Читать книгу Беглая Русь - Владимир Аполлонович Владыкин - Страница 20

Лето 1937 года (самого страшного для народа) на редкость выдалось урожайным и довольно жарким. Нина Зябликова, окончив четыре класса, и вполне осознанно вышла на наряды, понимая, что её помощь семье теперь необходима, как воздух. Хотя во время летних каникул она и раньше работала в поле наравне с матерью. Но тогда она ещё не испытывала себя в полной мере такой ответственной, как теперь, за порученную бригадиром работу. Посылаемая бригадиром Костылёвым в числе женщин и девушек сортировать и провеивать на току зерно нового урожая, Нина чувствовала себя уже вполне взрослой. И действительно, к лету девушка расцвела: оформилась фигура, округлились упругие груди; смуглое от загара красивое oвальной формы лицо – карие умные глаза, прямой небольшой носик, выпуклого отчётливого рисунка губки – обрамлялось тёмно-русыми длинными волосами, заплетёнными в косу и могло привлечь любого сердцееда.

Нина немного гордилась, что становилась всё краше и краше. Может быть, этого она бы не замечала, если бы на неё уже вовсю не посматривали и даже пытались заигрывать парни. Однако Нина была чересчур стеснительная, может, ещё оттого, что не имела разнообразных приличных нарядов. Ещё учась в городской школе, из-за этого она немало страдала, наблюдая и сравнивая, какая граница пролегала между ней и городскими девочками, на которых платьица и костюмчики были тщательно подогнаны, придавая их облику завидную для неё, непреодолимо недоступную красоту. Как хорошо, что в городе она проучилась всего один год. А потом, когда в посёлке Новая жизнь предназначенное для бани здание приспособили под школу, Нина стала учиться дома. В тот год это событие в её жизни было самым отрадным, поскольку с того времени девочку окружали все свои учащиеся. К тому же в школу пошёл сначала старший брат Денис, затем средний Витя, а на следующий год пойдёт самый младший – Боря. Но зато она, Нина, должна была перейти учиться в школу-семилетку в хуторе Большой Мишкин. Собственно, она перешла в пятый класс и полна была желания продолжать образование. Но так как семья находилась в постоянной нужде, всем детям катастрофически не хватало обуви, одежды, еды, Нина была вынуждена прервать учение. А ведь начальную школу она закончила почти на отлично: при такой успеваемости надо было только продолжать учёбу, о чём сожалели и мать, и отец, когда Нина больше не пошла в школу.

И выходило, что колхозникам, оказывается, не всем можно выбиться в люди. Вот и они, родители – мать и отец – ещё при царе в церковно-приходской школе получили лишь начальную грамоту. Неужели такая же участь поджидала всех детей Забликовых? И это при всём при том, что советская власть вроде бы радела о всеобщей грамотности, однако многие колхозники были вынуждены обрывать образование, так как за горло постоянно держала нужда. И оттого завидовали счастливым детям из обеспеченных семей, которые без проблем могли продолжать образование. И Фёдор Савельевич невольно задумывался, где же обещанное советской властью равенство, братство, свобода, если одним открыты все дороги, тогда как другим ничего не светит кроме производства и колхоза?

Но что касалось Нины, об этом она не шибко горевала, поскольку больше всего её волновало то, что она подолгу ходила в одном и том же полувылинявшем платьице. И это в то время, когда она уже переступила юношеский рубеж, и скоро ждала её взрослая жизнь. А матери с невероятным трудом еле удавалось выкроить денег, вырученных от продажи на рынке в городе молока и сметаны, чтобы справлять ей наряды и обновы братьям. Ведь как-никак Нина уже почти взрослая барышня. Правда, росточка ещё небольшого, зато в фигурке вырисовывается цветущая девичья стать, которая так необъяснимо волнует молодых ребят. Но может, ещё подтянется и обгонит саму Екатерину, поистине гордившуюся дочерью, старательно выполнявшей всю домашнюю работу. Нина могла уже заквасить для выпечки хлеба тесто, полоть в oгороде от картошки до моркови любую культуру, доить корову, молоть в ручную зерно на муку, убирать в хате, стирать бельё. А когда строили хату, сарай, курник, Нина охотно подсобляла матери и женщинам, приходившим им помогать обмазывать глиной стены и набивать ею же чердачные перекрытия. А в последнее время, подучиваемая матерью, приобщалась к кройке и шитью. Ведь у них издавна имелась своя швейная машинка, часто напоминавшая Екатерине сгинувшего в лагерях брата Егора, от которого так и не получили больше ни одной весточки… Но свои воспоминания она держала глубоко в себе, поскольку нелегко вслух распространяться о том, как необоснованно арестовали брата, что в нынешних условиях было совершенно излишне. Особенно теперь, когда до сих пор в газетах писали о судебных процессах над врагами народа. А если они такие же, как Егор, то есть, по сути, придуманные, оговоренные холуями и прихвостнями власти, тогда страшно подумать, какие неимоверные страдания терпит русский народ!

Конечно, и не без того, были настоящие враги, чинившие препятствия в построении социализма своей вредительской деятельностью. А с ними заодно гребли невинных и сколько же их пропадало по лживым, ошибочным обвинениям? Например, председатель колхоза Сапунов, председатель сельсовета Семакин, колхозный конюх дед Пипка, которых до сих пор безмерно жалко. Но что тогда говорить о брате Егоре, вот как она, Екатерина, бывало сядет пошить швейной машинкой детям рубашки, штанишки и платьица, так обязательно на память приходил брат, так и оставшийся не вызволенным ею из неволи. И от этого она, даже спустя годы, испытывала свою неистребимую вину. Впрочем, разве то была вина её одной, когда с приходом коллективизации наступила повсеместно такая суровая, беспощадная жизнь, что люди, порой и нынче гибли, как мухи. Но самое страшное, что вместе с отпетыми бандитами и вредителями, пропадали совсем ни в чём неповинные люди. И, похоже, власти в этом беспределе сознательно разбираться не хотели, о чём вдобавок ещё нещадно умалчивали. А родственники и близкие посаженых молчали, загнанные в тенета безропотного страха. Разве она, Екатерина, его не испытывала как тогда, так и теперь, что всё ещё её не отпустил, как проклятую, за чужие прегрешения, отчего она даже боялась в этом признаться не только мужу Фёдору, но и себе самой. Выходило, что она постепенно превращалась в бессловесное животное? И когда Фёдор, бывало, выказывал своё крайнее недовольство произволом и самоуправством Жернова, она старалась ему дать осторожно понять, что его возмущения совершенно неуместны и лишние. Но самое обидное – Екатерина не могла объяснить мужу о своём страхе, насаждаемом жизнью. И не ведала, как же дать ему это прочувствовать, чтобы был сам осмотрителен да умерил своё никому не нужное правдоискание. А это происходило всё оттого, что он не испытал в полной мере всех, выпавших на её долю, страданий. А иной раз, глядя на детей и мужа, Екатерина всячески осуждала себя за свои тайные думы, что никак не может от них избавиться, дабы жить не отягощённой ими. Но Екатерина вовсе не догадывалась, что чувства и мысли были порождены необъяснимыми действиями властей, что в её каждодневных ощущениях запуталась истина их чужедальнего бытия. Она даже уже сомневалась в том, действительно ли советская власть хотела построить счастливую жизнь, если этот народ всё ещё продолжал терпеть постоянную нужду, лишения, невзгоды. Но в газетах почему-то власти не каялись, не признавались в допущенных просчётах по результатам сплошной и насильственной коллективизации, доведшей людей до нищеты. Ведь теперь было очевидно, насаждая народу колхозы, власти сеяли вокруг не хлеб, а мор. Вот и они, Зябликовы, как и тысячи других людей, пустились по миру в поисках спасительного куска хлеба от голода, бросили в отчаянии свои родные деревни и сёла…

Но несмотря на большие потери, колхозы, заменившие единоличное бытие крестьян, постепенно встают и крепнут за счёт огромного усилия людей, подстёгиваемых к работе страхом голода с одной стороны, а с другой – запугиванием властей лагерями да тюрьмам. И от этого, как пишут в газетах: «Жить становится веселей, жить становится лучше». Однако это вполне соответствовало действительности, когда людям предлагали обилие праздников и они собирались в компании пели и плясали, отчего даже рождалось впечатление, будто народ никогда не ведал страшных, опустошительных лихолетий, уносивших миллионы жизней. А то, что осталось позади, в прошлом, что неимоверно столько пережили бедствий, теперь казалось дурным, кошмарным сном… А на самом деле и поныне людям приходилось нелегко преодолевать пока что неистребимую нужду… Одни только дети, возрастая, тянулись к новым реалиям суровой жизни, как к любимой сказке о добром волшебнике самой справедливой страны. Ведь они успели совсем немного застать голодные годы, хотя их тоже достаточно, чтобы помнить, что такое голод. И слава Богу, что война их не задела своим кровавым месивом. Впрочем, Екатерина отнюдь не собиралась бередить память о прошлом и назойливо рассказывать детям о том страшном времени. Они уже живут с чудесной верой в самый справедливый строй на земле, который будет построен в недалёком будущем. Поэтому врываться в их безоблачный мир своими хворями и болями совершенно ни к чему, чтобы ненароком не разрушить его особенно воспоминаниями о лихой године, доставшейся на их, родителей, долю.