Читать книгу Мой ХХ век. Как это было - Владимир Николаевич Егоров - Страница 2

В этой книге я попробую написать обо всём, что точно знаю про своих родителей и других родственников, изложить факты, в достоверности которых уверен. То, в чём сомневаюсь или помню смутно, излагать здесь не буду.

Прадеда по отцовской линии звали Егором. Это всё, что я о нём знаю. От него при очередной переписи населения и пошла наша фамилия. До этого крестьяне имели только имена, которые им давали при крещении. Кроме православного имени, человек часто имел кличку, на которую всю жизнь и откликался. Это было ещё в допотопные времена, после отмены крепостного права в шестидесятых годах девятнадцатого века.

Жил Егор, как и все мои предки по отцовской линии, в Бежецком уезде Новгородской губернии. Иногда это место в России называют Валдай. Находится оно между Великим Новгородом и Тверью – в общем, очень недалеко от Москвы. Славились эти места красивыми бабами, работящими мужиками и хорошей охотой. Деревня Никифорцево, где жил сперва Егор, потом мой дед и где родился мой отец, находится в болотистых лесах, в 60-ти километрах от истоков Волги. Вокруг очень известные в русской истории древние города: Торжок, Холм, Великие Луки, Старая Руса. Сейчас это место административно отошло к Тверской области (бывшая Калининская).

Дед мой по отцу Алексей Егорович Егоров родился 1889 году. Жена его (моя бабка) Мария Васильевна (девичья фамилия Фролова) была на год моложе его. Жили они в той же деревне Никифорцево. Дед мой за всю жизнь дальше уездного Бежецка не выезжал. Кроме одного исключительного случая. Об этом чуть позже. Было у них шестеро детей. Два сына – мой отец, его младший брат Александр – и четыре дочери: Груня, Фрося, Нина и Валя. Отец был третьим ребёнком, за ним Александр, Нина и Валя. Все шестеро детей моей бабки выжили, ни один не умер, что по тем временам было большой редкостью.

Дед считался крепким мужиком в деревне. У него у первого в деревне в 1929 году появилась керосиновая лампа (не электрическая, а именно керосиновая!). До этого по вечерам жили при лучине. Свечей не было – слишком дорого. Жили все в большой избе, в которой посередине стояла русская печь, чуть ли не на пол-избы. Топилась она круглый год без перерыва. В ней готовили еду, грели воду, на ней же спали, когда холодно. В этой же печи было специальное отделение для мытья. Залезали внутрь с лоханью воды и мылись.

Дед Алексей, как и все почти мужики в тех местах, был очень порядочный мужчина. Всю жизнь работал без отдыха, был на все руки мастер. Не курил, матом при жене и детях ругаться не смел. Сам был малограмотный, но понимал, что детям надо дать образование и делал для этого всё, что было в его силах. Выпивал мало и только по праздникам. Вообще, бытующее мнение о повальном пьянстве среди русского крестьянства, как говорил мне отец, абсолютно неверно. Выпивали только в праздники. В остальное время надо было работать от зари до зари. Станешь пить – семья умрёт от голода. Жизнь была очень тяжёлая.

Дед от снега до снега в любую погоду ходил босиком. Экономил на сапогах. Лаптей не признавал. Босиком же ходил на охоту. А охотиться надо было: детей много, кормить их надо хорошо. К счастью, дичи вокруг в лесах и болотах было достаточно. Это выручало.

За такой босоногий образ жизни дед Алексей однажды чуть не поплатился жизнью: в лесу наступил на большую гадюку, и она его укусила за икру. До деревни было далеко, до больницы ещё дальше. Помочь некому. Дед поставил ногу в ручей, разрезал рану ножом глубоко и долго выдавливал из раны кровь вместе с ядом. В воде кровь из раны не сворачивается. Так спасся.

Перед войной, в тридцатые годы, к деду в гости в деревню почти каждый год приезжал знаменитый советский полярник, начальник Северного Морского Пути, герой Советского Союза Иван Дмитриевич Папанин. Дед ходил с ним на охоту и очень гордился дружбой с ним.

Где-то в 1930 году большевики под видом борьбы с сельской буржуазией начали уничтожать так называемых «кулаков», то есть зажиточных крестьян. Однажды пришла к деду во двор так называемая «тройка» – комиссия по раскулачиванию крестьян. Состояла она из председателя райисполкома, представителя райкома партии и работника НКВД. Предварительно извинившись и потупив глазки, сообщили деду примерно так:

– Ты уж извини, Алексей Егорович, но тут такое дело: от родной партии большевиков пришло распоряжение бороться с элементами буржуазии в деревне. Велено раскулачить двух кулаков в вашей деревне. А поскольку ты, Егоров, самый работящий и крепкий мужик на селе, то, ты уж извини, будем изымать у тебя излишки, и пойдёшь ты в тюрьму как враг Советской власти.

Так дед впервые узнал, что он, оказывается, буржуй, да ещё и враг народа. До этого дня он по простоте своей думал, что народ состоит из таких, как он, крестьян. Дед, видимо, обладал определённым чувством юмора: он кликнул своих детей и велел им построиться строем шеренги. В строй встали Фрося, Николай (мой отец, 11 лет), Александр, Нина и Валя. Груни не было, потому, что она уже вышла замуж. Дед показал представителям власти на испуганный строй детишек и говорит:

– Вот мои излишки! Забирайте любого!

Отец мне говорил, что в тот момент он очень испугался. Подумал, что его действительно заберут куда-то. Но до этого пока не дошло.

«Тройка» посчитала количество коров и лошадей, прибавила сюда куриц с петухами, полученную сумму поделили в уме на количество едоков. И получилось, что никаких излишков нет. Но надо было что-то делать. Задание Партии необходимо выполнить! Выход нашёлся: забрали из дома фамильный медный тульский самовар, а из амбара выкатили запасное колесо от телеги. Деда посадили на сани и отвезли в тюрьму.

По этому поводу в течение многих лет мне хотелось сказать Советской власти: «Слушайте, родные! Я уже не спрашиваю, куда вы дели моего деда. Даже бог с ней, с запаской для телеги! Но верните хотя бы фамильный самовар!». Хотелось так сказать, но я сдерживался.

Однако закончилось всё не так плохо. Через несколько месяцев дед Алексей неожиданно вернулся в деревню. Зашёл в хату весь злой, грязный, с чёрной бородой, заросший и оборванный. И тут мой папа первый раз в жизни услышал, как его отец ругается матом. Не знаю, в чём была причина. Не допускаю, что это было сказано в адрес Вождя всех народов, Великого Сталина.

Деду повезло. Как раз в это время И. Сталин опубликовал в «Правде» свою статью «О перегибах в деревне». И деда выпустили. Но в покое не оставили.

Не успел дед отмыться в русской печке и немного отъесться на домашних харчах, как приезжает в деревню тот же председатель райисполкома с представителем Партии и собирает всех жителей деревни на собрание. Объявляет крестьянам, что до сих пор они жили неправильно. Веками пахали землю в одиночку, скотину пасли по лугам как попало. Надо исправлять положение: создавать в вашей деревне мощный колхоз, скотину всю сдавать в общий коровник, а землю пахать всем вместе. Выращенную таким образом картошку надо будет отдавать государству. А сами крестьяне за такой ударный труд будут получать трудодни. А кто плохо будет работать – ничего не получит.

Надо было избрать председателя колхоза. Райисполкомовский лидер опять потупил глазки и произнес, что, мол, вот тут на днях очень удачно Алексей Егоров вернулся с лесоповала, как раз вовремя. А он как есть самый крепкий и работящий мужик, потому райисполком и райком Партии горячо рекомендует выбрать его председателем колхоза. Кто за колхоз и за нового председателя – прошу, мол, поднять правую руку. Все дружно подняли руки. Попробуй, не подними! Дед тоже без ложной скромности согласился быть председателем. Я думаю, он здраво рассудил, что лучше руководить крестьянами в родной деревне, чем возвращаться на лесоповал в Вологду.

Дед стал руководить колхозом и, хотя он едва умел читать и писать, говорят, что у него это получалось совсем неплохо. Был председателем 18 лет, до 47-го года.

Во время войны в конце 41-го года немцы подошли к самой Москве, заняли Тверь, что восточнее деревни Никифорцево. Фактически дед со своим колхозом оказался в тылу врага. Но в тех местах сплошной линии фронта не было, потому что вокруг леса, озёра и болота непроходимые. В деревню немцы тоже не зашли. У них просто сил и людей не хватало, чтобы держать всю местность под контролем. Дед Алексей не поддался панике. Два его сына и дочка Нина были неизвестно где на войне, а дед с оставшимися в деревне людьми, в основном стариками и женщинами, продолжал выполнять государственный план поставок мяса, сала, кожи и прочего пшена. Периодически снаряжал лошадиный обоз и тайными тропами по лесам и болотам вывозил продукцию в расположение наших войсковых частей, сдавал товар первому встречному интенданту. И не забывал брать расписки о том, что груз сдан для питания советских воинов. Это ему через год здорово пригодилось. Когда немцев немного отогнали от Москвы и линия фронта переместилась на запад, в деревню прибыл суровый особист с солдатами и стал допрашивать крестьян, чем же они занимались в условиях вражеской оккупации. А не сотрудничали ли вы с проклятыми фашистами? Дед предъявил ему пачку накладных с печатями воинских частей – и от него отстали.

По большому счёту, дед Алексей был настоящим героем. На таких мужчинах держится русская земля. Но им в нашей стране орденов не дают и памятники не ставят. Да ему этого и не надо было. Спасибо, что в тюрьму второй раз не отвезли на санях.

Дед все эти годы и до самой смерти вкалывал на колхоз (считай, это был рабский труд на государство), а по ночам работал по своему хозяйству. Плёл на продажу для дополнительного заработка изумительной красоты корзины и лукошки из ивовых прутьев. Надо было детей кормить. Спал по 2 – 3 часа в сутки, иногда прямо на полу на охапке ивовых прутьев, когда уже сон валил с ног. Дед положил своё здоровье и саму жизнь, чтобы выжили дети. Воспитывать детей ему, вроде, было некогда, но все дети выросли очень порядочными и стойкими людьми. Отец мой всегда говорил о деде с большим уважением и с оттенком удивления и восхищения.

Ещё знаю о деде, что один глаз у него был повреждён и совсем не видел. В молодости ему повредили глаз в кулачной драке. Но это ему не мешало, он никогда об этом не вспоминал и вроде даже не замечал. До революции существовал такой народный вид спорта – кулачные бои. В уездных городах в один из праздничных дней на Масленицу собирались желающие и соревновались, кто лучше дерётся на кулачках. Бои происходили при большом стечении народа, под присмотром полиции, как правило, на льду замёрзшего озера или реки. Дрались в рукавицах. Дед тоже принимал участие в соревнованиях. Это было в Бежецке. Мужик, с которым он дрался, нарушил спортивную этику и тайком вложил в свою варежку какую-то железку для веса. И этой железкой повредил деду глаз. Глаз остался целым, но перестал видеть.

Дед был человек горячий и любил справедливость. На следующий год, уже только с одним зрячим глазом, он опять поехал на кулачные бои. Взять, так сказать, реванш. Вызвал на бой того же мужика. И, видимо, по той же горячности так приложил ему, что мужик мелькнул пятками и грохнулся на лёд без признаков жизни. Пока полиция и зрители пытались выяснить, жив ли мужик, приятели деда, которые приехали поболеть за него (так сказать, его личные спортивные фанаты), быстренько запихнули деда в сани и на предельной скорости умчались из Бежецка лесами в родную деревню. Дед очень испугался. За такое дело запросто можно было попасть в Сибирь. По этой причине дед Алексей не выезжал из деревни до самой революции. Очень боялся попасть в тюрьму. Но, как показала жизнь, и революция не спасла от тюрьмы.

По характеру, как я уже сказал, он был горячий человек. Моя мать во время войны жила с ними в деревне несколько месяцев и вспоминала, что дед здорово гонял своих колхозников, когда те делали что-нибудь не так или ленились. На всю деревню слышно было. Среди дня иногда прибегал домой весь взъерошенный, жадно пил из ковшика квас, жаловался быстро на мужиков, хватал шапку и со словами «Ну, мать, пошёл!» опять бежал на работу. Но дома был сдержанным, никогда голос не повышал.

Ещё одна запомнившаяся деталь: в тех местах земля – песок да торф, камня нигде нет. Однажды, ещё до войны, дед нашёл в лесу огромный валун. Как он туда попал, никто не знал. Я думаю, что этот камень был занесён туда ещё в ледниковый период с севера продвигавшимся на юг ледником. Это так называемые морены – явление, известное науке. Так вот, дед собрал мужиков, взяли большую крепкую телегу для перевозки брёвен и несколько лошадей и привезли этот камень в деревню. Поставили его на улице. С тех пор у этого камня мужики по утрам собирались на работу, сидели на нём, курили и разговаривали «за жизнь». На этом же камне отбивали косы.

Деревни уже практически нет. Несколько домов пустых стоят. После войны мужиков почти не осталось, почти всех поубивали. А кто в живых остался – многие остались служить в армии, некоторые в городах осели. Деревня так и не восстановилась. Колхоз «укрупнили». То есть, объединили несколько таких же угасающих деревень в один колхоз и назначили другого председателя, грамотного. Но и это не помогло. Сейчас деревню Никифорцево даже не на всякой карте найдёшь. А камень, уверен, там так и стоит, как памятник, куда ему деваться.

Умер дед сравнительно рано, в 1952 году. Было ему 62 года. Зимой он заболел и поехал в Бежецк в больницу. Врач определил у него двухстороннее воспаление лёгких и пытался оставить его в больнице. Но дед наотрез отказался: хозяйство ведь не бросишь! Поехал назад ночью на попутной машине в кузове. Вышел на дороге и несколько километров шёл напрямки в деревню полем, по глубокому снегу. Пришёл домой, сказал жене: «Мать, я полежу немного. Что-то я устал от всего этого». Впервые в жизни полежал и через несколько дней умер.

За всю жизнь, насколько я знаю, он два раза сфотографировался. Первый раз с отцом, когда тот был во время войны в отпуске по лечению. Второй раз уже во время похорон в гробу. Отец ездил на похороны и сфотографировал. Сам я деда никогда не видел.

Мой дед Алексей с моим отцом, который приехал в деревню после ранения. Зима 1943 года

Бабку свою по отцу, Марию, я видел один раз в 1965 году в Нарве, когда она приехала из своей деревни к дочери Нине. Мы тогда с отцом отдыхали летом в Зеленогорске под Ленинградом. Отец узнал, что бабушка у Нины, взял такси, посадил нас с братом Лёвой в машину, и мы за несколько часов приехали в Нарву. По-моему, это был первый раз, когда бабка покинула деревню. Было ей тогда 75 лет. Я её отлично помню: прямая такая, худая старуха. Тонкие черты лица, взгляд ясный. Весёлая, голова работает быстро. Лишнего не говорит, каждое слово в строку. Как увидела меня, сразу сказала, что я очень похож на её младшего сына Александра, погибшего на войне. Даже голос такой же. Помню, очень смеялась, когда рассказывала отцу, как она здесь впервые в жизни увидела телевизор. А там как раз показывали балет. Говорила, что, как увидела голых баб с мужиками и как они пляшут под музыку и хватают друг друга за разные места, то чуть не умерла от такого срама. А потом от смеха чуть ей не стало плохо. При этом бабка, когда смеялась, то прикрывала рот рукой потому, что у неё недоставало в тому времени одного зуба, и она этого стеснялась. Ничем она никогда не болела и ни на что не жаловалась. Даже когда сын погиб и муж умер, приняла это молча, как обычное в жизни дело. Умерла она в 1970 году в возрасте 80 лет. Отец говорил, что она могла бы жить ещё долго, но в деревне никого из родных не осталось, дети все разъехались. Жить стало не для кого. А в город к Нине она приезжала несколько раз и пыталась остаться, но не смогла тут жить. В квартире нечем заняться. Скучала по деревне. То есть осталась не у дел и померла. А её сестра, между прочим, прожила 94 года и до последних дней работала дояркой на ферме, ничем не болела, только в старости плохо слышала.

Бабушка Мария с дочерьми: слева Нина, справа младшая из детей Валя, 1940 год

Бабушка Мария с дочкой Ниной и внучками, 1960-е годы

Младший брат моего отца, Александр, погиб на фронте в 1942 году. Точнее, пропал без вести. Он хорошо говорил по-немецки. Свободно читал и даже писал на немецком языке стихи, что удивительно. Учился он в 8-летней школе и сперва с помощью учителя, а потом самостоятельно в совершенстве овладел языком. Я думаю, что почти наверняка он попал во фронтовую разведку. Такие люди там были на вес золота. Тем более, что физически он был очень сильный и выносливый. Да ещё и охотник. Предполагаю, что погиб он за линией фронта. Хотя наверняка я этого не знаю. Было ему 22 года. Жениться он не успел.

Надо сказать, что все более-менее грамотные мужики из этой деревни, кто не погиб на фронте, стали во время войны и после неё кадровыми военными в званиях до генералов. Мой отец, например, был полковником, офицером Генштаба. Служил одно время военным советником в Северной Корее у Ким Ир Сена, потом в Венгрии. Я об этом напишу, когда дойдём до этого.

Последний раз отец видел своего брата в 1942 году на какой-то железнодорожной станции, когда их эшелоном перевозили с Северо-Западного фронта на Донской. Случайно встретились на рельсовых путях. Александр бежал с котелком воды в свой вагон, его поезд уже отходил. Обнялись, перекинулись несколькими словами – и бегом каждый в свой эшелон. Разъехались в разные стороны навсегда.

Старшая сестра отца, Груня, жила до старости в той же деревне. Она была старше отца лет на 10 – 11 и, когда мой отец был ребенком, присматривала за ним и маленьким Сашей. Отец Груню очень любил и часто её вспоминал. Груня в молодости была красивая, характер у неё был добродушный, спокойный. Мужикам она очень нравилась. Замуж выходила 4 раза, от всех мужей у неё были дети. Первый муж погиб ещё до войны. Пошёл в бурную ночь на лодке по озеру снимать сети и не вернулся. То было озеро Верестово, в километре от деревни. Нашли его на следующий день утонувшим. Уже после войны один дедуля из этой же деревни перед смертью позвал Груню к себе и рассказал, что в ту ночь видел, как её мужа убил их односельчанин, молодой мужик, который в своё время сватался к Груне, но она ему отказала. Убил из ревности. Подошёл на своей лодке, когда тот выбирал сеть, и ударил по голове веслом. А дедуля этот много лет молчал, боялся сказать, но и умирать с этой тайной тоже побоялся. Перед смертью рассказал и просил прощения, что не признался тогда. А тот жених-неудачник с началом войны пошёл на фронт и не вернулся.

Груня перед войной вышла замуж второй раз за какого-то парня. Второй муж в 41-м году пошёл на фронт и тоже погиб.

Потом к ней посватался один мужик из соседней деревни неподалёку, пришедший с фронта домой после ранения в отпуск долечиваться. Поженились. Он опять пошёл на войну после выздоровления и погиб.

В четвёртый раз она вышла замуж после войны, за фронтовика из ихней деревни. Отец его знал. Говорил, что отличный был мужик, здоровый, красивый, мастеровой, плотник. После войны много домов новых строили по деревням. Он с подручным договаривались с заказчиком о стоимости и строили дома от фундамента и до конца. Но во время войны на фронте и в колхозе мужики научились пить водку, и ни один день уже без этого не обходился.

Один раз вернулся он домой из какой-то деревни с очередной стройки без денег. Всё пропил с мужиками. Стал жаловаться Груне, что не знает как быть, не может остановиться. Всё пропил, перед женой стыдно. Груня стала его жалеть и успокаивать. Накрыла на стол и вышла затопить баню, чтобы его помыть, попарить веником и таким образом привести в порядок. Это была её ошибка. Надо было его поругать и тогда бы, может, ничего не случилось. Пока её в доме не было, мужик повесился. Не выдержал такого позора.

Старшая сестра отца Груня, 67 лет

Больше Груня замуж не выходила. Когда ей было уже 70 с лишним лет, в деревне родных почти не осталось, дети разъехались. Груня продала свой дом и поехала к старшему сыну в Муром, это Владимирская область. Там на окраине города сын купил ей за те же деньги деревенский дом, вместе с внуком они починили крышу, заборы. Груня, как она привыкла всю жизнь, завела опять корову, посадила огород и, уже в который раз, начала новую жизнь. Удивительно стойкие люди! Сколько она ещё прожила и когда умерла – не знаю.

Двух других сестёр, Фросю и Валю, знаю только по фотографиям. А вот младшую сетру отца, Нину, я знал довольно хорошо. Первый раз я её видел в 65-м году в Нарве. Ей тогда было 40 лет. Совсем выглядела молодой и красивой. Она всю жизнь, начиная с войны, работала в военных госпиталях медсестрой. Насмотрелась, конечно, на раненых и больных, особенно во время войны. И может быть поэтому она ко всем мужикам относилась как к детям, с какой-то жалостью. Никогда на мужчин не обижалась, всё им прощала. И я заметил, что все мужики в её присутствии становились какими-то смирными, спокойными и не хотели от неё далеко отходить.

Когда Нине было 62 года, она приехала к нам в Адлер отдохнуть в военном санатории. Отец позвонил мне из Краснодара, попросил встретить Нину в аэропорту и помочь устроиться в санатории. Своей машины у меня не было. Но я работал в то время в Адлерском райкоме партии (курировал предприятия строительные, промышленные и транспорта). Я позвонил директору кондитерской фабрики (была такая в Адлере) Валере Крайнему, он прислал мне свою «Волгу» с водителем. Водителем был молодой, лет сорока, красивый грек по имени Жора. Мы с Жорой встретили Нину в аэропорту и повезли в санаторий.

Жора, как увидел Нину в аэропорту, так сразу стал ходить вокруг неё кругами, схватил её чемодан, открыл дверь машины. Пока ехали до санатория, у него голова, похоже, автоматически все время поворачивалась в сторону заднего сиденья, где сидели мы с Ниной. Я сначала хотел сказать Жоре, чтобы он смотрел на дорогу, но сдержался. А Нине это было привычно. Она только дружески слегка улыбалась водителю и спокойно со мной беседовала. Заехали на территорию санатория. Я хотел выйти с Ниной. Но Жора нервно попросил меня посидеть в машине. Решительно сказал, что сам лично отнесёт вещи и поможет Нине оформиться в регистратуре. Я не стал возражать. Через какое-то время Жора возвратился и мы поехали в райком. Жора сидел за рулём грустный и иногда вздыхал. Потом не выдержал и говорит:

– Владимир Николаевич! Вот это тётушка у вас! Вот это женщина!

Я засмеялся:

– Жора, ты что, с ума сошёл? Она лет на двадцать старше тебя. Нине уже шестьдесят два года.

Жора сначала не поверил. Потом покачал головой и выдохнул:

– Нет, всё равно…

Когда я позвонил отцу и рассказал об этом случае, он смеялся и говорил: «Да, тверские женщины – они такие! Страшная сила».

В 1984 году мой отец умер в Ростовском военном госпитале. Я полтора месяца до его смерти находился там же, с ним в госпитале. Нина в это время приехала в Краснодар и жила с моей мамой, ждала, чем это кончится. Когда я позвонил и сказал, что отец умер, она в ту же ночь, в метель, по заснеженым дорогам выехала на грузовом вездеходном военном крытом грузовике (военная комендатура организовала) в Ростов. Я к тому времени был так измотан переживаниями и бессонными ночами, что самому впору в госпиталь ложиться. Нина, молодец, помогла мне оформить все бумажки, и мы повезли гроб в Краснодар. Это было 26—27 декабря. Все дороги замело снегом, метель, машины не ходят. Но на вездеходе мы добрались.

Вот это женщина!

Тётя Нина в 60 лет

Сын тёти Нины женился на финке (кстати, как и некоторые мои родственники по маминой линии) и во время так называемой «Перестройки» уехал с женой в Финляндию в Хельсинки к её родственникам. Я знаю, что Нина тоже туда ездила. Но осталась ли она там или вернулась в Россию, я не знаю.

Всегда вспоминаю Нину и всех людей из деревни Никифорцево с теплотой и чувством гордости.

Был у отца ещё двоюродный брат, тоже Егоров и тоже Николай, из той же деревни. Они мальчишками хорошо дружили. Но примерно с 1939 года ничего друг о друге не знали. Этот брат был года на три младше отца. В 1982-м году отец отдыхал в Сочи в военном санатории имени Ворошилова. Там произошла такая встреча.

Отец прогуливался по аллеям санатория, когда к нему подошла незнакомая женщина лет 55-ти и говорит:

– Мужчина, вы меня извините, хочу вас спросить: вы случайно не Коля Егоров?

– Да, я Егоров… а вы кто?

– А я жена вашего двоюродного брата Николая. Я тоже из деревни Никифорцево, но вы меня вряд ли помните. Вы тогда с моим мужем уже взрослые были, а я ещё маленькая была.

– А где ваш муж?

– Да вон он стоит! Мы когда мимо вас прошли, я вас узнала (через 40 с лишним лет!). Сказала мужу, а он говорит, что не может этого быть, ты, мол, ошиблась.

Подошёл брат Коля. Обнялись после долгой разлуки, стали расспрашивать друг друга, что случилось за эти годы. Вкратце, с братом Колей дело обстояло так.

С началом войны в 1941 году его призвали в армию рядовым. С тех пор он постоянно воюет. В перерывах между войнами получил высшее военное образование, генерал-майор, Герой Советского Союза, Герой Кубы. С 41-го года получил 18 ранений! Много лет работает военным советником на Кубе у Фиделя Кастро. Считается его личным другом. В настоящее время (1982 год) воюет в составе контингента кубинских войск, посланного Фиделем на помощь в Конго для борьбы с агрессией из ЮАР. Сейчас в отпуске, после чего возвращается на Кубу, а оттуда опять в Африку. Но, видимо, это будет последний, как он выразился, «сезон», так как уже 61 год и пора немного отдохнуть. Вот такие мужики были из этой деревни.

Вот это практически всё, что я знаю о родственниках по отцовской линии.