руками-ногами и этой гусиной шеей. Каждый раз при виде его хочу спросить об этом Сета, но забываю.

– Никакие мы с тобой не братаны. Сваливай на ту сторону лавки, – рявкаю я. Лучше держаться подальше от этих шулеров, но только от Двойки катастрофически сложно отвертеться.

– Вот за что я люблю тебя, Рыжий, что хотя ты и на голову отбитый, но все-таки нормальный пацан, – похлопывает он меня по плечу и тут же находит новую жертву, у которой еще целы уши, чтобы выслушивать его очередной бред. Сет лишь смеется, поглядывая на мое недовольное лицо.

Спустя еще десять минут, остановка заполняется почти полностью. Я поднимаюсь в автобус и сажусь на самый последний ряд у окна. Широко развожу колени, засовываю руки в карманы толстовки и откидываю голову на подголовник. Следующие полчаса я позволяю себе поспать, и когда открываю глаза, автобус уже наполовину пуст.

– Идем, – окликает Сет и исчезает в передней двери. Я тру лицо, прогоняя остатки сна, и вдруг в окно вижу Анну. Она болтает с какой-то чудаковатой девчонкой на языке жестов. И улыбается.

Не зная, зачем это делаю, я фотографирую ее. Мне почему-то хочется сохранить ее улыбку. Может потому, что возможно скоро она исчезнет. Как и ее хозяйка из этой школы. И я сам приложу к этому все усилия. Но как только картинка застывает на экране, я заношу палец над кнопкой удалить. Смотрю на Анну, потом снова на ее фото. Снова на девушку. А потом перемещаю изображение в одну из папок. Пусть побудет. Пока. На всякий случай.

Из автобуса я выхожу последним, лезу в карман, но не нахожу бумажника. И только тогда понимаю, как меня развели.

– Декс, скотина, – кричу я, озираясь по сторонам, но его уже и след простыл.

Глава 3. Анна

У Паолы Мендес из класса мисс Хилл пропадает кошелек. За несколько лет, что я учусь здесь, подобное случается впервые. Нас выстраивают в спортивном зале рядами, почти так же, как когда-то в моей русской школе на линейке, спрашивая о том, кто и что видел. Все молчат. Хотя каждый из присутствующих знает точно, кто виноват.

Ржавчина.

Двадцать пять человек стоят отдельно, словно заразные. Они здесь, но никогда не смогут стать частью нашего общества. Судя по лицам, им плевать.

– Считаешь, это затишье перед бурей? – незаметно спрашиваю я Ив. Она лишь неопределенно жмет плечами.

Директор читает лекцию о совести и морали, но я теряю нить его речи. Знаю, зря, но меня так и тянет повернуть голову. Туда, где вместе с парнями из Ржавого города стоит Август.

Стараясь не привлекать внимание резкими движениями, я чуть оборачиваюсь, делая вид, что хочу поправить волосы, и разглядываю его издалека. Так странно узнавать в нем крупинки того Августа, которого я знала, но при этом видеть совершенно другого парня. Он встречает мой взгляд, с предельной точностью выхватывая из толпы. А потом внезапно кивает в сторону задних ворот. «Поговорим?» И не дожидаясь ответа, незаметно задними рядами покидает зал.

Что мне делать? Пойти за ним? Но ведь в прошлый раз он более чем ясно дал понять, чтобы я к нему не приближалась.

Я трогаю Ив за плечо и показываю: «Прикрой меня, если что». А потом осторожно выскальзываю из зала, но не успеваю зайти за поворот, меня тотчас ловит дежурный – сегодня это мисс Эверли. Когда-то она стала моей первой американской учительницей в средней школе, поэтому у меня к ней лишь самые теплые чувства. Теперь же работает здесь, в «Вудсайд Хай».

– Анна, удели мне минутку пожалуйста, – говорит она.

«Но…»

Я мотаю головой по сторонам, вот только Августа и след простыл. Следом за мисс Эверли захожу в пустой класс и закрываю двери.

– Я все знаю.

Вот такая простая фраза, но она заставляет меня замереть.

«Что именно?»

Мисс Эверли тут же отвечает, будто услышав мой вопрос:

– Я знаю, что Август О’Доннел теперь учится здесь. И вижу, как ты цепляешься за вашу с ним дружбу.

«От нее остались лишь обломки».

– Не надо, – продолжает она. – Мало кто в курсе, но мне довелось целый год проработать в школе в Ржавом городе. И тот год оказался самым кошмарным в моей карьере. Так что лучше держись от этих ребят подальше.

Почему в этот момент мне кажется, будто она говорит совершенные глупости? Разве учителя не должны избегать разделения учащихся по социальному статусу?

– Он сильно изменился, и ты даже не представляешь, на какие жуткие вещи теперь способен.

Повисает пауза. А затем она вдруг протягивает руку, но я не принимаю ее.

– Я видела своими глазами, Аннет. Отпусти его. Он уже не тот, что раньше.

Ее слова ранят, не вдохнуть, но я лишь стискиваю зубы, киваю – «Посмотрим» – и, не оборачиваясь, выхожу из кабинета. В голове все еще крутятся сказанные напоследок слова: «Все, на что он теперь способен – лишь разрушать и ненавидеть».

Несмотря на старания, кошелек так и не находят. Зато спустя два дня находят трех парней. Побитых в туалете на цокольном этаже.

«Ржавчина». Предупреждение разносится быстрее чем «вирусные» картинки котиков по интернету. Возможно для каких-то иных муниципальных школ драка – дело не столь существенное, но для «Вудсайд Хай» все равно что приговор. Безапелляционный и пожизненный. Тут и за оскорбление-то попадают к директору на ковер, а уж за драку и вылететь запросто. Вот только некоторым и на это плевать.

А потом и Ники Вазовски, участницу группы поддержки нашей баскетбольной команды, застают в подсобке с одним из Ржавых парней. Еще и травку находят. Новость в считаные минуты облетает школьные паблики, а следом и родительские. Парня отчисляют, в школу заявляется полиция с собакой, и та целый день обнюхивает шкафчики. Управляющий комитет организовывает внеочередное собрание. Строго настрого наказывает не ходить по школе по одиночке и у Ржавых ничего не брать. Всем раздают листовки с подробным описанием наркоты, которую толкают у них на улицах. Больше всего пугая GHB – наркотиком «для изнасилования», популярным в подпольных клубах. Он вызывает спутанность сознания и кратковременную потерю памяти. А что может быть страшнее, чем если тебя опоят и увезут в Ржавый город?

– Никогда в жизни к таким, как они, не подошла бы, – заявляет Ив. Мы сидим у нее дома и красим ногти на ногах в очередной цвет безумия. – Спорим, у них можно подцепить вши или еще что похуже.

– Фу, – морщусь я, тут же измазывая цветом фуксии не тот палец.

– Не удивлюсь, если Вазовски вообще из команды выгонят, – протягивает жидкость для снятия лака Ив. – Все-таки нельзя быть такой неразборчивой. В связях.

Мы хихикаем. Пусть подруга и считает себя скорее книжным червем, чем знойной тусовщицей, в команду чирлидерш она вписалась на удивление легко, словно только и создана прыгать по полю, радостно размахивая помпонами. Несколько раз Ив предлагала попробовать и мне, но я отказалась.

– Как ты представляешь себе немую девушку, скандирующую кричалки?

С тех пор мы эту тему закрыли. А я так и не призналась, что сама могу дать фору в трехочковых бросках многим из нашей команды. Как и в том, кто меня этому научил.

– Завтра после игры тренер определит основной состав, – заявляет Ив, подбирая для ногтей на руках лак в цветах команды «Росомах». В «Вудсайд Хай» это зеленый и фиолетовый. Будут играть наши и Ржавчина. – И ты должна прийти. Просто обязана. Нельзя же пропустить, как наши опозорятся!

Я морщусь – заранее знаю, кого там увижу, – но, чтобы поддержать подругу, обещаю, что приду. А потом, рисуя на большом пальце сердечко, добавляю:

– Из всех буду болеть только за тебя!

Глава 4. Анна

У каждого из нас имеется список отвратительных привычек, от которых мы не можем избавиться. Такой есть и у меня. И пока в нем числится лишь один пункт, но очень веский – опоздания. Главная проблема в том, что я не могу нормально извиниться. Поэтому, пока еду в школу, открываю блокнот и пишу крупно маркером: «Простите. Обещаю, больше это не повторится».

Я забегаю в класс уже со звонком, все сидят на местах, а мисс Остин, наш учитель – молодая женщина в костюме, словно вынырнувшем из эпохи шестидесятых, – стоит у доски.

Открыв дверь и не пересекая порог, я поднимаю самодельную табличку, сложив брови домиком и вжав голову в плечи. Мисс Остин пробегает по мне взглядом весьма укоризненным, но все же кивает, позволяя войти. Но стоит сделать шаг в кабинет – раздается хохот.

– В чем дело, класс? – спрашивает учитель.

Я судорожно пытаюсь понять, что со мной не так. В поисках поддержки ловлю взгляд Ив – она кивает на последний ряд. Перед партой Августа, там, где должна стоять моя парта, – пустота. Квадрат голого пола, на котором остался пыльный след от металлических ножек. Вокруг – ни одного свободного стола. Призрак доброго мальчика из моего детства ухмыляется, делая вид, что он тут совершенно не при чем.

– Анна, займите свое место, и мы начнем урок.

Я застываю в нерешительности, не зная, что делать. Слова учителя прерываются новой волной смеха.

– Она, кажется, не может.

Мисс Остин оборачивается, кладет мел на подставку и отряхивает руки.

– Повторите, пожалуйста, мистер О’Доннел, я не расслышала вас, – обращается она к Августу весьма вежливо. Хотя, очевидно, он этого не заслуживает.

Август лениво поднимает голову, отрываясь от тетради, в которой он что-то выводил, и отвечает:

– Я сказал, что она этого сделать не может.

– И почему же?

Снова этот противный смех. Я закрываю глаза. Все, чего мне хочется, чтобы это представление поскорее прекратилось, потому что все взгляды снова устремлены в мою сторону.

– Мистер О’Доннел, почему мисс Суворова не может этого сделать?

Август откидывается на стуле и, скрестив руки на груди, хмыкает:

– Очевидно, потому что ее парты нет. Как и других свободных. Естественный отбор.

По классу прокатывается клубок из смешков. Я же хочу под землю провалиться. А вот мисс Остин ситуация, кажется, совершенно не напрягает.

– Август, – ласково обращается она к парню. – Не принесете ли вы из учительской распечатанный к уроку материал?

Я не смотрю в его сторону, но буквально кожей чувствую на себе взгляд.

– Я еще плохо ориентируюсь здесь, – отвечает он. – Отправьте кого-то из местных.

– Спросите у дежурного учителя, он вам подскажет.

Опустив глаза в пол, я мечтаю, чтобы Август заблудился. Вижу, как он недовольно поднимается, но все-таки уходит. А я так и стою, словно к полу приклеенная, пока дверь на закрывается.

– Садитесь, Анна, – как ни в чем не бывало, говорит учитель. – Место свободно.

«О, нет. Теперь он точно меня убьет». Я поворачиваюсь в поисках поддержки к Ив, и она поднимает вверх большой палец. Я сглатываю. Вдруг слышу чей-то шепот.

– Не переживай. Мы после урока вернем твою парту.

Поворачиваюсь и вижу незнакомца. По крайней мере я его не замечала раньше. Скорее всего из-за того, что смотрела все время в другую сторону.

Внешне он выглядит совершенно обычным: короткие русые волосы, чуть вздернутый нос, тонкие губы, но взгляд его мягок и приветлив. И я улыбаюсь в ответ.

– Эрик Фрайзер, – представляется незнакомец и совершенно неожиданно продолжает на языке жестов: «У меня брат глухонемой. Я рад, что теперь есть с кем поболтать на уроке».

«Приятно познакомиться!» – отвечаю я, присаживаясь за парту Августа. Здесь везде его вещи, и я не знаю, что с ними делать. Отодвигаю книгу на край стола, кладу сверху карандаш и ластик, беру тетрадь, в которой он даже не удосужился тему урока записать, и вдруг вижу в углу листа несколько слов знакомым почерком: «Станешь ли ты меня ненавидеть?». Написано и обведено минимум трижды. Надпись свежая, я касаюсь ее подушечками пальцев, и на них остается след. Неужели это то, о чем он думал, пока я стояла у доски?

Я провожу пальцами по буквам, словно рассчитывая, что так мне откроется их истинный смысл, но распахивается дверь, и я едва не подскакиваю. Закрыв тетрадь, прячу ее под книгу и замираю.

– Спасибо, мистер О’Доннел, можете садиться.

Вот только Август не двигается с места.

– Что за…

Видимо решил, что мисс Остин пошутила.

– Вы находитесь на уроке, так что попрошу не выражаться. Какие-то проблемы? – спрашивает она у застывшего в дверях парня. – Надеюсь, вы помните правило про естественный отбор? Занимайте свободное место.

Я смотрю на нее с теплотой и благодарностью, хотя замечаю и то, как перекатываются желваки на щеках Августа, пока он медленно идет ко мне. Судя по всему, избавляясь от моей парты, он точно не рассчитывал остаться без своей.

Одним махом он сгребает свои вещи и усаживается передо мной прямо на пол, скрестив ноги по-турецки. Класс смеется, но мисс Остин не обращает на это внимания. Я же весь урок сижу, почти не дыша, то и дело упираясь взглядом в ржавую вихрастую макушку.

В детстве Август терпеть не мог свои кудряшки. Помню, как однажды Тобиас, чьи черные тонкие пряди, уже достающие до плеч, всегда выглядели идеально гладкими, убедил его, что волосы вьются из-за лактозы. Августу было восемь, и он поверил. С тех пор его волосы так и не распрямились, а вот молоко он больше никогда не пил.

С характерным треском он вырывает из тетради лист и что-то на нем пишет. А потом, не поворачиваясь, комкает в шар и перекидывает через плечо. «Бомбочка» падает прямо на стол. Я разворачиваю бумажку.

«Для того, кто так много нарывается, ты слишком медленно бегаешь, Лягушка. Даю тебе пять секунд после звонка. Не успеешь – пеняй на себя».

Глава 5. Анна – прошлое

Шесть лет назад…

Воздух здесь горячий и влажный, будто сотканный из невидимых капель. Каждый раз, открывая поутру створки окон, я заново привыкаю к тому, как дышать.

Вирджиния в мае похожа на баню. Настоящую русскую баню, в которой мы парились в деревне у бабушки. Именно она говорила, что перемены всегда случаются стремительно. Вписываются в тебя, как поезд на полной скорости. У нашего оказалось имя Майкл Олридж.

Он прилетел рано утром, я не успела даже в школу уйти. Вошел, окидывая придирчивым взглядом скромную малогабаритную квартирку, и даже не снял ботинки. Мама, носясь по кухне, суетилась и краснела, он же был расслаблен, явно стараясь произвести впечатление, а я, присев на край подоконника, смотрела угрюмо и хмуро.

«Майкл в разводе, нас с тобой здесь тоже ничего не держит, к тому же, Анют, это Америка, – что-то подобное сказала мама тогда, улыбнувшись уголками губ, но не глаз. – Мы о таком и не мечтали».

«Да ты же впервые его видишь!» – хотела съязвить я, но промолчала. Знакомства в интернете в наши дни стали почти нормой. В тот вечер Майкл остался у нас, а мама впервые закрыла дверь в спальню.

И вот я молча собираю вещи, прощаясь с прежней жизнью. Перекладываю с места на место книги и игрушки, в которые давно не играю, решая, что взять, а что оставить. Выкидываю старые школьные тетради – они-то уж точно не нужны; вместе с ними собираю пять мешков хлама и оттаскиваю все в коридор. В одном из ящиков стола, который, как оказалось, мама уже успела продать, лежит коробка с разбитыми бабушкиными часами. Я вытряхиваю ее содержимое на пол и достаю оттуда две небольшие шестеренки, сцепившиеся зубьями. Когда-то я специально оставляла их для скрапбукинга3, теперь же мне почему-то отчаянно хочется их спрятать, чтобы никто не увидел. Увести частичку прошлого с собой. Я расстегиваю цепочку и вешаю их на шею. Вся остальная моя жизнь, до сих пор тщательно собираемая и хранимая, отправляется в мусор.

Закрывая в последний день дверь, я на мгновение останавливаюсь, крикнув, что завязываю шнурки, но на самом деле мне хочется запечатлеть в памяти мой дом таким, каким я его запомню навсегда. А потом мы летим в Америку.

Майкл не становится мне ни отцом, ни другом, но никому из нас это особо и не требуется. У него уже есть сын, Тобиас. Он старше меня на четыре года, мрачный, грубый и никогда не улыбается, зато его глаза всегда прищурены так, будто что-то замышляют. Чаще всего какую-то гадость – «подарок» для меня или родителей. К счастью, большую часть времени Тобиас торчит у себя в комнате, играя на гитаре. Такой же черной, как и его душа.

– Анют, иди сюда, – кричит снизу мама. – Познакомься с нашими соседями!

После недели, за которую я так и не решилась заговорить хоть с кем-то из детей на улице, я полностью оставила попытки, решив спрятаться в спальне. В конце концов, у меня есть своя комната с широкой кроватью, розовым покрывалом, столом и огромным шкафом, куда поместились все мои вещи. Обычно я лежу на кровати – читаю или просто смотрю в окно. Но, кажется, моему затворничеству приходит конец.

Я спускаюсь вниз, где в гостиной рядом с мамой на диване сидит незнакомая женщина, за ее спиной топчутся два подростка: девочка лет пятнадцати и мальчик, мой ровесник. У обоих медные, как проволока, волосы и пронзительно яркие глаза цвета морского шторма. Оба, в отличие от меня, явно чувствуют себя здесь в своей тарелке.

– Анна, иди к нам, – на идеальном английском произносит мама. По образованию переводчик, она без труда обосновалась в новой стране. Мне же языки всегда давались со скрипом. – Это миссис О’Доннел и ее дети, Джули и Август.

– Здравствуйте, – улыбнувшись, отвечаю я, пряча потные ладони в карманы и надеясь, что на этом меня отпустят, избавив от необходимости рассказать о себе, но девочка вдруг подходит и обнимает меня.

– Тебя зовут Анна? – спрашивает она, тут же протягивая руку. – Какое красивое имя. Я Джулс. Но ты можешь звать меня Джей-Джей.

Я выдавливаю улыбку.

– Хорошо.

– Надо же, у меня никогда не было друзей из России. Говорят, там жутко холодно?

– Нормально.

– Уфф, я бы точно не выжила. Даже местную зиму с трудом выношу. А про белых медведей на улице, правда?

Я хочу сказать, что если в России и есть медведи, то только бурые и уж точно они не ходят и в окна не заглядывают, но упорно не могу вспомнить слово «бурый», поэтому ограничиваюсь лаконичным:

– Нет.

– А ты отлично говоришь по-английски, – поднимает она большой палец. Я смущаюсь, но внутренне ликую. – Идем на кухню, сегодня такая жара, я просто умираю от жажды. – И словно бывала здесь уже не раз, ведет за собой мимо лестницы в зону столовой.

Наш дом – один из самых больших на улице. В первый раз я даже умудрилась в нем потеряться, но Джули точно знает, не только куда идти, но и где что лежит.

– На самом деле меня зовут не Джулия, – говорит она, вытаскивая из холодильника пакет с лимонами и открывая один за другим ящики в поисках ножа. – Мое имя пишется как Джулай4, то есть июль. Угадай, когда у меня день рождения? – Не дожидаясь ответа, сообщает: – Двадцать седьмого июля. А у него – тринадцатого августа. – Она кивает на брата. – Еще у нас есть младшая сестра Эйприл5. Вот так, да. Если ты скажешь, что наши родители странные, я не буду возражать.

Я улыбаюсь, выхватывая из ее речи обрывками смысл, понимая, что эта девочка мне уже нравится. По большей части потому, что говорит за нас обеих.

– Август, тебе со льдом?

Она оглядывается на молчаливого брата – тот, сложив руки на груди, рассматривает наш двор. Но надолго мой взгляд на нем все равно не задерживается, потому что Джули протягивает мне лимонад. Хотя она старше на несколько лет, я от всей души надеюсь, что мы станем друзьями. Пряча улыбку за стаканом, делаю глоток – и мои мечты разбиваются вдребезги. Потому что по лестнице спускается Тобиас.

На мгновение у меня даже дыхание перехватывает. Мало того, что он вылез из своей норы – еще и голову вымыл. Вот так новость. Нацепил на руки свои кожаные приблуды и до снежной белизны начистил подошвы кед. Даже я, прожив тут всего неделю, знаю, что эти конверсы Тобиас надевает только по особым случаям.

– Привет, – окликает он всех. Господи Боже, я впервые вижу, как этот парень улыбается. – А где предки?

– Отцы уехали в DC6, – отвечает Джули, буквально облизывая моего брата взглядом.

– Класс, значит, оставили машину. Я хочу в центр – прогуляться; ты со мной? – как ни в чем не бывало предлагает он.

– Только переоденусь во что-нибудь полегче. Идем, я у мамы ключи от дома возьму.

Вот и все. Я смотрю им вслед. Тобиасу понадобилось три секунды, чтобы увести у меня единственного возможного друга. А Джули? Как она могла так просто сбежать с этим выскочкой? Ещё и оставив своего неприветливого братца. И что мне с ним делать?

Я насупливаюсь, сложив руки на груди, и молча плачу, закрыв глаза, чувствуя себя вдруг на весь мир обиженной. Ни разу со дня переезда в Америку я не позволяла себе расклеиться. А тут – такая мелочь, но она буквально выбивает почву из-под ног.

– Чего ревешь?

Мальчишка О’Доннелов оторвался от рассматривания нашего заднего двора и теперь стоит прямо напротив, протягивая коробку Клинекса и непонимающе на меня глядя. Мой взгляд приковывают родинки у него на щеке. Они образуют до того четкий треугольник, что хочется взять линейку и проверить, на самом ли деле его стороны равны. Только потом я замечаю, что его запястье замотано бинтом и разрисовано кучей забавных картинок. Поэтому его настроение такое же паршивое как у меня?

– Если тебе станет легче, они встречаются с Рождества. Дело дрянь, знаю. Но мы, вроде как, смирились уже.

Он говорит так, будто набрал полный рот орехов. Невидимые, они перекатываются на языке, превращая его слова в непереводимую кашу.

– Язык проглотила?

Качаю головой, принимая из его рук салфетку.

– Если честно, ты первая русская девчонка, которую я встречаю. Судя по всему, тебе тут фигово. Что ж, понимаю. Будь Тобиас моим братом, я б тоже особо не радовался. Ты из-за него что-ли плачешь?

Я киваю и, хотя понимаю его через слово, рассказать что-то в ответ пока не в состоянии.

– Честно говоря, я про девчонок мало что знаю, русских тем более, – ворошит он густые, непослушными кучеряшками торчащие в разные стороны, волосы. – Как-то раз мама читала моей сестре Эйприл русскую сказку. Кажется, она называлась «Принцесса-лягушка».

«Царевна-лягушка» вслух поправляю я на родном языке, внезапно понимая, когда он говорит медленно, его речь вполне реально разобрать. А вот Август смотрит на меня так, будто я несу тарабарщину.

– Ничего не понимаю, – ухмыляется он и внезапно уверенно так большим пальцем незабинтованной руки стирает с моих щек слезы. – Ваш язык похож на грейдер. Очень грубый. Фрр, фрр, – изображает он скорее трактор. – Ладно, Принцесса-лягушка, не реви. Хватит разводить здесь болото. Умеешь играть в баскетбол?

Я качаю головой. В школе на уроках физкультуры мы обычно или прыгали через козла, или играли в лапту, а она больше похожа на местный бейсбол. Сначала потеешь, боясь не отбить мяч, потом несёшься со всех ног, чтобы тебя этим же мячом не прибили, и только пересекая линию поля, наконец, выдыхаешь. Но баскетбол…

Август, впервые улыбаясь, протягивает уцелевшую руку и заговорщически шепчет:

– Хочешь, научу?

***

В следующие несколько месяцев я понимаю две вещи. Первая: почти все американские дети разговаривают, как Август, – бегло, сумбурно, проглатывая слова и на ходу придумывая новые. И вторая: мой английский катастрофически плох. Поэтому никто не хочет со мной дружить. Поправочка. Никто, кроме Августа, с которым мы теперь не разлей вода, и даже языковой барьер не становится помехой.

– Тише ты!

Мы ныряем в растущие за домом кусты гортензии и крадемся на корточках. Я бросаю взгляд на припаркованный автомобиль отчима, который все лето злостно эксплуатирует Тобиас.

– Значит, когда мне нужно в магазин за новыми кедами, он делает вид, что занят, – возмущаюсь я. – Зато, стоит Джули помахать, он уже тут как тут!

– А я предупреждал, – вскидывает брови Август. – Твой придурочный братец у нас уже почти поселился.

– По мне так прекрасная новость. Наконец мы от него избавимся.

Август бросает в мою сторону охапку опавших листьев, а я смеюсь, уворачиваясь.

– Давай, наверх! – командует он. – Они должны быть в его комнате! – и подставляет плечо.

Мы называем их пару Джубиас. И нам очень интересно знать, чем именно они занимаются за закрытой дверью. Ведь Джей-Джей отличная девчонка, а Тобиас – кусок дерьма. Что между ними может быть общего? Ни-че-го. Много раз мы с Августом хохотали, пытаясь представить выражение лица моего братца, когда он ее обнимает, ждет у машины, чтобы пригласить в кино, или держит за руку, но не смогли. Поэтому все, что нам остается, лишь подглядывать в замочную скважину. Или в окно.

– Ты мне на голову наступишь! – шипит Август, подталкивая наверх и помогая забраться на дерево. – Окна спальни Тобиаса выходят на боковую сторону дома, и лучшего наблюдательного пункта, чем старый дуб Пирсов для этого дела не найти. – Ай, ну не на волосы же!

– Прости, – пищу я.

Ветка, на которой стою, опасно трещит под ногами, словно предупреждая, лучше бы за что-то еще схватиться для верности, и я обхватываю ствол руками, перенося вес к основанию. Беспокоясь лишь об одном – как не растерять мозги и кости, свалившись отсюда прямиком в растущий под деревом барбарис. Нагоняй от его хозяйки, мисс Пирс, старушки, у которой померанский шпиц и на носу большая бородавка, пугает даже больше колючек в заднице и сломанных ног.

Набравшись смелости, я отдираю ладони от шершавой коры, и поворачиваюсь. Тобиас с Джули сидят на кровати. Стена за ней до потолка обклеена газетами, записанными от руки нотами, портретами музыкантов, имена которых мне неизвестны, и всякой прочей чепухой. Еще пара месяцев такими темпами и никто не сможет сказать, какого цвета у Тобиаса стены.

– Ты погляди! – восклицает Август, забравшись на соседний сук. Его лохматая голова выглядывает из-за ствола с другой стороны. – Фу, гадость какая, он что, сует ей в рот язык? Напомни мне больше не пить с ней из одной кружки.

В этот момент Тобиас отлипает от своей девушки и замечает нас. Его взгляд обещает долгую и мучительную смерть.

– Бежим! – кричит Август, ловко повисая на упругой ветке и спрыгивая вниз. – Давай же!

Он резко тянет меня за край футболки, и уже в следующий миг я с воплем лечу вниз, но лечу, как всегда, в его руки, так что мы валимся, подминая куст барбариса вместе, смеясь и вскрикивая от того, что свою порцию колючек все же отхватили.

Убегая вниз по улице, мы чувствуем себя невероятно смелыми и ужасно взрослыми, но не такими взрослыми, как Джубиас, разумеется. Без всей этой слюнявой романтики. Мы догоняем друг друга, швыряясь барбарисом. И мы счастливы.

В конце лета мама везет меня в молл за обновками к школе. У нее теперь собственная машина, и она за рулем. Мы с Августом, который напросился с нами, сидим на заднем сидении и слушаем один плеер на двоих.

– А если они станут надо мной смеяться? – спрашиваю я, больше всего на свете переживая из-за знакомства с одноклассниками. Если речь Августа я уже могу разобрать и даже что-то рассказываю в ответ, получается все равно медленно и с ошибками.

– Пусть только попробуют, – подмигивает Август. – Не бойся, я тебя в обиду не дам.

Он просовывает голову между передних кресел, выкрикивая:

– Миссис Олридж, вы только что проехали поворот!

А я радуюсь, что в этот момент он не видит, как моя улыбка освещает минимум три квартала. У меня есть друг. И не просто друг, а самый настоящий защитник. О большем я не могла и мечтать.

В конце августа мы идем в школу. Вместе. Мама собирает мои длинные светлые волосы в два хвоста и украшает белыми капроновыми лентами. Вот только в американской школе никто таких причесок не носит. Прямо перед входом в класс, Август снимает с моих волос похожие на зефир банты и запихивает на дно рюкзака.

Уроков в первый день нет, а учитель дает нам свободное время, чтобы познакомиться. Девочки и мальчики расходятся в разные стороны, я же застываю посередине класса, боясь и шаг сделать.

– Иди, – подталкивает Август. Сам наверняка мечтает сбежать к своим мальчишкам, а мне так не хочется его отпускать. И тогда я говорю громко:

– Я знаю одну игру! В нее можно играть вместе. Она называется… называется…

В голову не приходит ничего, кроме старой игры в «Казаки-Разбойники», но я не могу перевести ни одного, ни второго слова, поэтому заявляю уверенно:

– Она называется «Принцессы и Пираты».

Класс в восторге. Девочкам нравится, что каждая из них теперь принцесса, а мальчикам по душе быть разбойниками. И конечно же, мы с Августом занимаем ведущие роли. Так как правила я толком не помню, мы на ходу придумываем собственные, втягивая в эту игру всех вокруг. Создавая собственный мир, полный фантастических историй. Мы вдвоем – словно тайный клуб, ведь только нам доступна тайна «той самой игры». Вступить в нашу команду – теперь привилегия.

Мы рисуем мелом на стенах стрелочки и специальные знаки. Делимся на группы. Девочки убегают и прячутся. Мальчишки стараются их поймать, а потом найти и выпытать, где спрятан клад. У нас с Августом получается лучше всех. А главное, никто не замечает моего акцента и ошибок.

Так проходят неделя, месяц, год. Календарь листает страницы, но главное – мы по-прежнему вместе. Анна и Август. Сквозь время.

– Готовы? – проносится по автобусу дружный шепот.

Наша команда насчитывает одиннадцать человек. Все мы живем по соседству, поэтому «большая игра» начнется в ту же секунду, когда автобус остановится и двери откроются, чтобы выпустить нас. Девчонки хихикают и перешептываются, кто куда будет бежать. Мальчишки хитро переглядываются. Чем старше мы становимся, тем выше ставки, ведь теперь «пытать» пойманную девчонку гораздо интереснее. Они дергают нас за юбки и выпрашивают поцелуи.

Сзади раздается тихое «пс-с». Я оборачиваюсь. Август, сидя через ряд от меня, сует мне записку. У него не почерк, а каракули, но мы так часто переписываемся на уроках, что я научилась понимать его с мимолетного взгляда. «Даю тебе пять секунд, моя Принцесса-лягушка. Не успеешь – пеняй на себя». И я чувствую, как он улыбается.

Глава 6. Анна

Звенит звонок, а я все ещё сжимаю в руках бумажку. Прошло столько лет, а он до сих пор помнит. Наши забавы. Нашу дружбу. Нашу… не хочется говорить «любовь», но даже в том возрасте, когда я не знала о ней ничего вовсе, верила – нам суждено быть вместе. Больше я не стану убегать. Хочет поймать меня – пожалуйста. Я к этой встрече давно готова.

– О’Доннел, Анна, задержитесь, пожалуйста, – очень удачно вмешивается в мои планы суровый голос мисс Остин. – Остальные могут быть свободны. – Она улыбается покидающим класс ученикам, добавляя вдогонку: «До пятницы!»

Дождавшись, пока все выйдут, подходит ближе.

– Думаю, нет необходимости объяснять, почему вы двое здесь, – говорит она. – Я беспокоюсь об учениках, посещающих мои занятия. И очень переживаю, вдруг материал остался неусвоенным.

– О, все в порядке, – отвечает Август за нас обоих. – Вы можете не волноваться.

– Вот и чудно, мистер О’Доннел. Приятно слышать. В таком случае оставьте на моем столе эссе, примерно на тысячу слов, об основных целях и темах курса математики. Тогда я буду уверена, что вы оба усвоили урок.

Я плюхаюсь обратно за парту и тяжело вздыхаю. Август же, наоборот, делает шаг вперед.

– Я не могу, – заявляет он. – Сегодня отбор в баскетбольную команду, а я один из сильнейших игроков. Мне нужно быть там, – достает из кармана джинсов телефон и бросает беглый взгляд на экран. – Через четыре минуты. Мои глубочайшие извинения, очень жаль, – и улыбается так, словно дает понять: нисколько ему не жаль.

Удивительно, но на лице мисс Остин вместо ожидаемого раздражения тоже расцветает улыбка.

– Что ж, я не вправе лишать команду «одного из сильнейших игроков», – не без доли иронии произносит она. – Правда, в таком случае Анне придется написать два эссе. За себя и за вас, мистер О’Доннел. Вас устраивает такой вариант?

«Нет! – мысленно кричу я. – Меня не устраивает!»

– Более чем. Лучшей альтернативы и придумать невозможно!

Они пожимают друг другу руки, а я позади буквально задыхаюсь от негодования.

– Ну вот видите, Август, я всегда иду навстречу ученикам, тем более настолько необходимым нашей школе. Раз вам по душе первое условие нашего договора, я позволю себе озвучить второе.

Теперь уже мы настораживаемся вместе.

– Какое именно?

– Если Анна откажется, и вместо двух эссе, я увижу одно, вы до конца года будете приходить сюда каждую среду в пятнадцать тридцать.

– Что? – буквально взрывается Август. – Но это же бред.

– Попрошу, выбирайте выражения. Вы в учебном заведении.

В тишине опустевшего класса я слышу резкий возмущенный выдох.

– Решайте, – подытоживает учитель и, подхватив со стола папки с раздаточным материалом, выходит из класса. Мы с Августом остаемся вдвоем.

Он стоит, опустив голову, опираясь на парту обеими руками. Я молчу. Хотя я в любом случае молчу, но даже если бы могла говорить, не стала бы. Я даю ему время подумать, при этом тайком его разглядываю. Просто не могу удержаться. Столько лет минуло с момента, когда я могла вот так просто подойти к нему и взять за руку, чувствуя, как он сжимает мою в ответ! Я пытаюсь воскресить в памяти нашу последнюю встречу перед его отъездом, но становится лишь больнее.

Август повзрослел и изменился. Все люди меняются. Теперь ни его лицо, ни тело не похоже на мальчика из моих воспоминаний. Его фигура стала по-мужски крупной. Слишком много резкости и грубости в жестах. Слишком тяжелый взгляд и нахальный тон. Мне бы достать чистый лист и приступить к выполнению задания, но вместо этого я рассматриваю ровную линию подбородка, широкие темные брови и густые ресницы, а еще губы. Они крупные, полные и по-мужски четко очерченные. Я изучаю контур его шеи, переходящий в плечо, руки, вены на тыльной стороне которых так отчетливо заметны. А еще пластырь, которым перемотаны пальцы. Его глаза закрыты, а на лоб падает непослушная кудрявая прядь. Упрямая, никак не желающая лежать ровно. И приходится приложить усилия, чтобы не встать, не подойти, не протянуть руку, чтобы убрать ее на место.

– Может, перестанешь пялиться? – раздраженно произносит Август. Но тон голоса не совпадает с грубостью, что срывается с губ. Он похож на летний зной, когда солнце жарит так нещадно, что даже асфальт плавится. Но сейчас сжигает меня. – Ты думаешь, я не замечаю, как каждый раз ты провожаешь меня взглядом? – он резко поворачивается, чуть прищурившись. – Как тебе еще объяснить, чтобы ты отвалила?

Он медленно подходит ближе, и что-то в его взгляде заставляет меня опасливо сжаться. Не парень, а бешеный пес: одно лишнее движение – кинется перегрызть глотку.

– Я просто пытаюсь понять… – говорю я тихо и хрипло, надеясь, что дыхания хватит закончить мысль. – …кто ты и что сделал с моим другом. Вот и все.

Он смеется, снимает рюкзак с плеча за лямку и швыряет его на стол. А потом резко наклоняется, упирается руками в крышку парты справа и слева от меня.

– Он умер, ясно? – Слова слетают с его губ пронзительно легко. Как стрелы, каждая из которых попадает точно в цель. – Я не он. И ты для меня никто. Все, что я чувствую к тебе, – ненависть. Огромную и ничем не прикрытую. Поэтому предупреждаю в последний раз: не подходи ко мне, не смотри на меня, не разговаривай со мной, а лучше убирайся из этой школы так далеко, чтобы я тебя не нашел, даже если очень захочу.

– Но почему? Я ведь ничего…

– Просто закрой свой рот!

Миг – и его ладонь зажимает мой рот, а пальцы сдавливают щеки так, что я не могу произнести ни слова. Хватаю Августа за руку, пытаюсь отстраниться, но он не отпускает. – С этого дня, я запрещаю тебе говорить. Не хочу больше никогда слышать твой жалкий хрип, уяснила?

В его глазах такая злость, что я не могу пошевелиться. Мне хочется уйти, убежать, спрятаться, лишь бы не думать, что это происходит в реальности. Потому что для меня он все еще тот – мой американский мальчишка, залезающий в мое окно по вечерам и разглядывающий со мной ночами звезды. Но кто это, прямо передо мной, я уже и не знаю.

Он на миг прикрывает веки, словно борется сам с собой, а потом резко отпускает меня. Я прижимаю ладони к дрожащим губам. Щеки, на которых остались следы от его пальцев, горят, по ним стекают слезы, словно пытаясь залечить раны, оставленные прикосновением, но вряд ли это вообще возможно. Царапины на душе могут ныть годами.

– Ты мне противна.

Его слова хлещут по моему и так исполосованному шрамами горлу. Одна фраза, словно чиркнувшая спичка, брошенная в сухую траву, сжигает все, что было раньше между нами.

Август рывком подхватывает рюкзак и уходит, громко хлопнув дверью. И я остаюсь одна, пытаясь найти спасение в собственных руках, обхвативших плечи, безмолвно всхлипывая в диком желании закричать, но даже на это я теперь не способна.

И в какой-то момент мне начинает казаться, что Август прав. Страх пульсирует в венах, пытаясь отыскать единственно возможное решение. Нужно исчезнуть из этой школы, чтобы никогда не видеть его вновь. Не Августа, а того чужака, что поселился у него внутри. Попросить маму перевести меня в другое место – и плевать, что это выпускной класс. Я впервые боюсь сама себя – того, как сильны сейчас мои чувства. Того, как быстро может поменяться отношение к человеку – от щемящей нежности до искрящейся злости.

Я его ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Собрав остатки сил, понимаю, что даже не за грубость. Больше всего – за то, что он врет. Слова могут быть настолько тяжелыми, что расцарапают душу, разорвут на кусочки сердце, но глаза… Чтобы правда в них погасла, придется очень многое в себе исковеркать.

Я вспоминаю его взгляд. Боль, которая прячется за ним. Ее столько, что еще немного – и перельется через край. Это совершенно необъяснимо, но я чувствую ее. И почему-то кажется, что в эту секунду ему гораздо хуже, чем мне.

Знаю, это безумие, но я подписываю пустой лист своей фамилией и кладу его на учительский стол. И теперь, хочет того Август или нет, нам придется встречаться в этом кабинете до конца года. Каждую среду в пятнадцать тридцать.

Глава 7. Август

– Эй, где тебя носило?

В раздевалке шумно и тесно. В начале сезона, когда еще не утвержден основной состав, всегда яблоку упасть негде. Растолкав пару человек плечами, просто, ради уважения раздевалки, я бросаю сумку к самому последнему шкафчику, рядом с Сетом.

– Стерва по математике хотела оставить после занятий, – отвечаю, рывком стягивая футболку и швыряя ее внутрь металлической ячейки. Но на самом деле причина моего паршивого настроения кроется в одном единственном имени. Два слога, что словно печать на ладони – ни стереть, ни срезать. Анна.

Добрая девочка Анна с огромными, на пол-лица, глазами – ни дать, ни взять, лягушка.

Я помнил ее, как хрупкую девчонку с двумя хвостиками на голове и острыми коленками. Хотя она и такой мне нравилась. Сейчас же, как в той идиотской сказке, она превратилась в настоящую русскую принцессу: ладная фигура, талия, тонкая настолько, что я мог бы обхватить ее двумя ладонями, волосы, такие же длинные, как я и запомнил, но голос…

Твою же мать…

Сначала я пытался убедить себя, что мне плевать. Плевать на эту девчонку и все то, что с ней случилось. Но это было не так. При одном только взгляде все внутри переворачивалось, начинало жалобно скулить и выть, словно внутри поселился жуткий монстр, раздирающий изнутри острыми когтями. Я даже знал его имя. Вина.

Теперь каждый раз, когда я видел её распахнутые навстречу миру глаза и приоткрытые губы, с которых больше не срывались слова, заново переживал весь ужас, что происходил со мной. Она была живым напоминанием обо всем, что мне пришлось перенести. И я ее – себя – за это еще больше ненавидел.

Потому что, кроме вины, не заглушаемой и не убиваемой ничем, она несла с собой кое-что еще. Мой дом. Моё детство. И ту жизнь, где родители были рядом, где Джулс улыбалась, а я был счастлив. Но так же и ту, где был слаб.

Раздается свист.

– В зал, – командует тренер, скрученной в трубку папкой подгоняя в спины будущих игроков команды, – Шевелись, Сантьяго! А ты, как тебя? Особое приглашение надо?

На мои плечи опускается рука Сета.

– Всего год потерпеть, и вот увидишь, мы вырвемся из этого дерьма, – говорит он. – Я выведу эту вшивую команду в финал. А знаешь, кто мне поможет?

Я поднимаю взгляд, криво улыбаясь, на что Сет тянет:

– Ты, амиго.

– Да пошел ты…

Я, смеясь, отталкиваю его, но Сет притягивает меня обратно, крепче обнимая за шею.

– Вдвоем мы их порвем, Рыж. Ты и я. Как и всегда. Вместе.

Я же не могу оторвать взгляд от растяжки, повешенной над шкафчиками. «Чистота. Искренность. Равенство – основные постулаты школы «Вудсайд Хай». Как же лицемерно.

– Вот увидишь, скоро нас заметят. Вот увидишь, Рыж. Вот увидишь!

Многие из нас рвутся в команду, чтобы поступить в колледж. И я, наверное, тоже. Джулс уверяет, что если у нее не вышло, хотя бы я должен попытаться, а уж они как-нибудь справятся. Но нашей семье нужны деньги.

Деньги. Деньги. Деньги.

Как я их ненавижу.

Ты никогда не думаешь о них ровно до того момента, пока их не станет. И вот тогда начинается гонка. И твоя жизнь зависит от того, как быстро ты бегаешь.

Мы с Сетом выходим в зал. Нынешний состав команды смотрит на нас с отвращением. Пока мы шагаем вдоль линии поля, в спину сыплются насмешки и уколы. Они не знают, что нас, жителей Ржавого города, подобной мелочью не задеть. Место, где мы выросли,– и так сплошной диагноз и пожизненное клеймо. Огромная махина, перемалывающая людские судьбы. А мы – ее преданные слуги. И каждый вдох в этом полыхающем невидимыми кострами месте для нас – война. С такими, как они. Смотрящими свысока.

А потом кто-то плюет в мою сторону. Покачав головой, я растираю харчок кроссовком и оборачиваюсь. Честная игра? В задницу. Уважение к противнику? Оно не помешает мне впечатать локоть в морду любого, кто косо на меня посмотрит.

Есть агрессия, которую не укротить ни одному психотерапевту. Ее имя – отверженность. Она полностью срывает крышу. И я не завидую тем, кто в этот момент окажется у нас на пути. Может, и правда странно, что пятеро парней готовы душу порвать и жилы вывернуть ради победы. Победы в какой-то там игре. Ведь это даже не университетская лига – всего лишь школьное первенство штата. Оно и растянутого запястья не стоит. Но не для нас. Нет, мы тоже делаем вид, что нам плевать, – но это ложь. В глубине души мы мечтаем оказаться лучшими хоть в чем-то. И не им нас судить.

После небольшой разминки раздается сигнал – и игра начинается. Уже через пять минут всем ясно, что нас стоит как минимум опасаться. Страх, словно запах гари, расползается по залу. Его не скрыть, не утаить, не удержать в узде, как ни старайся, – хотя некоторые еще рыпаются и даже сыплют угрозами, при этом кидая испуганные взгляды на тренера. Рассчитывают на нашу совесть? Зря. Они не знают, что совесть наша слепа и глуха. А у большинства вообще похоронена. Мы лично закидали гроб землей, еще и плюнули сверху.

Я вспоминаю нашего первого тренера, грузного мужчину за шестьдесят. Он тогда не смог бы и пары миль осилить, но не зря говорят: бывших баскетболистов не бывает. Именно он пять лет назад увидел, как я бросаю мяч на площадке за домом. Постучал ключом от машины по столбу, привлекая внимание, и без предисловий приказал:

– Завтра в семь утра на школьном дворе.

Я опешил – и огрызнулся в ответ:

– С чего вы взяли, что приду?

Будь он героем фильма, точно выдал бы что-то в духе: «Чемпионами не рождаются, а становятся, сынок. Не упусти свой шанс», но для этого он был слишком просто сконструирован. Он лишь пробурчал по-стариковски, открывая дверь такой же древней, как и он сам, «шевроле» цвета раздавленной вишни:

– Значит, полным придурком останешься. – И уехал.

Вот так я попал в уличную команду Ржавого города. А тем временем игра продолжается. Еще через полчаса мы покидаем поле с тремя выведенными из строя игроками и счетом 123:68. В нашу пользу. И, кажется, впервые тренер в замешательстве.

После такой шикарной победы настроение у всех поднимается. Мы заваливаемся в раздевалку, громко смеясь и присвистывая. Игроки из «Вудсайд Хай» переодеваются молча, либо точат взглядом пол.

– Ну что, сборище неудачников, кто-то хочет еще поумничать? – задирая подбородок, выкрикивает Сет, словно бросает вызов каждому в этой комнате.

Придурок, нарывается. После хорошей игры, кого-нибудь хорошенько отмудохать – норма жизни для этого парня. В команде Ржавого города на это закрывали глаза. Тренер всем отвечал одинаково: «Если найдётся хоть один, способный играть хотя бы наполовину, как этот ублюдок, я прямо сейчас отдам ему свисток и покину помещение».

Никто не решает связываться с Сетом, и это понятно. Он беспощаден и не только в зале. От одного зрелища, как этот парень несется на тебя в атаке, до костей пробирает. Так что даже если играешь за другую команду, хочется остановиться и поаплодировать. Такому не научишься, как ни старайся. И то, как он дерется – остро, на грани, готовый, как гиена, зубами перегрызть глотку, – вызывает восхищение не только у местных. Любой профессионал бы засмотрелся. Вот на кого я бы поставил деньги. Если бы они у меня были, естественно.

– Эй, идем, – оттаскиваю я его, заталкивая в душ. – Потом начистим им рожи.

Кто-то из местных смывается, и тут уже я сам не сдерживаю смеха. Нет, понятно, конечно, что не каждому дано быть бойцом, но чтобы так позорно драпать?

– Неудачники! – кричит им вслед Сет.

В Ржавом городе такие, как они, не выжили бы. Там нельзя быть трусом. Или ты или тебя – таков наш волчий принцип. Поэтому мы не показываем слабости даже перед друзьями. Ведь, кто знает, возможно, завтра тот, кто пожимал тебе руку, захочет тебя ей же и убить. Но у нас с Сетом не так. С ним я могу говорить, о чем захочу, зная, что он всегда поддержит. Вот только сейчас я впервые молчу. О девчонке ему знать не обязательно.

***

К остановке мы подтягиваемся ближе к четырем. Парни уже тут, ждут автобуса. Мы с Сетом падаем на свободную лавку.

– Каждый раз смотрю на них и кажется, что сейчас кто-то перед лицом хлопушкой щелкнет и заорет: «Снято!» – выплевывает он, зажимая между зубов спичку. Курить в «Вудсайд Хай» запрещается, но привычку уже не искоренить. Сет вдыхает так глубоко, что слышно, как воздух свистит, проходя сквозь ноздри, – а потом сплевывает вбок, прямиком в клумбу. – Мы словно в долбаном рекламном ролике про идеальную жизнь.

– Тебя-то это почему напрягает? – спрашиваю я.

– А потому что для них это ни фига не ролик.

Я молча разглядываю нас всех. Стервятник с Сольдо дурачатся, как идиоты. Им всего по семнадцать, но на двоих у них пять приводов в полицию. У Сета – один. Год назад на него напали двое парней, когда он пешком возвращался в Ржавый. Где-то на границе между районами они его и встретили – и оба, едва живые, загремели в больницу. Повезло еще, что кто-то из случайных прохожих копов вызвал. Иначе Сет бы их убил. Так его и поймали. Вписали превышение ообороны, но за решетку не отправили из-за возраста. С тех пор Сет на особом учете у копов. Я же стараюсь не светиться от слова «совсем».

– Вон автобус паркуется, – кивает Сольдо7.

С ним мы познакомились пару лет назад. Сол вообще как-то приклеился к нам незаметно. Так и повелось: Сет – главный, я рядом, а Сольдо? Как будто всю жизнь и был третьим. Его отец держит авторазбор на окраине и гараж в центре. Любой желающий может отыскать среди их запасов нужный ему кусок железа за чеканную монету. От того его сын и получил прозвище. Почти у каждого в Ржавом городе есть свое. Кроме нас с Сетом. Его имя и так короткое настолько, будто денег хватило только на комплект из трех букв, а меня зовут просто Рыжий.

Быть рыжим – полный отстой. Хотя я не совсем рыжий, скорее ржавый. Мои волосы, ресницы и брови цвета темной корицы, а еще по всему лицу и телу эта мелкая херь. Нет, не веснушки. Веснушки – это такие маленькие забавные точки, как у Джулс на носу. Мои же больше похожи на налет. Такой, что хочется оттереть губкой, пока кожу не сотрешь.

Двойка оттягивает ворот футболки, пытаясь загнать туда хоть немного воздуха. Подгребает к какому-то местному, просканировав его взглядом, словно металлоискателем. Значит, есть что поиметь. Половина волос у этого чувака выкрашена в синий, половина – в розовый. Появись он в таком виде в Ржавом городе – его бы сначала отпинали до кровавых соплей, потом обрили. Здесь же ему ничего не угрожает. Ничего, кроме Ржавчины…

Местные не похожи на нас. Они пытаются выделиться; мы же, наоборот, стараемся, чтобы нас не замечали. Если вышел куда – иди и не останавливайся. Остановишься – обязательно найдется кто-нибудь, до тебя докопаться. Есть машина – бди. Не бросай где попало без присмотра, и на перекрестках не забывай двери на замок запирать.

– А тут все до тошноты ванильное, – озвучивает очень точно мои мысли Сет. Действительно, разве смогут они когда-нибудь нас понять?

Парень с головой цвета блевотины единорога цепляется за мой пренебрежительный взгляд и тут же смывается. Рядом шипит газировка – Сольдо открывает банку. Он смеется, встряхивая ее, и брызги разлетаются в разные стороны, попадая мне на лицо.

– Отвали, придурок!

Я вытираюсь рукавом накинутой на плечи толстовки. Сет припечатывает Сольдо парой слов покрепче, а потом наклоняется ко мне и понижает голос:

– Сегодня тренер поймал меня после тренировки и заставил показать руки. Прикинь, он решил, я на героине.

После того, как мы играли сегодня, в его словах есть логика.

– Надо быть осторожнее.

– Да мы и так их ни пальцем. Разве что отпинали чутка.

Из школы выходит Анна, бросает быстрый взгляд в нашу сторону и тут же отворачивается. Сет замечает это и свистит ей вслед. Чертова девчонка! Нужно сказать ей, чтобы собирала волосы. Она привлекает слишком много внимания, а это точно ни к чему.

Анна покрепче обхватывает себя руками и, не оборачиваясь, ускоряет шаг. Я бросаю на нее короткий взгляд и, убедившись, что она залезла в автобус, снова смотрю на Сета. Не зацепила, по глазам вижу. И, как бы ни было противно, с облегчением выдыхаю.

В Ржавый город мы добираемся ближе к пяти. Из-за школы у меня остается лишь пятнадцать минут, чтобы добежать до забегаловки, в которой я подрабатываю, по дороге не забыв позвонить Ли, дать согласие на завтрашний бой. Но не успеваю выйти из автобуса, из-за угла к Плазе выворачивают девчонки, направляясь прямиком к нам. Среди них моя сестра. Ей едва исполнилось четырнадцать, но, подражая старшим, она уже красит глаза и напяливает слишком короткие юбки.

– Привет, мальчики, – приветливо машет она моим друзьям, подходя ближе, сверкая острыми коленками. Делает вид, что меня здесь нет, при этом забывая, что именно я – единственная причина, по которой она вообще может тут находиться. – Как новая школа?

Парни тут же обращают на нее внимание.

Эйприл повезло. Генетическая рулетка выкинула ей убойную комбинацию, заменив рыжину на темный каштан, но оставив фамильные крупные черты лица, которые даже в ее годы уже цепляют мужские взгляды. Пока я был рядом, контролировать ее было проще, но чем старше она становится, тем меньше здравых мыслей задерживается в ее голове, и тем больше нам с Джулс приходится с ней воевать.

– Какого черта ты здесь?

Я сегодня в очень недобром расположении духа, которое даже не пытаюсь скрывать.

– Просто гуляем, – бестолково улыбается она, не сводя глаз с парней.

Сольдо окидывает медленным взглядом ее ноги, от черных балеток до края короткой юбки. У него дергается кадык. А у меня сжимаются кулаки. К нам подходят остальные девчонки. Все они гораздо старше Эйприл, и для меня до сих пор загадка, почему позволяют ей, малолетке, с ними таскаться.

– Чтобы больше я тебя на границе не видел.

Подталкиваю сестру за локоть, но она упрямится.

– Пусти!

– Август. – На мое плечо опускается чья-то ладонь. Эйприл, воспользовавшись ситуацией, ускользает. – Говорят, ты завтра дерешься?

Девушка поправляет многочисленные браслеты, звенящие на запястьях, и закидывает руку мне на плечо, проводя пальцами по шее.

– Если нужна психологическая поддержка перед боем, можешь на меня рассчитывать.

От нее пахнет слишком сладкими духами, а еще ментоловыми сигаретами, и хочется отвернуться, но я позволяю девчонке немного потереться рядом. Обнимаю ее одной рукой, крепче прижимая к себе. Краем глаза замечаю, как Сольдо что-то льет в уши моей младшей сестре. Свистнув, окликаю его.

– Губу не раскатывай, Сол. У нее даже месячные еще не начались, а в шкафу – коллекция барби.

Парни ржут как дикие лошади. Эйприл испуганно оборачивается, распахнув глаза. Губы дрожат так, словно ее ударили.

– Какой же ты придурок, Август! – выкрикивает она, едва сдерживая слезы, и убегает прочь. Я, победно ухмыльнувшись, провожаю ее взглядом. Ничего, переживет. Возможно, через пару лет еще спасибо скажет.

– Так это значит, я могу прийти завтра? – возвращает меня на землю девичий голос, в котором появляются полные надежды нотки.

Тонкие металлические браслеты холодят кожу на шее, когда она встает на цыпочки, притягивая меня ближе. У ее губ вкус малиновой помады. Я ненавижу малину, но все равно целую, подталкивая девчонку к стене дома, в тень, пока она не упирается лопатками в рыжие кирпичи. Здесь нас никто не увидит. Ее язык ласкает мой, а руки обхватывают плечи. Поцелуй еще покалывает на губах, когда, резко сжав ее подбородок пальцами, я отстраняюсь.

– Август? – испуганно шепчет она, не понимая, что случилось, и вцепляется в мою руку.

– Если я еще хоть раз увижу свою сестру с вами…

Договаривать не приходится. Девчонка, сообразив, кивает, выскальзывает из-под моего локтя и смывается. Ее запах еще какое-то время остается на коже. Я с тоской и бессилием поворачиваюсь к стене, разглядывая свою ладонь со следами от раскрошившихся кирпичей.

– Умоляю, скажи, что ты ее не отшил, – раздается из-за спины голос Сета.

Наверняка одна из ее подружек с удовольствием составила бы компанию и ему.

– Увы.

Сет запрокидывает лицо к небу и обреченно смеётся. Этот смех означает, что я недоумок.

– Друг, я чувствую твою боль, – вторит ему Сол.

– Клянусь, после прошлого боя этот сукин сын приперся в Вегас, морда вся разбита, сам в хлам, а девки на него гроздьями вешаются.

– Ну, так иди на ринг, – предлагает Сольдо.

Я бы за эти слова пожал ему руку, но говорю только:

– Те девчонки того не стоили.

– Ну, знаешь ли, это не помешало мне утешить одну из них прямо в раздевалке.

Сольдо выразительно поднимает брови, а Сет горделиво вскидывает подбородок.

– Придурок, – ухмыляюсь я.

– Ну, это же ты оставил малышку неудовлетворенной. Ей еще повезло, что есть Сет, который всегда готов помочь.

– Ладно, не будем.

Нет у меня времени на эти бессмысленные беседы. Попрощавшись с парнями, спешу в провонявшую маслом и халапеньо забегаловку, где подрабатываю пару раз в неделю. Я попал сюда год назад – заметил на двери объявление и зашел. Денег перестало хватать именно в тот момент, когда мы перебрались по эту сторону ржавого забора. Пять лет прошло, а ничего не изменилось. Поэтому когда мне предлагают вечерние смены, чтобы подменить кого-то, я соглашаюсь. Деньги есть деньги. Да и Джулс так проще объяснить, откуда они у меня в карманах. Если с моей вечно разбитой мордой она смирилась, то драться никогда бы не позволила. Вряд ли кто-то может реально представить, что такое старшая сестра в гневе, и в случае с Джулс лучше никому этого никогда не знать. Поэтому я делаю вид, что завязал. Она делает вид, что верит. Так и живем.

До конца рабочего дня я успеваю перехватить подгоревший сэндвич – он все равно бы отправился в мусор, – выхлебать кофе, который сегодня слишком горчит, поставить на и так засаленный фартук пару новых пятен и привыкнуть к размышлениям о том, что теперь со своей жизнью делать. А самое главное, как избавиться от присутствия в нейБезрезультатно.

Когда закрываю дверь, на улице уже темно. По дороге Ли присылает сообщение, что завтрашний бой отменяется. Какого-то городского мажорчика избили недалеко от Полей Атланты. Теперь по городу шастают патрули, а значит, всем команда одна: не высовываться.

«Будь готов, – добавляет Ли спустя еще минуту. – Если удастся договориться, перенесем в Вегас». Я, конечно, могу его понять – он не хочет и не собирается терять деньги, но драться в Вегасе не люблю. Поэтому заранее смиряюсь: если Ли решил, переубеждать его бесполезно. Единственное мое желание сейчас – это, не раздеваясь, упасть в кровать. Чтобы отрубиться хотя бы на сутки.

Дом встречает не желанной темнотой, а зажженным светом и детским плачем. Значит, Джулс сегодня в ночную, а Эйприл с ребенком не справляется. Я стаскиваю толстовку с плеч, вешаю на крючок. Выключаю старую настольную лампу, бросающую длинные тени на желтые обои, и вхожу в комнату.

Ноэль8 Оливер О’Доннел встречает меня, сидя на белой простыне и заливаясь слезами. Ручки его крепко держатся за прутья кровати. У малыша небесные, почти аквамариновые глаза и светлая кожа, а волосы черные и тонкие, как пух. Совсем не как у меня или Джули.

– Эй, – наклоняюсь я к нему – и тут же получаю порцию слюнявых пузырей. Зубы режутся. – Разве в это время тебе не полагается дрыхнуть?

Он, конечно, не отвечает. Ведь Ноэлю нет и года. И о том, что он сын Джулс, не знает никто, кроме нас троих Согласитесь, «я усыновила младшего брата» звучит куда благозвучнее, чем «залетела на парковке от сраного мудака». В общем, мы решили не портить ей будущее.

– Ну, наконец-то. Вот сам теперь и укладывай, – все еще дуясь, заявляет Эйприл. Тряхнув волосами, сестра тут же смывается, не забыв добавить: – Придурок.

Хлопает дверь, и мы с пацаном остаемся одни. От громкого стука, он пугается и начинает орать еще громче. Я скольжу усталым взглядом по стене – обои на ней давно пора бы обновить, – сажусь на край матраса и опускаю голову, зарываясь руками в волосы. Слушаю детский плач – и монотонный, в унисон, шум крови в ушах. Мне бы давно привыкнуть, но до сих пор такие ночи вызывают только чувство безграничного ужаса. Если Эйприл не удалось уложить его до десяти, эта пляска продлится еще минимум пару часов. А в шесть мне вставать в школу. «Как же я катастрофически устал», – думаю на секунду, но тут же надавливаю на глаза, чтобы проснуться, и, встряхнувшись, поднимаюсь.

– Ну что, бро, потусим? – улыбаюсь я, уже заранее зная, что раньше двух сегодня не лягу. Беру Ноэля на руки, вытираю ему рукавом слюни и выключаю свет.

Глава 8. Анна

Теперь я иду в школу с гораздо большим воодушевлением, потому что у меня появился новый друг. Он все-таки помог отыскать мою парту. Его зовут Эрик, и мы можем разговаривать. Он учит меня новым словам на амслене9, потому что его язык гораздо богаче чем мой. Теперь я могу показать такие редкие слова как «кринж» и даже «селфи».

Эрик говорит, что в штатах около полумиллиона таких, как мы. Когда я думаю о его словах, мое сердце замирает. Потому что в эту секунду еще пятьсот тысяч человек поднимают руки, чтобы сказать «привет», «до встречи», а может робкое «я тебя люблю», а это целое море людей, и значит, никто из нас не будет одинок.

Мы с Эриком приезжаем на школьную стоянку в одно время, идем навстречу друг другу и улыбаемся. Иви отворачивается, делая вид, что занята. Ревнует. У меня никогда не было подруг, кроме нее. Времена Августа она не застала. К тому же после случившегося в кабинете мисс Остин я так и не решилась прийти на игру, и Иви до сих пор дуется.

– Ладно, у меня все равно первым испанский, – говорит она, оставляя нас вдвоем.

На входе в школу Август задевает Эрика плечом, отталкивая с прохода так сильно, что тот врезается спиной в металлический шкафчик.

– Эй! – едва удержавшись на ногах, успевает выкрикнуть Эрик, но О’Доннел даже не оборачивается. Эрик вовсе не хлюпик и не тихоня, но даже я понимаю: дать отпор кому-то из Ржавых парней он вряд ли в состоянии. – Какого черта он творит?

Жаль, я не смогу объяснить, что у Августа на уме, – сама его действий давно не понимаю. Знаю только, что теперь он на меня не смотрит. Ему настолько неприятно находиться со мной в одном помещении, что он постоянно демонстративно отворачивается. У нас несколько совместных уроков – и если на математике у мисс Остин его выкрутасы не проходят, то на истории ему вполне реалистично удается изображать больного, вечно смываясь с урока, лишь бы я не маячила у него перед глазами.

«Не обращай внимания».

Я отворачиваюсь, не желая продолжать разговор, но Эрик трогает меня за локоть, вынуждая посмотреть на него.

«Ты с ним знакома?»

Чувствую, как внутри все сжимается.

«Мы были друзьями. Раньше».

В эту минуту я рада, что мы можем говорить без свидетелей, потому что даже Ив никогда не рассказывала про наши с Августом отношения. Эта история случилась так давно, что уже кажется неправдой. А может, разум просто пытается стереть болезненные воспоминания.

«Когда-то у наших семей был общий бизнес. – Я достаю из кармана рюкзака ручку. Их осталось мало, но несколько мне удалось сохранить. На корпус нанесен логотип из двух переплетенных «О» – «Олридж – О’Доннел». – После одной из налоговых проверок на фирму завели уголовное дело. На Майкла, маминого мужа, ничего не нашли, а отца Августа посадили».

«И надолго?»

«Пожизненно».

– Вот же черт! – удивленно раскрывает рот Эрик.

«Мама говорит, если он будет вести себя нормально, могут выпустить досрочно. Лет через десять – пятнадцать».

– Ого, – присвистывает Эрик. – Поэтому он тебя так возненавидел?

«Нет, не думаю. Расследование длилось больше полугода. Все это время наши семьи продолжали общаться. К тому же Август всегда говорил: даже если Майкл и подставил его отца, я ведь в этом не виновата».

«А он действительно его подставил?»

Я пожимаю плечами.

«Если честно, правды до сих пор никто не знает. Но мы всегда сохраняли нейтралитет».

«Может, он выяснил что-то еще?»

«Например?»

«Вдруг отец смог доказать ему, что ваша семья виновна? Поэтому он на тебя взъелся».

«Нет, – грубо перебиваю я. – Август бы никогда не стал относиться ко мне иначе из-за этого».

«Много времени прошло, он мог измениться».

«Не мог».

– Аннет… – уже голосом.

«Не мог, – останавливаю я его, потому что уверена на сотню процентов. – Здесь что-то иное. Вот только я сама не понимаю что».

«Да нет там ничего, – отмахивается Эрик. – Просто некоторые считают, что могут вести себя как подонки. Вот и все».

Его шпилька колет слишком больно.

«Август не подонок!»

«Поверь, за свою жизнь я повидал их достаточно, чтобы судить».

«Тебе семнадцать, Эрик. Что ты там повидал? И давай закроем эту тему».

«Мне кажется, ты просто пытаешься найти ему оправдание».

Невозможно повысить голос, если его нет, – но если бы я могла, то сделала бы это обязательно.

«Ты просто не знаешь его так, как я!»

Эрик останавливается. Мы застываем посреди коридора, рассерженно сверля друг друга взглядами. Я чувствую, как краснеет лицо. Мы стали друзьями всего неделю назад, но уже умудрились поссориться.

«Хорошо, хорошо, успокойся. – Он поднимает руки и отворачивается, ероша волосы на затылке. – Я просто хочу разобраться».

В этот момент мне становится стыдно. Стыдно и обидно. Ведь я и сама не понимаю, почему так отчаянно пытаюсь обелить Августа. Возможно, Эрик прав, а я просто устала притворяться и делать вид, что дружбу еще возможно вернуть. Но до конца учебного дня эту тему мы больше не поднимаем.

После уроков я иду на отработку к мисс Остин. Сегодня наша с Августом первая «совместная среда». Когда я открываю дверь класса, он уже там.

– А она что тут забыла? – вскидывается он так, будто я специально себе наказание устроила. Хотя в какой-то степени это и так. – У меня серьезные подозрения, что ты меня преследуешь, Лягушка.

– Мистер О’Доннел, угомонитесь, пожалуйста, и выполняйте задание. Проходите, Анна, – с абсолютным спокойствием произносит учитель, снова глядя на Августа, и добавляет: – Да, и давайте обойдемся без обидных прозвищ.

До конца урока мы даже не смотрим друг на друга. И не разговариваем. Когда звенит звонок, Август убегает впопыхах, как вор с места преступления. Неужели ему настолько неприятно меня видеть? От этой мысли становится так больно, что приходится обхватить себя руками.

«Новую реальность нужно просто принять», – говорю я себе. Знаю: нас связывает лишь привычка. Она словно поводырь, что каждый раз тянет за рукав. Но любую привычку можно вырвать из сердца, как сорняк. Надо только решиться. Вернувшись вечером из школы, я сажусь на подоконник и смотрю в окно дома напротив. Оно занавешено другими шторами, заставлено другими цветами, а живут там другие люди.

«Аннет, прости за сегодня, – пишет мне Эрик. – Я перегнул. Могу позвонить насчет доклада?»

Мы сдаем его вместе. Эрик долго договаривался, чтобы нас выслушали после уроков и мне не пришлось выступать публично. Он внимательный и заботливый, а главное – понимает меня без слов. Впервые за два года я задумываюсь о том, что смогу делать то же, что и другие. Встречаться с парнем, держать его за руку, не испытывая дискомфорта и не ощущая собственной ущербности.

«И ты прости меня, – отправляю я ответ. – Жду в скайпе. Включай камеру».

Когда он присылает смайлик, я улыбаюсь.

Глава 9. Анна

В пятницу Паола Мендес приглашает всех на вечеринку в честь Хеллоуина. Я не иду. Хотя живу в Штатах больше шести лет, терпеть не могу этот праздник. И пусть моего мнения большинство не разделяет, со мной внезапно соглашается Эрик. Поэтому вместо того, чтобы толкаться в примерочных, выбирая повторяющиеся из года в год пыльные костюмы, мы прыгаем в его старенький «додж» и срываемся в Вильямсбург.

– Почему сюда? – спрашивает Эрик, когда мы выходим из машины.

«Потому что в семнадцатом веке Хеллоуин не праздновали, – смеюсь я, раскинув руки в стороны, и, делая всего шаг, перемещаюсь на двести пятьдесят лет в прошлое – в колониальный город. Эрик вытаскивает у меня из волос листок, упавший с ближайшего дерева. – Хэллоуин стали праздновать в Америке гораздо позже, – поясняю я, проходя мимо усадьбы, некогда принадлежавшей губернатору, и маня Эрика за собой. – Все эти атрибуты, вроде гирлянд из паутины и резных тыкв, появились лишь в конце девятнадцатого века. А здесь их еще не придумали».

Мимо проходит строй солдат, облаченных в красные мундиры. Эрик провожает их изумленным взглядом.

«Только не говори, что никогда здесь не был», – удивляюсь я, глядя в его распахнутые глаза.

«Мы недавно перебрались в Вирджинию», – поясняет он.

«Боже, сколько красоты я тогда должна тебе показать!»

Если бы могла, закричала бы от радости, потому что обожаю это место до глубины души. Обожаю за запах, стук копыт, за шум улиц и музыку из открытых окон, за то, что здесь нет пыльных и скучных музеев: весь город – музей. Ежедневно несколько сотен человек надевают одежду времен войны за независимость и просто живут. Ходят по улицам, запрягают лошадей. Трудятся в крошечных магазинчиках и лавках, создавая то самое волшебство.

«Гляди. – Ухмыльнувшись, Эрик кивает на гору тыкв, сваленных у порога одного из домов. – Как ни сбегай…»

«Это просто тыквы! – морщусь я. – Никакого подтекста».

«Почему ты так не любишь этот праздник? Только посмотри, разве они не милые?» – жестикулирует Эрик. Уголки его губ упрямо ползут вверх.

«Нет, этим меня не купишь. – Я качаю я головой. – Как бы люди суть этого праздника ни прятали, его смысл не меняется».

«А разве он вообще есть? Это же просто веселье».

«У всего в этом мире есть смысл, Эрик. Ты как будто приобщаешься к загробному миру, даже если не хочешь этого. Можешь считать, что между светом и тьмой я просто выбираю свет».

«Ты могла бы нарядиться ангелом».

«Разве это не свободная страна? – улыбаюсь я. – Я же могу выбрать просто не участвовать?»

– Туше, – смеется он, уже вслух. Подходит к установленным прямо на центральной площади колодкам для головы и рук и добровольно заковывает себя в них. – Сфотографируй меня! Должно же хоть что-то остаться на память, – просит он, жестом предупреждая, чтобы я отошла с дороги – цокая копытами, в город въезжает старинная повозка, запряженная четверкой лошадей.

Я делаю пару снимков на его камеру, но когда возвращаю ее, Эрик берет мою руку в свою. И, кажется, сам от этого невинного жеста смущается. Хочется сказать хоть что-нибудь, чтобы разбить неловкость, но он не отпускает мою руку, а говорить одной рукой я не мастер, поэтому приходится молчать. Но только мне.

– Спасибо, что привезла меня сюда, – благодарит Эрик, медленно отпуская мою ладонь.

«Очень надеюсь, что ты не из вежливости», – прищуриваюсь я, стараясь, чтобы он смог прочитать все и по моему лицу. Эрик смеется.

– А ты забавная. Давно знаешь амслен?

«Пару лет».

– Я гораздо дольше. Мой младший брат родился глухим. Поэтому еще в младшей школе нам всем пришлось язык жестов выучить. Наверное, это было самое счастливое время в моей жизни, – произносит он и тут же морщится, сжав пальцами переносицу. – Жесть! Фигово, наверное, прозвучало, да? На самом деле, я не то имел в виду. Мои родители всегда заняты, а в те месяцы нам приходилось каждый вечер проводить вместе. В общем, это было забавно. Мы поначалу часто ошибались.

Я касаюсь его плеча, привлекая внимание, чтобы ответить:

«Нет, это очень мило. Я и не помню, чтобы после переезда мы с мамой проводили столько времени вместе. Все ее свободное время занимал новый муж, а мое… – И тут же понимаю, что снова назову имя, которое не стоит называть. – В общем, я считаю это отличным времяпрепровождением».

– А как родные понимают тебя? – вдруг спрашивает Эрик, видимо, в надежде выпытать мой самый потаенный секрет. – Они тоже говорят жестами?

«Нет, – признаюсь я. – Мне приходится с ними разговаривать».

– Что?

Он даже останавливается, ошарашенно глядя на меня.

– Ты можешь говорить?

Я поднимаю глаза к небу, заламываю пальцы.

«Да. Но не проси меня делать этого. Пожалуйста».

– Но почему?!

«Долгая история».

– Нет, подожди.

Его улыбка тускнеет. Мы опускаемся на лавку под дубом, лицом друг к другу, чтобы удобнее было общаться. И я вижу, что Эрика буквально разрывает от любопытства.

«Почему тебе это интересно?» – спрашиваю я.

«Потому что я с самого утра рассказываю о себе, а о тебе до сих пор ничего не знаю».

«Да я не особо интересная».

«Но не мне».

Теперь уже он вгоняет меня в краску – так что, кажется, даже температура воздуха поднимается на пару десятков градусов.

«Если тебя интересует, хорошо ли слышу я, то ответ – да. В детстве у меня не было проблем со слухом или голосом, – говорю я. – Все случилось чуть меньше двух лет назад. Паршивое стечение обстоятельств. В нашем гараже произошел взрыв. Меня чудом спасло то, что я стояла в стороне. Осколками разбитых стекол повредило горло. Но мне повезло. Могла обгореть или покалечиться. Так что заржавевший голос – не такая уж большая плата».

– Я бы хотел его услышать, – вдруг серьезно произносит Эрик и берет мои руки в свои.

– Извини, – лишь губами. – Но я не могу.

И, высвободившись из его ладоней, поясняю:

«Он навсегда останется покореженным. И я не хочу, чтобы люди слышали меня такой».

– Ты поэтому всегда что-то носишь на шее?

Мне нравится его прямолинейность, поэтому и ответ я даю максимально честный:

«Да. Поверь, у меня там такой узор из швов, что никому не захочется разглядывать».

Не то чтобы эти шрамы сильно меня заботили. Да, они уродливы, но я никогда особо не старалась их скрывать. Хотя сейчас на мне сразу два чокера. А всего их у меня двенадцать, под любой цвет и стиль одежды. Когда все случилось, мама купила мне несколько свитеров с горлом и четыре платка на зиму. Кажется, ее мои шрамы смущали даже больше, чем меня саму. Я повесила их в шкаф, но так как большую часть года в Вирджинии стоит атомная жара, решила, что все-таки чокер – лучший вариант.

– Можно? – спрашивает Эрик. Его рука тянется в мою сторону, и я отклоняюсь.

«Нет, извини».

На такой уровень близости я пока перейти не в состоянии. Как будто Эрик сделал шаг ко мне, а я – два от него.

– Это ты меня извини, – тушуется он. – Зря я так сразу.

«Все нормально. Думаю, стоит сначала узнать друг друга поближе, прежде чем заниматься столь интимными вещами», – шучу я, разбивая повисшую между нами неловкость.

– А вот это мне нравится, – смеется Эрик, подавая мне руку. И мы, болтая о всякой ерунде, встречаем закат в Вильямсбурге на лавочке – возможно, ровеснице самого города.

Когда поздним вечером его машина останавливается напротив моего дома, мы оба замолкаем и какое-то время просто сидим в темноте и тишине.

«Спасибо за компанию, – благодарю я от души. Показываю на пакет из закусочной, – И за еду».

Никто и никогда, кроме родителей – ну, и Тобиаса, вынужденно, – не угощал меня ужином, пусть даже это всего лишь картошка фри и кола.

– Я провожу, – говорит Эрик, явно не желая прощаться в машине.

Я киваю, хотя сама, медленно вылезая со своей стороны, думаю, что было бы куда лучше просто помахать друг другу, бросить «увидимся в школе» и закрыть дверь. Мы подходим к моему дому.

– Ну что, до завтра?

Эрик пристально, но с ноткой сомнения смотрит мне в глаза и как будто хочет склониться ко мне, поцеловать, но так и не решается. Поэтому я сама делаю шаг назад, расставляя все точки над «i». Пусть пока будет так.

«До завтра, – улыбаюсь, глядя на часы, и, не сдержавшись, добавляю: – Ты еще успеешь вырезать пару тыкв».

«И ограбить пару домов на конфеты», – со смехом добавляет он, отступая к машине спиной вперед и салютуя на прощание.

Я жду, пока автомобиль тронется с места, и только потом закрываю дверь. Пару секунд стою, не двигаясь, но ловлю себя на том, что невольно улыбаюсь.

Над презентацией я засиживаюсь до глубокой ночи – пока ровно в двенадцать на телефон не приходит сообщение от Ив: «С днем рождения, детка!»

Вот уже несколько лет подряд она поздравляет меня самой первой. Хорошо хоть не стучит посреди ночи в окно, как три года назад, когда решила сделать сюрприз. У мамы тогда едва не случился приступ. С тех пор она Иви недолюбливает – по ее мнению, приличные девочки по ночам в чужие дома не залезают. Ив же считает, что мама до сих пор слишком меня контролирует. А я думаю, что они обе правы. Поэтому не перечу маме, но при любой возможности сбегаю с ночевкой к Ив. Ведь только у нее мы можем восседать на кровати с печеньем, мороженым и даже чипсами прямо из пакета, и никто не скажет, что мы срач разводим. Родители Иви никогда без стука к ней не заглядывают, а из соседней комнаты не орет панк-рок. Вот он, настоящий уголок американской свободы!

«Готова получить свой подарок?» – пишет она.

«Только не говори, что это!»

«Уверена?» Я буквально вижу, как она довольно ухмыляется.

«Да, все. Хватит меня дразнить!»

Выключив свет, я засыпаю в предвкушении.

***

Сегодняшнее утро начинается так же, как и сотни предыдущих, но стоит зайти в школу, я получаю наводку от подруги: «Не забыла? Твой сюрприз уже ждет!» Улыбаясь во все тридцать два, пишу: «И где же он?»

«Ближе, чем ты думаешь. Подними взгляд…» – и улыбающийся смайлик в конце.

Я встаю, делаю пару шагов по коридору, оглядываясь по сторонам, но не вижу ничего необычного. Самой Ив тоже не видно.

«Холодно», – раздается писк телефона.

Я улыбаюсь шире. Разворачиваюсь и иду в другую сторону.

«Теплее», – подбадривает Иви.

Передо мной лестница. На мгновение я замираю, не зная, куда направиться, и наконец наугад делаю шаг вниз.

«Еще».

«Только не говори, что ты спрятала мой подарок под лестницей».

Я спускаюсь на один этаж. Дальше дверь ведет в спортивную кладовую, где всегда темно.

«Горячо!» – мелькает на экране.

Липкая неприязнь темноты на секунду сворачивается под ребрами. Но я знаю Ив, прямые и незамысловатые способы ей не по душе. Предвкушение сюрприза добавляет храбрости – я дергаю за ручку двери и шагаю вперед. Внутри пахнет краской и резиновыми мячами. Они хранятся слева от входа, в огромной корзине. Вдруг дверь захлопывается, и мою спину обдает холодным потом. Потому что я внезапно понимаю: никто из моих американских знакомых никогда не играл в «холодно – горячо». Никто, кроме одного человека, которого я сама этой игре и научила.

Глава 10. Анна – прошлое

– Холодно!

Я едва не подпрыгиваю от нетерпения, глядя, как Август, следуя моим указаниям, пытается отыскать подарок.

– Теплее!

Он подходит к письменному столу и поочередно заглядывает в ящики. Моя улыбка становится шире.

– Почему нельзя придумать более точные подсказки? Например, три шага влево, поворот и прямо до упора?

– Потому что так в эту игру не играют, Август. Ну, давай же, быстрей! Я безумно хочу уже попробовать мамин торт!

На самом деле это отговорка – мне просто не терпится его порадовать. Подарить что-то такое, чего не найдешь в магазине. Что-то, напоминающее только обо мне.

– Ладно, – ухмыляется он. – Учитывая, что я преодолел уже четыре комнаты, приз явно должен того стоить.

И наконец, нижняя полка его комода, левый дальний угол.

– Горячо!

Вот он, тот самый момент, когда Август находит заветную коробочку. Я украсила ее бумагой для скрапбукинга в серых и синих тонах. Плотной, с тисненым рисунком. Хотела приклеить бантик, но потом решила, что он будет лишним, поэтому просто оставила сверху отверстие, через которое вытащила серебряную цепочку. Август тянет за нее и достает медальон в виде шестерни. Одной из двух, что я привезла из России. От постоянной влажности Вирджинии они заржавели. Я съездила в магазин для творчества «Майклс арт энд крафт», купила эпоксидной смолы и, отлив из нее два медальона с шестеренками внутри, повесила их на цепочки.

– Откуда это? – Август удивленно рассматривает подарок.

– Из старых бабушкиных часов.

– Но она же ржавая.

– Да.

Я пожимаю плечами. Шестеренка – атрибут времени, и я решила не счищать с нее налет. Так показалось интереснее: будто ее случайно обронил часовщик из другого измерения. – Теперь она ржавая навсегда.

– Ржавое навсегда, – ухмыльнувшись, повторяет Август. – Забавно.

Я молчу и не двигаюсь. Переживаю: вдруг ему не понравилось? Зря.

– Я ее даже в ванне снимать не буду, – еще шире улыбнувшись, говорит Август, тут же надевая подарок на шею.

– У меня такая же. – Я достаю свою из-под ворота футболки.

Не знаю, можно ли мне обнять Августа, поэтому просто переминаюсь с ноги на ногу. Кажется, он тоже тушуется, а потом вдруг стягивает любимую бейсболку и надевает мне на голову.

– Теперь и у тебя будет что-то от меня.

Мы глупо улыбаемся, глядя друг на друга. Хотя в душе я ликую – эту кепку он даже сестрам никогда не разрешал брать!

– Анна, Август, спускайтесь, – зовет миссис О’Доннел.

Праздники в этом доме всегда проходят с особым размахом. Отцы готовят на заднем дворе барбекю. Моя мама делает фирменный торт по бабушкиному рецепту, а Джули печет вафли. Она терпеть этого не может, но ради Августа раз в год достает из кладовки вафельницу и исчезает на кухне почти на полтора часа. Тобиас за это время умудряется помереть со скуки дважды и изводит нас, отстукивая барабанными палочками на подлокотнике дивана какой-то замысловатый ритм.

Августу исполняется тринадцать. Мы по очереди поздравляем его, от чего он смущается и пытается поскорее улизнуть. Когда родители наконец успокаиваются и усаживаются на веранде, попивая пиво и белое вино, он, улыбнувшись и приложив палец к губам, тянет меня за руку – и мы незаметно сбегаем к нашим друзьям.

Забавно, но в детстве мы друзей не выбираем. Ими становятся те, кто живет на соседней улице, ездит с тобой на одном автобусе или жарит с твоими родителями по пятницам барбекю. Все решает случай. Я все время думаю: подружились бы мы с Августом, если бы не жили рядом? Иногда кажется, что нет, но потом я вижу, как он улыбается мне при встрече, и понимаю: судьба не может ошибаться.

– Эй, мы в разных командах, не забыл?

Я ухмыляюсь, пятясь прочь. На голове у меня все еще бейсболка Августа, надетая задом наперед. Так она мне идет даже больше.

– Тогда беги. – Он улыбается, произнося фразу, уже привычную, но в какой-то момент ставшую для нас особенной, чем-то, принадлежащим только нам. – Даю тебе фору в минуту, а потом пеняй на себя.

И я действительно бегу.

Обычно нас семеро. Четверо девчонок и трое парней. Сегодняшнее место сбора – дом Сальмы, и когда я наконец туда добираюсь, мне выпадает жребий быть хранителем. Это очень важная роль, потому что именно хранитель отвечает за карту, а пока ее не найдут, игра продолжается. Мы склоняемся друг к другу, как игроки команды перед матчем, обсуждая план.

– Мальчишек сегодня будет вдвое больше, чем нас, – говорит Сальма, намекая, что стоит отдать карту ей. Ведь этот район она знает лучше.

– Я не подведу, – уверенно отвечаю я, вскидывая подбородок.

– Уж постарайся. В прошлый раз мы победили лишь благодаря моей хитрости, – раздуваясь от гордости, добавляет она. – Если проиграешь, больше на роль хранителя не рассчитывай.

– Это вызов?

– Может, и так.

Вот же гадина. Она давно планирует сместить меня с позиции лидера.

– Идет! – Мы пожимаем руки и расходимся в разные стороны.

Мальчишки и правда играют отлично. Им удается разделиться на две команды – и уже через полчаса почти все девчонки выведены из строя. Последняя, кого ловят, – сама Сальма. Я вижу ее сквозь метровый штакетник – ограждение для кустов аронии. Так ей и надо! Осторожно покидаю укрытие и ныряю в проулок между домами, но попадаю в тупик. Проблема в том, что игра ограничена несколькими кварталами и прятаться здесь особо негде. Нужно найти укрытие, но стоит об этом подумать, как за спиной раздается знакомый голос.

– Так и знал, что ты тут.

Оборачиваюсь. Август стоит позади, победно улыбаясь.

– Даже я сама еще десять минут назад не подозревала, что побегу сюда.

– Просто я так хорошо тебя знаю, что могу угадывать твои мысли прежде, чем они придут тебе в голову.

Мы смотрим друг на друга. Сегодня я – главная из принцесс. Потому что карта спрятана у меня. И Август это знает.

– Отпусти меня, – прошу, хотя это против правил. И улыбаюсь ему краешками губ.

– С чего вдруг?

Он подходит ближе, протягивает руку и дергает за шнурки на моей кофте. В его глазах мелькает что-то похожее на то, как Тобиас смотрел на Джей-Джей.

– Ради нашей дружбы, – шепчу я. – Ну и потому что Сальма та ещё стерва и я очень не хочу ей проиграть.

Вдалеке слышатся голоса. Остальные уже близко. Я оглядываясь по сторонам, но бежать некуда, и вдруг Август тянет меня за руку.

– Сюда.

Он тащит меня к старому кинотеатру, боковая сторона которого заросла виноградом, и раздвигает лозы. В стене тут есть выступ, и, если встать аккуратно, за плотной зеленью нас никто не увидит. Почему мне самой это не пришло в голову? Август помогает мне подняться и ныряет следом. Мы встаем плечом к плечу, и не дыша замираем. Листья слегка шумят, потревоженные ветром. Наши руки соприкасаются кончиками пальцев. В эту секунду я думаю: а что будет, если… взять Августа за руку? От этой мысли внутри появляется странный трепет.

– Она пошла сюда!

Там, где мы только что стояли, появляются мальчишки.

– О’Доннел должен был за ней следить. И где он сам?

Мне до невозможности смешно, и я, пытаясь сдержаться, закрываю рот рукой.

– Тише, – шипит Август, но от этого лишь сильнее хочется смеяться.

Мальчишки разделяются, убегая проверять остальные закоулки, а я вдруг чувствую, что теряю равновесие. Сначала кажется – из-за смеха, но потом понимаю, что выступ подо мной трескается и крошится.

– Август, – почти беззвучно шепчу я, хватаясь за лозы, и те протестующе трещат под моим весом.

Зажмуриваюсь, чувствуя, что сейчас упаду. Мамочки! Но Август вдруг хватает меня и тянет к себе, разворачивая. Теперь мы, как две половинки «Орео», склеенные друг с другом. Стоим на одном выступе: его нога, моя нога, потом снова его и опять моя. Я вижу его губы, чуть приоткрытые, и почему-то краснею. В этом году мальчишки начали расти с космической скоростью, так что теперь он выше меня. И сильнее.

Один из «пиратов» возвращается, услышав шум. Я не дышу. Видно ли нас теперь? Вдруг моя спина или волосы просвечивают сквозь виноград?

– Придвинься ближе, – шепчет Август, сильнее вжимаясь лопатками в стену и крепче обнимая меня. Этот момент совпадает с трепетным прикосновением его губ к моему виску, прямо над ухом. Я вся сжимаюсь от мурашек и дрожи, вдруг оглушительно рвущихся на свободу. От всплеска эмоций, сама не понимаю, каких именно. И почему-то кажется, Август чувствует то же.

Пока мы стоим ни живы ни мертвы, спрятанные от всего мира завесой из листьев, он наклоняется и случайно проводит кончиком носа по моей щеке. А я… я могла бы ущипнуть его за бок, как раз удобно обнимаю его талию под расстегнутой толстовкой, но не делаю этого. Закрываю глаза, сосредотачиваясь на ритме наших сердец, которые, как два метронома, вдруг начинают ловить один темп. Стараюсь определить все оттенки чувств, что вызывает это случайное – а может, все-таки не случайное? – прикосновение. И уже без всяких сомнений понимаю, что, кажется, это лучшее из всего, что случалось со мной за последние полгода.

Мальчишки уходят. В тишине до нас доносятся обрывки их голосов. А мы с Августом так и стоим, не шевелясь.

Игра закончена. Принцесса не найдена и не взята в плен. Правда, сама я в этом уже совсем не уверена.

***

Все рушится осенью. За два года до того момента, когда я потеряю голос. К нам приезжает полиция. Следом приходит Август – просто предупредить, чтобы я не волновалась, их тоже проверяют. Он утверждает, что все будет хорошо, но меня не оставляет предчувствие надвигающейся катастрофы.

Еще через неделю фирме отчима выдвигают обвинения. Дружба между нашими семьями трещит, как ткань, которую усердно тянут в разные стороны. О’Доннелы считают виноватыми нас, мы – их. Майкл запрещает нам с Тобиасом встречаться с Августом и Джей-Джей, потому что каким бы ни оказался финал, как раньше уже точно не будет. Он оказывается прав. В следующие несколько недель все становится только хуже.

Я сижу на кровати в комнате Августа, потому что мои родители запретили ему приходить в наш дом. Внизу раздается шум и смех, и эти звуки настолько непривычны в нынешнем положении, что мы оба вылезаем из комнаты, посмотреть, что случилось. И тогда я вижу, Джули привела другого парня.

Несмотря на то, что мы с Тобиасом совсем не близки, в эту секунду мне кажется, будто это меня предали.

– Джей-Джей? – испуганно шепчу я.

Наши взгляды пересекаются, но Джули не отводит свой. Тот парень не ошибка. И не случайность. Он – принятое решение.

– Ты никогда не поймешь, – сурово произносит она, впуская «другого» в свою комнату. Говорит ему подождать и закрывает дверь.

– Чего не пойму? – Я дышу так, словно из легких выпустили весь воздух. Мир пошатнулся, выбил землю из-под ног, уронив и с треском разбив мои розовые очки. – Ты же говорила, что любишь его?

– Пойдем, пусть сами разбираются. – Август тянет меня обратно в комнату, но я не двигаюсь с места.

– Нет, постой, – вырываю я свой локоть из его ладони. – Разве она не говорила, что любит его, Август? Разве нет?

– Говорила, – спокойно признает Джулс, подходя ближе. – А теперь ты скажи мне, как я могу встречаться с человеком, чья семья разрушила мою? – отвечает она, делая вид, что ей не больно, но актрисой она всегда была отвратительной. Ее голос срывается, губы дрожат, а глаза блестят от слез и сдерживаемого гнева. – Мой отец должен будет до конца жизни гнить в тюрьме, пока вы забрали все, что эти годы они строили вместе, Анна.

– Но не Тобиас ведь забрал…

Джули прикрывает глаза, и я надеюсь, что сейчас она снова превратится в ту, которой была раньше, прищурится, рассмеется, скажет, что ее слова шутка, глупый розыгрыш, но нет.

– Идите к себе, – командует она брату. – Если ее увидят, у нас всех будут проблемы. – И исчезает в комнате, хлопнув дверью.

Когда Тобиас обо всем узнаёт, то не скандалит, не устраивает показательных сцен – просто молча уходит из дома, а на следующий день начинается ад.

Она изменяет ему с парнем из его музыкальной группы. Он склеивает одну из ее подруг. Она приводит нового бойфренда на школьный матч. Он каждый вечер демонстративно целуется на пороге дома со своей новой девушкой. Да так, что аж смотреть противно. С каждым днем их отношения все больше превращаются в соревнование, кто сможет сделать другому больней. Но хуже всего то, что и наши родители включаются в эту жестокую игру.

Я же веду себя так, словно мне все равно. Отчаянно ищу способы помирить нас и все исправить, но напрасно. Лишь Август – единственный, кто меня понимает. По ночам мы сбегаем из дома, чтобы спокойно поговорить. Залезаем на крышу и ложимся на нагретый за день металл, соприкасаясь плечами.

– Вон созвездие, которое ты показывала.

Август поднимает руку, указывая на мерцающие в небе точки. Дельтотон. На самом деле я не уверена, что это именно оно. Просто в ту минуту показалось похожим, но сейчас это и не важно. Сейчас я смотрю наверх и не верю, что через пару часов уже не увижу Августа снова. Эта ночь – все, что у нас осталось, и мне так хочется превратить время в бесконечность.

– Очень жаль, что вы уезжаете, – говорю я, впервые за эти месяцы признаваясь, что проиграла. Проиграла судьбе, обстоятельствам, жизни и – самую малость – своему сердцу, которое все еще тянется к окнам дома напротив. Туда, где пока еще живет один очень ржавый мальчик.

Наши ладони лежат рядом, почти соприкасаясь. Может, я все придумала, но кажется, будто между ними протянуты тонкие ниточки, которые не дают оторваться друг от друга. Что будет, если я возьму его за руку?

– Мама говорит, что дом, который они с Джулс нашли, не так уж плох. Он, конечно, меньше нашего, и район там не очень, но мы не на улице. Это главное.

– О Ржавом городе ходит много ужасных историй.

– Просто слухи, – отмахивается Август. – Ничего там с нами не случится.

Но я чувствую, будто в застывшей между нами тишине невидимая сила уже забирает его у меня. Перед внутренним взором проносятся моменты, которые мы делили на двоих: баскетбол на заднем дворе с извечным о’доннеловским «Хочешь, научу?», доводящим буквально до белого каления; барбекю по пятницам; деревянный стол из поддонов, такой огромный, что за ним помещались обе наши семьи – громкие, галдящие. Мы с Августом всегда садились напротив друг друга, чтобы переплести под столом ноги и не расцеплять их до окончания ужина. Моя нога, потом его, снова моя, и его сверху, показать, что он старше и главнее, да я никогда и не была против. Так много всего: завтраки в их доме, поездки на школьном автобусе, игры в догонялки – и наши сердца, стучащие одинаково громко, когда мы прятались ото всех у кинотеатра.

Интересно, знает ли он, как сильно повлиял на мою жизнь? Что оказался именно тем, кто помог мне самой стать кем-то? Мне ужасно хочется рассказать ему все, что я сейчас чувствую, но храбрости хватает только на банальное:

– О чем ты будешь скучать сильнее всего?

Август молчит, слишком долго. Наверное, мои слова для него – глупый сентиментальный бред. А потом я чувствую теплое касание: его ладонь сжимает мою. Этот жест безмолвно шепчет: «О тебе». Но вслух Август оправдывается:

– Просто так, чтобы прояснить, если мы держимся за руки, это ничего такого не значит. По крайней мере не в том смысле, как Джубиас. Если тебя не напрягает, конечно.

В ответ я сплетаю свои пальцы с его.

Ночью я просыпаюсь оттого, что замерзла. Окно открыто, и в комнату врывается ветер. Я выползаю из постели, но когда тяну руку, чтобы опустить раму, замираю. На дорожке между нашими домами стоят Тобиас и Джули. Не прикасаются друг к другу, даже не смотрят в глаза. Его руки в карманах джинсов, ее – скрещены на груди, будто она пытается согреться. Они стоят в молчании пару минут, и я тоже боюсь пошевелиться, выдав себя нечаянным шорохом. Наконец Тобиас произносит хриплым голосом:

– Значит, это все? Конец?

– Да.

От того, как быстро она приняла решение, даже мне становится не по себе. А на следующее утро они уезжают. Навсегда.

Глава 11. Анна

Хлопает дверь, и я резко оборачиваюсь, подсвечивая себе экраном телефона. Август прямо у меня за спиной. «Выпусти меня», – едва не вырывается из меня, но я сдерживаюсь, опуская голос до шепота:

– У меня проект. Я должна быть там.

– Надо же, какое рвение, – фыркает он. – Это из-за него ты до конца года записала нас обоих к чокнутой математичке? – Но в его голосе нет враждебности, скорее удивление и непонятная обреченность. Как будто от меня хотят избавиться всеми возможными способами, но никак не выходит. – Я не хочу видеть тебя рядом, неужели не ясно? Перестань ходить за мной. Смотреть в мою сторону. Делать вид, что мы что-то значим друг для друга!

Его слова бьют наотмашь, прямо в сердце, и, возможно, поэтому впервые после взрыва мне наплевать на то, как звучит мой голос.

– Почему? – срывается с губ, прежде чем я успеваю пожалеть о сказанном.

Мы оба замираем, глядя друг на друга в тусклом свете телефонного экрана. Кажется, будто время растягивают в стороны, а мы двое попали в его водоворот. Молча проживаем случившееся ранее, только теперь по разные стороны и не держась за руки.

– Я только и делала, что вспоминала тебя. А ты притворяешься, что нашей дружбы не было.

От волнения голос срывается на хрип. Я закашливаюсь, и Август отшатывается от меня, как от заразной, отводит взгляд. Почему мне кажется, словно он один решает, что будет с нами, а я просто жду вердикта?

– Я ведь говорил, что больше не хочу слышать об этом.

Почему? Я делаю шаг навстречу, наконец решаясь поднять голову. Рассматриваю его лицо, пытаясь понять свои ощущения. И трепет из детства не сравнится с теми чувствами, что Август вызывает у меня сейчас. «За что ты меня ненавидишь?» Я не произношу этого, но он отвечает, уловив мою мысль:

– Тебе нужны еще объяснения?

Еле слышно. Глаза в глаза. Как будто пытаясь найти оправдания, но я им не верю.

– Того, что случилось с нами по вашей вине, тебе мало?

– Август. – Я перехожу на еле заметный шепот. Слышу свои жалкие, шершавые, некрасивые слова, произнести которые ни перед кем бы не решилась, ведь это все равно что оголить душу, но стоит закрыть глаза, и запах дождя, цветов, растущих перед их домом, и воротника куртки, что он накидывал мне на плечи, заполняет меня, отрывая от сырости подвала и несправедливости настоящего. И я чувствую: несмотря ни на что, я все еще могу ему довериться, как бы ненормально это ни звучало. – Мне бесконечно жаль, что так случилось, ты же знаешь. Но я всегда была на твоей стороне.

– Хватит! – отрезает он. – Я не хочу больше слышать это дерьмо. Прошлое уже не изменить.

– В том-то и вопрос, ведь для тебя оно никогда не имело значения.

Я уверена в этом на миллион процентов. Весь мир мог рухнуть – Август все равно протянул бы мне руку. Больше полугода прошло, как совместная фирма развалилась, но все это время мы были вместе. И все это время он не таил обиды. Поэтому я шепчу:

– А сейчас ты мне просто врешь! – Уже не он меня, а я припираю его к стенке с такой силой, словно хотя бы так сумею коснуться души. – И не уйду, пока не ответишь, что происходит.

Я вижу, как вспыхивают его глаза. Раздражение, пару минут назад застилавшее их, сходит, и тихо, словно сам не понимает, почему, Август вдруг произносит:

– Зачем?

Он смотрит прямо в глаза в поисках правды. Но я никогда ее не скрывала:

– Потому что я скучала. По тебе.

– Зря. – Август отворачивается. – Потому что я по тебе – нет.

– Тогда скажи это, глядя мне в глаза.

Знаю, я веду себя дерзко и опрометчиво, но все равно протягиваю руку и опускаю ему на грудь. Никто в этой школе не решился бы на подобную дерзость. Но для этого парня я не никто. И неважно, насколько усердно он пытается мне это доказать. Мы долго смотрим друг на друга, боясь пошевелиться. Август молчит, и я отвечаю за него, хотя и знаю, что ему не понравится.

– Ты просто боишься, – шепотом произношу я. – Боишься меня… И чувств, что все еще живы…

– Что ты несешь?

Вместо ответа я протягиваю руку и кончиками пальцев подцепляю кулон на серебряной цепочке, что выбилась у него из-под футболки. Пустая безделушка. Акриловая смола и ржавая шестеренка. Затертая и исцарапанная за пять лет.

Август меняется в лице. Его пульс, как у спринтера на последних метрах – сто сорок, не меньше. И слова больше не нужны: ответ – под моей ладонью. Как и в тот день, у кинотеатра. Даже тогда, в тринадцать лет, мы понимали друг друга без слов. Словно два приемника, настроенные на одну частоту, друг на друга. Два приемника, которые однажды сломаются. Он хватает меня за запястье, его взгляд меняется – становится диким, нечеловеческим.

– Чувства, говоришь? – Рука Августа внезапно ложится мне на талию, притягивая ближе, практически впечатывая меня в него. Я упираюсь ладонями в его грудь, пытаясь отодвинуться, но не выходит. – А ты хотя бы немного представляешь, как много изменилось, глупая Принцесса-Лягушка?

Я мотаю головой, пытаясь выдавить «отпусти», но даже этого не выходит. А он наклоняется ниже, касаясь губами моего уха:

– Плевать, что ты там себе напридумывала. Плевать, кем ты меня считаешь. Прошло пять лет. Я псих. Неуправляемый ублюдок, развлекающий себя тем, что избиваю людей по пятницам. Не из-за денег. Ради удовольствия. А это еще хуже. Ну как, нравится?

В полутьме выражение его лица не разглядеть, но я чувствую, как колотится мое сердце. И он тоже чувствует.

– Боишься? – улыбается Август. – Правильно. Может, до тебя наконец дойдет, что меня действительно стоит бояться. – Он ослабляет хватку и убирает руки. – Я передам Фрайзеру, что ты задержишься. А пока сидишь – подумай над тем, что я сказал.

«Ты не посмеешь».

Хочу оттолкнуть его, но успеваю только замахнуться – он перехватывает мои запястья.

– Я предупредил.

И уходит, хлопнув дверью, так, что та едва не слетает с петель. А потом щелкает замок. «Проект! – тут же вспыхивает в голове. Ведь Эрик так долго договаривался об индивидуальном экзамене! А если я не приду, то подставлю нас обоих. Август не мог так со мной поступить!» Прежний Август точно не мог бы… Но я дергаю дверь, и она заперта. Казалось бы, совсем хлипкая, держится на честном слове, но даже приложив все усилия, я не могу ее открыть. Набираю сообщение: «Эрик, нужна помощь!» Отчет о доставке не приходит. Жду одну минуту, две. «Нет, он не мог!»

Набираю номер Эрика, но его телефон выключен. Мобильный Иви кто-то спер, раз он оказался у Августа. Ни с кем из учеников школы больше я не общаюсь близко, а звонить родителям стыдно, и я не хочу делать этого, потому что они заставят рассказать обо всем. Майкл точно не будет счастлив узнать, что сын О’Доннела учится здесь.

В бессилии я ударяю по двери кулаками и опускаюсь на корточки. Закрываю глаза и стискиваю зубы, но жалкий всхлип все равно вырывается на свободу. Я надеялась, что сдержусь и не стану рыдать из-за него, но не выходит. Возможно я просто не могу смириться с тем, что все происходит не так, как мне хочется. Ведь сколько бы жизнь ни бросала испытаний, всегда находился тот, кто подаст руку. Август, Иви, Эрик. Но впервые система дает сбой.

***

Меня выпускают поздним вечером. Старый уборщик, чья смена наступает вместе с окончанием занятий.

– Устроили глупые игры, – бурчит он, но я не извиняюсь. Не поворачиваюсь даже, когда мне в спину кричат: – Эй, я с вами разговариваю, мисс!

Слез уже нет – их сменила ярость. В поисках Эрика шагаю к парковке. Солнце слепит нещадно. После нескольких часов в темноте глаза слезятся, и я заслоняю лицо ладонью от яркого света.

Кто-то смеется. Настолько громко, что я оборачиваюсь. Ржавые ждут автобус. Август стоит с ними, его губы тоже изгибаются в усмешке. Между нами метров десять – парковка полна машин и людей, но я все равно выхватываю его взглядом, и он тоже смотрит на меня. В груди разрастается злость. Даже не на него – на себя, за то, что по глупости верила, надеялась и ждала. Чего? Уже сама не знаю.

А потом я вижу Эрика. Он спешит ко мне, явно собираясь ругаться, но мне сейчас не до выяснения отношений. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Кулаки сжимаются так сильно, что я не чувствую пальцев.

– Анна, ну и где ты… – раздается голос Эрика, и я делаю самую безрассудную в жизни вещь. Бросаюсь к нему в объятья, запрыгивая на него и обвивая руками шею, а ногами талию. Эрик недоуменно и ошарашенно замирает.– Я, конечно, тоже рад тебя видеть, – произносит он смущенно, крепче прижимая меня к себе, – но если бы ты сегодня пришла на уроки…

Я не даю ему закончить. Наклоняюсь и, умирая от страха и колотящегося сердца, впервые в жизни целую парня, все еще чувствуя спиной царапающий взгляд. Пусть поцелуй этот нестоящий, только упрямое касание губ, но я вижу, какой он производит эффект. Бам! Август застывает, словно громом пораженный. И только попробуй еще хоть раз сказать мне, что делать!

Глава 12. Анна

Всю оставшуюся неделю я прикидываюсь больной. Не выхожу из дома, пропускаю школу. Пишу Иви и Эрику, что все нормально, не приходите, всего лишь грипп, а сама с тихим воем падаю в кровать и закрываю лицо подушкой. Я определенно не продумала, что делать дальше. Да я вообще не думала! После поцелуя с Эриком в последний раз поймала пристальный, пронзительный взгляд Августа, но не отвела глаз, не желая давать ему очередного повода меня изводить. А потом сбежала.

– Тебе лучше, милая?

Мама заходит в комнату. Она верит моей отговорке, что у меня тяжелые месячные, и по-женски понимает. Пишет учителю письмо, прося пару отгулов по семейным обстоятельствам, и оставляет на тумбочке белую таблетку со стаканом воды.

– Выпей это. Мне всегда помогает.

– Спасибо мам, – улыбаюсь я, думая, как жаль, что нет таких лекарств, которые могли бы вылечить душу. Или хотя бы обмануть сердце, заставив его не вспоминать, как быстро оно умеет биться. Жаль, рядом не с тем.

«Ржавый парень спрашивал о тебе, – пишет на выходных Иви. По субботам у нее тренировка, и я понимаю, она говорит об Августе. – Наверняка опять готовит какую-то гадость. А может, он на тебя просто запал?»

Ночью я не сплю, все время обдумывая ее слова. Кручусь с боку на бок, но никак не могу найти удобное положение. Встаю, открываю окно, чтобы впустить немного воздуха, и замираю, пару раз моргнув. Потому что на миг кажется, будто я вижу его фигуру, которая тут же исчезает, заставляя гадать, не брежу ли я?

Сколько раз мы встречались там, возле забора, у раскидистых кустов? Сколько раз я помогала Августу их подстригать? Сейчас же гортензия выродилась и поредела. Словно даже она почувствовала его уход и не цветет больше. С прошлым так же. Его не вернуть. Поэтому я закрываю окно, запирая его на щеколду. И плотно занавешиваю.

***

Наступает понедельник и, как бы ни было страшно, приходится снова идти в школу. Эрика искать не приходится – он ждет меня у ворот. Глядя на его нервную улыбку, я хочу развернуться и бежать прочь, но разум побеждает. Я поднимаю руки и говорю: «Я очень рада тебя видеть». Беспокойство на его лице тут же исчезает, мелкие морщинки между бровей разглаживаются. Теперь Эрик улыбается открыто и приветливо.

«Без тебя было до безумия тоскливо».

«Хочешь сказать, что скучал?»

«Похоже на то…»

И мы вместе заходим в школу.

Довольно скоро становится ясно, что беспокоилась я зря. Эрик не набрасывается на меня с поцелуями, не распускает руки, как будто вообще не придал значения случившемуся на парковке. Он просто рядом, и я мысленно даю ему сто очков вперед за тактичность. Когда послеполуденная жара спадает, мы идем на одну из ближайших баскетбольных площадок.

«Ты обязательно должен попробовать, – убеждаю я. – Набор в команду еще не закончен».

– Шутишь? – Эрик смеется громко и заливисто. – Ты была на игре? Видела тех парней? Да они от меня живого места не оставят.

И хотя я из принципа не ходила ни на один матч, отвечаю:

«Они лишь лают, но не кусаются».

Пару раз ударяю мячом о землю и отправляю его в корзину. Эрик присвистывает.

– Ты умеешь играть?

Я молча улыбаюсь, пожимая плечами. На самом деле, баскетболу меня научил Август. Тем летом он растянул запястье, и ребята не брали его в команду, поэтому он решил из меня сделать себе компаньона. Кто же знал, что баскетбол мне так понравится.

– Дай мне! – Эрик протягивает руку, и я улыбаюсь, беззвучно, одними губами произнося:

– А ты отбери!

Он умеет читать по губам, я вижу это по его ухмылке. И мы начинаем свою маленькую игру. Эрик первое время только делает вид, что нападает, но довольно быстро понимает, что я играю по-настоящему.

– А у тебя ловко выходит!

Беззвучно смеюсь, показывая, мол, смотри, как я умею, обхожу Эрика обманным маневром и бросаю мяч точно в цель. Нам так весело, что мы не замечаем появившихся зрителей. Не слышим шагов. Удары мяча об асфальт и смех Эрика заглушают посторонние звуки. Я отбираю у него мяч, снова отправляю его в корзину. Подпрыгиваю, оборачиваясь вокруг себя, и застываю. В тишине раздаются аплодисменты. Все внутри холодеет. Они ведь давно должны были уехать! Мяч, подпрыгивая, укатывается в сторону.

– Фрайзер, тебя даже девчонка сделала, – усмехается один из парней, и совсем не по-доброму.

Всего их пятеро. Они смотрят на нас в упор, и все во мне кричит: «Надо уходить! Бежать как можно скорее!». Я понимаю это по их взглядам. Злобным, издевающимся.

– Вижу, ты подружкой обзавелся. Может, познакомишь?

Эрик молчит. Только смещается чуть вперед, прикрывая меня плечом.

– Эй, разве не он приходил сегодня к тренеру? Как побитая собака, глядя на объявление о наборе в команду? – подхватывает другой.

– Он, он.

Я оглядываюсь в поисках путей к отступлению и замечаю, что Август тоже здесь. Стоит, опершись плечом на сетку-рабицу. Взгляд предельно сосредоточен – настолько, что мне кажется, что он меня просто режет, убивает им.

– Мы уже уходим, – спокойно отвечает Эрик и берет меня за руку, но путь нам преграждает один из Ржавых. Высокий и смуглый, волосы мелко вьются, в глазах азарт, а на губах противная ухмылка. Я знаю его. Он из тех, кто ненавидит всех в «Вудсайд Хай». Уверена, большинство беспорядков – его рук дело.

– Что же вы так торопитесь? Давайте сыграем, раз уж вы на нашей территории. – Незнакомец снимает кофту и отбрасывает ее в сторону. Подмигивает мне. – Детка, я тоже могу дать тебе пару уроков.

Он обходит нас по кругу, как зверь, загоняющий добычу. И вдруг Август подает голос:

– Сет, да оставь их, пусть бегут. Лучше сами сыграем.

Точно. Сет. Не помню, чтобы мы пересекались на уроках, но понимаю, не стоит выдавать, что я не нема как рыба. Иначе насмешек точно не избежать.

– Да ладно, Рыж, ты погляди на них, какие забавные. Как зверьки. Их даже не пугали, а они уже дрожат от страха.

– Никто от страха не дрожит, – вдруг отвечает Эрик.

Я крепче сжимаю его руку, шепотом прошу: «Не надо». Но он не слышит.

– Ты мне не нравишься, – произносит Сет, наклоняясь и поднимая мяч. Ударяет его пару раз о землю и резко бросает Эрику в руки. Тот успевает его поймать, но сгибается от удара. – Вперед, Белоснежка. Покажи на что способен. И может, я замолвлю за тебя словечко тренеру.

Вдруг я понимаю, откуда знаю этого парня. О нем рассказывала Ив. Вот кто будущий капитан нашей баскетбольной команды.

– Ну же, докажи, что ты не такой хлюпик, каким кажешься. – Сет широко разводит руки, ухмыляясь и вставая под кольцом.

«Давай», – подталкиваю я, показывая, что готова играть вместе с ним против Ржавчины. Но Эрик качает головой, возвращая пас. По полю разносится стон позора. Краем глаза вижу, что Август тоже качает головой.

В этот момент мне становится так обидно за всех униженных и оскорблённых, что злость застилает глаза. Пусть эти парни и возвышаются надо мной, словно скалы, я тоже умею играть. Резким хлопком руки я выбиваю мяч из рук Сета, делаю шаг и бросаю точно в корзину. Парни поднимаются, хлопая и присвистывая. Август не реагирует. Кажется, даже не дышит.

– Ну что ж, хлюпик, девчонка тебя снова сделала.

– Играем, – раздается команда, и я в миг теряюсь среди тел парней. – Два на два. Остальным стоять! Рыж, идем!

Август медленно подходит. Остальные отступают, словно освобождая ему дорогу. В какой-то момент мне кажется, что в его взгляде мелькает сострадание, – зря. Я с вызовом смотрю ему в глаза. Плевать, что проиграю. Август был хорош в двенадцать, в неполные восемнадцать он один из лучших игроков штата, но это не помешает мне уйти с гордо поднятой головой. Даже разбитой всухую. Когда начинается игра, я больше не слышу ни свист, ни смех со скамейки – в ушах, словно глухое эхо, только стук пульса.

– Детка, не валяй дурака. Лучше давай займемся чем-нибудь поприятнее.

Сет уже не издевается, скорее его все это забавляет. После пары проходов мяч выбивают у меня из рук – и начинается совсем другая игра, обидная и жестокая. Вместо четырех на поле семеро, и они загоняют меня в капкан. Поняв это, я невольно хриплю от испуга.

– Сет, не дури!

Это Август, но его голос тонет в раздающихся отовсюду смешках. Меня хватает кто-то из ржавых и толкает следующему, а потом дальше, по кругу.

– Уберите от нее руки! – кричит Эрик.

Он пытается вырваться, и я только сейчас вижу, что его держат, не давая сделать и шагу.

– Стоять, сопляк! – рявкает Сет, а в следующий миг опрокидывает Эрика на землю и прижимает коленом. – Наконец, решил ее спасти? Крутишься вокруг девчонки, а сам даже постоять за нее не можешь. Что ты за парень такой, а?

Эрик, пытаясь вырваться, пыхтит, как паровоз.

– Че ты трясешься, Фрайзер? – кривится Сет.

По глазам Эрика видно, как ему страшно. Очень страшно.

– Отпустите его, – хриплю я, но никто не слышит. Зажмуриваюсь, пытаясь отключить голову, чтобы не расплакаться от мыслей, какой же жалкой кажусь в этот миг. Убеждаю себя: когда-нибудь это закончится. Когда-нибудь им надоест. Когда-нибудь…

– Хватит!

Жуткая игра останавливается. Меня хватают в охапку, слишком крепко, до боли сжимая предплечья.

– Девчонку я забираю!

Даже в таком состоянии не узнать его голос невозможно.

– Нет, Анна! – кричит Эрик, на что ржавые снова разражаются хохотом.

– Что ж ты за пес, раз даже защитить хозяйку не можешь? Смотри, сейчас твою девочку заберет тот, кто ее заслуживает.

– Эрик! Пожалуйста! – пытаюсь крикнуть я, но Август оттаскивает меня в сторону. – Отпусти, – хриплю, собрав всю волю и воздух, чтобы потратить его на это простое слово, но все бесполезно. О’Доннел просто уносит меня с поля. – Гадкий ублюдок! Не трогай меня!

Как только мы заворачиваем за угол школы, Август резко останавливается, грубо ставя меня на ноги и прижимая к стене. Его глаза горят гневом и яростью. Губы сжаты.

– Я предупреждал держаться подальше? – шипит он. – Ты понимаешь, что дальше будет только хуже? Уходи!

– Да пошел ты… – пусть не крик, хрип, но все же. – Эрик!

Пытаюсь сбежать, но успеваю сделать лишь несколько шагов, и мои ноги снова отрываются от земли. Август небрежно перехватывает меня одной рукой.

– Куда? Дурная, ему уже не поможешь. Это не девчачьи разборки, тебе там делать нечего!

«Я не могу его бросить!»

– Ты только хуже сделаешь, – встряхивает меня Август. – Если снова попытаешься защитить, ему достанется больше. А может, травля вообще никогда не прекратится. Уходи. Это лучшее, что ты можешь сейчас сделать!

Кажется, сердце немеет от боли. Я пытаюсь разглядеть баскетбольную площадку, но отсюда ее толком не видно. Хрипло прошу, глядя Августу прямо в глаза:

– Обещай, что его не покалечат.

Он замирает – видимо, ждал истерики, ненависти, но никак не просьбы. В эту минуту я прошу его, как друга, как того, с кем когда-то мы были неразлучны, пусть он и делает вид, что мы друг для друга никто.

– Обещаю, – кивает Август. – А теперь уходи.

В последний раз оборачиваюсь в сторону баскетбольной площадки и убегаю, от слез едва разбирая дорогу. Не помню, сколько проходит времени, не помню, как оказываюсь дома. Запираюсь в ванной комнате и долго стою под душем, набираясь смелости, чтобы написать Эрику.

Вдруг он решит, что я его бросила? Что это я виновата в том, что с ним произошло? И он прав. А если его родители обратятся в полицию, парни из Ржавого города могут больше никогда не вернуться в нашу школу. С одной стороны, это правильный выход. Но тогда почему становится лишь больнее, стоит подумать, что я никогда больше не увижу Августа? Наконец, собрав все силы, я звоню Эрику. Он не отвечает. Точно обиделся. «Пожалуйста, перезвони мне, – оставляю сообщение в мессенджере. – Мне нужно знать, что ты в порядке».

Тишина.

Не высушив волосы, опускаю голову на подушку и закрываю глаза. Телефон бросаю рядом, на всякий случай. Ночью то и дело просыпаюсь, раз десять, не меньше, и только под утро проваливаюсь в беспокойный сон. Очнувшись от звука будильника, первым делом проверяю переписки, но там пусто. Эрик так и не позвонил. На него это совсем не похоже. «Напиши хоть что-нибудь», – мысленно умоляю, но ответа так и нет. Я несусь в школу, впервые в жизни не опаздывая.

– Пожалуйста, Майкл, можно побыстрее? – прошу я отчима, который, как и Тобиас, ведет машину со скоростью улитки.

– Куда торопиться? У тебя еще полчаса в запасе.

Отворачиваюсь к окну, прикусив губу, и заламываю пальцы от нетерпения. Когда машина останавливается, я, даже не попрощавшись, хлопаю дверью, тут же понимая, что-то случилось. Возле школы толпа народу. Предчувствие ужасного буквально вопит внутри сиреной. Я расталкиваю смеющихся и снимающих на телефоны, которых пытаются усмирить тренер и учителя, но, ахнув, застываю.

Это Эрик. Сидит на земле. На той же площадке, где я оставила его вчера. На его шее металлический ошейник, который школьный слесарь пытается снять. Мисс Остин, закрыв парня своей тощей фигурой, разгоняет зевак, но толпа становится только больше. Она отходит в сторону, и я едва ли не кричу, но вовремя зажимаю рот руками.

Потому что Эрика посадили на цепь.

Глава 13. Август

Стоит выйти из автобуса, Анна набрасывается на меня с кулаками.

– Ты! – еле слышно хрипит она, со всей силы лупит по лицу, не стесняясь ни взглядов, ни парней рядом – они никогда бы и не стали вмешиваться, но сейчас, застыв, наблюдают за разворачивающейся на их глазах драмой. – Ты просто чудовище! Он ведь… он ведь никогда не был тебе соперником… Она рыдает, прижимая ладони ко рту, пытаясь сдержать истерику, не зная, что я и так сделал все возможное. – Ты обещал!

Заносит руку для очередного удара; я перехватываю ее, притягивая к себе.

– Я выполнил свое обещание. Смотри, – разворачиваю я ее лицом к тому месту, где был оставлен ее дружок Эрик. – Он цел и невредим. Ни волоса с его головы не упало. Я выполнил свое обещание. И не говори, что не предупреждал тебя.

В ее глазах – выжженная пустыня. Хотя, идея привязать парня даже не мне принадлежала. Но я ведь не сказал «нет». Промолчал, когда они с его номера писали предкам: «Переночую у друга». Не сказал ни слова, когда охраннику подбросили бутылку паршивой текилы, зная, что он не против, пока никто не видит, напиться.

– Я тебя ненавижу, Август О’Доннел! – искренне, сквозь стиснутые зубы, хотя взгляд говорит больше. Каждый миллиметр воздуха между нами звенит и колышется. – Всей душой ненавижу!

Вот и прекрасно. Разве не этого я добивался?

Злость все еще полыхает в ней пожарами, когда Анна разворачивается и уходит, оставляя после себя лишь пустоту. Гулкую и безжизненную. Я смотрю девушке вслед, как никогда остро осознавая, что так боюсь снова ее потерять, что делаю все, чтобы добиться этого. Но лучше пусть возненавидит меня сейчас, чем сделает это после, когда правда вскроется.

– О’Доннел, в зал, – командует тренер, сгоняя нас в раздевалку.

Иду на автомате, все еще воскрешая в памяти ее лицо. Приоткрытый в возмущенном вдохе рот и распахнутые глаза, большие, испуганные. Переодеваюсь так быстро, что даже не замечаю – остальные еще шнурки не развязали. Отхожу в сторону, подпирая спиной стену – главное, холодную – и, пока парни грохочут дверьми шкафчиков, среди шума и болтовни невольно слышу разговор тренера с директором.

– Их больше двадцати, а в моей команде только шестеро. Вы не можете утверждать, что это «мои» ребята посмеялись над мальчишкой.

Я хмыкаю. Теперь мы для него «свои». Забавно. Тем временем в коридоре разыгрывается настоящий спектакль.

– А вы не можете отрицать, что все случилось на баскетбольной площадке.

– Ну и что, – отмахивается тренер. – На нее кто угодно может зайти.

– До их появления здесь подобных инцидентов не происходило.

– Ну так это было ваше решение – согласиться и принять этих пацанов. И ваше дело разгребать последствия. Мое же дело – тренировать. И выигрывать.

– Вы поэтому их защищаете?

– Я их тренер, а не судья.

Устав от их препирательств, незаметно ухожу, но в памяти застревают услышанные напоследок слова директора: «Они словно грязь на безупречно белых стенах нашей школы. Грязь, которую уже не отмыть».

Когда тренер Уайт входит в раздевалку, все рассаживаются на лавки, освобождая место в середине. Сейчас нас слишком много, но уже к концу дня останется лишь половина.

– Итак, основной состав на ближайшие полгода, – басит он. – Гарсия, – имя Сета ожидаемо раздается первым. К нему в руки летит зелено-фиолетовая майка «Вудсайд Хай». – Двадцать четвертый, номер Коби Брайанта, не подведи. Первый разыгрывающий.

Сет доволен. Сжав форму в кулаке, он откидывается спиной на шкафчик. Я, ухмыльнувшись, показываю ему фак. Ни грамма не сомневаюсь, что через пару-тройку игр он станет капитаном. Об этом уже шепчутся на каждом углу. Сплетни из разряда тех, что окажутся правдой.

– Риверо, – продолжается назначение основного состава. – Томас.

Солу повезло. Хотя для профи он слабоват, в связке с нами двумя даже ему удается мутить неплохие комбинации.

– Довер, Сантьяго, – продолжает тренер.

Хотя он и недоволен нашей грязной игрой, понимает, с прежней командой даже до четвертьфинала штата не дойти. И как любой спортсмен, пусть и оставивший карьеру в прошлом, стремиться к победе. А ее можем дать этой школе только мы. «Грязь на белых стенах».

Каждому, кроме Сета, дается по паре наставлений, бестолковых по сути, но мотивирующих. Я ковыряю носком кроссовка трещину в полу, пока не раздается мое имя:

– О’Доннел. – Мне в руки летит майка с номером тринадцать. – Надеюсь, ты не суеверный, – по-идиотски шутит тренер. – Атакующий защитник. Чтобы играл, как снайпер, иначе вылетишь отсюда пинком под зад! А теперь быстро в зал!

И я улыбаюсь. На этот раз тренировка проходит спокойно. Никаких разбитых носов и вывихнутых запястий. Даже Сет сдерживается, впервые ощущая на себе ответственность за команду.

После игры я выхожу из душевой, приглаживаю руками мокрые волосы, чтобы не торчали в разные стороны. Парни в раздевалке хохочут, вспоминая попытки Эрика сбежать. Черти! Еще неделю мусолить будут, каждый раз воскрешая подробности. А я – ее взгляд… До того, как наступило «сегодня».

Обычно она смотрела так, словно он предназначался кому-то другому, не мне. Было в ее глазах что-то теплое, интимное, до боли родное. «Больше она не будет смотреть на тебя, как прежде». Но разве я не этого добивался? Разве не прекрасно? Плохой признак, что даже я сам начал в этом сомневаться.

– А потом эта девчонка кинулась избивать Рыжего, – хохочет Сет, пересказывая свою версию произошедшего утром. – Набросилась на него, а сказать ничего не может.

– Глухонемая?

– По ходу.

– А она ничего, – вдруг произносит Довер. Садится рядом и легко бодает Сета в плечо, не переставая при этом широко улыбаться. – Ее бы вместо ушлепка да в ошейничек.

– Не зря к Рыжему полезла. Явно на хорошую порку нарывается.

– Да, поспорю на косарь, еще не целованная киса.

– Оттого занятнее.

– Вопрос времени, – произносит Сольдо, доставая из кармана двадцатку и бросая на окрашенную алой краской лавку. – Кто первым уломает тихоню, получает весь куш.

Я закашливаюсь, поперхнувшись воздухом. Будто мне со всего размаху заехали кулаком под дых, не вдохнуть. Почему-то так страшно мне не было давно. И ощущается это чувство поистине странно, потому что трогать не должно.

А трогает.

– Не льсти себе, Сол, – подкидывает купюру Сет, и к нему присоединяются еще пара человек. – Эй, Рыж, ты в деле? – заметив меня, окликает он и напевает: – «Просто позволь ей. Просто позволь ей быть сверху».

Я морщусь. Для всех – от его жуткого пения, на деле же – от мерзости ситуации.

– А как она смотрела… – продолжает Сет. – Я, пожалуй, поставлю на моего рыжего кучерявого мальчика.

– Мне это дерьмо не интересно.

Снимаю полотенце, вешаю его на дверцу шкафчика и принимаюсь одеваться.

– Зря.

Он ненадолго задерживает взгляд на моем лице, словно рентгеном сканирует. Уши начинают противно гореть.

– Ты че такой нервный?

– Нормальный я.

– Дерганый…

– Нужны деньги, а бой отменили. – Я пытаюсь придать голосу непринужденность, перевести тему – в надежде, что про Анну забудут, и клетка10 – всегда хороший выход. – В город приезжает Льюис, а Большой Джо сломал запястье. Ли предлагает мне выйти вместо него.

– Льюис? Тот самый Льюис, который Ричмондский Мордоворот?

– Тот самый.

Я утрамбовываю форму плотнее и закрываю сумку.

– Он же крупнее тебя в два раза!

– Ну и плевать.

– Гонишь?

Я молчу. Он толкает меня, заставляя повернуться к нему.

– Сколько? – спрашивает настырно. – Сколько Ли пообещал тебе за бой?

– Какая разница, – отмахиваюсь я.

Сет сидит напротив, уткнувшись локтями в разведенные колени. Смотрит на меня с вызовом. Мне кажется, что в эту секунду он считывает меня как книгу.

– Двойную кассу? – не унимается он. – И за победу еще столько же?

Этого парня невозможно провести. Я перевожу дух и отвечаю так, чтобы другие не услышали:

– Тройную. И я еще не дал согласия.

– Все упираешься? – тяжело выдыхает Сет.

Неоднократно он предлагал мне присоединиться к их ночным рейдам на соседний город, каждый раз повторяя, что деньги не пахнут, – неважно, каким способом заработаны. На деле же они крадут дешевые тачки, разбирают их и толкают на запчасти. Ну и разбой. По мелочи.

Каждый раз Сет манит меня легкими деньгами, словно искушая, мол, не будь дураком. Зачем торчать три раза в неделю в пропахшей жженым маслом забегаловке и разбивать кулаки по выходным? Одна вылазка в неделю – и о проблемах с деньгами можешь забыть минимум на три. Вот и сейчас: смотрит – молчит, а во взгляде – все. Но как бы низко я ни упал, некоторые поступки для меня под запретом. Поэтому отвечаю, закрывая тему:

– Предпочитаю рисковать собственной башкой, чем свободой.

Сет встает.

– Он тебя по полу разотрет.

– Тебе-то что?

– Да так, просто.

– Вот и проехали.

Я подхватываю сумку, закидываю на плечо. До конца дня мы эту тему больше не поднимаем.

Дом встречает привычно: слышу ругань еще до того, как ступаю за порог. Уже не впервые кажется, что кирпичи в стенах готовы пойти трещинами от ссор и криков. В гостиной никого. Ноэль сидит в манеже, перебирая игрушки. Даже пацан уже не реагирует на ставшие постоянными скандалы.

– Эй, привет, бро. – Я протягиваю кулак, и он ударяет по нему своим крошечным. Улыбаюсь. Это я его научил. Джулс ворчит, лучше бы чему полезному. Не облизывать ботинки, например. Но ей вечно – лишь бы прикопаться.

– Иди сюда, я сказала! – Сестры врываются в комнату. Кажется, что с тех пор, как год назад мелкой исполнилось тринадцать, они не замолкают ни на минуту. Джули резким движением хватает Эйприл за подбородок и разворачивает к себе лицом. – От тебя пахнет сигаретами! Ты что, курила?

– Отстань, Джей-Джей. Ты мне не мать, чтобы отчитывать!

– Ты несовершеннолетняя! А значит, я несу за тебя ответственность! Хочешь, чтобы сюда опека заявилась? Чтобы отправили в приемную семью?

– Да как ты не понимаешь, здесь всем на всех плевать! – Эйприл пытается вырваться, отталкивая сестру. – Просто признай, что ты это из вредности!

Обе замечают меня. Джулс, воспользовавшись случаем, обессиленно выкрикивает:

– Август, скажи ей. У меня уже нет никаких сил с ней бороться!

Честно говоря, эта девчонка и мне вымотала все нервы.

– Вы ничего мне не сделаете! – вопит Эйприл, враждебно вертя головой из стороны в сторону, пока я медленно шагаю ей навстречу. Пол поскрипывает под ногами.

– Ты в этом так уверена? – произношу совершенно спокойно.– Знаешь, вот у Сольдо есть прекрасный гараж, запирающийся на замок. А в гараже подвал, обитый поролоном.– Когда-то он учился играть на барабанах. Вернее, хотел научиться. Но после первой же попытки понял, что музыкант из него, как из Сета – балерина. – Так что на твоем месте я бы не был так уж уверен в своей безнаказанности.

– Ты не посмеешь! – пятится она, тыча мне в лицо пальцем. – Меня в школе будут искать.

– А еще мой друг шикарно подделывает медицинские справки.

– Да ты, да вы…

– Ты наказана, Эйприл! – Сложив руки на груди, Джей-Джей победно подпирает плечом рассохшийся дверной косяк. – И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

– Да пошли вы оба!

Разрыдавшись, она уносится к себе в комнату. Хлопает дверь. Звенят на полках фотографии в стеклянных рамках. Пару секунд мы молчим, а потом Джулс опускается на диван и закрывает лицо руками. Как бы она ни злилась, у нее не получается быть хладнокровной, особенно по отношению к Эйприл. Наверное, мы просто оба не можем смириться, что дети взрослеют слишком быстро. И сами не знаем, что с этим делать.

– Я веду себя, как сварливая стерва, да? – шелестит она. – Мне еще двадцати пяти нет, а чувствую я себя как потрепанная жизнью мать-одиночка.

Хочу сказать, что она действительно мать-одиночка, разве что вполне симпатичная, но вовремя прикусываю язык. Вытирая рукавом нос, Джулс прижимает колени к груди.

– Вот что, скажи, из нее вырастет?

– Да ладно тебе, – пытаюсь утешить ее я. – Должен же кто-то быть позором семьи.

– Август!

– Шучу я. Шучу!

Мне не хочется проявлять жалость. Сестра не хуже меня знает: от сострадания никакого толку. Но я не могу видеть ее слезы и не реагировать. Потому что, как бы дерьмово ни складывалась наша жизнь, мы одно целое. Больно ей – больно и мне. Поэтому я просто сажусь рядом и обнимаю ее одной рукой, притягивая ближе.

– Возьми отпуск и смотайся куда-нибудь хотя бы на пару дней. Дай себе отдохнуть.

– А как же Ноэль? – Услышав свое имя, малыш заваливается в манеже на бок, увлеченно пытаясь разгрызть резинового жирафа. – Вдруг он проглотит батарейку или монету? Или заболеет? А меня не будет рядом.

– Джулс, я тебя умоляю… Этот парень и атомный взрыв переживет. Ничего с ним не случится.

– А деньги? Я потеряю за пропущенные смены.

– У меня есть заначка. С мелким я посижу. Этот твой Грег давно приглашал тебя познакомиться с его родными. К тому же он вроде не такой уж и придурок.

Джулс пихает меня локтем.

– Если ты еще раз так про него скажешь, я обижусь.

– Ладно, ладно, – успокаиваю я ее. По правде говоря, у Джей-Джей словно карма какая-то – выбирать парней похуже. Один только Тобиас чего стоил. – А с Эйприл разберемся.

– Я просто не знаю, что с ней делать. – Она утыкается лбом в мое плечо, так что последние слова смазываются. – С нее станется окрутить какого-нибудь идиота, а тому и в голову не придет, что связался с малолеткой. В конце концов, кто на свиданиях спрашивает паспорт? А выпивка, сигареты?

– У нее просто дерьмовый возраст, – утешаю я ее, целуя в лоб. – Все подростки такие. Разве не помнишь?

– Ты таким не был, – ноет Джулс.

Только потому, что мне в ее возрасте пришлось за собственную жизнь бороться. Так что, может, все было не зря? По крайней мере теперь Эйприл может выкидывать эти бунтарские подростковые закидоны, вместо того чтобы трястись о том, как прожить завтрашний день. Я откидываю голову на спинку дивана, не желая вспоминать. Но меня невольно бросает обратно в прошлое. Туда, где мне тринадцать.

Глава 14. Август – прошлое

Отца забирают рано утром. Все проходит спокойно. Со стороны кажется, будто он вышел потолковать со старыми знакомыми, вот только обратно так и не возвращается.

Мы теряем всё. Дом, деньги, фирму и репутацию. Я не знаю, кто виноват. Отец говорит, что случившееся – ошибка. Прокурор разберется, и все снова станет как прежде. Но наши счета арестованы, карточки не работают, и однажды, вернувшись из школы, я вижу, как Джулс в слезах убегает вверх по лестнице. Я кричу ей вслед, но она не оборачивается. И только потом замечаю, что мама собирает вещи.

Я долго брожу по дому, пытаясь понять, что именно чувствую, но не могу. Должен ли я, как и все, скорбеть? Наверное, нет. Ведь перед уходом отец сказал, что теперь я единственный мужчина и должен нести ответственность. Вот только, как можно к такому подготовиться?

Пока никто не видит, я незаметно ухожу и, хотя мне запрещено входить в дом семьи Олридж, открываю дверь. В гостиной тихо. Анна вытирает несуществующую пыль с комода, переставляя рамки с фотографиями.

– Где все? – спрашиваю я.

– В участке.

Она говорит это так просто, словно ее родители уехали за покупками, но смысл слов вышибает пол у меня под ногами.

Часто понимание приходит с опозданием. Ты знаешь, что должен переживать, кричать, плакать, но внутри пусто. Психологи называют это состояние «отложенной реакцией на стресс». Резервной защитой организма. Иногда мне кажется, что мы не сошли с ума просто потому, что все не сорвались разом.

– Зачем?

– Не знаю, Август. Может, и Майкла посадят за компанию, – вскидывает Анна руки, – по крайней мере, мне будет не так тошно.

Она отворачивается, продолжая натирать полиролью деревянную поверхность. Теперь их семья – полноправные владельцы фирмы, чей капитал стал вдвое больше. А мы – ничто. Вот только не мне, ей больно.

– Эй! – Я разворачиваю ее, заставляя посмотреть мне в глаза. – Ты ни в чем не виновата.

– Твоя семья так не считает.

Я прикрываю глаза, запуская ладонь в волосы.

Это так тупо.

Джулс тоже твердит, что мы должны их ненавидеть, но у меня не получается. И плевать я хотел на то, что все они говорят.

– В случившемся нет ни капли твоей или моей вины. Если не хотят друг с другом общаться, это их выбор, ясно? Не наш.

– Мы же будем видеться в школе? – спрашивает Анна.