Читать книгу Земля необетованная - Виталий Аркадьевич Надыршин - Страница 7

В Москве стояла изнуряющая своим безветрием духота. Нещадно палило солнце.

На юго-западе столицы, на высоком правом берегу излучины Москва-реки, где ещё в XIX веке среди оврагов и густой растительности располагалась деревня Воробьёво26, расположилась территория первой в СССР сельскохозяйственной выставки.

На церемонии торжественного открытия мероприятия присутствовали представители правительства, в том числе, народный комиссар просвещения Анатолий Васильевич Луначарский.

Глядя на массу людей собравшихся у сбитой по такому случаю из досок сцены, украшенной транспарантами и гирляндами из живых цветов, нарком – старый большевик, волновался: как-никак, а первая выставка в стране рабочих и крестьян.

Открывая мероприятие, комиссар просвещения произнёс пламенную речь о пользе подобных мероприятий, не забыв напомнить людям о гидре мировой буржуазии, пытающейся с потрохами сожрать Советский Союз. Однако, из-за духоты, эмоцианальная речь его была не слишком утомительной для истекающих потом, людей.

После Луначарского стали выступать коллеги из других ведомств. Ораторов было много, некоторые говорили подолгу, нисколько не заботясь о людях, стоявших под палящим солнцем. Народ слушал терпеливо, выкрикивая в нужные моменты одобрительные слова и громко хлопая.

Потные от духоты, организаторы и гости стояли в тени навеса сцены и пили воду из кружки, привязанной шпагатом к большому алюминиевому бачку.

Недалеко от сцены находился фонтан. На небольшом постаменте, вверх взметнулась огромная, раскрашенная в нежно голубой цвет рыбина с выпученными от удивления глазами на барахтающуюся вокруг себя детвору. Из пасти этого монстра высоко вверх била струя воды. На высоте четырёх пяти метров струя рассыпалась на тысячу мелких брызг и под визг детворы с шумом обрушивалась на их головы.

Радостный смех и восторженные крики ребятни заглушал духовой оркестр, развлекавший публику.

Припав губами к раскалённым медным мундштукам, надувая щёки и раздувая грудь, также обливаясь потом, музыканты выдували бравурные марши и в длинных паузах с тоской поглядывали на фонтан.

Пространство в районе сцены и фонтана было увешано поникшими от безветрия красными флагами, сморщенными транспарантами, призывающие к доблестному труду, и прочей наглядной агитацией. Посреди этой кумачёвой «агитки» выделялся большой красочный плакат с изображением крепкого тела счастливой труженицы села с красной косынкой на голове, и эта счастливица держала в одной руке листок с рекордными показателями надоев, другой рукой она умудрялась крепко обнимать голову бурёнки. Рядом с плакатом коровы, видимо, для массовости, организаторы выставки поставили трактор «Фордсон», изготовленный на заводе «Красный Путиловец» по лицензии американской фирмы «Форд».

Незлобно отгоняя назойливых любопытных, пытающихся влезть в кресло тракториста, возле этого чуда техники важно прохаживался представитель завода.

Напротив этих двух примечательностей стояла тренога с фотоаппаратом. Фотограф – аккуратненький, щупленький старичок в толстовке и соломенной шляпе с широкими полями, уставшим, скрипучим голосом призывал толпившихся возле трактора людей за очень низкую плату ( с его слов) оставить свой след в истории, то есть – сфотографироваться.

Слышны были приглушённое ржание лошадей, детский визг, громкий говор, смех взрослых и звуки гармошек…

Воскресный день. Многолюдно, шумно, весело. У посетителей выставки приподнятое настроение… То там, то здесь у стендов и прилавков с выставленными образцами продукции возникают стихийные митинги. Ораторы – простые труженики, пытаясь перекричать шум, выкрикивали в толпу какие-то призывы и в подтверждение своей правоты кулаками били себя в грудь. Из-за гвалта и звуков оркестровых маршей их речи мало кто слышал, но желающих выступить с импровизированных трибун, всё-равно, было много.

И вдруг, от центральных ворот вглубь территории покатился мощный гул, который с каждой секундой всё усиливался и усиливался, пока не дошёл до апогея – грома оваций. В сопровождении группы новоявленных чиновников на территории выставки появился вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин. Рядом с ним, поддерживая Ильича под локоть с одной стороны, шёл организатор и директор выставки Абрам Брагин27, по другую – Луначарский. За ними следовал архитектор Щусев, который, пытаясь перекричать шум толпы что-то говорил народному комиссару просвещения, но, видимо, из-за гвалта тот не слышал и недовольно отмахивался от назойливого архитектора.

Ильич был бледен. Шёл медленно, с трудом. Его осунувшееся от продолжительной болезни лицо прорезали глубокие морщины, нос заострился, щёки впали. Трудно было узнать Ленина. И только знакомая бородка и взгляд – острый, пронзительный, оставался прежним – ленинским, узнаваемым.

Глядя на плотное кольцо окружавших его людей, Владимир Ильич пытался говорить, но из-за шума и воплей радостных людей большая часть из которых его видела впервые, слов вождя не было слышно.

Проходя вдоль стендов, Ленин изредка задавал вопросы организаторам выставки, выслушивал крестьян, и шёл дальше. Но вот Владимир Ильич остановился у стендов еврейского павильона, на котором висел кумачовый транспарант с надписью: «Привет Москве от крымских евреев».

– И это всё вы изготовили и вырастили в Северном Крыму? – рукой показывая на образцы продукции, картавя, удивлённо спросил Ильич у одного из мужиков с кипой, стоявшего рядом со стендами.

– А почему нет? – на вопрос вопросом уклончиво, но гордо, ответил тот. – Вы, Владимир Ильич, не сумлевайтеся. Евреи – трудолюбивый народ. Нам, поди, дай волю, пустыню превратим в Рай!

Ленин повернул голову к Брагину и с той же гордостью, что еврей-крестьянин, тихо проговорил: – А я, батенька, ещё в 1919 году говорил о целесообразности еврейской автономии. Позвольте вас уверить, что и из еврейских граждан могут получаться советские труженики земли, и потому непременно надо создавать места для их постоянного проживания. Вот вы товарищ Брагин вместе с товарищем Лариным предложили создать в северном Крыму еврейскую автономию, и были правы, поздравляю!

– Как они умудрились вырастить сие, удивляюсь! Северный Крым – он же малопригоден для выращивания сельскохозяйственной продукции, Владимир Ильич. Там же с водой совсем плохо, солёное озеро рядом – Сиваш, – неуверенно возразил Луначарский.

– Ну, и что, Анатолий Васильевич?.. А вы сомневалиь… А смотрите-ка?.. – Ильич показал на горы овощей и фруктов. – Вырастили же, так ведь, товарищ? – обратился Ленин опять к тому же мужику. – Голубчик, вас-то как звать-величать?

– Лейб Гершель меня звать, Владимир Ильич. Таки мы тама воду провели, колодцев набурили. Мы как прослышали, что землю евреям нарезают в Крыму, таки сразу, ишо два года назад ,переехали тудой.

– И правильно! Сие, голубчик, дело архиважное. Кормить и одевать надо советских людей. А как с местным населением – ладите?

Лейб не стал расстраивать больного Ильича рассказами о неприязни с местным населением, особенно с татарами. Зачем знать Ленину, что татары и погромы, и пожары еврейских построек устраивают, и поезда разворачивают с переселенцами…

– Всяк бывает, товарищ Ленин, – уклончиво ответил Гершель. – Главное – фрукта и овощ растёт, мануфактуру налаживаем, цеха там разные строим… Нам американские друзья помогают. «Джойнт», поди, слышали о нём, – поглядывая на столпившихся подле Ленина своих единоверцев, авторитетно сообщил Ильичу Лейб Гершель. – Не сумлевайтеся, товарищ Ленин, – евреи не подведут совецку власть. Чай понятие имеем – трудно нонче ей.

– Да, товарищ Гершель, именно так – трудно нам пока, – нахмурился Ленин. – А еврейские товарищи из Америки помогают нам уже несколько лет, понимают, как трудно молодой стране рабочих и крестьян.

Но тут же, хитро улыбнувшись, громко, насколько позволял больной организм, копируя Гершеля, добавил: – И вы не сумлевайтеся товарищ Гершель, – выстоит совецка власть. Обязательно выстоит!

Владимир Ильич подал Гершелю сухонькую руку, и Гершель осторожно её пожал. Ленин пошёл дальше.

Лейб недовольно посмотрел по сторонам в поисках сына.

– Где чертёнка носит, – пробормотал он.

Наконец, увидев его – мокрого после купания в фонтане, укоризненно проворчал: – Сенечка, как ты умудряешься не быть там, где быть надо? Мог бы парою слов обменяться с большим человеком. Таки от тебя не убудет, а человеку приятно.

Выслушивая отца, Сёма – за эти годы подросший и окрепший, хлюпал носом, отжимал на себе мокрые трусы и порывался юркнуть за перегородку.

– Брось этих глупостей, Семён! И перестань мокнуть нос… Нет, глядите на него… Папа делает разговор с сурьёзными людями, а сын – оболтус, с детями малыми полощется у фонтанах. А, коли, простудишься?!.. Как учиться будешь у Москве?

Сене надоели причитания отца. Шмыгнув носом, он скрылся за перегородкой.

– Лейб, я имею интерес спросить. А таки твой сын останется в Москве? – с нотками зависти поинтересовался у Гершеля, стоявший рядом односельчанин.

Лейб развёл руки в сторону. – Таки да… Но я вас умоляю?!.. Знаю, шо от этого буду иметь одну головную боль и траты.

– Ну, и как столица?!.. – не унимался любопытный сосед.

– Я вас умоляю. И шо можно знать за Москву её не видя, – Гершель огорчённо пожал плечами.

– А как же… – мужик удивлённо показал в сторону, скрывшего за перегородкой, Семёна.

– Брательника супруги, дай ему здоровья, бог не удостоил милостью своей – бездетный он. У Москве сродственник бо-ль-шой человек. Сенечка у него останется, учиться будет…

– И где?

– Таки, ты не поверишь, – в бывшей гимназии, шо стоит в каком то Мерзляковском переулоке. Ей теперь имя другое дадено – школа номер 10 имени Ф. Нансена. Сенечка будет языки иностранные тама изучать. Кто такой этот Ф. Нансен – не ведаю, но сродственник говорит – лучшее бурса у Москве.

– И чё, евреев туды принимають? – с нескрываемой завистью спросил сосед.

– Таки, я тебе так скажу! Да, принимають. У Москве, что слышал от этого самого сродственника мово, куды не зайди, говорит он, – кругом наши. В магазинах – наши, в конторах тоже. И что тоже факт, отношение к нам – евреям, – уважительное, чего нет к другим просителям, а к русским – даже грубое. Евреям у Москве все двери открыты. Как тут не отдать сына в учёбу? А тама, глядишь, и дочка в столице пристроится. А старшие пусть у доме работают.

– Таки почему, Лейб, тебе не соблюсти нашу еврейскую традицию – не отдать Сеню на музыку? А как из него выйдет вундеркинд? Сколько гордости будет за родителей!

– Вот и сродственник о том же. Советска власть весьма то приветствует, говорит он.

– Послушать твово родича, Лейб, так, поди, большевицку власть своей – еврейской, считать могём, – пробурчал односельчанин.

– Таки да! Почему нет? Нам на власть молиться надо.

– Где – на улице?

– Я тебя умоляю… У Москве аж две синагоги: молись себе. Я разумею…

Шум толпы заглушил последние слова Лейба. Выкрикивая здравицы в честь вождя и не забывая про общие лозунги, толпа провожала своего вождя.

Уставший от такой длительной для себя прогулки, Ленин шёл медленно, с частыми остановками, и вскоре уехал.

Через пять месяцев – в январе 1924 года, Владимир Ильич Ленин скончался.