Читать книгу Теорема Нёттер - Владимир Голубев - Страница 1

– Мам, дай на мороженое!

– Спроси у папы.

– Пап, дай на мороженое!

– Сколько? Гривенник? Держи.

– Мам, я пошел!

– Вовка! Со двора – никуда! Смотри мне!

– Ладно!

Дети собрались во дворе, на лавочке возле сараек. Ровесники, перешедшие в четвертый класс, толстяк Сашка Толбузин, дочка дворничихи Наташка Рыбакова и вихрастый Вовка Курочкин.

– «Морожку» не привезли?

– Не-а. Еще рано.

Большие круглые часы, висевшие над входом в универмаг и видимые через раскрытые ворота, показывали без двадцати девять.

Вовка держал монетку в кулаке, в кармане штанов.

– Во что поиграем?

Рыба сказала:

– Давайте в «сыщики-воры»!

Вовка возразил:

– Не получится, нас всего трое.

– Ну и что, – возразила Рыба, – один вор, два сыщика.

– И кто будет вор? Уж не ты ли?

– А хоть бы и я!

– Из тебя вор… Ты на чердак боишься, и в подвал боишься.

– Ага, там темно! А в подвале мыши. Ну, буду сыщиком…

– Сыщик ищет вора на чердаке да в подвале. Все равно не получится. Два сыщика быстро поймают одного вора, а один сыщик двух воров совсем не поймает. Надо чтоб поровну было. А Цыкал что не выходит, может, Цыкала позвать?

– Он с мамой ушел. Я, когда выходила, видела.

– Тогда давайте в «ярки»[1].

– Мячика нету, – сказал Толбуз, – мой собака порвала, а еще у Цыкала только есть.

– А в прятки?

– В прятки можно, а, Вовка?

– Давай!

– В скверике можно прятаться?

– Нельзя, – нахмурился Вовка.

– Почему?

– Надо дорогу переходить. Мама заругает.

– Она не узнает!

– В окно увидит. Окна-то в ту сторону.

– Твоя мама на работе!

– Ты что, сегодня воскресенье!

– Ладно, в скверике не будем. А в собачьем дворе можно?

– Не-а, только в нашем. Кто водит?

– Сашкина очередь, – ответила Рыба, – Чур, не подсматривать! Ты в тот раз подсматривал, хлеза[2]!

– Сама хлеза! Ничего я не подсматривал…

– Ладно, давай води.

Сашка Толбузин положил руку на щербатую кирпичную стену, уткнулся лицом.

Вовка и Наташка побежали в разные стороны.

– Раз, два, три, четыре, пять, – начал он.

– Считай побольше! До десяти считай! – донеслось со стороны сараек.

– Раз, два, три, четыре, пять… шесть, семь, восемь, девять, десять. Я иду искать. Кто не спрятался – я не виноват!

Вовка чуть замешкался, раздумывая, куда шмыгнуть: за сарайки (туда побежала Рыба), или же в узкую щель между стеной и открытой створкой ворот. Когда Толбуз досчитал до семи, и времени не осталось, Вовка быстро юркнул в свой подъезд. Открытая дверь в подвал казалась черной пастью. Подвал, конечно, место надежное, Толбуз туда не сунется, но и Вовке не очень-то хотелось лезть в паутинную темноту, где запросто вляпаешься в вонючую кошачью какашку. И тоже страшно, честно говоря.

Вовка взбежал на второй этаж, уткнулся носом в узкое пыльное окно; половину двора отсюда видно, да и то плохо. До Вовкиной квартиры оставалось два скрипучих лестничных марша. Спрятаться дома? Но это не по правилам. Хлезить нельзя.

Стоять здесь толку нет, подъезд – ловушка. Сашка увидит его снизу, и, несмотря на свою грузность, успеет добежать до стенки и «застучать». Его никак не догнать по лестницам.

Надо рисковать. Вряд ли Толбуз пойдет в подъезд, оставив двор без пригляда; Наташка живо прибежит и «застучит» себя. Скорее всего, он, не зная, где укрылся Вовка, сейчас крадется к сарайкам, поминутно оглядываясь на стенку.

Вовка отошел от окна, взялся рукой за деревянные перила, отполированные взрослыми руками и мальчишечьими штанами, напрягся перед решительным броском, как вдруг за его спиной, в тишине подъезда, раздался тихий стеклянный щелчок. Такой звук бывает, если бросить в окно маленьким-премаленьким камешком. Ага, хитрюга Толбуз выманивает меня наружу, подумал Вовка. Он тихо спустился на первый этаж, хотел было подождать здесь, но услышал крики:

– Вовка! Кура! Выходи! «Морожку» привезли!

Вовка выскочил из подъезда. Толбуз и Рыба ждали – у них сегодня денег не было.

– Быстро!

Неразлучная троица выскочила за ворота. Из «шарабана» уже выгрузили молочную флягу с мороженым, стол, табуретку и коробку вафельных стаканчиков. Полная улыбчивая женщина-продавец надевала белый фартук. Около нее собралась очередь детей и взрослых из окрестных дворов.

Шофер, пыхтя папиросой, поставил тяжелую флягу на табуретку, коробку на стол. Женщина-продавец подписала бумажку, отдала шоферу. «Шарабан», дохнув вонючим дымом, уехал.

– Ну, что, пострелята, соскучились по мороженому?

– Ага!

– Так: не шуметь, без очереди не лезть! Понятно?

– Ага!

– Подходи, кто первый…

И началось священнодействие. Дети завороженно смотрели, как железная ложка на мгновение ныряла во флягу, а потом ловко укладывала мороженое в вафельный стаканчик. Получалась высокая красивая горка, одинаковая у всех. И у всех на дне стаканчика было одинаково пусто. Железная тарелка постепенно наполнялась гривенниками.

О-о-о, есть мороженое – целое искусство! Сперва надо осторожно слизывать сладкую горку, не давая лакомству потечь понаруже стаканчика. В то же время стенки его нагревать руками, чтобы мороженое стало скользким изнутри и постепенно опускалось в пустые вафельные недра. Если вовремя и понемногу скусывать стаканчик по кругу, можно добиться того, что у тебя всегда будет мороженое, даже на самом-самом донышке. Все кинешемские мальчишки и девчонки в совершенстве владели этой сложной техникой

Троица уселась на лавочке. Вовка положил копеечку сдачи в карман рубашки, застегнул пуговку. Откусил первым, передал «морожку» Рыбе. Последним кусал Толбуз. От холодного у него ныл передний зуб, но кто ж обращает внимание на такие мелочи! Так они сидели, и ели по очереди. У Рыбы денег никогда не было, она жила без отца, и очень бедно. Родители Сашки считали, что нельзя слишком баловать ребенка, и на «морожку» давали не часто. Но если гривенник появлялся, мороженое честно делили поровну.

– А ты, Толбуз, все-таки схлезил, – пробурчал Вовка.

– Ты чё, когда? – Сашка искренне удивился.

– А кто кинул камешком в окно? Меня выманить хотел?

– В какое окно? Я не знал, где ты. Я за сарайки пошел, а Рыба…

– Ты не кидал? А кто? Во дворе никого не было!

– Да не кидал я, честно.

– Он не кидал, – сказала Рыба, – правда.

– Ну, я же слышал, как щелкнуло…

– Показалось тебе.

– Не показалось!

Потом пришел Цыкал, рассказывал страшные вещи про зубного врача, к которому его водила мама. Про ужасную сверлилку. («Там все орали»). Показывал пломбу. И гордился, что ему два часа нельзя есть.

Рыба сказала, что сегодня воскресенье, зубная не работает, и Цыкал все наврал. Небось, ходили на Жуковскую, к бабке. А эту пломбу он уже показывал, недели две назад. Все засмеялись. И Цыкал смеялся.

Он вынес мячик:

– В «ярки»?

Летний день летит стрелой…

– Вова! Обедать!

Вовка взбежал на второй этаж, подошел к окну. Он ходил здесь «тыщу раз», смотрел в окно «тыщу раз», знал «в лицо» паука, живущего между пыльными стеклами. Вовка знал, что между стеклами лежат шесть дохлых мух, пять комаров и две маленькие бабочки, ставшие в разное время жертвами паука. Лежали кусочки обсыпавшейся побелки, горсть крупного волжского песка, которую он сам, через форточку, забросил к пауку. Еще там, в междустекольном мире, валялись засохшие листики и невесомые комочки пыли.

Вовка увидел его сразу. Крошечное круглое отверстие чуть выше нижней замазки, с воронкообразной выемкой, обращенной в подъезд. В пыли под батареей мальчик нашел маленькую круглую линзочку. Ее края были очень острые. Вовка пересчитал паучье имущество: мух стало семь, и комаров семь.

Паук выстрелил песчинкой из крошечной рогатки и пробил дырочку в стекле, подумал Вовка. Паук? Ну конечно, ведь наружное стекло целое, а между окон больше никого нет. Вовка подобрал с полу горелую спичку. Она едва проходила в отверстие, срезая о стекло свои квадратные грани.

Осторожно взяв линзочку, Вовка принес ее домой и показал маме. Та, занятая стиркой, едва на нее взглянула:

– Покажи папе…

Отец чистил рыбу, но отложил нож, сполоснул руки и спустился с Вовкой на второй этаж. Мама запоздало крикнула:

– Фартук сними!

Отец потрогал пальцем выбоинку:

– Да… интересно… удар как будто с той стороны… Если бы отсюда, я бы поискал у тебя рогатку, а так… Знаешь сын, что это? Брак в стекле. Так называемое внутреннее напряжение. Одна часть стекла была сжата, когда застывала, а другая растянута, как пружина. Вот теперь пружина сработала, и вытолкнула кусочек стекла наружу. Я где-то видел такие дырки, не помню только, где. Так что здесь ничего особенного.

– Пап, а может, это паук стрелял песчинкой? Я сам туда закинул песок, через форточку.

– Ты закинул? Зачем?

– Ну, я хотел сбить паутину. И посмотреть, что паук будет делать. Я еще маленький был. Давно.

– А как достал?

– Залез вот сюда, – Вовка постучал по подоконнику.

– Эх, пацанва… так кто, говоришь, стрелял?

– Паук. Из рогатки. Из маленькой такой рогаточки.

– Или вы с Толбузиным ухитрились… У вас рогатки есть?

– Не-а…

– Или кто-нибудь из пацанов стрельнул… пошли-ка обедать.

– Не, пап, туда не залезть – места мало… а у тебя есть пустой коробок?

– Туда лезть и не надо. Открыл раму, стрельнул да закрыл. И вся недолга. Коробок найдем… тебе зачем?

– Стекляшку положить.

– Ладно. Пошли.

Август принес цветение волжской воды.

А сентябрь закружил у подъезда вихрь сухих буро-зеленых листьев.

Неразлучная троица пошла в четвертый класс.

В день, когда выпал первый снег, Вовка и Сашка записались в астрономический кружок при Доме пионеров. Они шли домой, обсуждая это важное событие. И слова Наташки, которая записалась в школьный кружок кройки и шитья. («Нужна мне ваша астрономия…»)

Вовка поднялся на второй этаж, привычно взглянул в пыльное окно и… замер. В стекле появилась вторая дырочка. Она нагло торчала в углу, сверкая свежим сколом, и выглядела новенькой. Не то, что запыленная первая. Маленькая линзочка закатилась под горячую батарею, но упорный Вовка ее нашел. Он показал линзочку маме («смотри не порежься») и отцу («я же говорил – внутренние напряжения»), после чего положил ее в спичечный коробок. Теперь там лежали две линзочки.

Четверти пролетали незаметно. Руководитель астрономического кружка Андрей Дементьевич рассказывал страшно интересные вещи. Показывал карты звездного неба и выносил на улицу настоящий телескоп. В темные зимние вечера дети рассматривали Луну, Юпитер, алмазные Плеяды, и другие небесные чудеса. Все бы ничего, но уж больно холодно.

А дырочки в стекле появлялись еще и еще. Вовка даже загадывал: если появится дырочка, получит пятерку. Однажды сбылось… Он показал коробок со стекляшками Андрею Дементьевичу; тот пожал плечами и сказал: «данное явление имеет отношение к производству стекла, но не к астрономии».

К концу учебного года в стекле было ровно десять дырочек. Безобразие, – сказала толстая тетя Римма, Вовкина соседка с третьего этажа. Она что-то говорила маме про мальчишек с рогатками, явно намекая на Вовку. Мама сказала, что Вова примерный мальчик, и рогатки у него нет. Рогатка, конечно, была, но родители про нее не знали. Да дело не в этом. Вовка точно знал, что из рогатки такую дырочку сделать не получается, как ни старайся. Потому что еще в начале сентября они с Сашкой провели на пустыре эксперимент. Стрельба из рогаток по стеклам с разных расстояний и разными «пулями» давала неизменно одинаковый результат в виде длинных, острых и страшных на вид стеклянных ножей и кривых сабель. Если резинку натянуть со всей силы, стекло разбивалось, а если в полсилы, или же бить наискосок, то камешек, скользнув по стеклу, уходил куда-то в желтеющие кусты. И лишь однажды маленький стальной шарик, с трудом добытый из ржавого подшипника, пробил в стекле дырку размером с гривенник. Ее края были неровные, покрытые сеткой мелких трещин. Рукотворная дырка нисколько не походила на маленькие, гладкие и аккуратные дырочки в окне.

Весной в подъезд пришел, в сопровождении тети Риммы, стекольщик, отковырял замазку, вынул пробитое стекло. Он зашел в Вовкину квартиру, попросил старое покрывало, накрыл им кухонный стол, и вырезал скрипучим стеклорезом новый кусок стекла по размеру старого.

– Подождите.

Тетя Римма самолично вытерла мокрой тряпкой внутренности стекольного мира, убрав паутину, песок и дохлых насекомых. О судьбе паука Вовка так и не узнал. Окно стало чистым, ясным и пустым.

И опять пришли каникулы…

Моток ржавой проволоки был придавлен куском бетонной плиты. Вовка Курочкин выпрямился, отдышался, посмотрел на руки. Грязные ладони горели огнем. За полчаса невероятных усилий одно кольцо Вовке удалось вытащить, но этого было, кажется, мало. Проволока, несмотря на свою толщину (примерно как те большие гвозди, что лежат у папы в сарайке, в ящике), была довольно мягкая и для дела подходящая. А Толбуз нашел возле паровозного круга[3] проволоку тоньше, но такую тугую, что и вдвоем не разогнуть. Она была смята в бесформенный комок, с которым вряд ли что можно сделать. Толбуз под каким-то невнятным предлогом отказался идти на стройку, и Вовка подозревал, что его дружок просто-напросто струсил.

Время поджимало. Вовка, озираясь, обмотал проволочные кольца пыльной бумагой, оторванной от цементного мешка, ухватился покрепче, глубоко вздохнул, и дернул что есть силы. Его противник неожиданно сдался, и Вовка, потеряв равновесие, упал навзничь, на рассыпанный по земле щебень. Мальчик терпел боль, стиснув зубы. Шуметь было нельзя, потому что выскочит из вагончика сторож, пьяный мужик, начнет орать плохие слова и размахивать ручкой от сломаной лопаты. Жалко ему куска проволоки! Стройка большая, а этот моток все равно бросили.

Вовка медленно встал, повел плечами – больно! Зато проволока свободно лежала на земле. Отпилить кусок сейчас? Вовка не знал, сколько надо проволоки, чтобы сделать обруч диаметром один метр. Он нащупал в кармане маленький, почти лысый, трехгранный напильник. «Возьму всю, – подумал мальчик, – тут всем хватит. И Толбузу, и ребятам. Кого отпустят».

Он ухватил моток покрепче, и, почти бегом, выбрался за забор стройки, благо, три доски в нем были выломаны. Потом, в безопасности, Вовка взялся за проволочный «хвост», и дальше потащил проволоку волоком, ближним путем, домой, в сарайку.

Мама не ругалась, только вздохнула и сказала:

– Снимай рубашку. И штаны тоже. На тебе все прямо огнем горит.

На следующий день Толбуз с Вовкой пришли в сарайку и осмотрели богатство. Теперь можно не спешить. Потому что «максимум Персеид», как сказал Андрей Дементьевич, ожидается двенадцатого августа. А сегодня только третье. Вовка достал с полки отцовский складной метр:

– Давай делать?

– Давай!

Мальчики принялись за работу.

Проволоку зажали в тиски. Вовка снял с гвоздя отцовскую ножовку, попробовал пилить. Вроде бы получалось, но, когда осталось немного, такое, казалось бы, крепкое, полотно, со звоном лопнуло.

– Ох, и влетит тебе, Вовка от папы!

– Не-а, не влетит. Мы же не самострел делаем.

– Вовка, а что такое «максимум»?

– Не знаю.

– А как пилить будем?

– Эту так отломаем. А вторую обломком отпилим.

Диаметром ровно метр, покрашенное цинковыми белилами, кольцо вскоре победно сияло в полумраке сарая.

– Смотри, Кура, законно[4] получилось!

– Чур, мое будет!

– Ладно. А мне?

– Тебе завтра сделаем. Айда купаться!

– Вода уже холодная…

– На «песчанке» теплая. Идешь?

– Ладно, пошли.

Уговорить родителей на ночную вылазку было делом непростым, но Вовке удалось. Под клятвенные обещания помогать по дому и хорошо учиться в следующем году (хотя Вовка и так был твердым хорошистом), отец согласился сопровождать юного астронома ночью, на берег Волги, для «научного наблюдения» за метеорным потоком Персеиды.

А Сашке не повезло. Мать отпускать его боялась, даже в сопровождении Вовкиного отца, а Сашкин отец работал в ночную смену, и пойти не мог. Сашкин отец хотел сводить сына в другой раз, когда будет у него отсыпной-выходной, но потом небо заволокло тучами, пошли дожди, а когда они кончились, то и максимум потока кончился тоже. И мерзнуть из-за двух-трех метеоров смысла не было.

Вовка взял Сашкино кольцо, потому что оно было поровней.

Мальчик ходил иногда с отцом на ночную рыбалку, и вставал, бывало, затемно, по грибы, но на рыбалке смотрят на кивок, а не на небо. В далекий же грибной лес приезжают к рассвету, продремав всю дорогу в тряской и тесной машине.

Редкие огни другого берега Волги почти не мешали, а ночная Кинешма спала сзади, на высоком берегу. Отец привязал кольцо четырьмя шпагатами к двум чахлым деревцам, выросшим между береговых валунов. Вовка уселся на раскладной брезентовый стульчик. Отец забросил удочку со светящимся поплавком.

Сначала Вовка не знал, что искать. Но отец подсказал:

– Видел, звездочка упала? Вот их и считай, какие видишь через круг.

Метеоры бесшумно летели, казалось, из одной точки неба. Как будто там, в этой точке, открывается труба, из которой сыпались зажженные головки спичек. Отец засек время. Вовка деловито записал его в тетрадку, подсвечивая квадратным фонариком.

Зрелище завораживало, но шея уставала от необходимости смотреть вверх, через кольцо. Зад тоже болел от неудобного брезентового стульчика, однако Вовка терпел. Каждый метеор, пролетевший в границе круга, должен быть сосчитан. Вовка ставил палочки вслепую, не глядя в тетрадь. И становилось совсем не жарко. У Волги и в жару свежо, а ночью в августе – и подавно. Но час наблюдений надо выдержать, час, ни минуты меньше! Иначе они потеряют научную ценность, и Андрей Дементьевич не сможет, как обещал, отослать их в московский планетарий. А это как-никак главный астрономический кружок Советского Союза.

– Пап, сколько время?

– Без пяти час, – отец посмотрел на свою «Победу», – еще пять минут тебе.

«Как-нибудь выдержу». У Вовки замерзли руки, держащие тетрадь и карандаш, затекла шея и болел зад. А еще сильно хотелось писать, есть, и спать. И в этот момент он увидел…

Один метеор, не подчиняясь общему движению, пролетел навстречу потоку, снизу вверх, наискосок, возникнув ниже, чем остальные гасли, и погаснув там, где они зажигались.

– Папа, пап, ты видел, а? Видел?

– Вижу, вижу. Клюет.

Отец выдернул леску из воды:

– Ну-ка, посвети…

На конце тонкой лески висел маленький, в половину ладошки, ёрш, растопырив все свои колючки.

– Пап, а тот метеор ты видел? Ну, который летел им всем навстречу?

– Нет, сына, не видел. Я на поплавок смотрел. Как метеор может навстречу лететь? Это военные ракету запустили. Есть такие ракеты, осветительные. Ты хорошо рассмотрел?

– Не-а, он быстро погас.

– Может, показалось? Ты устал.

– Нет, пап, я точно видел.

В эту ночь Вовке приснился метеорный дождь. И один непокорный метеор, летящий навстречу потоку. Эта картина далекого детства отпечаталась в его мозгу на всю жизнь.

Жизнь не ждет и не останавливается. Незаметно летели годы. И приходило Взросление. Как-то незаметно Рыба перестала быть Рыбой, а стала сначала Наташкой, потом Наташей, а потом, в мыслях обоих друзей – Наташенькой. Она перестала играть в мальчишечьи игры, стала тихой и задумчивой. Это было началом ее Взросления.

Сашка стал чувствовать себя уязвленным, если Наташа разговаривала с Вовкой, то же испытывал Вовка от Наташиных знаков внимания к Сашке. Неразлучные прежде друзья стали ссориться. И это было неизбежным их Взрослением.

В конце девятого класса Сашка и Вовка ждали Наташу у подъезда. Сашка выпалил: выбирай, кто тебе нравится, я или он! Наташка посмотрела на них, точь-в-точь как смотрит мама, когда сын нашкодит. Она смотрела долго, переводя взгляд с одного на другого, и в ее глазах прыгали довольные чертики. Потом усмехнулась и сказала:

– Дураки вы оба.

И ушла, по-взрослому качая юбкой. Бывшие друзья молча разошлись.

Когда тебя подводит лучший друг, ты не просто лишаешься друга, ты лишаешься веры в дружбу и навсегда остаешься одиноким. Бывает и такое Взросление.

Никто в любви Наташе так и не признался, никто никого не предал, но эта готовность к предательству, готовность сменить дружбу на любовь убила их наивную детскую дружбу.

Вовка думал: если Сашка готов отобрать у него самое дорогое, значит, дружба есть обуза и помеха любви? А что для него дороже – любовь или дружба?

Сашка думал точно так же. И это было начало его Взросления.

В десятом Наташку стал провожать домой парень из параллельного класса, но после новогоднего вечера эти отношения прекратились.

Свои признания Вовка и Сашка приготовили к выпускному балу, но… что-то опять не получилось ни у того, ни у другого.

В августе Вовка уехал в Рязань поступать в институт. И поступил. Он, смущаясь, сказал Наташе:

– Напиши, если захочешь.

Она равнодушно кивнула.

Сашка устроился на завод, и осенью был призван в армию. Он прислал Наташе три письма, на которые она не ответила.