Читать книгу В каждом доме война - Владимир Аполлонович Владыкин - Страница 4

Когда началась война, Андрон Рубашкин нежданно-негаданно запросился на фронт, поскольку ему изрядно надоела роль сельского «жандарма». Проверки и перепроверки всех приезжающих в посёлок у него вдруг почему-то стали вызывать чувство омерзения, в чём он, правда, не признавался никому, даже своей жене. Однако какое-то время Андрона не отпускали на фронт. И он продолжал тянуть лямку невольника. Потом из райкома поступило распоряжение: отправить председателя Корсакова на войну, а на его место (если нет подходящей кандидатуры), заступить ему, Андрону. Но от этого жребия он с радостью отмахнулся, вспомнив, что Макар Костылёв работал в колхозе конюхом, а на войну его почему-то не отправили. И теперь для него он был спасением…

Гаврилу Корсакова проводили на фронт, устроив в его доме гулянье от правления колхоза, куда входил и Макар. Жена председателя Тамара плакала без притворства, что мужа так неожиданно забирают, будто без него не обойдутся на войне, что его там одного только и не хватало. Играть на гармошке позвали Прона Овечкина, несмотря на то, что Захар Пирогов в посёлке считался лучшим гармонистом. Но это была воля самого председателя, так как Захара, видного мужика, в своём доме он не мог видеть по той единственной причине, что Тамара, где бы то ни было, поглядывала на него почти в открытую. И охотно становилась к нему поближе спеть частушки, когда вместе гуляли после успешного завершения уборочной страды…

И вот даже жена Захара Павла была несказанно рада, что мужа не позвали на проводы председателя; ведь она знала, как Захар иногда даже во сне называл жену председателя по имени…

На следующий день, когда Корсаков отбывал на фронт, Павла нарочно пошла к клубу, где собрались провожающие; она увидела наряженную в дорогое шёлковое платье Тамару Корсакову, которая слегка вытирала мокрые от слёз глаза, а Павле казалось, что жена председателя только притворялась. Ведь все видели, как два месяца назад, перед посадкой призывников на машину, она рыдала, прижимая к груди своего сына. Но разве люди могли знать, что дома Гаврила приказал ей больше так не реветь и на людях держаться достойно.

– И-и, бабы, какая бесстыжая Тамарка! – протяжно говорила Павла. – Мужика на войну провожает, а слезинки ещё ни одной не уронила.

– А чего ей по нему убиваться? – сказала Анна Чесанова. – Скучать она не будет… не в её это характере. Завтра уже будет песни петь на току…

Павла пришла домой. В это время Захар сгребал на огороде сухую траву. Она подошла к нему.

– Картохину ботву не сгребай, – подсказала она. – А то как будем осенью выкапывать, ты же ничего не оставил?

– Не перечь мне, Пашутка. Погорела ботва, а лунки видны: вот и вот, – показал Захар жилистой, натруженной, в мозолях загорелой рукой. Он был сухопар, высок, жилист. – Я сам буду копать, так что не лезь под руку…

– И чего тебя не берут на войну? – вдруг вырвалось у неё с затаённой ревностью и злостью. Захар удивлённо посмотрел на жену.

– А ты, Паша, что без меня будешь делать? – криво усмехнулся Захар. – И чего ты злишься, никак не пойму? Да, проводила Гаврилу, много людей-то было?

– Проводила, жалко человека. Вот опять Макар безголовый в преды вступил. Ох, пьяница проклятый. Я бы его метлой из колхоза – чвих!

– Чего ты всё злишься, тебе какая разница? – возвысил голос муж. – Тебе хочется, чтобы я погиб на войне? Останешься с Глашкой и матерью, вот будет вам хорошо!

– А ты мечтаешь всю войну за мою юбку держаться или по Тамаре всё сохнешь? Вот уже нос стручком фасоли торчит, и сам в жердь превратился. Да, теперь Гаврилы на неё нет – своя волюшка! – продолжала Павла точить мужу нервы.

– Посмотрись в зеркало, как ты вся почернела от злости. И что ты заладила: Тамара, Тамара! Один раз станцевал, спел частушку, словно переспал с ней. У тебя глупей мыслей нету… – Захар вдруг бросил грабли, быстро сел на сухую траву, закурил папиросу, и нагнул голову, уйдя в свои мысли.

Павла была крупной кости, толстая баба, пухлые щёки гладкие, нос еле виден из-за них, а Тамара хотя и полная, но фигура ещё сохранилась, и во всём она была другая: звонкоголосая, бедовая. Лицо выразительное, красивое, что невольно ею залюбуешься, заглядишься…

А через два дня призвали и последних мужиков: Мартына Кораблёва, Прона Овечкина, Ивана Гревцева, Касьяна Глаукина, Василия Треухова, Прохора Половинкина, Елизара Перцева, Потапа Бедкина, Остапа Шкарина и наконец Захара Пирогова.

– Вот, родная, и дождалась! – сказал жене на прощанье Захар.

Павла тупо взирала на мужа, поджав нижнюю губу, изломав светлые брови в мучительном осмыслении случившегося. Впрочем, она силилась понять, могла ли она говорить такое, в чём сейчас уличил её муж? Павла заморгала часто-часто белесыми ресницами и заплакала горько, неутешно, не глядя на Захара, а он приобнял жену и поглаживал по спине. Она, словно опомнившись, прижалась к нему и вздрагивала всем своим тучным телом. Потом вдруг резко оттолкнула мужа от себя и пошла лицом к нему назад, махая рукой. Павла не видела, как прощались бабы со своими мужьями и сыновьями. К ней подошла сбоку дочь Глаша, обняла мать, плача вместе с ней.

– А ты чего же не попрощалась с отцом, не обняла? – спросила у неё. – Ведь не увидим родимого, не увидим! – и девушка, словно очнувшись от спячки, подбежала к нему и обеими руками споро обхватила за шею, поцеловала, и также быстро отпустила его. Захар, как пришибленный, пошагал к машине. И вскоре она запылила в направлении города. Люди стояли и махали руками вслед до последнего, пока они не скрылись из виду. Затем стали постепенно расходиться. Глаша и Павла пошагали от клуба в угрюмом молчании…