Читать книгу Цунами, или Смерть приходит на рассвете - Владимир Ильич Лим - Страница 6

Мальчик пел во сне.

Проснувшись, он попытался вспомнить песню, в первое мгновение после сна слова и мелодия еще звучали, возвращались, но уже в следующий миг исчезали навсегда.

Мальчик встал, в доме никого не было, Мальчик взял бутылку лимонада и вышел на крыльцо. Он знал, что Ромашка против газировки не устоит и даст пострелять из духового ружья.

Дверь ему открыла мама Ромашки – Дуся. Она толкнула дверь изнутри и тотчас же, даже не взглянув на Мальчика, вернулась на кухню. Пахло пирожками.

Мальчик, сглотнув слюну, сказал:

– А я лимонад принес!

Дуся ничего не ответила.

Она не ответила не потому, что была глуха или нема. Она увидела к т о идет. Ромашка ее спал, но не пустить Мальчика она не могла,

Как не могла в своей юности в селе Обнинском остановить входящего в калитку сумасшедшего Яшку.

Каждый раз мама посылала ее прогнать его, Дуся выскакивала на крыльцо с криком:

– Эй! – как будто он был безымянной коровой, Яшка протягивал свою тряпичную куклу, держа ее бережно на раскрытых ладонях:

– Посмотри, какой хороший!

И она осекалась, топталась вокруг него, не зная как выпроводить его со двора, оглядывалась на окно, из которого мама грозила ей полотенцем.

Выпросив денежку, Яшка уходил сам, мама ругала ее за медлительность, Дуся говорила:

– А сами бы и прогнали!

Мама, не желая слышать подобных дерзостей, гонялась за ней по двору с полотенцем, Дуся, притворно вереща, убегала…

Дуся знала, мама потому и посылала прогнать Яшку, что сама не могла этого сделать.

Она была сердита на этого маленького человечка, который был красив, на редкость красив, как и многие метисы.

Он был, помнила она, самым красивым ребенком на Косе, таким красивым и пухлым, что все ходили его посмотреть. И ей это казалось несправедливым.

Дуся родила раньше, в те годы в поселке детей не было, люди не хотели заводить их в чужой стороне, все думали, как вернуться в родные места. А ей очень хотелось ребенка, и она родила, и все приходили смотреть на ее Ромашку, все улыбались ему, умилялись его просветленной улыбке, она испугалась сглаза и попросила маму передать святой водички.

Потом, когда люди перестали ходить смотреть на Ромашку, она даже обрадовалась, даже советовала Гуле, этой подстилке, беречь сына от сглаза…

Мальчика стали выделять больше, чем Ромашку, и она однажды чуть не заплакала, увидев, как молоденькие сезонницы сидели на корточках вокруг Мальчика и рассматривали его, приговаривая:

– А глазки, как смородины…

А Ромашка стоял у них за спиной и стукал кулачком одну из них и звал ее:

– Тетятетятетя…

Нет, Дуся не радовалась, когда это случилось, когда Мальчик опрокинул на себя кислоту, забыла она к этому времени об обидах за сына, даже как-то сама привела Мальчика в дом, накормила, велела Ромашке защищать его, если станут дразнить…

Но Мальчик повадился ходить каждый день – да за стол с Ромашкой.

Говорила Ромашке: не води его, гони, а тоже врет, говорит, что гонит.

Дуся достает противень, смахивает пирожки в чашку и краем глаза видит, как Мальчик, сглотнув слюну, проходит в комнату.

Идет, как к себе домой.

Ромашка спит на белой подушке, погрузившись в пуховый матрац, как в сугроб.

Из-под одеяла торчало дуло воздушного ружья, гладкое и голубое. Мальчик дотронулся до него пальцами, скользнул до магазина с желтыми шариками и слегка потянул на себя. Ромашка тотчас же вырвал ружье и сел на постели.

Мальчик протянул ему бутылку с газировкой.

Пока Ромашки пил крупными глотками, запрокинув голову, Мальчик расстрелял все шесть шариков.

– В нос отдает! – сказал Ромашка, смешно морща нос.

Они стреляли в бутылку на звание чемпиона комнаты, потом класса, школы, Косы, района, области, страны, мира – Мальчик попадал чаще, и Ромашка, пытаясь отыграться, повышал статус соревнований.

Дошли до первенства Галактики. Ромашка долго и тщательно целился.

– Давай-давай! – закричал от нетерпения Мальчик.

– Ромашка, не шумите, – тотчас отозвалась из кухни Дуся.

Почему она всегда ругается, когда я закричу, а когда Ромашка кричит – ему ничего?

Мальчику расхотелось стрелять.

Он стал собирать шарики, ползая за ними на коленях, один шарик откатился на кухню, и Мальчик остановился в нерешительности у входа.

– Рома, – сказала Дуся, – соберите шарики и идите на улицу!

Мальчик встал и подобрал шарик, прибившийся к печи.

– Идите, идите! – сказала Дуся.

Мальчик вышел на крыльцо, Дуся задержала Ромашку торопливым и сердитым шепотом.

Мальчик спустился к реке и сел на песок, привалившись к теплому боку перевернутой лодки. Пахло смолой и паклей. Мальчику захотелось пожевать смолы, но он сдержался – брат заругается.

Подошел Ромашка, у него было сытое лицо, и от него вкусно пахло пирожками.

Мальчику стало грустно, и он решил пойти домой.

– Давай записки девчонкам писать! – остановил его Ромашка.

– Давай, – согласился Мальчик.

– Только я буду Таньке писать, – сказал Ромашка.

– Ну и пиши.

– Ха-ха, – сказал Ромашка. – Шутка! А у тебя лимонад еще есть?

– Есть! Мне папка ящик купил! – зачем-то соврал Мальчик.

– Ври! Твой папка все пропил, мой папка сказал…

– Дурак твой папка!

– Чево? – надвинулся Ромашка, он был крупнее и сильнее. – Повтори!

– Дурак! – Мальчик встал и ткнулся грудью в Ромашку.

Ромашка толкнул его ладонью в лицо. Мальчик вновь придвинулся, Ромашка толкнул, но Мальчик схватил его за руку и попытался тоже толкнуть, но не дотянулся, лицо его, почти безгубое, безносое, с сузившимися острыми глазами испугало Ромашку.

– Уйди! Отстань! Не лезь! – кричал Ромашка, беспорядочно размахивая руками и попадая Мальчику в лицо, грудь.

Мальчик все-таки дотянулся и ударил – раз, другой…

Ромашка закричал, чувствуя, как пошла кровь из его слабого носа:

– Больно!

Мальчик отшатнулся.

Ромашка шел на него, плача и наклонившись вперед, чтобы не испачкать рубашку, кровь крупными каплями скатывалась по губе на песок.

Мальчик испугался и заплакал:

– Мне тоже больно, – повторял он.

Кровь не переставала течь, Ромашка с ужасом размазывал ее по лицу, он испугался, что кровь вытечет из него и он умрет.

– Мама, мамочка, – уже ныл он.

– Не бойся, Ромашка, ложись, – Мальчик обхватил его и повалил поперек лодки.

Ромашка машинально сопротивлялся, но Мальчик прижимал и прижимал его к просмоленным теплым доскам.

Кровь течь перестала.

– Больно? – спросил Мальчик, отпуская Ромашку.

– Еще как больно!

– Хочешь, ударь меня, – предложил вдруг Мальчик и чуть было не расплакался. Как будто бы его кто-то пожалел.

– А ты драться не будешь? – спросил Ромашка.

– Не буду, бей!

Ромашка приподнялся и ударил.

Мальчик не ощутил боли, почувствовал только, как кулак Ромашки ткнулся в щеку. И тут Мальчик заплакал по-настоящему.

Он отвернулся и закричал:

– Больно, больно! – ему и в самом деле было больно, но больно где-то внутри – как будто его обманули и с этим ничего нельзя было сделать и никак не исправить…

Ромашка отскочил от него, опасаясь сдачи, и побежал домой.

Через некоторое время из дома раздался плач и шлепки, затем на крыльце появилась Дуся, крича в дом:

– Где он? Где? Отвечай, паршивец! Возле речки?

Дуся бежала вдоль реки, продолжая бормотать:

– Сейчас, сейчас…

Она увидела Мальчика, прижавшегося к борту лодки, судорожно ткнула пальцами в щеку, нащупывая ухо, и рванула на себя.

– Мама! – дико закричал Мальчик от боли.

И этот крик, полный недоумения и боли, пробился сквозь гнев, ударил в сердце, ведь это был крик ребенка, это был зов ребенка. Она увидела в руках не маленького своего врага, а ребенка. Она была матерью, она была любящей матерью.

Он звал ту, которой не было среди живых, но которая была в каждой женщине.

Дитя звало мать.

Пальцы, продолжавшие выкручивать его ухо, разжались. Мальчик вывернулся и больно укусил ее за палец.

– Ах ты, уродец, – вырвалось у Дуси.

И тут Мальчик, уже отбежавший, остановился, обратил к ней свое лицо и закричал, наступая на нее с безумной отвагой оскорбленного:

– Дура, дура, дура…

Она отступила, она ушла бы прочь, но не могла сделать этого, не могла признать поражения, торжества этого маленького разъяренного человечка.

Дуся без гнева, но с сознанием рождающего в ней страха – не за себя, не за Ромашку, а за то маленькое существо, не существо еще, а зародыш, который она уже несколько дней чувствовала в себе – схватила Мальчика за руку и сказала громко, желая испугать его:

– Пойдем к отцу!

– Пойдем! – в тон ей, будто передразнивая, кричал Мальчик.

Теперь он тянул ее, а она шла за ним. Осознав это, она остановилась и сказала:

– Проси прощения, отпущу.

Мальчик даже не обернулся, продолжал тянуть ее. Она вновь оглянулась, боясь, что кто-нибудь увидит их, она была уже готова вырвать руку и уйти, но увидела на площади, со стороны моря, Союзника.

– Где Кореец? – закричала она ему.

Дуся отпустила Мальчика и подошла к Союзнику, с непонятным ужасом смотревшего на них.

– Он умер, – сказал Союзник шепотом.

– Умер? – повторила она.

Они оба посмотрели на Мальчика.

– Дура, дура… – сказал Мальчик.

Союзник пошел к морю.

Мальчик сейчас не способен осознать смерть отца. Понимание придет позже, когда сердце станет большим и вместе с ним вырастет и рана. Это случится, когда он станет искать родственников на Земле. Смерть матери настигла Союзника посреди счастливой жизни, как эхо. В детстве смерть не ощущается как безысходность, чаще воспринимается как свобода от умершего, но смерть прорастает потом в одиночество и приносит плоды – любовь к людям, понимание их как продолжение жизни, ибо в каждом – рождение умерших и рождение живущих, конец других жизней и начало тех, кто приходит жить и никогда не умирать…

Союзник услышал шаги и обернулся. Это был братец. Должно быть, он чувствовал себя виноватым, раз шел не рядом, как обычно.

– Подойди, – сказал старший брат.

Братец подошел, но как-то испуганно, ожидая упреков.

Союзник почувствовал себя слабым, уставшим. Он не ощущал уже превосходства над Мальчиком. Он стал равным ему.

Как быть дальше? Ребенок не может думать об этом и не может страдать от этого – все это вместе с устройством его будущего должны взять на себя взрослые. У ребенка есть дела поважнее жизни и смерти, ребенок должен думать о себе, без этого он не станет взрослым – тем, кто думает о других.

– Братец, – сказал старший брат, – иди домой и жди меня.

Братец кивнул.

Союзник побрел дальше. Мальчик пошел за ним.

– Братец, ты чего?

– Я немаленький, – сказал мальчик.

– Ты немаленький, – согласился брат. – И я прошу не ходить за мной.

– А я и не хожу…

Брат промолчал, и Мальчик понял это как разрешение, подбежал и взял за руку.

– Я хочу посмотреть, – сказал он.

Союзник остановился.

– Тебе нельзя. Это страшно. Это будет сниться по ночам, – Союзник легонько подтолкнул братца в сторону поселка и пошел дальше. У поворота, у самого начала лукоморья он остановился.

Братец, в раздуваемых ветром сатиновых шароварах, маленький на пустынном песчаном берегу, смотрел ему вслед, щурясь от теплого, бьющего вдоль моря ветра.

Увидев, что брат остановился, Мальчик крикнул:

– А вот будет волна и все утонут…

Союзник кивнул, братец предсказывает цунами уже третий год – как обидится на кого-нибудь, так и обещает.

Мальчик повернулся и пошел в поселок.

От его покорности и обиды Союзнику стало необыкновенно грустно, он даже прикрыл глаза, векам было жарко от слез, Союзник видел две фигуры, большую и маленькую, уходящие вдаль. Это было мгновение, когда Союзник чуть не окликнул братца и не позвал с собой, но переборол это, как головокружение.