Читать книгу Терское казачество. Вспомним, братцы, про былое - Владимир Коломиец - Страница 3

Вернувшийся из Владикавказа атаман тотчас позвал к себе сыновей:

– Гриша! – сказал он старшему, – поедешь служить в Конвой Его Императорского Величества. Списки наказной атаман утвердил. Сам офицер Конвоя о тебе сказал: «Хлопец красивый, здоровый и нравственности хорошей». Так что готовься.

Братья молчали. Старший от неожиданной вести не мог произнести слова, а младший с гордостью смотрел на него и не смел нарушить молчания.

– А ты, Егор, поступаешь в распоряжение наказного, – продолжил отец. – К осени формируют отряд в Крымскую армию, предупредили – быть наготове. – И снова молчание.

– Теперь лошадь надо покупать новую? – спросил Григорий, выходя из оцепенения.

– А как же, купим какую требуется, – ответил отец.

Казаки знали, что для службы в Конвое необходим годный к строевой службе конь, определенной масти и роста, седло и весь конский убор кавказского, существующего в Конвое, образца. Кроме того, при зачислении в Конвой казак должен иметь в полной исправности черкеску, бешмет, шаровары, башлык, бурку и черную папаху, три пары белья, сапоги, чувяки с ноговицами и бурочные чулки, а также исправную шашку с портупеей и кинжал с поясом.

– Когда собираться? – спросил Григорий.

– Как обычно, в мае, – ответил отец и повел разговор уже как начальник, знающий каждую минуту, под кем он стоит и кто под ним.

– Вот, – вынул он лист с приказом, – завтра объявлю в станице, кому собираться.

За сыновей атаман был спокоен. Службу они познали сполна. Григорий проходил службу на Камбилеевке и близ Грозного, бывал и в стычках. Да и Егор не новичок в службе, хотя и младший: «Гоняли здорово, чего говорить, – думал атаман, – мало кто оставался небитым, но школу оба прошли отменную. Правда, Григорий теперь женатый», – сочувственно промелькнула мысль, но он ее отбросил.

– Сейчас чего не служить? – обращается он к обоим и начинает вспоминать о своей службе в войне с Персией и в Русско-турецкую войну.

– Три года в походах и боях. В двадцать три года получил орден Св. Георгия и увенчал свои подвиги офицерским званием.

– Никогда не забуду, – он облизнул сухие губы и подергал ус, – после Конвоя, когда уже начальствовал, в станице молились за меня, чтобы вернулся живым из стычек с горцами. Ох, и лихое было время!

Григорий и Егор слушали отца с оживленным интересом. Кое-что они слышали и раньше, но от услышанного как-то немножко похолодели и даже оглянулись вокруг.

Персия, Карс, война с турками – как это героически далеко, а тот, кто тогда мерз, стрелял, получал награды, сидит рядом и рассказывает:

– Вот из этого дома я, в свое время, уезжал в Конвой, – обняв за плечи сыновей, продолжал атаман. – Казаки-конвойцы – это телохранители. Изо дня в день они при царе и его августейшем семействе. Это высочайшие выходы по случаю Нового года, крещенского водосвятия, пасхальной заутрени, дней рождений, бракосочетаний, это встречи и проводы иностранных гостей и прочее. То надо проводить кого-то из близких до границы, то великокняжеский выезд в театр.

Глаза отца искрились. Вспоминал ли он взятие Карса, выезды казачьего Конвоя или великосветские парады под Петербургом, в нем ощущался казак, на первом месте у которого в торжестве дисциплина и верность присяге.

– Казаки-конвойцы – это не блестящие кавалергарды на гнедых конях, не золотистые кирасиры и уланы. Терцы в черкесках из фабричного сукна, без гусарских ментиков на дорогом меху, в папахах вместо черных доломанов напоминают царю, более чем кто-либо из окружающих, народ, от которого он отгорожен дворцами и охраной. И казаки всегда у него за спиной.

– Скажу тебе, Гриша, царь был милостив к казакам. Помню, однажды он говорил: «Помните, казаки, за Богом – молитва, а за царем – служба, и служба эта не пропадет. Если с кем что случится и нужна моя помощь – обращайтесь!» Конечно, я не помню, чтобы кто-то к нему обращался, но, видно Богу угодно, чтобы кто-то из моих сыновей пошел по моим стопам, – ласково сказал отец. – Ты не знаешь, сынок, как будет успокоена моя старость тем, что ты отслужишь в Конвое.

Вера отца в царское обещание была столь великодушна, что сыновья даже залюбовались им, и каждый про себя подумал: «Дай Бог, чтобы такие старики были долговечны на земле».

– Батя, а не тяжело тебе быть атаманом? – спросил Григорий, чтобы перевести разговор.

– Сам побудешь, испытаешь, тогда и узнаешь, – не задумываясь, ответил отец.

А сыновья, глядя на его седеющую голову, продолжали размышлять: «Кому понять тоску старого казака, когда он готовит к проводам сыновей. Вот заскорбела душа и выплеснулось. Недаром же сказано в писаниях: "и всходит утро, и гаснет заря;…взверзи на Господа печаль свою"».

– Не думайте, что все это легко, – сказал атаман и снова обнял сыновей.

В хату вошли жена атамана и невестка.

– Будем готовить казаков в путь-дорогу, – сообщил он им новость. А пока те приходили в себя, продолжил:

– На следующей неделе, в четверг[3], поедем в Прохладную, покупать Григорию коня!

В Прохладную атаман с сыновьями выехал ранним утром. На севере косо висела Большая Медведица, а вокруг еще лежала черная густая мгла. Миновав Куян, так казаки называли северную сторону станицы, они выехали на страшноватый ночным видением Терек. Река дугой подпирала пришибские кручи, показывая свои неистовые силы и скрывая где-то на глубине казачьи тайны. «Да, сколько тайн знает река?» – подумал атаман и стал вспоминать, как они с Настей после захвата абреками бежали из Малой Кабарды, переправившись через Терек. «Кто сейчас знает, как они попали в станицу? – подумал он, и сам же себе ответил, – только Терек».

Было прохладно. Лошади негромко шлепали копытами по увлажненной пыли. Попыхивая самокруткой, атаман продолжал вспоминать: «Сколько пришлось выезжать в такую рань». Вспомнились почему-то долгие ночи у костра и неприхотливый ночлег: вместо подушки седло, пропахшее лошадиным потом, вместо одеяла – бурка.

Ехали шагом. Когда подъехали к Малке, засерел бледный дрожащий рассвет. Переезжали реку вброд. Внизу под ногами лошадей поблескивала прозрачная вода. Григорий и Егор даже стали различать белые камни на дне.

Когда выбрались на берег, их взору предстала станица и бескрайняя, впереди, степь. На огромной поляне, вытоптанной лошадьми, раскинулась своего рода ярмарка. Товар – только кони. Сюда съехались торговцы из Большой и Малой Кабарды, из Моздока. Были здесь грузинские и армянские скупщики, казаки, солдаты и цыгане. Повсюду разносился говор, смех, забористые шутки.

– Берите! Чистых кровей лошадь. Настоящая кабардинка, – предлагал владелец, когда атаман с сыновьями стали разглядывать одну из них.

– Хороша лошадка, – подтвердил атаман, обращаясь к Григорию.

– Не краденая, клянусь! У самого начальника округа такой нет, – продолжал хвалить владелец.

– Поедем дальше, посмотрим еще, – трогаясь, сказал атаман.

Как только они двинулись дальше, их окликнули:

– Федор, салам алейкум! – поприветствовал его стоящий неподалеку горец. – Не иначе, приехал выбирать коня?

– Алейкум салам, Джамбот! – ответил на приветствие атаман и спешился. Они обнялись, как старые кунаки, обменялись новостями.

– Вот, готовлю сына на службу, – показал он на Григория, – конь нужен.

– А это младший? – показал горец на Егора. – Да.

– Хороши джигиты, – удовлетворенно высказался кунак, пожав обоим руки и похлопав по плечу.

– Хороший конь нужен?

– В столицу служить еду, какой попало не пойдет, – ответил Григорий.

– Ту видишь? – показывая на одну из лошадей, сказал кунак.

– Которую, что в середке? – переспросил Григорий, – вороная?

– Да, да! Хороший конь, бери!

Кунак говорил правду. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы по достоинству оценить лошадь. Но они еще раз внимательно осмотрели ее, спросили о цене и, подтвердившись мыслью, что она действительно стоит этих денег, решили – брать.

Собралась толпа.

– Добрый конь, – похвалил усатый казак.

Вороной между тем перебирал ногами, словно танцуя, подразнивал покупателей.

– Да ты попробуй ее в седле, – посоветовали в толпе, и Григорий подошел к коню. Вороной был оседлан, но только Григорий протянул к нему руку, он, играючи, взбрыкнул задними ногами и обдал того комьями липкой глины, полетевшей от копыт. Вокруг захохотали.

– Это тебе не на кляче дрова возить, – сказал кто-то, и опять смех.

У Григория даже шея покраснела от стыда и обиды. Но отец подбодрил:

– Не робей, оботрется.

Пока вокруг судачили, Григорий вновь подошел к коню, смело потрепал его по шее и вскочил в седло. Конь не сдвинулся с места. Тогда Григорий достал из-за голенища плетку и хлестнул ею по крупу. Вороной взвился на дыбы, тряхнул головой и, пробиваясь через людское кольцо, победно заржал и поскакал прочь.

Толпа загудела, заволновалась. Десяток всадников понеслись по равнине, растянувшись цепочкой, пытаясь догнать коня. Однако никому не удалось настичь вороного. Вытянувшись в струну, он мчался ровным наметом.

Черная грива его, как крылья, играла под ветром. По одному, по двое, на взмыленных лошадях верховые возвращались обратно.

– Вот это конь! – слышалось в толпе.

– Скакун золотой, святая правда, – подтверждали разгоряченные всадники.

А жеребец, почувствовав силу в руке, державшей повод, показал все, на что был способен. Они несколько раз обскакали станицу, пролетели по обрыву над Малкой, которая делала здесь крутой поворот, а вороной все скакал, не зная устали. И с каждым часом он становился все покорнее. Когда Григорий решил, что пора возвращаться к базару, и направил туда коня, он почувствовал, что лошадь ему повинуется. Солнце теперь светило казаку в спину, согревая его тело и сердце, наполненное ликованием и смутным ожиданием перемен, которые непременно должны произойти в его судьбе.

Они остановились. С боков коня падала пена, он стоял статный, разгоряченный в облаке пара, струившегося на солнце от мокрой шерсти. Но в темных глазах коня уже не было ярости и протеста.

Григорий слез с седла, взял в руки лошадиную морду и поцеловал в лоб, где красовалось лучистое белое пятно.

Назад они возвращались уже в полдень. Солнце припекало. Вокруг парило. Переправившись обратно через Малку, атаман, посмотрев в сторону Эльбруса, заметил:

– Кажется, гроза приближается.

– Где, где? – в один голос спросили братья.

– Да вот она идет, находит, – указал он на показавшуюся тучу. Туча появлялась с гор тихо, беззвучно, как далекая, темная тень. От нее стало веять прохладой.

– Не с градом ли? Что-то холодит, – встревоженно спросил Егор у отца.

– С градом ли, с бурей ли, будет нехорошо.

Туча стала быстро сгущаться, расти, клубиться. На ней начали возникать какие-то седые башни, черные трубы с дымными кольцами. Вдруг она забормотала глухо и грозно.

– Надо поторопиться, а то застанет, – предупредил атаман. И они пустили лошадей в намет.

Туча глухо, предостерегающе заворчала, напомнив о себе. Солнце еще не зашло, но туча стала его заслонять, и вокруг быстро стало темнеть. Сверкнула молния. Предшествуя грозе, налетел ветер. Он пригибал к земле траву, цветы, расшевелил деревья. Терек, к которому они вскоре подъехали, вспенился, отражая отблески молний. Раздался треск грома. Один, другой… Сильные порывы завихрили все вокруг, да так, что стало трудно двигаться. Но это продолжалось до тех пор, пока не полил дождь. Ветер сразу стих, как будто ему намочили крылья. Дождь хлынул прямой, ливневый. Казаки сразу же промокли, но хода не сбавили. Небольшая речушка Деменюк вместо ручья теперь бушевала рыжим пенным потоком. Он нес траву, кустарник, вырванный с корнем, солому, какие-то доски. Егор сходу попытался перескочить бурлящую речушку, но отец придержал его.

– Стой, сынок, не торопись – берега сейчас коварны. Смотри, с каким шипением они погружаются в пенную воду.

И действительно, обваливающиеся берега словно предостерегали их. Они отъехали в сторону и, найдя более мелкое место, проскочили речку.

– Ну, вот мы и дома! – в сердцах произнес атаман, когда они, выстроясь в цепочку, въезжали в станицу.

А дождь лил, не переставая. Сверкали молнии, сгущая тьму…