Читать книгу Юнона - Виктория Васильевна Зубкова - Страница 1

Планета двух зеркал – так ее жители называли Юнону. У ног бесконечные моря, озера и реки разделяли небольшие горные островки земли, а подняв глаза к небу, можно было утонуть в сине-голубом океане с россыпями ярких звезд, часть из которых была видна даже днем. Самая яркая звезда, вокруг которой вращалась планета, была так далека, что освещала ее не ярче, чем Земля освещается Солнцем на рассвете, за это ей дали имя Холодная. Небольшой белый фонарик изо дня в день рисовал дугу на небе, затмевая своим блеском миллионы своих собратьев. Но как только диск Холодной клонился к горизонту, на небе вспыхивали тысячи созвездий, так, что ночь больше походила на сумерки.

Жизнь на Юноне, как и вся вселенная, строилась по шаблонам от камня до живого организма. Идентичность с другими обитаемыми планетами прослеживалась во всем: от строения до разнообразия ее флоры и фауны. Цикличность жизни, как витка спирали, диктовала общие правила для каждой звездной системы: от новорожденных до превзошедших все вообразимые границы научного знания.

Одна из разумных цивилизаций населяла планету соседней Костанианской системы. По преданиям некоторые ее представители знали особенные законы мироздания, могли управлять энергией и пространством. Но как оказалось, и они не были способны спасти свой мир от разрушения.

Жители Юноны были потомками беженцев, покинувших умирающую планету в поисках нового дома. Огромные космические корабли, с годами поросшие лесами, как память исчезали, рассыпаясь на части. Все, что осталось от великой цивилизации – скромные технологии, облегчающие быт и величественные сооружения, возведенные переселенцами.

Лен родился в минуты затмения, когда спутник Юноны Нолен заслонил собой Холодную. Серповидные тени опускались на землю, листья на деревьях как живые свернулись, словно в испуге. Ветер в обыкновении затих вместе со всем живым вокруг. С исчезновением Холодной жизнь на Юноне словно замирала на несколько минут.

Все женщины мечтали родить ребенка в затмение. «Нолен закрывает Юноне глаза», – так говорили всегда. Слово в слово повторяла эту фраза Реона, когда ждала появления на свет своего первенца. Сквозь слезы она глядела в окно и умоляла помощницу сделать хоть что-нибудь, пока последний отблеск света скрывался за черным диском.

– Успели, это невероятное счастье, Нолен закрыл Юноне глаза! – восторженно шептала женщина, передавая младенца в руки отца. – Дайте ему имя, скорее!

– Пусть носит имя своего покровителя.

– Это лучшее имя, которое только может быть, но Нолен … и Нелон… так называют почти всех детей, рожденных ночью, хоть их и мало, но все же. – женщина провела рукой по голове мальчика, остановившись на пряди светлых волос. – Может Реон? В честь матери? Думайте скорее, или пусть она сама даст имя.

– Лен, его имя Лен Грост.

Отец Лена часто напоминал ему про день его рождения и почему дал ему это имя, и почему все в округе считали его исключительным ребенком. Сам он был назван в честь своего отца – Дэвон. Это имя должно было ему принести удачу, потому что прежний владелец имени смог выжить в страшной катастрофе, в которой падение моста оборвало жизни нескольких десятков человек. Как и большая доля жителей Юноны, он был рожден в месяц затмения, и как бы не желали родители, он не дотерпел один день. Чтобы отдать частичку своей удачи, дед Лена назвал своего сына собственным именем.

Рожденным в затмение детям были открыты все двери, лучшие дома знаний считали своей честью обучать таких детей, потому что, как правило, они доживали до старости и могли передавать свой опыт дальше. «Юнона не видела их и не придет за ними в самый неподходящий момент», – еще одни слова, которые повторяли все ее жители.

За шестьсот с лишним лет новой истории среди таких людей не было ни одной смерти от хищников. «Особенные» люди чувствовали приближение катаклизмов и легче переносили болезни. Ими восхищались и ими гордились, их мнение всегда было весомее других, даже старших членов семьи. Но и отношение к ним было самое требовательное, их начинали обучать раньше остальных детей и еще до исполнения десяти лет их забирали в подготовительный центр – Холодный Дом, который определял всю их дальнейшую жизнь. Остальные дети обучались только по желанию родителей и своими силами, но весьма упорно, так как управители Холодного Дома принимали всех, кто мог показать обширные знания и дисциплину.

– Скоро, я думаю, не станет и нас с твоей матерью, – говорил отец Лена в его восьмую годовщину, сидя на деревянной лестнице у дома.

Раскидистые ветви деревьев с серебряными листьями закрывали голубое дневное небо, отбрасывая извилистые тени. Мать Лена неподалеку срезала пушистые фиолетовые цветы, изредка виднеясь из-за густых зарослей.

– Ты всегда это говоришь, я помню: не надо плакать, все мы волны одного потока и возвращаемся туда, откуда пришли, там мы и встретимся снова… – без особого интереса Лен слушал своего отца, то и дело отвлекаясь на проползающих мимо жуков. – Они тоже часть цикла, может мы превратимся в жуков?

Дэвон рассмеялся и обнял сына.

– Напомни мне слова песни, которую ты слышал от Реоны? Что просит она у Юноны и что обещает?

– Просит парочку лет и обещает потом быть ее верным слугой, обещает…

– Так вот, – Дэвон прервал сына. – Посмотри на деревья. Это не просто ее слуги, это она сама, ее глаза и уши. Все живые существа и остальная материя, которые ты видишь – это часть ее души и тела. Она управляет всем, как ты собственными пальцами. А мы не ее часть, и не похоже, что когда-то будем.

– Поэтому так много людей умирает? Если мы чужие, как мы станем ее частью?

– В том и дело, Лен, этот жук – ее творение. Что она создала, то она и заберет – бесконечный цикл движения энергии. Возможно, вон то дерево было тысячью таких же жуков, а после своей смерти оно вдохнет себя в тела еще тысячи. В этом цикле мы лишние, и все высокие дома посвящают свои труды поиску решения наших проблем.

Лен окинул взглядом сад и родителей, словно пытаясь изучить и запомнить каждую мелочь.

– Я уже собрал вещи, два дня еще?

– Да, два… – Дэвон поймал взгляд сына. – Твоя мерка прилетит на белую площадь, с тобой еще летит одна девочка. Думаю, тебе будет веселее, и быстрее пройдет этот год, ну а если ее родители согласятся, мы сможем делить оплату за мерку на двоих и видеть вас чаще.

– Было бы хорошо. Можно я схожу к берегу?

Дэвон одобрительно кивнул и Лен ушел со двора. Двигаясь вниз по улице, вымощенной камнем, он представлял, какие звери могли бы получиться из теней на дороге. Сегодня он намеревался попрощаться с друзьями, которые были как обычно на старой лестнице к берегу. Это была единственная часть в четвертом секторе, напоминающая красивые улицы главных секторов, в один из которых он скоро отправится, возможно, на всю жизнь.

Всего на Юноне их было сформировано восемь, по количеству самых больших материковых зон. Два сектора были преимущественно необитаемы и представляли собой добывающие горные промыслы.

Сектора представляли собой колонии во главе Круглого Дома во втором секторе. В остальных административные Дома распределяли между собой возможности в изучении планеты, технологичного производства и обучения. Каждый из Домов выделялся особой красотой, построенные из дорогого камня и металла они могли насчитывать несколько этажей. Улицы, окружающие Дома, были очень широкие и гладкие, их окраины окаймляли красивые оградки, а по линиям двигались наземные мерки.

В четвертый сектор, в котором жил Лен, территориально входили равнинный полуостров и островное нагорье. На острове добывали ценные металлы и по мосту люди разъезжались на свои рабочие места. Белая площадь, с которой начинался мост, была единственным облагороженным местом в округе. На ней днем и ночью выгружались и загружались пассажирские мерки. Старые гудящие машины в движении слегка возвышались над землей, поднимая клубы пыли, и могли двигаться только над ровной поверхностью. Они вмещали в себя больше десяти человек и развозили их по разным концам моста. Новые идеально гладкие и почти бесшумные мерки Лен видел только в шестом секторе.

Недалеко от площади у воды сидели трое из семьи Корс – старший десятилетний Джетом и его шестилетние брат и сестра двойняшки Нил и Нона. Джетом рисовал палкой на песке, двойняшки соревновались в кидании камней.

– Лен! Лен! Лен! – Нона бросилась с криками в его сторону. – Я научилась! Я теперь бросаю камни дальше Нила! Я хочу еще дальше, ты меня научишь? Я смогу кинуть дальше Джетома? Лен, научишь?

– А потом Джетом побьет меня, – ответил Лен. – И Нил вместе с ним, ты меня защитишь?

Нона рассмеялась и украдкой показала кулаком в сторону братьев. Джетом с тяжестью поднялся на ноги.

– Вам только камни кидать, больше ничего и не можете.

Лен подошел ближе и увидел на песке большой круг из идеально ровных узоров. Узоры в одном конце завивались в птиц, в другом извивались в цветы, перетекали в серых хищников шакров и снова складывались в силуэты животных и растений: одно за другим, непрерывными линиями. Джетом молча разглядывал свое творение, пытаясь дать ему оценку, или ожидая оценку Лена.

– Красиво… еще красивее чем на развалинах.

– Ты правда так думаешь? Может позвать мать? Нил, иди сюда, нет, беги домой, позови мать, скажи ей, что я хочу показать новый… Нона, беги! Ну за что? – вдруг в конце обиженно обронил Джетом.

Дети сорвались с места и Лен увидел, как вода отступает обратно в море, оголяя раковины, а на горизонте показалась стена. Постояв в оцепенении несколько секунд, он будто опомнился и побежал к лестнице. Впереди двойняшки с восторженными возгласами стучали ногами по ступенькам, Джетом перескакивал по две за раз. Лен успел только добраться до верха, когда его друзья уже стояли над обрывом и гулом голосов подпевали идущей волне. Лестница затряслась и зазвенела, взрыв воды о камни раскатился на всю округу. Но наверху лестница была врезана в скалу и закрыта прочной стеной, Лен ничего не увидел.

– Да! Да! Да! – Нона с Нилом восторженно ликовали и кружились, держась за руки. Джетом молча смотрел на отбывающую воду, словно надеясь обнаружить под ней свой рисунок на песке. Когда Лен добежал до них, его расстроенный друг бросил косой взгляд, грусть сменилась ухмылкой и, словно не в силах сдержаться, он стал заливаться смехом.

– Опять ничего не увидел? Лен, кто из нас неудачник? – Джетом кашлял от смеха и держался за живот. – Ни разу, ни разу сколько я тебя знаю, ты так и не увидел. Уже все видели большую волну, Лен, все, а ты опять не успел!

– Я зато вовремя родиться успел, не то что вы! – Лен обиженно буркнул и пошел к площади.

– И чем ты хвалишься? – ухмыльнулся в ответ Джетом. – Скоро я смогу попасть в Холодный Дом как и ты, не потому что я родился когда надо, а потому что умнее тебя и стараюсь больше, и они поступят, мать и их обучит, вот увидишь! Мы будем жить в новых домах, сидеть в управлении или откроем новые технологии, и нашими именами будут называть площади, вот увидишь! Как тебе площадь Джетома? А? запомни, ты идешь на мою площадь!

Слова Джетома срывались на крик. Лен уходил, не оглядываясь, а руки сами сжимались в кулаки. Он был очень обижен и зол. Он не любил когда его дразнили малым умом с тех пор, как не смог пересчитать обменники, которые они с другими детьми нашли на улице. Тогда один из его друзей по имени Глар обманул его, дав ему меньше остальных, уверяя, что все доли равны. Остальные дети хихикали и только позже признались, что знали об обмане и молчали. Им было забавно наблюдать, как пятилетний Глар, умеющий считать и писать, обманывает семилетнего Лена, который глуп и не обучен, но все равно поступит в Холодный Дом и станет важным человеком.

С того случая Лен усердно обучался сам. Со стыда или злости, это было уже не важно – важно было то, что он уже знал многие тайны, доступные только взрослым и особенным детям. Он знал, что Джетом никогда не попадет в Холодный Дом, потому что ему уже десять лет, а он так и не показал требуемый уровень. Мать Джетома каждый год отправляла его на тестирования, но добиться нужного результата так и не удавалось.

Обида Лена исчезла, когда он подумал об этом, осмелев и развернувшись в сторону детей он выпалил первое, что пришло ему в голову.

– Я родился вовремя, и если нас накроет волна, меня спасут вовремя, а кто из вас умрет первый?!

Лен осознал, какую глупость и гадость он крикнул, когда все трое молча провожали его взглядом. «Попрощался называется, завтра не буду приходить».

Оставшиеся дни Лен провел дома, кто-то из детей прибегал и звал его гулять, но ему не хотелось даже выглядывать в окно. Реона, вздыхая, меняла цветы в его комнате, звала его за стол, иногда садилась рядом и смотрела ему в глаза.

– Мой молчаливый мальчик, мой камень, серый камень, грозный как серый шакр, ты хочешь съесть меня? Да? Я буду бороться, я не сдамся тебе просто так…

Пытаясь удержать свой серьезный вид, Лен смотрел на мать, в ее серые глаза, ровно до тех пор, пока ее руки не забирались под одеяло и не ползли по его ребрам. Он почти задыхался от смеха, а Реона колола его пальцами, изображая нож.

– Ну давай, шакр, нападай! Реона быстро расправится с тобой…

Их смех наполнял весь дом как свет, отражающийся от стеклянных статуэток и зеркал. Убедившись, что сын больше не грустит, Реона прикоснулась губами к его лбу, погладила его волосы и еле слышно с долей восхищения, нежности и гордости произнесла: «Мое отражение». Лен словно разглядел в ее глазах слезы, но что-то внутри говорило ему, что это не слезы горя. Нет – это что-то другое, новое для него чувство, непонятное, но определенно доброе.

В назначенный день его разбудил отец. Убедившись, что Лен открыл глаза, Дэвон ушел, Реона сверяла вещи в багаже со списком.

– Лен, перевозчик прилетел раньше, я не успеваю проверить твои вещи, ты точно все взял?

ХОЛОДНЫЙ ДОМ

– Да я все взял, еду, подстилку, Джетома тоже нужно было взять? Если что я запихну его в сумку, придется, конечно, сломать ему позвоночник, ахаха…, может даже в двух местах, но я смогу!

– И утащить сможешь? Тогда надо еще костер зажечь, нам ведь придется его съесть, чтобы никто ничего не узнал.

Девушка в серо-серебристом платье присела на скамью и щелкнула застежками на обуви. Длинные, светлые и вьющиеся волосы непослушно падали на ее лицо. Застегнув обувь, она пальцами закинула волосы назад от лица и снизу вверх посмотрела на Лена темными глазами. Десять лет прошли как один миг и Лен вспомнил серые глаза матери, ее слезы, но не от горя, он вспомнил то другое чувство, не просто вспомнил – испытал. Теперь он понял, какого это – любить другого человека больше самого себя.

Снизу вверх на него смотрела та самая девочка, с которой десять лет назад они сели в один перевозчик. Ее имя Юнона, в честь самой опасной и загадочной планеты, красивой и жестокой, совсем непознанной. Но его Юна была добра и нежна, где-то хрупкая и застенчивая, в чем-то упорная и сильная. С их общим домом ее объединяла разве что красота и непредсказуемость характера, которая восхищала Лена больше всего.

– Джетом наверняка невкусный, я хочу только тебя! – Юна скорчила смешное подобие хищного оскала, соскочила с пола и повисла у Лена на шее. Обхватив ногами его спину, она прикусывала ему ухо и смотрела в зеркало, углядывая выражение его лица.

Девушка видела в зеркале его зажмуренные глаза и прикушенные в улыбке губы, как его руки заходят за спину и хватают ее за талию. В отражении два силуэта с грохотом упали на кровать. Смех сменился молчанием, Юна бороздила пальцами его серые как камень волосы, смотрела в его голубые глаза.

– Так значит мы никуда не идем? – Лен запустил руки под ее одежду. – Мой шакр хочет ножи между ребер, или мне тоже показать зубы?

Юнона залилась смехом от щекотки.

– Ладно, все, сдаюсь! – она соскочила с кровати, поправила платье и взяла сумку. – Шакр назначает встречу на вечер, а сейчас нам нужно идти.

Юна вышла первой. Лен присел на край кровати и сжал в руке уголок одеяла, от одеяла его взгляд перескочил на отражение в зеркале. Он смотрел сам на себя, без каких-либо мыслей, и смотрел на светлые стены, украшенные цветными камнями. Лучи падали на них и отражались цветными пятнами по всей комнате.

Комната была очень большой, имела высокий потолок, два больших мозаичных окна и две кровати, одна из которых принадлежала Саят – подруге Юны. Саят еще одна счастливая дочь Нолена из второго сектора, которой выпало вместе с Юной делить лучшую в Доме комнату на третьем, последнем этаже, с видом на двор Холодного Дома и центр сектора.

С наступлением темноты в этих окнах можно было видеть сотни зажигающихся огней: синих и белых, несущих свет из окон чужих домов и заведений; желтых, которые принадлежали меркам, пересекающим небо и улицы, и один красный, еле виднеющийся, обозначающий границу сектора.

Лен догнал Юнону в коридоре, они вместе спустились по белой винтовой лестнице, навстречу им по краю лестницы на подъемном механизме двигался молодой охранник по имени Вирим. В отпускной период Холодный Дом пустовал, почти все, кто занимал жилые комнаты Дома, уезжали в свои родные сектора. Оставались те, кому было некуда или незачем ехать. Среди оставшихся была Гета, родители которой погибли еще в ее малом возрасте. Как раз к ней и направлялся Вирим с охапкой синих и фиолетовых цветов, размером с его голову, и Юна бросилась за ним обратно наверх по ступенькам.

– Вирим, это из сада? Они уже расцвели? Дай один!

– Идите в сад и там рвите, Терана там тоже сейчас нет. Если вернется, скажете, что я разрешил прокатиться по линии, остановитесь сразу после белой рощи, пройдете налево до знака.

Лен уже стоял внизу и смотрел как Юна на бегу пытается нюхать свежесобранные люциллы, таких больших он не видел даже в саду у Реоны.

– Юна, мы тебе еще больше нарвем!

– Не надо больше! – донесся крик Вирима сверху. – Если поймают, заставят нас всех платить за нарушение, хватит ей трех.

Юнона вернулась вниз.

– Четыре.

– Пять. – Лен подмигнул девушке.

– Я тебя обожаю!

Узнав, что в саду зацвели люциллы, влюбленные решили отложить пикник и опоздать на свободный показ. Иногда на поляне в хорошую погоду натягивали экраны, размером с двухэтажный дом, ставили проекторы и в реальном времени транслировали важные и интересные события. Это было второе место после большого зала, где можно было что-то посмотреть.

В этот день оставшимся в Холодном жителям было предложено посмотреть собрание в Круглом Доме. Лен не любил это дело и смотрел собрания только тогда, когда их обязывали учителя, зато с большим интересом смотрел трансляции походов, раскопок и открытых уроков с остальных Домов, кроме управления.

Юна напротив, пыталась оспаривать многие решения управленцев, пересчитывала выделяемые и растрачиваемые суммы и ресурсы. Ей не нравилось все: сколько людей отправляют за границы секторов, каких детей в этом году будут забирать на обучение, в какой мере будут удовлетворены нужды жителей в достатке и безопасности.

Не всем людям было позволено жить внутри секторов. Строить жилища в центре разрешалось только семьям с детьми или работникам Главных Домов. У каждого человека, за исключением ночных детей, по достижении двадцатилетнего возраста было два способа остаться жить в охраняемой зоне: завести семью или устроиться на особую категорию работ. Все остальные, кто отказался даже от раскопок, ссылались на прилегающие территории и лишались поддержки административного центра.

Юна мечтала когда-нибудь встать во главе Круглого Дома, чтобы напрочь смести эту никчемную, по ее мнению, систему. Иногда она злилась так, что даже Лен чувствовал себя рядом виноватым; а если злость еще и покрывалась расстройством из-за очередных, потерянных по халатности управления людей, то лучше молчать, и ночевать сегодня лучше по своим комнатам. Или ночевать втроем: он, она и Саят, разговаривая о чем угодно, чтобы попытаться поднять Юне настроение.

Лен вспомнил одну из таких ночей, и в его голове вспыхнула череда событий, которые он никогда не сможет забыть. Он вспомнил как спустя два года, после зачисления, впервые увидел Джетома в стенах Холодного Дома. Меньше всего тогда Лен ожидал увидеть его здесь. Джет молча прошел мимо, и любопытство Лена заставило его позже узнать, что хотелось бы услышать меньше всего – Джетом остался один, и Холодный Дом принял его учеником.

Теперь когда-то веселый и резвый мальчик походил на молчаливую статую с пустым взглядом. Он выделялся среди остальных детей, в свои двенадцать он был на голову выше самого высокого мальчика. Но на занятиях его темноволосая шевелюра виднелась ниже всех, он часто спал, опершись на руки, или черкал линии на листах – пустые линии, больше никаких узоров и животных, пустые как все его слова и действия. Всем хотелось дружить с ним, ведь он старше и умнее, а он не подпускал близко никого, кроме Саят.

Учителя часто ставили Лена и Джетома вместе на занятиях, полагая, что родство по месту рождения поможет им в учебе и дружбе. Но рядом с Джетомом Лен ощущал страх и съедающее чувство вины. Никто вокруг не знал, какие последние слова он кричал тогда на берегу, и он не мог надеяться, что Джетом их не помнит, потому что ответное молчание продолжалось и годы спустя.

За годы спустя Лен так и не набрался храбрости спросить о произошедшем, не смог выдавить из себя соболезнования, ему не хватило смелости даже попросить прощения. При одном только взгляде на Джета, с лица исчезала улыбка и любая усмешка, как бы сильно не смеялись вокруг, и как бы смешно не шутил Нелон за столом.

Им было тринадцать и пятнадцать Джетому, когда одно из занятий начали с рассказа про белую слепоту. Знакомая еще костанианцам, в начале новой истории она стала неизлечимой смертельной болезнью, мутировавшей в условиях новой биосферы. Еще в середине первого столетия в нескольких секторах началась эпидемия: люди теряли зрение и падали с ног от головной боли, ими овладевало безумие от нетипичных судорог и галлюцинаций.

До создания прогрессивного лекарства погибла четверть населения планеты. Болезнь распространялась и среди крупных видов птиц. Второй и третий сектора были уже полностью поражены, когда вода в озерах посинела еще больше и приобрела кислый вкус. Но именно туда стали слетаться больные птицы. По их примеру эту воду стали пить люди, и боль прекращалась. К тем, кто был заражен недавно, частично возвращалось зрение.

Из разросшихся синих водорослей удалось создать новую лекарственную форму. Смертность остановилась, Юнона излечила себя как могла, а заодно и своих пришельцев. С тех пор кто-то посчитал ее милосердной, но землетрясения и бури каждый раз напоминали людям о ее истинном лице.

На занятии объявили, что после ужина всем нужно будет явиться в большой зал. Ученики и работники Холодного Дома пришли на трансляцию, которую вели с изолятора второго сектора. Десятки детей тогда, возможно впервые, увидели как дети и родители, мужья и жены прощаются друг с другом через стекло. Видели, как врачи делают смертельную инъекцию, которая за пару минут усыпляет больных, чтобы прекратить или предотвратить их мучения. Они видели, как тела отправляют на сожжение. А Лен видел как плачет Юна и как Джет бежит за уходящей Саят.

После трансляции Юна попросила проводить ее, и когда Лен собрался уходить, в комнату зашла Саят, а следом за ней зашел он.

– Я достал списки больных и погибших людей второго сектора, родители Саят в порядке, в третьем и четвертом пока чисто.

У Юны округлились глаза, но тут же с тяжелым выдохом опустились вниз.

– Если болезнь пойдет дальше, а лекарства нет? Тех водорослей как будто больше нет в природе, и это значит что…

– Скажи своим, – прервал ее Джетом, обращаясь к Лену. – Пусть проверят Ровную реку и застой на извилине, если что-то и будет, то там, я знаю.

– Что ты знаешь?

– А что ты знаешь обо мне… и Ноне с Нилом? – Джет повысил голос, но Саят сжала его руку. Одно ее движение будто усмирило всю злость, сидевшую в душе парня, ненадолго.

– Прости… – единственное, что смог выдавить из себя мальчик, который своими словами, как ему казалось, навлек проклятие на детей.

Тогда было не важно, шесть лет тебе, восемь или десять – важно было только то, что ты лучше всех остальных по рождению, а сейчас, глядя на изменившегося Джетома, он чувствовал себя младше, ниже и слабее не только телом.

– Мама заболела первой, ее просто не привезли домой после раскопок и забрали в изолятор, я остался той ночью с близнецами один. Нона начала плакать, а потом и Нил, у нее болела голова, и все вокруг светилось белым, как она говорила мне, а Нил не мог разглядеть собственные пальцы. Я вызвал врачей, они приехали в костюмах, осмотрели младших и повели их в перевозчик, а потом осмотрели меня и сказали что я тоже болен. Сказали, что мама уже не вернется, и теперь я должен быть сильным и помочь младшим, потому что лекарство кончилось, а к тому времени, когда его привезут, последствия будут уже необратимы.

Было видно с каким трудом Джетом вспоминает свое прошлое. Он не рассказывал об этом никому кроме Саят, и тогда не хотел. Он словно производил огромное усилие, произнося каждое слово. Боль, обида и злость, а может и все сразу – эти эмоции на лице парня было трудно отличить.

– Ты бы понял, что они от тебя хотят? – неожиданно он снова обратился к Лену.

– Нет.

– А я понял… они хотели, чтобы я держал их за руки и успокаивал, пока нам делают инъекции. – бьющееся стекло зазвенело громче испуганного визга Юноны. – Как ты думаешь, что страшнее, знать, что ты сейчас умрешь, или смотреть на смерть своих близких?!

Вслед за стеклянными статуэтками на полу распласталась тумба, на которой они стояли.

– Как ты думаешь, Лен, кто утонул первый?! КТО?!

Саят, умытая слезами, бросилась ему на грудь.

– Прошу тебя, остановись, прошу… – она вцепилась в него пальцами, пытаясь прижать к стене.

– Я не знаю, кто из них уснул первый, не знаю… – бушующий зверь словно вернулся в себя и перестал наконец сдерживать слезы, обняв Саят, он смотрел в стену. – Я испугался и убежал в сторону Ровной реки, сидел там, пока не понял, что вижу свечение. Кто-то рядом стоял, но я уже не мог разглядеть. Я хотел умыться, но не различил высоту и потянулся руками с обрыва. Говорят, меня нашли в застое на извилине, с полным ртом ила, без сознания, но живого. Я прожил в изоляторе несколько месяцев, пока ко мне не пришел человек из Холодного Дома. И вот я здесь, Лен, как видишь. Тогда в застое не нашли водоросли, меня спасло что-то другое…

– Прости.

– Я соберу осколки.

С того дня Саят и Юнона поклялись друг другу помирить мальчиков, во что бы то не стало, ведь они росли вместе и нужны друг другу. И у них это получилось, и как-то, само собой у Юноны вышло влюбить в себя Лена. Может она и воспринимала это как тесную дружбу, пока все не решил один поцелуй. Лен долго планировал его, и может, рассчитывал на что-то большее в шестнадцать лет, но застигнутая врасплох и шокированная Юна вытолкнула его из комнаты, вот только уже через короткое время поняла, что ее дрожь не унимается вовсе не от неожиданности. Когда, одумавшись, она бросилась бежать за ним, Лен все еще стоял за дверью, даже не думая уходить.

Теперь все было иначе, с их первого поцелуя прошло всего два года, но они оба уже не чувствовали себя детьми. Лену казалось, что он видит морщину на лбу, а Юнона грезила днем, когда их обоих признают самодостаточными, тогда они вступят в законный союз и уже никто не в праве будет их разлучить. Для этого им оставалось всего полгода перед официальным распределением, но Лен никак не мог сдать экзамен на достижение самостоятельного статуса. Вопросы и задания каждый раз были разные. Вердикт можно получить только после беседы со всеми старшими Дома, а недавняя вылазка в центр испортила все. Джетом уже получил свою независимость и ждал приезда представителей остальных Домов, чтобы решить, какому из них он посвятит свою жизнь. Лену же все еще нельзя было выбирать, и забрать его мог любой Дом против воли.

«Незрелым» запрещалось выходить за территорию Дома в ночные часы и пересекать некоторые проходы, но он легко справлялся с этой проблемой при помощи соседа по комнате, по имени Амнир. Этот четырнадцатилетний мальчик – сын одного ученого в Черной Скале, доме-производителе большинства технологий, получил самостоятельный статус уже в тринадцать лет. Отец Амнира предоставил ему возможность заработка на постояльцах Холодного Дома. В одну из своих поездок домой мальчик получил от отца декодировщик от сигнального маячка, который вшивался всем детям в секторах, ради безопасности и контроля. Чип отключали или заменяли по решению совета и признанию ребенка дееспособной и зрелой ячейкой общества. Эта ненавистная Лену капсула в плече активировала тревожные системы на границах Дома и на входах с ограничениями. Те, кто допускал нарушения, подвергались дисциплинарным наказаниям и лишению на ближайший год права сдавать экзамен для подтверждения самодостаточности, или другими словами взросления.

В ту ночь Джетом предложил своим друзьям пойти на Лиственную площадь и посмотреть трансляцию с праздника в третьем секторе. Лену не очень хотелось тратить на это время, но и отпускать Юну с Джетомом он тоже не хотел. Когда они вернулись, их уже ждала охрана. Юна, как и Джетом с Саят, заслужила свое право в семнадцать лет. Но Лен оказался виновен, так как свободного статуса, по неведомым ему причинам, на тот момент он не имел. И вот, по прошествии года, новая попытка снова вышла неудачной. Одиннадцать человек в зале совета будто не были заинтересованы дать ему шанс. А вопросы Герана – самого старшего человека в совете, как казалось Лену, несли унизительный подтекст.

– На раскопках вы видите, что одному из сотрудников стало плохо, расскажите, что вы предпримите?

– Ну для начала, я обученный специалист, причем, как вы же говорите, с большими возможностями, что мне делать на раскопках…

– До свидания, Лен. Следующее собеседование вы будете проводить в вашем будущем Доме-попечителе.

– Следующее? Вы серьезно…попечителе… – Лен встал со стула, сделал пару шагов и остановился. – Как вы можете так долго игнорировать меня? Вы лишаете меня выбора и сами заставляете нарушать закон.

– Лен Грост…мальчик… мы безусловно огорчились бы, если бы вы выбрали себе не то дело, с вашими то возможностями. Но вы сами делаете обществу услугу, и за вас решат старшие других Домов. Мы уверены, – продолжал старик Геран. – На общем совете избиратели смогут лучше оценить ваши способности и направить вас на истинный путь. Все вы здесь не просто особенные, на ваши плечи ляжет тяжкое бремя и от вас зависит спасение цивилизации. Разве мы можем отпустить такого человека как вы, позволив вам спустить все возможности на создание семьи?

– Семьи? О чем вы?

– Здесь не так много учеников, чтобы мы путали ваши имена. У нас есть глаза, чтобы увидеть, как и с кем вы проводите свое время. Юноне Канн дали право выбора исключительно по ее заслугам. Весь наш совет, как и она, хорошо представляет ее деятелем Круглого Дома и, чтобы не возникло споров у Общего Совета, мы позволили себе проложить для нее дорогу.

– А мне предлагаете тащиться против воли?

– Мы лишь позволили себе положить на чаши весов ваше желание завести семью и ваши возможности в решении главных наших проблем. Вы ведь понимаете, о каких проблемах мы говорим?

– Я могу сделать вид, что не понимаю?

– Можете, и можете как нарушитель закона жить в лесу без средств к существованию, и даже если выживите, вы знаете, что скоро нас ждет.

Лен не стал никому рассказывать об этом разговоре, с каждым провалом Юна утешала его, но это была последняя возможность. Влюбленным оставалось надеяться лишь на Синий Дом, продолжающий биосферное изучение планеты, который как и Круглый, находился на территории второго сектора. Но с той же долей вероятности его могли забрать и в Костанианский дом, изучающий наследие цивилизации, который находился в самом отдаленном восьмом секторе.

Лен постоянно размышлял обо всем, что с ним происходит. Мысли о прошлом и будущем никогда не покидали его сознание, а события происходящие днем продолжались в его снах, из-за чего выспаться было невозможно. Задачи которые не решались днем атаковали его мозг ночью, разговоры доводились его воображением до конца. Стоило затосковать по дому, и гарантированно во сне он оказывался там, мог говорить с Реоной и Дэвоном или спуститься к морю и ощутить холодную воду и текучий песок под ногами. Иногда все казалось таким реальным, что можно было потерять рассудок, и перепутать реальность со сном.

Но, кроме уже знакомого ему, было еще кое-что. Рассматривая серебристые листья деревьев, он думал о темно зеленых лесах из своих снов, а высокий Холодный Дом казался ему маленькой коробкой по сравнению с теми каменными гигантами, из дверей которых потоком выходили люди. И он мог говорить с этими людьми там, в другой реальности. Лену были знакомы не только их лица, но и их судьбы, которые с каждым утром оборачивались в дикую фантазию и искажения его больной головы. Эти рожденные сознанием персонажи, как ему казалось, были рядом всю его жизнь, а другой мир он знал не хуже своего. Но было одно важное отличие, напоминавшее во сне о нереальности происходящего – там не было Юноны. Почти каждую ночь Лен проживал другую жизнь без нее. Иногда он мог совсем забыть о ее существовании, но рано или поздно, бывало в самый неподходящий момент, он резко ощущал нехватку чего-то важного. Сквозь сон чувствовал, как начинало биться его сердце, отдавая пульсацией в холодные от пота ладони. Паника охватывала за секунды, сон становился осознанным, а все места и люди в нем ненастоящими. Краски и ощущения тускнели, все действия теряли смысл. Лен был болен любовью, которая каждый раз возвращала его из транса мыслей и ложных воспоминаний.

Какое чувство? Что стоит вся жизнь, которая стирается из памяти? Настоящая или ложная – она сложена из череды событий и решений…и вишенка на вершине слоеного пирога. Да, именно так ее можно назвать. В минуты близости вкус счастья лишал Лена почвы под ногами, и все остальное – смысла, напрочь, и будто необратимо. Юнона, родная, смысл жизни, говорить о ней наедине с собой он мог сколько угодно, но не мог подобрать слов, чтобы описать то чувство, когда она лежит рядом, растворяясь как снег в руках.

Мурашки по коже, как круги на воде, от пальцев ног до висков… и волны светлых, как морская пена, волос огибают песочную кожу на шее, спадая ниже плеч. Его Юна, его жизнь и его любимое море. Даже когда она спит, искра между ними поднимает легкую рябь на ее плечах. Это его маленькая тайная забава – рисовать пальцами на ее теле, еле касаясь и углядывая волнение кожи. Только так он чувствует себя сильнее и увереннее, потому что не видит ее глаз, которые затягивают своей глубиной и подкашивают ноги как болезненная слабость.

Рано утром она ускользнет из-под его руки, заботливо укроет одеялом и неизвестно чем будет заниматься целый час, а после его, сонного, проводит до двери. Лен давно потерял счет бессонным ночам, в утренних сумерках он возвращается к себе, пропуская завтрак, и заваливается спать. Амнир знает, что его не стоит будить. Он часто приносит ему еду и оставляет на прикроватной тумбе. Едва проснувшись, Лен с закрытыми глазами тянет руки в поисках «соседской помощи» и как ленивое животное отправляет пищу в рот. Испортив не одно постельное белье крошками и пятнами, он едва откажется от этой привычки. Юна была бы в ужасе, увидев такое зрелище. Но Лен дал себе слово исправиться, как только они начнут жить вместе в их будущем воображаемом доме с деревянной лестницей и витражами из цветного стекла. Осталось только решить, какой вид лучше: на море, как хочет Юна, или на поле. Пусть Лен любит моря и озера, боязливый трепет все же преобладает над умиротворением и созиданием. Но рядом с ней иногда это не кажется такой плохой идеей.

Рядом с ней все выглядит по другому, даже люциллы, которые Лену безразличны, неожиданно окутывают притягательным ароматом, и отвлекают от снизошедших на него воспоминаний, охвативших все эти события и несколько лет его жизни. Они пронеслись быстрее, чем Юна сбежала по лестнице.

Загорелся разрешающий сигнал и полупрозрачные затворы разъехались в стороны, теплый воздух ворвался в помещение, разгоняя цветочный аромат. Деревья и столбы отбрасывали короткие тени на пути до сада через площадь, мимо озера и учебного корпуса Холодного Дома. Пока в нем не проводят занятия, его белокаменные стены, колонны и лестницы начищают и полируют от порослей, завозят и вывозят технику и мебель. По пути Лен остановился и заглянул в электронный дневник на браслете.

– Пойдем в обход, если нас увидят, обязательно заставят помогать.

– Ну ты же вчера принимал и описывал технику? Сегодня, я думаю, ты можешь и отдохнуть.

– Это ты так думаешь, и я так думаю, а вот те замученные бедолаги, которые сегодня должны сами таскать старые техноблоки, так не думают.

– Почему таскать? А как же погрузчики?

– Наш дорогой учитель Киван опять экономит на услугах Черной Скалы, а на празднике закатит пир на деньги Холодного. И его не волнует, что мы все скорее откажемся от ужина совсем и сядем за пульты погрузчиков, чем будем валиться от усталости ради десерта.

– Ну не знаю, девочкам на сэкономленные с прошлого года деньги закупили ткани и теперь у меня есть три новых платья. – Юна обошла Лена и покружилась, расправляя серебристо-белые складки, из которых зашелестели лоскутные цветочные лепестки, загораясь холодным золотом. – Я думала тебе понравится, но ты так ничего и не сказал.

– Хм, так вот почему мне не хотели давать новые рубашки, наш дорогой Киван решил, что мы и в старье походим? Надо рассказать парням пока, нам и обувь не перестали покупать. И вообще, – засмеялся Лен. – Снимай платье, давай-давай, мне нужна новая рубашка.

Юна отшагнула в сторону и бросилась бежать.

– А ты попробуй сними!

«Ну если не сниму, так задеру обязательно», – с ухмылкой подумал он про себя и лениво побежал за ней вдоль высокого охраняемого ограждения. Юна била палкой по забору чтобы активировать защитное поле и раздразнить Лена, заставляя его бежать быстрее, пока по истечении пяти секунд не сработает тревога. Ему пришлось ускориться, чтобы покинуть зону активированного датчика. Приняв вызов, Лен догнал Юну на полпути к саду и силой остановил на месте, но перед этим она успела активировать очередную секцию.

– Нас заметят, ты что? – упиралась она.

– Раз…

– Я больше не буду, пусти! Честно-честно!

– Два…

– Техноблоки! – Юна засмеялась снова. – Ты пойдешь носить их, не я!

– Три…Бежиииииим!

Датчик на столбе щелкнул, прежде чем они успели добежать до границы его поля. На браслете Лена высветилось предупреждение и через секунду поступил вызов от охраны.

– Подожди, не отвечай, давай что-нибудь придумаем.

– Вирим сказал, что Теран должен быть у сада. – Лен занервничал. – Так ведь? Сигнал поступил туда, это точно.

– Вредный старик, а если его там нет? Вирим сказал, что его там нет, ты забыл? – Юнона, скривив лицо, в упор смотрела на браслет Лена, пытаясь найти решение проблемы. Лен стиснул зубы и нервно застучал пальцами, понимая, что на этом их прогулка кончилась.

– Если Терана нет у сада, значит, сигнал направился на другой пост, так?

– Если ты не ответишь, все сбегутся сюда, Лен! Отвечай!

Лен дрожащей рукой коснулся голографической панели.

– Что ты делаешь возле ограды? – прогремел старческий голос.

Юнона схватила Лена за руку и наклонилась ближе к браслету.

– Теран, это Юна, отмени сигнал, мы сейчас все объясним!

– Да когда вы уже повзрослеете? Я чуть едой не подавился! Я не намерен терпеть ваши выходки и отпускаю сигнал дальше.

– Противный старикан! – Шепотом буркнул Лен, он откровенно разозлился, лицо сморщилось, тонкие губы свернулись и исчезли в гнусном выражении лица, на лбу вздулась вена. – Давай, умоляй его, а я сразу пойду в Холодный, замучает совесть – придешь помогать.

– Он сейчас услышит, замолчи! – Юна закрыла рукой рот Лена и снова обратилась к охраннику. – Теран, ты еще тут? Теран! Я уезжаю завтра и хочу посмотреть на Люциллы, пожалуйста, если ты нас сдашь, нас накажут.

– То есть вы идете в сад? Кто сказал, что я вас пущу?!

– Сегодня в Доме будут гости, ты знаешь Кивана, на столах будет много десертов и он разрешает все…

Юна посмотрела на Лена и улыбнулась, он тут же понял ее план и прервал ее.

– Вечером по пути домой мы зайдем к тебе с подарками: ореховые конфеты, пироги с желтым листом и тянучки из речника.

– Всего и побольше! Да, и пораньше, в одиннадцать я ухожу домой.

– Теран, ты замечательный друг! – воскликнула Юна. – Ты лучший!

Лен осудительно поднял бровь.

– Ты лучший? Серьезно? Теран, ты лучший, дай я тебя обниму, о мой милый старикашка. – Блеющий смех Лена можно было услышать только на пике смешанных эмоций, таких как сейчас: удивление и иронический припадок приправлялись нотками брезгливости.

Пытаясь сдержать смех, он прижал кулак ко рту. Его лицо в миг сделалось красным, из глаз посыпались искры, и блеянье сорвалось на громкий дикий хохот. Такой громкий, что Теран явно его услышал, а Юна обиделась, понимая, какая картина выстроилась в воображении Лена.

– Лен, у тебя все хорошо? – продолжил голос из браслета.

– Замечательно, просто… все хорошо. – Воздух громко вышел из легких Лена. – Так ты откроешь нам ворота?

– Идите, но за маршрут не уходить.

Вызов отключился и панель исчезла. Юна молча взяла упавшую сумку и пошла вперед. «Опять обиделась», – подумал Лен, но он терпеть не мог извиняться, зато знал как исправить эту глупую, по его мнению, обиду.

– Я вовсе не об этом подумал, – сказал он, взяв ее за руку, но Юна тут же отдернула ее.

– Да у тебя все твои мысли на лице написаны! Когда я слышу слово «похоть» я представляю твое выражение лица, да-да, вот как сейчас.

На этот раз степень обиды была значительной, остановив Юну, он уловил ее расстройство и встал перед ней, глядя в глаза. Лицо Лена всегда казалось ей завораживающим, ни на одном другом лице нельзя было увидеть больше гнева или упоения. Голубые глаза будто являли детскую чистоту несмотря на добавляющую лет щетину. Незнакомому человеку сложно было назвать его возраст, но легко было угадать настроение. Юна обожала его мимику и взгляд, и Лен, зная это, умел ими хитро пользоваться. Разве можно злиться на эти невинные, любимые глаза? Ему нужно лишь поймать легкий намек на ее улыбку, как в игре, и как только она отведет в сторону свои темно-карие глаза и движение губ будет поймано – игра выиграна. Вот так просто. «Моя девочка!» – горделиво подумал он, констатируя свою очередную победу.

Ворота у сада были высокими и непролазными, но к счастью, как и обещано, открытыми. Прямо за ними стояла полупрозрачная капсула с местами для четырех человек. Она похожа на круглый камень, гладкий и блестящий. На двери загорелся разрешающий сигнал, проход открылся и, пригнувшись, пара вошла внутрь. Капсула была очень неудобной, с широким проходом и жесткими сидениями. Стоять в ней можно было только сильно пригнувшись, и поручни в ней не были предусмотрены. Лен выбрал на панели нужный маршрут, и с темного потолка электрическими искрами стекла расцветка, оставив прозрачное стекло. Лен и Юна сели рядом поближе к носу перевозчика. Монорельс опустился перед капсулой и они медленно поехали вперед. Дорога была долгой: мимо скал, по мосту над озером и через серебристый лес.

– Там птица! Ну этот, с фиолетовыми крыльями.

– Где?! Я не вижу! – Юна соскочила с места и в наклонилась перед Леном, глядя в прозрачный потолок. – Мы уже проехали?

– Ага, проехали, ну ты можешь стоять, вдруг увидишь все-таки. Меня и этот вид устраивает. – кулон Юны болтался прям перед его глазами, но все самое интересное было за ним.

– Хватит пялиться, чего ты там не видел? – она подняла его лицо одним пальцем за подбородок и страстно поцеловала, как тут же увидела что-то синее в стороне и замычала, отрываясь от его губ. – Останавливай! Быстрее!

Лен потянулся рукой к панели и нажал на стоп. Капсула с грохотом затряслась и остановилась. Дверь открылась и они пошли, пробираясь через широкие кусты до низины с невысокими деревьями, ручьем и синими пятнами мохнатых люцилл. Они были с голову размером, с фиолетовыми отливами и пьянящим запахом. Лен предложил не идти на показ и остаться на поляне, Юна, подумав немного, согласилась. После пикника они сорвали самые большие люциллы и отправились домой под вечер.

            МАЙСКИЙ БЕРЕГ

Как хорошо, когда можно не торопиться и вставать с постели позже, чем это нужно было еще год назад. Правда, трудно назвать теплой и мягкой постелью лежанку в шалаше, да еще и без окон, и с огромными щелями между досок, за которыми творится невесть что. Поэтому Сэт ворочался на этой лежанке всю ночь и поднялся уже на рассвете.

Это было специфичное место – такое маленькое поселение в лесу, у самого берега моря. Изредка тут появлялись новые люди, но в целом постоянных жителей было не больше двадцати: одиночек, несколько пар, и были те, кто втроем делил все прелести жизни вдали от цивилизации и социального давления. Впрочем, все прелести, как успел заметить Сэт, за проведенные им тут три недели, это бесконтрольное употребление алкоголя, запрещенных веществ и отсутствие необходимости работать. Но люди в этом месте все же очень добрые и приветливые, и они совершенно бескорыстно пришли ему на помощь, когда кроме как в лес и уйти то было некуда.

Свое место постояльцы называли Майским берегом, так как почти все стекались сюда в мае и уезжали поздней осенью. Среди них была Мира – яркая особа, скрывающая от всех свой возраст, но по некоторым признакам можно было догадаться, что ей больше тридцати. Она сразу предложила беглецу свой шалаш.

Сэт был знаком с ней не больше недели, но ей, по всей видимости, этого было достаточно, чтобы настойчиво предлагать ему уехать вместе с ней в какой-то северный город, где пустовала ее квартира.

Предложений было валом, среди всего коллектива вольных во всем, в том числе соблюдении гигиены и отношении к собственной внешности людей, он выделялся ярче всех. Ему даже дали негласное прозвище Аполлон, за его атлетическое телосложение, светлые, слегка вьющиеся волосы и серо-голубые глаза. Сестры Ида и Майя шутливо просились замуж вдвоем, лишь бы, по их словам, каждый день видеть его улыбку и родить от него таких же красивых и милых детей. В самом начале все это смущало девятнадцати летнего парня, но проведя в этой компании множество веселых вечеров, он уже успел привыкнуть.

– Вот мы приезжаем сюда уже девятый год, а таких как ты тут раньше не было, – завела разговор Майя, подкуривая вторую за час сигарету.

Вдвоем они сидели у потухшего кострища, на прикатанных с берега больших камнях. Ночью тут было шумно: музыка, пение и танцы, домашнее вино и печеная картошка с рыбой. Сэт ушел спать немного за полночь, когда людей стало на его взгляд слишком много. А к утру осталась только Майя, будто не ложилась вовсе, и местный старожил, который старательно убирал раскиданный мусор и подчищал остатки одной найденной бутылки, плохо спрятанной кем-то.

Солнца еще не было видно, но ровная морская гладь уже переливалась под светом утренних лучей, пучки проросшей между камней травы были все покрыты росой, а в воздухе стоял свежий аромат соли и хвои. Июньские ночи еще были прохладными, а из теплой одежды у Сэта было подаренное ему одеяло, не самое чистое, но голые плечи прикрыть в самый раз.

– Не могу я так, это все здорово, но не мое. Ну, допустим, я доживу здесь лето, а дальше что? Как тут зимуют вообще?

– Знаешь, я разговаривала с Идой, и она мне по секрету сказала, что ради тебя осталась бы здесь и на зиму, и я с ней согласна, кстати.

– Я понял, к чему ты клонишь. – Засмущался Сэт. – Но все же я здесь временно, надеюсь.

– У тебя даже паспорта нет, работу будет сложно найти, жилье тоже. Или ты собрался с Мирой уезжать?

– Да не поеду я никуда. А кто тут на зиму остается?

– Ну, Рыжий тут уже лет пять живет, Нитья и Тото, ну те, побритые дети солнца тоже этой зимой оставались. Кстати, ты же про Рыжего и не знаешь ничего. Раньше был нормальный мужик, общительный такой, а в позапрошлом году приехали, он память потерял, не узнал никого, говорить будто разучился. Вот сейчас только вроде прогресс пошел.

– Ну он еще не старый, может инсульт был, – предположил Сэт.

– Да не, крышка слетела у него, – ответил пришедший со стороны моря загорелый темноволосый мужчина, по прозвищу Борода, хотя логичнее, как думалось Сэту, звать его Дреды. Он сел на соседний камень и отрезал себе большой кусок оставшегося с вечера арбуза. – Может отнесем ему? А то проснутся и налетят. Сейчас, часов пять уже есть, я думаю. А ты чего не ешь? Бери.

Борода отрезал еще один кусок и протянул парню, попутно отмахиваясь от назойливой осы.

– И что случилось с ним? – поинтересовался Сэт.

– Кто-то говорил, что он в шторм поплавать решил и тонуть начал, его вытащили, ну и он как очнулся, не узнал никого, бормотал что-то непонятное, а потом вообще замолчал на полгода. Хотя, может инсульт, я читал о таком. Люди теряют память, забывают родную речь.

– И в больнице он не был?

– Не, он сам ушел в город и вернулся через месяц, его тут всем скопом выхаживали, долго лечили, заново научили его говорить и читать. Мы теперь ему книжки приносим. Ты если в город пойдешь, захвати ему что-нибудь, он тебе спасибо скажет.

– А мне он не нравится, – высказалась Майя, скривив лицо.

– Ох и спорщица, – засмеялся Борода и повернулся к парню, выплевывая арбузные косточки. – У нас тут спор века «А был ли палец» называется. Сэт заинтересованно приподнял бровь, и мужчина рассказал суть спора.

– Тут некоторые люди, которые были знакомы с Рыжим до инцидента, утверждают, что у него вообще не было мизинца на левой руке, а сейчас на том месте хоть и обрубок, но есть.

– И глаза были карие, я это отлично помню! – подхватила Майя.

– И мороженое было вкуснее и деревья больше. У тебя паранойя, никто не видел, одна ты видела!

В ответ Майя закатила глаза и отмахнулась, будто встревает в этот спор уже который раз, но, похоже, ее аргументы слабы настолько, что ей уже будто и все равно.

– Ладно, будь другом, отнеси ему уже пожрать, а то некрасиво получится, – попросил Борода, отрезая большой кусок.

Сэт нехотя поднялся с места и отдал свое одеяло Майе, попросив пока придержать его. Забрав у нее сигарету и, взяв в другую руку кусок, он пошел на пригорок, вздрагивая от холода и затягиваясь еще сильнее. Дом Рыжего стоял немного выше остальных и представлял собой, на непридирчивый взгляд, довольно прочный шалаш из множества слоев дерева, пластиковой пленки и кусков металлопрофиля. Неподалеку были сложены дрова, оставшиеся после зимы, а у стоявшего рядом дерева имелось зеркало и примитивный рукомойник.

Шалаш одной стеной опирался на большую сосну, по стволу которой были прибиты деревянные бруски, имитирующие ступеньки. Эти ступеньки вели к маленькой сооруженной площадке в кроне дерева, которая возвышалась над землей метров так на пять. А в стене, обращенной к морю, было небольшое окно, прикрытое изнутри серой тряпкой. Сэт постучал в него, не сообразив сразу, где находится дверь и услышал только недовольное «Че надо?».

Сам Рыжий уже стоял с другой стороны, в рваных штанах, безразмерной куртке и надвинутым на лоб капюшоном.

– О, это мне? – спросил он, подходя ближе. – Благодарю, вкусный хоть?

– Есть можно, это Борода передал.

– Я так и подумал, но все равно спасибо.

Рыжий взял кусок и понес его внутрь своего жилища, а Сэт тем временем заметил неприкрытую часть окна и попытался вглядеться внутрь.

– Как тебя зовут? – неожиданно спросил Рыжий, вернувшись обратно.

– Сэт я…м-да, наверно это не красиво… – замялся парень, попятившись от окна.

– Да все нормально. Заходи.

Сэт вопросительно указал пальцем, словно уточняя, где находится вход в это жилище. Рыжий медленно кивнул головой в ответ и скинул с головы капюшон. И на удивление, он был вовсе не рыжий, а русый, с легкой проседью. Рыжей была только отросшая щетина и то, слегка, а глаза серые, как и должно было быть. На вид ему было лет сорок, ростом он был ниже Сэта и тянул на метр семьдесят с лишком. Получилось даже разглядеть левую руку, которой тот придерживал дверь. На руке был вполне себе обычный мизинец, разве что без ногтя и немного короче, чем должен был быть.

Сэт выкинул окурок в ведро, стоявшее у стены, и подошел ближе. Вслед за хозяином он вошел внутрь, но уже для двоих стало довольно тесновато, и он сразу смутился, будто опешив: «А зачем я зашел вообще?». Хозяин шалаша взял с импровизированного досочного стола книгу и показал гостю.

– Ты сможешь взять мне вторую часть в библиотеке? Макса нет уже несколько недель, а мне становится скучно.

– А… честно, я бы взял, но у меня нет документов, – ответил Сэт и развел руками.

– Что совсем нет? А когда будут?

– Слушай, я не знаю, я как бы в розыске.

– Убил кого-то? – поинтересовался Рыжий, округлив глаза, сел на свою лежанку, сгорбился и уперся ладонью в подбородок, словно в ожидании интересной беседы. – И как так получилось?

– О Боже, нееееет, – вырвалось у Сэта, и он нервно засмеялся.

– Ну так а что тогда? Изнасиловал?

– Нет! – разозлился Сэт. – В общем, это долго рассказывать, но я уверяю, ничего такого!

– Понятно.

Рыжий словно огорчился и ушел в себя, уставившись в темный угол. А гость в эти несколько секунд принялся рассматривать жилище, но ему быстро стало еще больше не по себе: все-таки странно начался и кончился этот разговор.

– Ну я пойду? – спросил он, прерывая тишину.

– В город?

– Нет, в смысле я пойду к себе, а потом в город.

– А зачем?

Последний вопрос ужасно не понравился Сэту. «Я ведь не должен отчитываться перед тобой», – подумал он. Да и перед ним был взрослый незнакомый мужчина, хамить которому бы не хотелось. Тем более он сам здесь как гость. Но он даже не успел ничего сказать, как Рыжий опередил его.

– Если тебе нужна помощь, ты не стесняйся. Хоть и три километра, но все же веселее идти. Позовешь меня, как соберешься, хорошо?

– Да, хорошо, – ответил ему парень, и быстро вышел из жилища.

Уходя, он оглянулся на дерево с лестницей, а следом и на его вершину. Ему стало очень интересно, как там все видно сверху, эта сосна была самой высокой в округе.

– Можешь залезть, я разрешаю, – послышалось из окна, неожиданно, что Сэт вздрогнул.

– Да, спасибо, успею еще, – крикнул он в ответ и прибавил шаг.

Солнце к этому времени уже поднялось из-за пригорка и осветило лес. Люди потихоньку выходили из своих палаток и жилищ. Кто-то уже плескался в холодной воде, несколько человек подчищали остатки еды, заботливо разложенные кем-то по пластиковым мисочкам. Сэту тоже хотелось есть, но его одолело стеснение и он не решился подойти. Найдя Майю, он попросил еще одну сигарету и пошел к своему шалашу. Мира, как ему показалось, еще спала, но стоило ему сесть на лежанку, как та быстро ухватила его за талию, заигрывая и выпрашивая внимания.

Она была совершенно не в его вкусе: невысокого роста, полноватая и с маленькими зелеными глазами, хоть и волосы у нее были шикарные, темные длинные и волнистые. Он даже сочинил для нее историю о собственной безответной любви и о том, как он страдает, лишь бы не спать с ней. Но это не всегда ее останавливало, особенно после пары стаканов вина. В этом случае Сэт просто уходил курить или гулять, пока она не уснет и всегда старался проснуться раньше. Ну а днем ему было чем заняться, например, пойти на водопады за пресной водой для всех или вместе с Бородой отправиться в заплыв за мидиями.

И в этот раз он быстро выкрутился тем, что его ждут и торопят. Мира недовольно разжала руки и отвернулась к стене, возвращаясь ко сну, а Сэт достал из рюкзака чистую мятую футболку, переоделся и вышел.

– Сэт! Рыжий просил передать, что ждет тебя на пляже, – крикнула Майя.

«Да уж…» – подумал он про себя и направился к морю, на пляже было совсем светло и даже припекало. В воде уже резвились местные, человек десять, и все в чем мать родила – вот она беззаботная жизнь.

– Дебилы же, – пробормотал Рыжий, как только Сэт приблизился к нему.

– Что?

– Нет, ничего. Так, мысли вслух. Ну что, пойдем?

– Пошли.

Рыжий быстро встал на ноги, накинул на голову потрепанную кепку и как ребенок зашагал, балансируя на камнях. Или же как пьяный, а может под кайфом. В любом случае смотрелось это не совсем нормально, но к счастью, продлилось не долго.

Путь от Майского до города занял минут сорок, и все это время они оба молчали, поглощенные своими размышлениями, пока не вышли к дороге, усеянной кафешками и рюмочными.

– Я есть хочу, пошли, – в нетерпении объявил Рыжий и начал разглядывать вывески заведений.

– У меня денег нет, хочешь, оставайся, а я пойду по своим делам.

Мужчина бросил возмущенный взгляд, насупив брови, и хлопнул Сэта ладонью по плечу, вцепившись пальцами в рукав футболки. Ухватившись покрепче, потянул за нее и развернул парня одним движением в сторону кафе «Маяк». На что Сэт опешил и застопорился – все-таки они не друзья, чтоб вот так было нарушено его личное пространство. Благо Рыжий уловил его возмущение и быстро убрал руку, при этом, не сбавляя шаг и даже не обернувшись.

«Ладно, почему бы и нет».

Друг за другом они переступили порог, проигнорировав приветствие официантки, и сели за первый же стол от входа. Наверно чтобы быстрее убежать, подумал Сэт, и эта мысль его тут же облагоразумила.

– У тебя есть деньги? – прошептал он, наклонившись вперед.

– У меня все есть, успокойся.

Эта же официантка принесла меню, но Рыжий, даже не взглянув на него, попросил бутылку красного полусладкого и салат «Летний».

– Вино? В семь утра?! – спросил Сэт, ухмыльнувшись. – Или у нас свидание?

– Ты не в моем вкусе, – ответил Рыжий, заглядываясь на официантку, покрасневшую от смущения и еле сдерживаемого смеха. – Для таких поводов у вас, кажется, шампанское берут, – договорил он, будто всерьез.

И тут уже девушка не сдержалась и прикрыла рот рукой. Рыжий подмигнул ей, и она снова сделалась серьезной.

– А вы готовы сделать заказ? – обратилась она уже к Сэту, разглядывающему страницу первых блюд. – Пока готов только борщ, остальные первые блюда будут только часам к десяти.

– Отлично, пойдет, давайте борщ.

– Борщ и вино… что-то как-то фу, – укоризненно вмешался Рыжий.

– Это все, да…и хлеб. Спасибо.

– Заказ будет готов минут через десять, а пока почитайте информацию на флаере. Вечером у нас будет вечеринка.

– Что такое флаер? – спросил Рыжий.

Сэт надменно цокнул и потянулся к флаеру, лежащему на подоконнике, но Рыжий опередил его.

– М-да…

– Что?

– Да ничего, – ответил Рыжий и положил листовку на место.

– Ну что там?

– Ни-че-го… понимаешь? Не будет у них теперь ничего.

«И что я здесь делаю?!» – снова подумал Сэт про себя.

Рыжий сидел молча, сложа руки на столе, и устремив пустой взгляд к морю. Периодически он сильно зажмуривал глаза, поднимал поочередно брови, кривил губы. Вся его мимика будто указывала на какие-то психические отклонения. Но вот так сразу понять, какие именно, было невозможно. Сэт сидел и просто наблюдал за ним, почесывая еле живые от комариных укусов ноги. Желудки обоих рычали громче моторов, но первым девушка принесла вино и два бокала. Глаза Рыжего будто вспыхнули в этот момент, и он, взяв бутылку в свои руки, позволил девушке уйти. Он налил себе полный бокал, поставил бутылку и выпил его почти залпом. И тут Сэту стало по-настоящему стыдно за своего нового приятеля. Он уже начал обдумывать, с чего начать разговор о нормах этикета, но тут принесли блюда, и рев в животе отбросил эту мысль.

Борщ залетал на ура, а Рыжий так вообще медленно смаковал каждый кусочек.

– Чего-то не хватает, – завел он вдруг разговор, с полным ртом, набитым огурцами и редиской. – Вроде похожа еда, но я не наедаюсь будто.

– А почему ты мясо не ешь?

– Там откуда я, такого никогда не ели. Ели, если на ваш язык перевести, орехи, пшеницу, фрукты, много сахара.

– А откуда ты? – спросил Сэт из вежливости, чтоб поддержать этот бредовый, по его мнению, разговор.

Рыжий перестал жевать и засверлил Сэта взглядом, будто хочет залезть ему в душу, да так, что у того пробежала дрожь по спине. Опустив глаза, Сэт продолжил есть, а Рыжий наполнил в этот раз уже оба бокала.

– Ну лучше потом расскажу.

– Потом так потом.

– Ты доел?

– Ну как видишь…

Рыжий оглянулся по сторонам, поставил бокал перед Сэтом и кивнул ему.

– Я же сказал, я не буду.

– Эх…

Рыжий взял бокал обратно и, поворачивая его ладонью то влево, то вправо, думал, выпить его или нет. По зажатым губам было видно, что это решение далось ему с трудом, но все же, он поставил его обратно на стол. Вино в бокале булькнуло, а потом еще и еще. А через секунду воздух наполнил птичий крик, и через горы прокатилась волна. Посуда затанцевала на столе, в углу кафе соскочила со стула и закричала официантка, а вместе с ней засуетился молодой парень на баре. Сэт сидел на трясущемся стуле и смотрел на улицу, где на крышах соседних кафе гремели жестянки, а в центре дороги сбежались и завыли хором собаки.

– Все-таки надо выйти! – крикнул Рыжий, махнув перед глазами застывшего на месте парня.

Тот быстро опомнился, и они побежали на выход, пропустив перед собой неуклюжую повариху, пенсионного возраста. На дороге собралось с пару десятков человек и свора собак. Все напуганные оглядывались по сторонам, упоминали имя бога и толпились все ближе друг к другу. Жестяная крыша соседнего заведения гремела так сильно, что когда тряска кончилась, никто и не заметил сразу, что обрушилась кирпичная кладка на кухне того самого кафе «Маяк». Часть стены превратилась в кучу камней, обрушился целый угол и покосилась дверь, были разбиты маленькие окна. Пыль быстро рассеялась, и та самая повариха заплакала, увидев разрушения. Люди запричитали и заохали, всем было жаль хозяйку заведения, сердце которой тут же дало сбой.

– Воды!

– Божечки! Что делать то? Может вызвать скорую?

– Елена! Елена! Вы только успокойтесь!

– Пошли отсюда… – шепнул Рыжий и стал выталкивать Сэта из толпы.

– Это как вообще понимать? – ужаснулся Сэт, разглядывая все вокруг.

Все остальные заведения остались целыми, не разбилось ни одно стекло. Проходя мимо соседнего кафе, он даже обратил внимание, что посуда вполне целая стояла на столах, ни перевернутых бокалов, ни вилок на полу. А с Маяка еще не опустилась пыль.

– Подожди, а может это был взрыв?

– Нет, это был я, перегнул конечно, но попробовать надо было.

Сэт смолчал, ведь несвязные слова Рыжего его уже почти не удивляли. По пути от кафе, Сэт разглядывал дома и машины, спокойно идущих людей и удивлялся странности произошедшего, как вдруг вспомнил, что они ушли не заплатив.

– Мы ведь не заплатили?

– А был смысл? – посмеялся Рыжий. – У них там сейчас другие заботы, что им наши копейки?

– Не спорю, но не красиво ведь.

Рыжий вздохнул в ответ и сжал губы, но, не сбавляя шаг, перешел на другую сторону улицы, и Сэт следом за ним. С остановки уже готовился отъезжать автобус, но водитель, похоже, заметил двух бегущих к нему мужчин и остановился.

В салоне было довольно душно, через открытые окна ветер урывками приносил свежий морской воздух, чаще чередуя его с выхлопными газами проезжающих навстречу машин. Разглядывая местные красоты, Сэт ловил на себе взгляд своего нового товарища, и когда терпеть это было уже слишком невыносимо, он резко отворачивался от окна, чтобы поймать того и донести свое недовольство, но Рыжий всегда был на долю секунды быстрее, что раздражало еще больше. Парню это казалось издевательством, глупыми детскими проделками. До самой остановки он уговаривал сам себя терпеть и молчать, и, выходя из автобуса, вдруг решил, что к своей старой квартире он пойдет сам и сам вернется на пляж. Рыжий поддержал идею и, пожав друг другу руки, они разошлись в разные стороны, он в сторону набережной, Сэт к центру.

Солнце еще не достигло зенита, а камни, словно угли, жарили ноги прохожих, блеск от проезжающих машин слепил глаза. Рыжий слегка понуро и размеренно шел вдоль белоснежного ограждения, отделяющего дорогу и высокий обрыв. Резкими движениями он вытирал ладонью лоб, прикрытый черной кепкой. Жесткая блестящая щетина на лице, черные очки скрывающие взгляд, и неопрятная одежда привлекали к себе взгляды прохожих, некоторые без особого стеснения обходили его стороной.