Читать книгу Пролежни судьбы. Книга вторая - Владимир Кукин - Страница 3
17 мая
ОглавлениеСтяжатели и лихоимцы – алчный клан,
в бездушии дошедшие до омерзенья,
корыстолюбие чье кредо и обман,
прикормят жадность адова мученья.
Неподалеку двое молодых людей, без снаряжения туристов, разговором разминались. Я пошел навстречу собеседникам.
Да, разбить шалаш, уединившись
с кем-то, на планете перенаселенной
так же трудно, как и не родившись
плодом в чреве девственницы быть законно…
– Привет, ребята! Чем могу помочь?
– У нас машинка на грунтовке села, выехать не можем, надо дернуть.
– Хорошо, мы вам поможем. Где застрявший агрегат?
– На противоположном берегу…
Придется Таню в «поцелуйчик» одевать,
прервали баловство на полуслове,
спугнув Орфея вдохновенья благодать,
свечу державшего наизготове…
– В состязаниях по перетягиванию каната нас приглашают поучаствовать.
Приз: спокойствие с любовью в шалаше,
с продлением беседы в неглиже,
звезды ослепляя счастьем на душе…
На нашей стороне: мобильность и маневренность да нимфа сказочная за рулем. Противник маскируется, зарывшись по уши в песке. Мастерством водительским готова ты блеснуть? Только лик улыбчивый накинь поверх амурного костюмчика невинности одежды, а то соперник, пораженный соблазнительною тягой, одиночеством нас не порадует.
Да восторжествует выхлопом водительская солидарность. Аминь.
– А про солидарность можно поподробнее?
– Без задних мыслей дерним мальчиков за вымя
лошадками, что держим мы в запасе,
а то глаза их одолел психоз уныния,
лягнем впрок и отпустим восвояси…
– Словами ты лягать мастак, выпяливаясь, словно фрак.
– Похвалы не сбрасывая со щита,
согласен взять бразды правленья на себя,
и с чуткостью твоей, Орфея и Христа –
постельный пыл сберечь, лошадкою руля…
– Попробуй не словесные бразды.
Авось и не испортишь борозды.
– Возраста ярмо пока не гнет,
изнашивая трением мужскую ось
тяжестью приятнейших хлопот,
рассчитанную Божеством не на авось…
– Ось звучит солиднее, чем…
только в зажигание ее не суй.
Склоняя и засовывая, где попало,
не бережете вы родное запихало.
– В вашей власти лонная доступность,
задирающая фаллоса успех,
целомудренность, любовь, распутность –
женственности счастья разудалый грех…
Я сел за руль разъезженного Таней «бусика».
Зажигание, движением привычным скорость задняя, сцепление – заглох! В передачу не попал, коробка основательно разбита глухотой… Зажигание, на скорость первую рычаг, сцепление, толчок, опять заглох.
От такой издевки, что сопутствовала взглядом конвульсивные попытки двигатель запрячь, мой имидж как водителя был похоронен навсегда.
– Мужицкая самоуверенность, что между ног,
бессильем осрамится ласки пожалев глоток.
– Да, получилось не с руки.
Но там, где ласкою зияет взгляда омут –
от вздора плавятся мозги,
и вековою твердью пирамиды стонут.
– Уступи-ка место. Ты мне нравишься как терпеливый пассажир, а мастерство мне демонстрируй на словах и выездкой в постели.
– Словесность запрягать не легче,
приструнивая непокорность мыслей,
фантазий голосок изменчив,
беззубостью не промышляет пищей.
Угодливое лону мастерство,
фундаментом оказывая стойкий интерес,
превознося восторга баловство,
само нуждается в опеке лона позарез…
Пока кропал я строки про себя, мы обогнули озеро и натолкнулись на преграду: «Subaru» тюнинг свой афишный распустив, зарылся аж по самый выхлоп и, беспомощно упершись брюхом, загнанным сердечком полыхал.
Да! Лошадку пацаны запарили. Есть возможность перед Таней реабилитироваться мастерством водилы.
– Машинка полноприводная?.. Через рельсы перескакивать и гнать по шпалам, ставя на дыбы машину никогда не приходилось? Нет? На раз, два, три… Ключи?
Ну, вспомни все, чему тебя учила беспощадная армейская машина, издеваясь над твоей гражданскою манерою вождения, вбивавшуюся почитателем живым шедевром гоголевских «Мертвых душ».
«…задним ходом, глядя только в зеркала…
«Машину разобьешь – убью», угрозы назидания, матерый инструктаж фельдфебеля «Ноздрева», играющего рядом пистолетом.
Неуставные отношения с команды начинались: «Делай так, как я сказал», а далее приказ, угрюмо запинавшимся на рытвинах и кочках матом, от которого наставник по вождению мой первый заболел бы причитанием маниловщины…
На железку заскочить по насыпи на скорости – легко, а вот убраться восвояси, выскочив из рельсового плена, да не кувыркнуться… Помнишь, как от поезда по шпалам удирал, инструктора на смелость проверяя. Сдрейфил он и из машины сиганул…
Пистолет потом мы долго по кустам искали. Не нашли, вернее, я нашел, вернув его «Ноздреву» лишь на базе, без обоймы: грохнул бы курсанта, за слезу пролитую по поводу пропажи личного оружия и ссадин заработанных от страха…»
«Ласточка» – давай! Нам надо показать гражданским боевой напор и силу офицера К.А. На три: задняя, ручник и резко скорость, и направо руль…
Браво кобылица – взвилась из оков,
силушкой мечты расправив крылья…
Под напором поэтических мозгов
на Парнасе стонет камарилья…
– Ну, ты спец!
– Дождался удивления Татьяны, в кои веки заслужил скупой похвальный лист.
– Как это удалось тебе?
– Представил: неминуемо настигнет поезд, хорошо не встречный… А то бы не присутствовал сегодня.
– Такого полыхания в глазах еще ты не показывал.
– А где, пред хамоватой простотой афганца, ослепив бездарность мужика? Красиво?
– Страшновато… Но впечатляюще заманчиво. Я тебя совсем не знаю. Когда ты удирал от поезда?
– Да не от поезда, а от призвания навязанного властью.
– Убежал?
– Когда побегал без кольчужки с «калашом».
– И далеко бежал?
– В обитель душ умалишенных.
– Псих, поехали! Ты жутко возбудил меня. Но не пущу тебя за руль – угробишь!
– Твои попытки были ближе к этому…
– Да ты что? Всего лишь шалость, чтоб не расслаблялся…
Покорность стелется, желаньем волю
загнать в прокрустовой угодливости нишу,
главенствующей обменявшись ролью,
в фантазиях буяня так, что сносит крышу.
Дерзает вольность прелестью захвата
наивной чистотой телесного парада,
порабощая красотой легато,
поддразнивая нетерпением стаккато.
Насилье слабости над тягой силы,
живой катарсис отблагодарит раскаяньем,
восторга всаживая чувства вилы,
мелодии любовной бедственным заклятьем…
Отыграла на «свирели» – спит Татьяна.
Увидев, как я распорядился автосилой при свидетелях, Татьяна выказала восхищение испугом. Кольнуло ревностною тягой завладеть умельцем, отсюда возбуждение, переходящее в экстаз захлеба гордости: «Чем я владею!». Оценила? Сегодня отдавалась по-другому:
Театральный шарм ласкающего обхождения,
импровизация по нотам опытности вкуса,
темпераментная затаенность дозволения,
любовью забавлялась, как божественная Муза…
Мечтал заснуть под светом звезд, но глядя в окна, он не убаюкивает. Холодной бесконечностью пространства глубины напоминает о ничтожной бренности пылинки жизни.
Насытил Таню, сам оставшись в не у дел? Механическая искра впечатлений пересилила сегодня прелестей букет телесный. Адреналина не хватило, и Татьяна ощутила это сразу, переменив манеру поведения.
«Porsche», ревущий тягой страстности,
впряженный двигателем в нервы,
место уступил вальяжности
дорогостоящего «Bentley»…
Но все же взорвалась в причуде танца птицы, крылышки ее желаний не подрежешь: не может двигатель мощнейший не рвануть на финишной прямой, напругу упоения не оросив слезою. Ее угробит чувств переполняющий экстаз, как…
Наслажденье жмущееся жадной лаской
благодарственно за сладостную участь:
отдаться эротическою пляской
под фантазий адонисовских певучесть.
Наслаждение секундного успеха,
властью подчиниться зову Афродиты
покровительственно-гордостного смеха:
ты бесправный паж ее угодной свиты…
Гробить по-рогожински любовь – делая ее бессмертной? Зачем же оставаться самому на белом свете, но вдали от той, что наградила безысходным чувством? нет логики поступка. Так же, как представить труп на отпевание сопернику сочувственным присутствием, тебя убить не получилось, так давай же вместе поскорбим над той, что не досталась никому.
Красоту сопровождает ореол несчастий,
ревностно следящих за успехом самомнения,
горечь слез подмешивая к безраздельной власти,
надсмехаясь над прикрас бессильем к счастью рвения…
Спокойствия утробной жизни, представляемого Таней, ей самой не нужно, и от этого смятение с желанием остепениться, обретя стабильность гордую под балдахином.
Н. Ф., сбежав из-под венца, определилась честно: нет будущего у нее, и это остро ощущая изоляцией, она не лезет на рожон судьбою обещаний. Нравы окружающие губят, растлевая тех, кто их умней и утонченней хрупкостью душу организации духовной. Биться с нравственным недоразвитием, как Ипполит? Фарсом наказать, выдавливая слюни и злорадство, как Н.Ф.? По-идиотски соглашаться, пацифистски блея невпопад?.. Надсмехаясь издеваться, как Рогожин? Или втемную, в своей возвышенности одиночеством себя сморить?
Творчеством укрыть стремлений раж,
проблесками мысли нежить пустоту,
с прошлой скорбью разыграть реванш,
музе вдохновения надев фату?..
А Таня? Исчерпала ли она возможности подстегивать упрямством творческие бредни, в зрячесть возвратившись из постели?
Взвешенность спокойной неприступности:
Паллада – изваяние божественной элиты,
с искоркой в глазах – кинжал распутности,
с обворожительности вертким задом Афродиты…
Угробит?..
Подведя черту насыщенностью жизнью,
женщин губит старческий порог,
исчерпав до основания отчизну
красоты – душевности чертог.
В тишине, в безмолвии тревог гнетущих,
разум гаснет в сумраке ночи;
нет зацепок страсти зова о грядущем,
окруженье схоронив мужчин…
Не дам себя заботливостью милой
в водоворот втянуть посредственных затей,
почтив услугу творческой могилой,
гниением забвенья поэтических костей…
Таня беззаботно бы не придавалась сну, зная, что решается ее судьба. Впрочем, ночь бессонницы твоей глупее установок жизни ей определенных. Рогожина, пожалуйста, ты из себя не строй, своею жизнью распорядиться не умея, тем более замахиваться на судьбу Татьяны. Ты Мышкин, для которого все женщины своеобразием подобны изощреньям почерка, показанного целью – излиться мыслью на бумагу.
Каллиграфией стихов в ночной тиши,
насыщай крамолой мыслей пустоту?
Уникальности душевной барыши –
все под гробовую унесешь плиту.
Жизнь твоя, как дом Татьяны: не дождется капремонта. Отдельный уголок благоустроенности с балдахином, под которым хорошо бы пребывать с любовью, а остальное уж по мере сил и без особого желания, авось устроится само. Главное благоустроить в жизни личностный комфорт хотений внутреннего мира, а здесь на первый план выходит скромность и умеренность в мечтах.
Залежи божественности дарований —
упрямому хотенью неподвластны;
окрыляясь на умеренность желаний,
грез недобор не сделает несчастным…
Планчик? В рамочке повесь и жури себя за невыполнение его.
Морщинки гордости расправь тщеславием,
заполучившим невозвратный дар любви –
реальность нереальности дыханием,
подкармливает в сердце боли неликвид.
Как ночь длинна спокойствием без радости
касания немой угодливости губ,
без ощущения кивка нарядности,
открытой преданности благодатных мук.
Взгляд благородства, ласки и терпения,
кров воспевает сновидений островка,
строкой осмысленной прося прощения,
что ночь для вдохновенья слишком коротка…
– Молишься?
– Да, на последнюю звезду, что с лучиком рассветным только что угасла.
– Искупнемся? А потом я повезу тебя на станцию.
– Без секса я отсюда не уеду. Я ждал его всю ночь.
– А мне приснилось, что ты на «Subaru» укатил, хотела броситься вдогонку, а машина по уши в песке завязла.
– Придется мне опровержением опротестовывать ночных переживаний суету.
– Я остаюсь с тобою (навсегда?) на сегодня,
пугать происхожденьем общим, квакая на лягушат,
а одного стремлением к полету ублажать —
прикольно, чтобы грациозности лебяжьей госпожа –
привольно впечатлений обновляла благодать…
– Я готова благодарному приколу,
припасенному рыбешкой разносолу…
Как прозой описать момент слияния?
Фаллическая твердость – ратная мятежность духа,
паломничеством в мир иносказания,
наверстывает сладость ту, что бередит разлука,
встречаясь с вечной слабостью фантазий,
приблизиться наедине к взаимности любовной;
альтернативы нет в многообразии,
в бессовестности чувств призывнейшей беде тлетворной,
порабощающей корыстной памятью
истока жизни, для разумности круговорота —
открытою для игр душевной страстностью,
судьбу творящих скрытно значимостью эпизода.
Плоть в плоти – цель, вершина мироздания
духовности, мечтающей о самоутверждении –
заслуга искрометного желания –
начальный вздох в безрадостном красотном покорении…
Духовность? Твоя духовность отделилась от физической натуры, владеющей Татьяной и подвластной ей. Двойственность, которую никак преодолеть не удается, стишков выуживая скупость из заскорузлой памятийности.
Отдушина, наркотик творческим началом,
необходимость жизни в подзарядке пищевой
ума, в самоуглублении одичалом
запросом вольностей – размежеванья со средой…
А Таня?
Ленивой нежности ласкающая томность,
покорность жертвует в обмен на забытье
в мечте, вплетающей фантазий виртуозность,
молясь несбыточности рая в наготе.
Затейность грез, смотрящая восторгом веры,
в роскошество пирующих в миру затей,
где мягкой поступью снов царственной гетеры
владычествует, опекая ад страстей…
Люблю изгибов мягких напряжение,
по сторонам раскинутое дерзко,
желаньем беззащитным на сближение
притягивая нежности гротеском.
Роскошность уз пленительные формы
ждут росписи подробнейшей острастки,
бесстыдству губ ухоженно потворны,
предать восторгом прелести огласке…
Покровительствует взгляд божественного ока
безволию, отдавшемуся вольности страстей,
шквалом чувств энергии питая жар потока,
любовью почивая кладовые мощностей…
Пойдет ли солнце на закат, сном предвещая расставание?
Лишь Зевсу солнце уступило два рассвета, в его неутомимой жажде насладиться женщиной. О, боги! Потешаясь удалью над смертными бессильны были в чувствах к ним. Я променял бы длительную «ночь» супружества последнего на день в объятиях Татьяны.
День любующийся страстью ненасытной,
силой пробужденной плоти, окрыленной лаской,
с правом красоты повелевать причинно,
наслаждения разбрызгивая солнца краской…
Мы в любви с коротким перерывом на обед и с освежающим купанием, со странным взглядом с берега на одинокий мой заплыв на середину озера. Задумчивость, склонившая чуть набок голову, оцепенением боязни в ожидании сюрприза… Взгляд на обреченного.
Что представляла Таня, глядя без очков, отслеживая тренированную безрассудность в противоречивости альянса – интеллигентской робостной изнеженности и мужицкой хамоватой силы?
Цветущих прелестей фигурка обнаженная на берегу,
исходный лепесточек – вечно юная Венера – Боттичелли,
несметной красоте любви гимн, животворнейшему образцу,
природной прихотью взрастившему земного рая наслаждение…
Расслабить взгляд, заботою следящий за бесстрашной «Рыбою» в своей стихии? Подплыв поближе к берегу, я лег на спину и, глядя в небо, начал дрейфовать, оставив над поверхностью воды буек…
Приспособа прелестей мужских,
корень гордостного оплодотворения,
вожделенец взглядов озорных,
силовой анализатор искушения…
Исподтишка стрельнул на берег глазом…
О! невидаль – сияет в лучезарности краса!
Кого бы ни толкнул такой костюмчик на грехи.
Сравнимы с красотою этой рая чудеса,
цветеньем жизни, да еще напялившем очки…
Я к берегу рванул, успеть бы снять их…
Не успел.
Объятий теплых трепыханье негой,
властительницей скрытой чаяний телесных дум,
чувств увлеченья страстною беседой,
любви корыстью, опекающей инстинктов ум.
Озерной заводи природная постель,
ласкающая зыбью водная перина –
угодничает на сговорчивости тел
волны указкой, где привольности вершина.
Мечта осуществленная разливом чувств…
Что мешает думать трескотней назойливой? Куда я еду? Электричка и букет цветов конечно, к Тане. Разговор мобильный наглою открытостью себя провозглашает хамством, вешаясь на слух. Детский говорочек, с издевательской наивностью вещает о своих невзгодах связанных с машиной, сервисных хапуг мешая с грязью, по-мужски: «Ты представляешь, я на электричке! А этот мастер-забулдыга мой «Лексус», бл…»
Интонацией знакомый говорок, надо бы отсесть подальше и не ввязываться слуховым присутствием в чужую… Наташа? Похоже, но у этого слабинка шарма обаятельной доступности, играющая достоянием телесным, но наряд которого ей безразличен, атрибут дарованный судьбой успеха… Ольга?
«…В душе к любви заложено стремленье,
Все, что нравиться ее влечет,
едва ее поманит наслажденье…»
Данте… Пятнадцать плюс… ей глубоко за тридцать.
Расцвет удобренный могучим опытом,
достатка гордостных побед и слезных поражений,
когда желанья изнуряют шепотом,
а жизнь шокирует уж недоступным искушением…
Не цепляться за вражду воспоминаний, сгинуть с глаз и голоса не слышать… Не удержался, сел поодаль и вцепился старческою грустью в молодость свою.
Глаз растревоженная бездна, кожи белизна,
волос растрепанность ухоженностью лоска,
соблазн фигурки изваял на диву сатана,
характер вурдалака – сущая загвоздка.
Наивность томная – угодливости сахарок…
Откушать? Нет, бессилием заплатишь жертвы
за сладость, девичий коснуться лаской волосок,
в меха укутай золотишка комплименты…
Да, это – Ольга, изумлением на растерзание представила себя, ответив адекватным поведением вульгарной электричке.
Часы, ее часы на мне. Татьяну удивить хотел, очередною циферблатной побрякушкой… И навлек?..
Взгляд не оторвать, всем завораживает бестия:
кривляньем красоты открытой до вульгарности –
похоти маяк, обзорности кричащей: «Здесь, Я!..»
но беспощадным мстительным умом державности.
В искушении – перина совершенной ласки,
играющая роль покорностной влюбленности…
Цель – реализована. Конец притворной пляске —
стервозная миледи недоступной вздорности.
Тонкая душа, ранимая непониманием,
ребенок с искрой поэтического творчества,
миру жаждущий открыться дарованием,
избавившись от внутреннего одиночества.
Красота, познавшая слабинку удовольствий,
и сласти чудо, поклоненьем вседоступности,
наградило потребительство капканом злости
и вывеской аукционною распутности…
Выписал характеристику с рекомендательной – отдай ей в руки и беги к Татьяне не оглядываясь, а то ведь сгложешь сам себя хандрою ностальгируя, с желанием успеха прошлому сегодняшним распутным опытом нескромный преподать урок. А жизнь-то не остановилась, глянь на призрак вожделения и слов сердечностью отвесь поклон: ее душа не изменилась… она тебе сродни. Помнишь, что ей написал?
Хочу все родинки на знойном теле
губами сосчитать любовно,
укрыв покоем сласти на постели,
любуясь нежностью нескромно…
Да! Возбудился… сколько лет тебе?
Зуд щемящий незаконченной молитвы,
обращенной к стихотворческой нужде:
продолжения игры в словесной битве,
чувств бездомных в безнадежной слободе.
Всколыхни воспоминаний вездесущность
продолжением молитвы слов тепла,
горестно склони чувств пылкую радушность,
взгляд сердечности, чтоб проняла хвала.
Ты прекрасна зеркало не лжет, —
в испытаньях потешаясь над твоей судьбой,
окруженной почитаньем льгот,
формируя дерзкой вольности характер сволочной.
Я любил тебя, как любят недотрогу,
и бежал, разлукой усмирив судьбу,
глупостью, зовущей к красоте чертогу,
предрекая будущим любви беду.
Рад носить в себе твою частицу счастья,
прикоснувшуюся светом божества,
вдохновением любовного заклятья
негасимого, как разума игра.
Ты прекрасна необузданностью нрава,
полыхающим желанием в крови,
жизнь тебе дана, как красоты забава,
Богом умоляю – век ее храни!
Приехали. Букет, записка… Пошел на выход.
Минуя посвящения объект, я положил цветы и строк признание с ним рядом, взгляда удостоившись…
Из прошлого стрельнуло озорное око
веселым удивлением соблазна:
взгляд провокации невинного порока,
предупреждающего: связь опасна…
Вышел из вагона, на вокзале приобрел букет прелестный роз, шикарнее, чем те, что преподнес далекой памяти в вагоне, и к настоящему навстречу пошагал: машина и Татьяна рядом.
Очки, задиристость пытливая улыбки… А где блондинистый раскрас? Брюнетка ощетинилась упрямством показным, смотрящим мимо мне за спину.
Приветствие, букет и поцелуй… Поехали?
– Чем ты ее обидел, признавайся?
– Кого?
– Боишься оглянуться?
Мельком, через плечо, взглянул назад: «Олимпия» Моне, преобразилась в «Кающуюся Магдалину» Тициана, с букетом алых роз и отпевальною молитвою «поэта».
Момент остолбенеть причиной,
кричащей вслед надсадностью тревоги:
«Постой, иначе мне кончина,
разлукой рано подводить итоги».
Миг торжества… раскаянье узрев?
Гордиться нечем. Сам я жертва.
И запоздалой слезности распев,
сжал горло горечью десерта…
Эмоций – том, описывать не буду. А о причине, вызвавшей их, расскажу попозже, но не прочтением Татьяне вслух: комментарий может затянуться… Для нее та женщина:
Печали прошлого сюжета образ незнакомки,
мелькнувшей у любви в фаворе? —
не тень, он здесь соперничает в исповедной съемке,
чувств шармом в оголенном споре.
Действие, застрявшее внутри,
побуждений скрытности лихие барыши,
плоть фантазии, ума трамплин…
Это вольнодумство проявления души…
Интуиция задела Таню шибко. Взгляд волчицы, обращенной на угрозу, предрешенную судьбою – самообладания пружина сжата до предела. Стойка для кровавой драки… Хочешь получить соперницу на растерзание? Получишь, но в себе самой.
Эмоции свое уж отыграли в прошлом,
и разум проецирует лишь внешность недовольства,
лик, антураж на поприще роскошном
да суть неравенства черт конкурентного господства…
– Платье красотой рябит…
– Платье?
Зацепил? – похоже, да!
Образ скромной Золушки задумчивостью канул в бездну.
Озлобилась втихую на себя,
что похвастаться не может шиком броскости зазноба…
Осанки горделивая ладья
призадумалась о приосанистости гардероба…
Обструкция задумчивостью держит паузу, непроницаемым упрямством розовости губ… Поступь отношений до предела рациональна: все внимание на полосу дороги. Машина лихо подминает под себя километраж, полчаса и мы на озере.
Взгляд всю охватывает показуху виденного пейзажа. В который раз мы здесь, в спокойном преломляясь удовольствии, рассматриваем жизнь влучах природы?
– Смотришь на меня… и будто бы не узнаешь.
– Ты потеряла утонченность робости блондинки,
и я скорблю по беззащитности белесой,
застенчиво страшась брюнетной новизны картинки,
сюрприз скрывающей под черноты завесой…
Надеюсь, золотистость Нямочки не пострадала,
и встретит прежней цветовой приятностью нахала?
– Да, на голове окрас соврал надежде.
Но предательница рыжая, как прежде.
Никогда не придавал значения длине, окраске и пушистости волос, оценивая облик целиком, всматривался в зеркало характерности взгляда. Детали возникали уж потом. Вначале ощутить опору интереса в мимике живой жестикуляции задора глаз, смотрящих на затейливую жертву чувственных инсинуаций.
Портрет души, описанный характером,
открытый для просмотра панорамы лицевой, —
труд сил ума, поддержанный создателем,
судьбы – по жизни неизменный пропуск наградной.
Духовности эмоций представление,
экспромт душевных мыслей, искренности чувств костюм
страстей, не обреченных на забвение,
немыслимо благоухающий очей парфюм…
Измена! Причина внутреннего недовольства подтолкнула Таню поменять наружный антураж. Что она сказать хотела этим? Знак мне! Интуитивный приворот, внимательней вгляделся, чтобы в недовольства облик, ставший до бесчеловечности родным, привычным в обиходе страстных побуждений? Нарушить въевшийся стереотип и подыграть фантазии заменой масти? Провокация на новизну воспоминаний, принудительный отход от мягкости блондинистой безвольности поступков и предупреждением: характер волевой, как жесткость цвета? И надо же, совпало с очной ставкой с прошлым и со слезным экскурсом печальных побуждений. Кто-то, там… устроив представление развлекся, издевательской поддевкой потирая руки…
Мое и не мое, я стиль утратил в сексуальности: привычный механизм слияния с доступной плотью без стремления вознаградить ее за это. Духовность, отстранившись, наблюдает за потугами инстинктов облачиться в чувство. Заинтересованность скупого распродаться подороже. Прагматичность собственника? Нет, другое что-то… Опустошение? Я там, в вагоне, и любуюсь Ольгой, зажимая волю, чтобы не рвануться к ней? Но строчками стихов да роз букетом объявился все равно и номер телефона провокацией оставил.
Сколько лет от ночи памятной… и ведь ни разу не свела судьба.
Фатально прошлое преследует ознобом
горячих слез, от расставания упрямства
себе изменой, памятью идя за гробом
событий юности, разбередив пространство.
И вновь замучить ожидание издевкой,
потенциал достоинств, обновляя к встречи
с сердечным придыханьем чувственной речовкой
почесывая давность ревности увечья.
Зажмуриться от боли права предрассудка
указывать недопустимость слез повтора –
нетленной скорби беспринципная уступка,
на кладбище любуясь торжеством простора…
По характеру Татьяна жесткосердечная брюнетка, слезы льющая от переизбытка властного упрямства, и от декоративности прелестной попы, жертвенно подставленной восторгу. Возбуждает? Возбуждает и отталкивает мукой подчинения, идущей вслед губительно зазывностью телесной… Покачивается сдобно, стоя на коленях, поглядывая за осоловелостью партнера. Что, не узнаешь?
– Любуясь, все приковывает взгляд,
желаньем покорить брюнетку,
с боязнью: не осилить чувств разврат,
живую покоряя клетку…
– Испугался: бабий зад обанкротит душу,
завораживая взгляд прелестью наружу?
– Ополоумит горделивый вид
фасадной искренности мощью,
острастки силы ласковый кредит
зовет спесь уложить к подножью…
– Ласки, чтобы не были пустопорожни,
поприятней мне, конечно, будет в ножны.
– Завоевывая сказочную прелесть теремка
пылкой страстью, я готов рубить с плеча,
яростно пусть направляет верная любви рука,
не жалея Богом данного меча…
– Пылко ублажая баловницу,
острием меча не угоди в «темницу».
– В темном царстве непролазной слади,
скинув все приличия одежд,
радость улыбнется чувств армаде
достояньем сбывшихся надежд…
– Хочу, чтоб ты подкрался сзади,
добавив встряски к чувственной тираде…
Дерзостный изгиб прогнувшейся спины,
доступность мягкая осанки бедер,
вольности бесстыдства лонной глубины —
призыв приникнуть страстью к вечной моде.
Роскошь ощущений, исповедный вздох,
запеть восторгом вдохновенья песню,
бесконечным истязанием стихов,
любовной музыки тревожа бездну?
Сладости душевной правды удальство,
о, ненасытное мечтой мгновение,
рай взаимности телесной, сватовство
ликующего удовлетворения…
Удовлетворенья? Чувствую, Татьяна стонет подконтрольно, без расслабления мыслительного аппарата, напряжена неясным ожиданием, и ласки все проходят мимо поверхностная дрожь безропотного неповиновения. Что-то новое проснулось в вольностном ее характере. Причина ясная – то платьишко, на станции мелькнувшее, ее тревожит. Унижение бессилием с соперницей упрямством поквитаться, вычеркнув ее из перечня тревог. Задело «толстокожесть» так же, как тебя, беспомощность управиться с разбитою коробкой скоростей на «бусике»… «Subaru» выручила от бессилия растоптанный престиж.
А что предпримет Таня? Наказать бравадой неповиновения, лишив себя доступности к приятному – садизм над собственною слабостью. Нет, Таня не позволит сексуальное желанье обезглавить.
Жизни кредо – предрассветная искра,
знаменья сущего круговорота,
опытности обновления пара…
– Постой, я поработаю сама…
Покачиванье резвое с оглядкой
на инструмент неравнодушной ласки,
с подбадриванием взгляда дерзкой хваткой,
движеньем к чувствам добавляя краски.
Истома напряжения разврата,
картиной видовой острастки трона, —
телесной власти ощущенье злата,
в мучительности неги – чувств корона…
Секс с волчицей, огрызнуться неповиновением зубов враждебности готовой, – возбуждает до предела дрожью напряжения боязни, отлучения от страсти, за которую готова насмерть биться, чтобы никому уж не досталось…
Ольга? Бред – Татьяна поменяла секса имидж.
Беспредельна власть желания повелевать
судьбою слабости, что оголяет нервы;
жертвой ляжет шарм, ухоженности благодать,
путь расчищая аду устремлений стервы.
Темень заговора, агрессивных слез война
непогрешимости за значимость успеха;
черствой упряжи скупой морщинок седина,
пока жива бесплодности мечты помеха…
– Я тебя не чувствую, ты где?
Притупленность чувств мешает, будто взгляд со стороны.
– Брюнеток недоступная стыдливость впиталась вместе с краской.
– Стыдливость? Я что развратна?
– Своим умением расположить доступность,
обезоружив понимания иронией,
как скрытых чувств полна небрежная распутность
подогревая спесь в адамовом сословии…
– То, как ты это умеешь делать – любая стерва позавидует.
– Я ласков пониманием необходимости:
жизнь красоты достойна зеркала похвал
порыва ревности в глазах фертильности,
чтоб бабочки под ложечкой играли бал…
– Доступность возбуждает зеркало похвал!
Хочу, чтоб ферт распутность бабочек ласкал.
– Твоя распутность скрыта за витриною очков
и ластится невинностью улыбки, —
зацепка самолюбию форсистых дурачков
без шанса приоткрыть завесу скидки…
– Ты не упустишь и намека шанс,
без спроса вскочишь в чувства дилижанс…
Войди в меня…
– Я из тебя не выходил.
– Возьми другую дырочку… ту, что повыше, только осторожненько, не торопись… Я знаю: ты ее желаешь.
Психологический барьер желанья ощущений –
перепонка тонкая моральной грани,
пол заменяющая ритуалом укрощения,
сговором во имя низменных стараний.
Абсурд греха, взаимодействуя с телесной тенью,
объективностью участия в процессе –
угроза: падкостью к красотному перерождению,
поклоненьем новоявленной невесте…
Таня в пламени огня, обостренная чувствительность панической угрозы, нервным шоком ощущений. Вой со стонами от сладострастной муки волеизъявления, на поругание желанию отдавшегося.
Катарсис обреченный памятью былого вкуса,
отметил пробужденьем торжество,
по нотам страсти искушения желаний блюза, —
вдовства взыскательного бесовство.
Жизни кредо —
…круговорота,
опытности обновления пара,
чем жертвует подарочно природа.
Чужая, жаркая брюнетка, дерзкая обрядом новизны, угодливой в доступности показа собственных страстей, идущих на пролом к нагрузке напряжения порока. Женщина – загадка, вся представленная, но спонтанностью желаний затаенных безграничная. Один из способов покорным поклонением держать возле себя мужчину, открываясь потихоньку перед ним возможностями удовлетворения физической основы главного инстинкта.
Любовь, своею властностью, лишила даже толики брезгливости, но в наслаждении забвение ушло. Психологическое удовлетворение, доступностью предмета обожания, садистское, в стремлении доставить радость каждой клеточке дарованного тела, с полным осознанием зависимости от него, теперь привязкою к интимной вседозволенности стало глубже. Год почти постель объединяла нас, и ведь ни разу, ни намеком, Танечка не изъявила затаенного стремления на обуздание гостеприимности соседки «нямочки»…
Опять любуюсь одиночеством на звезды, перебирая памятью дозволенности ритуал и унижаю возбуждение. Темнота неведения о причинах, побуждающих к анальному контакту, практикой наглядности переживаний Тани, доказывает, что физиология интимных ощущений у нее похожа, но и многим отличается. Причина покопаться практикой в теории, безграмотность подхода из сознанья удалив.
О, сколько нам открытий чудных
готовит с женщиной досуг,
раздольностью страстей безумных,
коварством ласковых услуг.
И вздрогнет просвещенный дух
в фантазиях купаясь блудных,
растаптывая волю в пух
от плена сладостей распутных.
И опыт, сын ошибок трудных,
бессилен, слыша сердца стук,
бескомпромиссностью абсурдных
любовных беспросветных мук.
И гений, парадоксов друг,
не находя идей разумных –
дуэлью усмирит недуг…
– Уйдет в мир сказок беспробудных…
– Огласи мне весь стишок… не только заключительную строчку.
– Пушкин! Всю ночь я декламировал, но ты спала.
– С каких-то пор ты с Пушкиным сдружился?
– В воспоминаниях, желанием любви
мгновений чудных образ воскрешением мечты,
являющих страданий мимолетный вид
с божественным звучаньем вдохновенья красоты.
– Это тоже Пушкин? «Я помню чудное…»
– Вариации на грусть его.
Спокойствием сверлящий взгляд Татьяны, лик чужой и с темнотой угрюмости брюнетки. Скользнул по волосам ладонью, знакомое почувствовать на ощупь, шею оголил, где должен виться шелковый пушок… Опрятно все подчищено…
Таня спинкой повернулась… Легко, по шее, язычком, топорщу колкую побритость… Бегут мурашки к знойному пристанищу, забеспокоилось все тело и фасад угодный подставляет под напруженную кряжистость Любимца. Ножку приподняв, обхватывает требованием приближенного раскрыться подношением.
Телесной преданности доверительный капкан –
вершина чувственного притязания;
отдаться в логово, бед пожиная ураган
и сытое инстинктов ликование.
Угроза слабиной самолюбивости ума
с логическим упрямством построений —
зажат, фантазией ему объявлена война
напором конъюнктуры искушений.
Нет утомительной механики движений,
любовь так может только наслаждаться,
расхваливая неудобство положений
ласк Камасутры страстного богатства.
Танец вольности переплетеньем душ,
проникающим боготворением,
лаской цепкой увиваясь, словно плющ,
наслаждение вершит мгновением.
Таинством возврата к жизни роднику
памяти прозрения отсчета,
появления чувствительности на веку
заревом разумного восхода.
Счастье творчеством провозгласить себя,
вдохновением примерившись к потоку
наполнений грез искусства бытия,
приближаясь к назначения истоку…
Ну, и какой итог вояжа сдвоенной любовной эпопеи?
Признание в любви в вагоне? Объяснение слезливое на станции? Озорство любви с сюрпризом и безликое прощание, со сменой микрочувств в заставке на лице: жалость, гордость, оправдательная дерзость неуступок, боль разлуки и холодная невнятность со словами: «Не приезжай»?
Молчаливого согласия покорность –
скорбная судьбе уступка,
правом чувств оберегая вольность —
награждать стезей поступка.
Гордость не приемлет слезности вопросов,
мягкотелых оправданий,
привлеченьем вескости любовных взносов
с пылкостью угроз страданий…
Робость тишины безмолвного протеста
седины переживаний,
пауза… отыскания защиты места
в дарственности испытаний…
Итог? Его могильный холмик прикрывает. А до этого лишь промежуточные колебания судьбы. Танечка в своем репертуаре. Твоих душевных провокаций игры – безобидный лепет робкого подростка, сравнивая Танины терзания самой себя. Удовлетворив физическую ипостась, психологическую обработку подключила, преданность и терпеливость проверяя. Ну и гардеробчик подновить, достойно конкурируя с ушедшим безвозвратно.
А от Ольги весточку-то ждешь?
«…Чуть отрок, Ольгою плененный,
Сердечных мук еще не знав,
Он был свидетель умиленный
Ее младенческих забав…»
Не отрок ею был плененный,
что, горестей любви не знав,
раскрылся чувством умиленный
для парной сладости забав…
«…Итак, она звалась Татьяной…
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей…»
Ее соперница Татьяна,
не хуже красотой своей
и не используя румяна
достойна зависти очей…
Знак судьбы – он дважды не звучит,
оповещеньем ударяя в сердца камертон,
подхватив созвучия лучи,
приказом воли: это чувством твой вагон…
Так же, как когда-то…
«Пляж вечерний, солнце на закате, знойность дня осталась позади, прохлада бодрецой окутывает тело. В компании играю в волейбол и слышу сзади восхищенный ропот: «Ах, какая прелесть!..» Оборачиваюсь на призывность: «седина», моей сегодняшней кондиции, любуется на диву, возрастом во внучки, в самый раз ему. Прелесть, за моей спиною, пялится улыбкою на восхищенье мужиков… Отвлекся, прозевал прием мяча, который от плеча ударом срикошетил.
Душою падки на прекрасное,
под пыл навязанного восхищения
и волей пафоса заразного,
оплачиваем дань порабощения…
Игра продолжилась, но без отзывчивости завлекалочки.
Которых сотни, пляжно увлеченных оголиться,
сорвав букет достойных комплиментов,
в преследованьях поудобней нереститься,
в объятьях престарелых дивидендов…
Эпизод непримечательный если бы…
Искупавшись в пенистой солоноватости морской, я лежал на мягком покрывале пляжа, под закатными лучами щедрости отрадной солнца. Книжка – спутник мой, печатным углубленным смыслом, заполняла дружеских пробелов одиночество. Не помню, что читал…
Тень помню, заслонившую страничный интерес…
Осветить себя, как Архимед? Я поднял голову…
Тесемка белого купальника на бедрах,
фигурной дерзкой лучезарности поток,
улыбки легкой обаятельнейший шорох
и солнца ослепление меж стройных ног…
– Извините, вам из-за меня мячом досталось.
– За содействие благодарю. Наказан за раззявность легкомыслия, на комплимент нарвавшись, адресованный не мне.
– А вы опять один?
– Где же я еще мог засветиться одиночеством?
– «Вечная травля печалью разлуки –
дань вековая влюбленных сердец;
напоминанием «Музыки звуки» —
чувств благородных счастливый венец».
Я не умею так, импровизируя словами, сочинять.
– Это не натасканности прихоть!
Умением не воспоешь души порыв,
памятью приходится похныкать,
разглядывая чувственный речитатив…
– В аэропорту ты обманул меня…
– В том, что внешностью достойна ты любви, мной пережитой в давности дремучей, я не ошибся, доказательство передо мной. А то, что с именем тебя я разыграл… букет достойно компенсировал.
– Меня зовут не Оля.
– Тогда мы квиты.
Но в летописной хронике событий ты навечно Ольга.
– Я согласна, если вы возьмете шефство надо мной, а то ко мне мужчины пристают бесстыдно, приглашая в ресторан.
– Когда претензии, тогда на «ты», а как подшефная к опекуну – на «вы»? Признаюсь: для внеклассной работенки в подростковой группе я плохой наставник, да и воспитатель-опекун, по-видимому, тоже.
– Год назад закончила я школу.
– Восьмилетку?
– Сред…
– Не верю, но согласен передать тебя под крылышко родителей, покатав на карусели в «Луна-парке».
– С вами я согласна и покушать в ресторане.
– Бабочку с собой не прихватил.
– Я знаю, где пускают и без фрака.
– Предложения мужчин бывают убедительны?
– С условием, что в 10 вечера я дома.
Впервые я почувствовал себя отцом, в руках которого характерность распущенная взбалмошной девчонки, прям Наташа, но куда опасней.
Ее желания задернуты игривостью корриды,
колючей проволокой напрягая шею
охотников за шаловливой тенью вольности Эриды,
подарков топчущей мужскую галерею…
Карусель без ресторана, ужин в маленьком кафе, без танцевально-алкогольного потворства пьяным от разгульности желаний жадности восточным кошелькам, готовым кровью отбивать глазастость малолетки.
Пассажи томности прогибов,
направленный на взгляд соблазн походки,
открытой искренности сласть призывов
и с хитрецой доступности увертки…
Стараясь соблюдать бесстрастный опекунский нейтралитет, без ханжества жеманной заинтересованности, я любовался откровением заигрывания, поставленного на поток, стремлением завоевать мою симпатию.
Наивность, сдержанность, холопство,
улыбчивых гримас слащавый вызов,
и хватки дерзостной упорство
впивавшейся когтями в блажь капризов…
И тут же:
Самостоятельности важность,
обернутая в ловкую причуду,
диктовкою уступок… Рьяность —
благословляла к мысленному блуду…
Все сделала она, чтоб в десять не попасть домой, цепочкою уловок хитростных цепляясь за возможное продление мужского опекунства над ребяческою показушностью.
Доверительных касаний кротость,
нежности тягучей волокно,
оплетает скрытно самовольность
мыслей, ткет взаимных чувств панно.
Вскользь, глоточек нежности интимной,
взгляд обхаживает красотой —
прелести невинности картинной,
у фантазии крадя покой.
Щебетания бездумный лепет —
обаянья скрытые силки,
балагуря разум слепят,
жертву искушая на грехи…
Вокзал, пустая электричка и город, пышущий огнями приглашений праздного, субботнего безделья…
– Вы, конечно же, проводите меня. Я боюсь в своем районе вечером ходить одна.
– Где ты живешь?
– В районе порта.
– У трущоб припортовых дурная слава. Твой отец случайно…
– Да, он ходит в море, я его встречала в аэропорту.
– Роскошь аромата, значит, пригодилась.
– Папа был растроган. А записку со стишком я до сих пор храню. Могу тебе ее вернуть. Помнишь, что тогда ты мне наговорил?
– Букетик лестных замечаний,
пригревших юности рассвет,
расширил кругозор мечтаний,
удачей осветил портрет…
– Я слово каждое запомнила тех комплиментов. Хочешь, повторю?
– Помню и могу сказать тебе сегодня слов не меньше, то, что вижу, награждая, но боюсь: обременительная слов беспечность даст тебе возможность возомнить, что ты достигла совершенства это плохо: жизнь цинична и полна проблем и разочарований. Одно из них ты видела, цветы вручая в аэропорту.
– Та женщина была до умопомрачения красива, а то, с какою жадностью она смотрела на цветы, – тревогой выдало ее… Она вас любит.
– Ты чутьем опасный зритель,
которому любовью не солжешь.
Твой сердечный искуситель –
изменой в верность не засадит нож…
Как-то странно мы идем кругами, будто конспирируясь, засады избегаем? Не знал, что здесь так много проходных дворов.
– Хочешь приключений на ночь глядя, нарвавшись на кулак враждующих кроваво группировок? Сюда милиция ночами не заглядывает, боится, что не досчитается своих…
Ну вот, нарвались все-таки. Молчи, я с ними поболтаю.
– Эй, пацан! Дай закурить…
– Чубатый, ты не куришь, а конфеток, извини, не прихватила, так что хуй соси у Веньки в подворотне.
– Касатка это ты? А что за член с тобой толчется?
– Не тронь – мое.
– Да ладно, проходи…
– Приятная компашка!
А вот еще одна бригада,
в клин выстроилась для парада!
Сердобольненько попросит тоже закурить,
или без разбору по мордасам сразу бить?
Прошу, молчи, иначе дальше мне придется санитаркой на себе тебя волочь.
– Мужик, пятнадцати копеек не найдется, а то презервативы не на что купить, чтоб выебать твою девицу.
– Веничка, ты хочешь, чтобы морячки отца пришли сюда и трахнули тебя в анналы?.. Тогда дрочи-ка лучше на Губастого, а этого не тронь, со мной он. Это друг Хромого.
– Пиранья! Ты Сохатого не видела?..
– В ментовке он, вас всех там дожидается…
– Богат животный мир на клички, в чащобно-городской среде организованной рабочей молодежи – строителей коммунистического завтра. А мне еще отсюда выбираться, и чувствую, без помощи твоей, которая боялась в одиночестве идти домой – не обойтись. А под кликухой «друг Хромого» все заставы злобные без травм не миновать: язык развязный у меня, а их, наверно, столько:
Как кличек у красотки острозубой
властительницы буйных подворотен;
дикорастущею причудой
свободы забавляя грех Господень…
– Для тебя я Ольга.
– Это имя не идет тебе.
– Я знаю, как и то, что я ношу.
– Зачем же назвалась?
– А захотелось быть поближе к счастью искренних переживаний. Мне еще никто стихов не посвящал.
– Терзания любовные не вложишь в строки,
вдохновением давая чувств переживаниям отпор;
мертвы и безутешны исповеди вздохи,
вслед молящие пощадой, – поздно, как дурному сну укор…
А мальчики тебе цветов не дарят?
– Лысеющие – да. А от ровесников – издевки да пинки с желанием, как собачонку, трахнуть в подворотне.
– Помнишь, в аэропорту ты подала записку, но вручить букет и не подумала.
– Она бы не взяла, уж больно злобно, с ревностью, глядели мужики. Ты первый, кто со мной заговорил серьезно, не сюсюкаясь.
– Откровенность обретает плоть доверия,
чувств непонимания отвергнув скупость,
ложью не срываясь в пропасть унижения,
неприязнь момента пожинает глупость…
– Я чувствовала: ты за мною наблюдаешь.
– Букет – симпатия, не больше. Но я чуть-чуть переиграл перед тобою глубиной переизбыточного чувства и не подумал, что ты сможешь стать арбитром, дух соперничества прилагая…
– Мы пришли. Зайдешь? Отдам тебе стихи. Букет, уж извини, не сохранила.
Что меня толкнуло отозваться на гостеприимную уловку?
Серьезность приглашения с задумчивою грустью,
одинокая мольба в глазах,
мелькнувшая игривой, беззастенчивой корыстью
гордости, невинностный замах
на красоту возвышенных любовных отношений
вдохновенной радости родства,
богатством сферы интеллектуальных подношений
романтического волшебства?
– Проходи, папа в рейсе, мамочка на даче или у друзей.
– Она?
– В загуле, так что мы одни. Располагайся.
Как обычно назидание оставила: «Негодная девчонка! Ждала тебя до десяти. И где ты шляешься? Нас приглашали вместе. Завтра чтоб была на даче». Обойдется.
Шикарная квартира – ухоженности образец обставлена была с фантазией богатства вкуса и дороговизной интерьера: салон уюта и комфортной роскоши дворцовой, продуманной до мелочей.
– Нравится? Мама – профессионал-дизайнер, папа – кошелек.
– А ты наследная принцесса,
женихов разящая копьем словца,
ароматом сладкого дюшеса
и головоломкой власти мудреца…
– Бедствие для беспросветного глупца.
– Самомненьем поражаюсь образца.
– Униженье душ для гордеца.
– Опекающего красоту лица,
обольстительности юной деревца?
– Взглядом искушенного дельца?
– Восхищаясь помыслам творца,
вольным взглядом слога страстного певца.
– И калейдоскопу нет конца.
– Есть в любви спокойствия венца…
Библиотека! Великолепное собранье книг. Похоже, девочка начитана не по годам… Разительное изменение произошло во внешнем поведении хозяйки: рассудительность, спокойствия самоуверенность, слегка циничная, с опорой на достаток материальный и интеллектуальный. Я не ошибся в ней:
Напускного легкомыслия резон –
вульгарный шарм под обаяние двора –
дерзости подобранный фасон,
тренаж упорства властности – красы игра…
Конфликтная язвительность девчонки уличной желаньем приключений зацепилась за холодную разумность сдержанных поступков. Для чего?
Розовостью снов расцветший девственный букет,
довериться мечтами опытности чувств,
удовольствием интима страсти тет-а-тет,
усмиряя неотъемлемое право уст?
Не похоже, рассудительность ведет ее, но вот куда?..
