Читать книгу Охота за призраком - Вячеслав Белоусов - Страница 4

Едва Квашнин, а за ним и Камиев выскочили из дома лекаря и освоились в темноте, капитан дёрнул товарища за рукав кителя:

– Слушай меня внимательно, майор. Замедли бег, а лучше остановись.

– Слушаю, Пётр Иванович.

– Тебя как по-нашему звать-величать?

– Меня всегда Жамалом звали. К отчеству мы, казахи, не привыкшие. А на русский язык я имя своё не переводил.

– Вот и правильно, майор. Жамал, это ближе к нашему Женьке. Но я тоже переиначивать родительские имена не любитель. Жамал, это даже лучше звучит. А меня зови Пётр. Мы с тобой сейчас должны быть, как братья, потому что под пули пойдём. И людей поведём.

– Слушаю, товарищ замначотдела!

– Жамал, брат, усваивай живей.

– Есть, Пётр Иванович!

– Уже лучше. Дальше само пойдёт. Привыкнешь. Я вот что маракую. Мне всё больше приходилось специализироваться по сухопутным капканам. Поэтому соображения свои изложу; ты, если что не так, поправляй, не стесняйся.

Камиев сосредоточенно кивнул:

– Поправлю, Петро.

– Молодчина, уроки на пользу! Остров за деревней стоит, ночным гостям его не миновать, там же они оханы разоряли. Советовался я с рыбаками: там и снасть ставить – места удобные и рыбе деваться некуда.

– Несколько лет назад в тех местах как раз бракаши и промышляли, – поддержал Камиев, – но со временем бригадир начал гонять их, даже местных. Маркин рассказывал: свирепость пуще нашего Игралиева проявлял.

– Что это его так забрало?

– А он же в общественниках у Игралиева стал ходить. Помогал с нарушителями правил рыболовства борьбу вести. Тот ему красную книжку торжественно вручил при всех на колхозном собрании. Вот и зарабатывает авторитет.

– Интересно, интересно… Значит, общественный помощник по охране рыбных запасов у нас Жигунов?

– Давно уже. Считай, командир на воде в этой деревне.

– Вот так… А ещё у тебя в кусту имеются такие активисты?

– По рыбе, кажись, нет, – почесал затылок Камиев, – есть две учительницы молоденькие по безнадзорным подросткам да дружинники обычные при клубах.

– А по рыбе, значит, нет?

– Да я же рыбой не занимаюсь, Пётр Иванович. Это забавы Игралиева. Каримов у нас строго следит за соблюдением полномочий. Не твоё, не суй носа в другие дела. Своё исполнять успевай. Не мешай соседу работать.

Квашнин вроде как слушал майора, а может, и нет, только не перебивал, дал высказаться до конца.

– А с островом ты правильно решил, Пётр Иванович, – продолжал Камиев, – здесь засаду ставить надо. Мимо него не пройти, если снасти там схоронены. А больше их и ставить негде, если с умом-то.

– Значит, расклад мой одобряешь?

– Другого места быть не должно.

– Тогда, будем считать, принято. Остров я беру на себя, подымаю Маткова, его ребят. Троих нас вполне хватит.

– Ты что же, меня не берёшь, Иваныч? Я эти места, почитай, брюхом с детства излазил. Знаю лучше всех, а ты меня в запас?

– Не обижайся, Жамал, – остудил пыл майора Квашнин твёрдым тоном, не допускающим прекословия, – убийцу мне взять надо. Мне самому, понимаешь? Рассказывать и объяснять почему, я не буду. Времени нет. Потом, если спросишь, ответ дам. Но не горюй. Твоя задача не легче моей.

Квашнин замолчал, посуровевшим взглядом впился в Камиева. От его обычной весёлости и благодушия не осталось и следа.

– Как тебе сказать доходчивее, чтобы ты понял… Я вот тут всё время голову ломал: зачем Данила Павлович свои суждения и подозрения раньше времени высказывает. Вдруг всё не так?

– Ты что же сомневаешься в Даниле Павловиче? Не веришь ему? – задохнувшись, вспылил майор.

– Да при чём здесь веришь – не веришь! – так же резко окоротил его Квашнин. – Глупость ты несёшь, майор! Открывать раньше времени версии свои не хочу, сомнения при себе держу. У него своё представление о случившемся, он из города человек. А у меня другое, я здешний. И хорошо, что мы думаем по-разному. Множество суждений, ещё в философии учить приходилось, обязательно в одну истину соберутся. Но проверять все надо, чтобы короче дорожка к правде была. Вот я с тобой своими мыслями поделюсь. Мы оба сыщики…

– Оперативные работники…

– Сыщики! Значит, всех подозревать должны!

– Окромя себя, – буркнул Камиев.

– Теоретически, и себя подозревать должны, если у нас с тобой стопроцентного алиби нет.

– Ну, Иваныч, извини! Понёс ты ахинею. Действует, видать, дедова настойка, – не выдержав, засмеялся Камиев. – Книжки всё это! Студенту какому простительно, Зябликову нашему, он только начинает. А тебя куда понесло, капитан?

– Слушай меня, – не обиделся Квашнин, – я сейчас перед тобой трезвее… всех каменных идолов с острова Пасхи. Что хочешь со мной делай, а влез в эту историю бригадир!

– Жигунов? Тихон? Ты же сам Маткову рот затыкал?

– Сейчас всё больше и больше убеждаюсь, что не обошлось без него, – Квашнин говорил не торопясь, сосредотачиваясь на каждом слове, – а если он при этих делах, шанса давать ему нельзя! Неспроста Дашка его хвостом вертела. Верю я нюху Маткова. Сашок в опытного сыщика растёт… Здесь Жигунов, в деревне. Залёг на дно. В доме прячется. А раз скрывается от милиции, всего от него ожидать следует. Значит, вылезет из норы. Днём отсиживался, теперь жди его ночью.

Квашнин упёрся в Камиева взглядом, заглянул в глубину его глаз.

– Поэтому оставайся, Жамал, дорогой мой друг, в деревне, стереги и жди Жигунова у самого дома. Но не бери сразу, если вылезет. Следи за ним до последнего, до самого конца. Брать его будем на острове.

– Думаешь, что причастен Жигунов к убийцам?

– Всё может быть. Позаботься заранее о лодке на всякий случай, к острову, знаешь, другой дороги, как по воде, нет. Поедет сети вытаскивать, там его и возьмём.

– Всё же как-то не верится…

– И думать нечего! – развеивал сомнения Камиева Квашнин. – Если не он лично будет, то без его рук не обошлось. Когда ещё Дашка делами колхозными интересовалась? А тут прибежала, целый день ждала, на совещание её, видите ли, пустите. Да кто она есть? Последнее начальство в колхозе осталось!.. Дашка – начальство? Когда такое было?..

Квашнин зло рассмеялся.

– Да и пацаны врать не станут. Несмышлёныши они, чтобы такое сочинить. Спрятался бригадир дома. Вот только зачем? Сидеть он без дела не будет. А ведь целый день просидел. Вынюхивает через Дашку. А поэтому прошу тебя, Жамал, если вылезет Жигунов из дома, ты не горячись, следи за ним осторожно. Не спугни. Всё дело загубишь. Я тебе его поручаю. Знаю, кроме тебя, старого сыщика, никто с этим делом не справится. А на острове я его встречу. Только имей в виду, брать будем на снастях, когда он их вытаскивать начнёт. Чтобы всё было у нас честь по чести. При вещественных доказательствах.

– Понял, Иваныч, – Камиев не пропускал ни одного слова. – Всё как надо сделаю. Не подведу.

– Вот и славненько, – хлопнул товарища по плечу капитан, – а теперь давай по местам. А то мне торопиться надо. Ещё Сашку Маткова поднимать да до острова шпарить.

– Иваныч! – крикнул Камиев ему уже в спину. – А если Жигунов не один будет? Со снастями одному ночью справиться тяжело и опасно.

– Так нам не привыкать, Жамал, – весело откликнулся Квашнин, – в лодке-то они всё равно в одной будут.

И капитан скрылся в темноте улицы, ориентируясь в потёмках так, словно всю жизнь здесь прожил.

– Ну и голова у нашего замнача, – одобрительно хмыкнул Камиев, – не башка, а дом Советов…

Квашнин нёсся к Маткову на всех парах. Давно ему не приходилось так бегать. Хорошо, что постоянно держал себя в форме, не давал организму зажиреть. Сам каждую неделю в спортзале терзал своё подтянутое тело и мускулатуру, не уходил домой по воскресным дням, не позанимавшись, а если работа позволяла, и в любой свободный вечер, пока не сменял пару маек, мокрых от пота. Занимался на совесть, от души и оперативников своих гонял, хотя гонять их особенно не приходилось, у его сыщиков спорт был на почётном месте. Один-два то ли шахматисты, то ли шашисты, быстро перебрались, кто в охрану, кто в гаишники. Там было повольней; некому было им под ремни кулаки засовывать, чтобы животы не росли.

Два раза старлею повторять надобности не было. Матков поспешил за шлюпкой, а Квашнин на переправу и к острову, дожидаться там. Время решало всё. Засиделись они у деда на пиршестве, пока в головах просветления не наступило. Конечно, всё может рухнуть, окажись их предположения неверными, но больно уж заманчивы были догадки, факты выстраивались в стройный ряд, образуя логически вразумительную версию. Не проверить её, не воспользоваться шансом, упустить – потом ругать и корить себя будешь всю жизнь.

Только когда устроился в укромном, удобном месте на острове у берега, так, что просматривалась вся равнинная гладь реки, когда подоспел, пыхтящий, как паровоз, Матков с двумя помощниками, Квашнин удовлетворённо успокоился, дал время перевести дух оперативникам, объяснил им задачу, расставляя по местам в засаде. Сам с Матковым залёг на небольшом холме, заросшем невысоким чаканом у воды. Отсюда открывалась вся панорама реки, необычно красивая при лунном свете.

– Около десяти? – спросил, устраиваясь в траву, Матков. – Не сожрали бы комары. Здесь этих злодеев тьма тьмущая.

– Одиннадцатый час пошёл, – взглянул на часы Квашнин. – Ты знаешь что, Сашок, сгонял бы к избе, там, конечно, нет никого, но проверь на всякий случай. Оглядись, вдруг что не так, или кто заночевать там остался.

Матков растворился в растительности острова и пропадал с полчаса. Возвратившись, доложил:

– Пусто, как в консервной банке, товарищ капитан. Я без проверки был уверен, по домам мужики будут сидеть. Пока убийцу не найдём.

– Что же ты такой пессимист, Сашок? – невесело пошутил Квашнин. – Не веришь в народ?

– Глухие здесь углы, Пётр Иванович. Я не раз пытался сознательность пробуждать у местных лбов. Бесполезно. Вот кто из молодых в город выбираются, те вроде светлеют, но их уже назад не заманить. Возвращаются только родственников проведать да на похороны родителей. Вымирает деревня, как ни пыжится председатель. А деньги жалеет, чтобы что-нибудь для деревни построить. Ни школы хорошей, ни клуба. Да, что там говорить! – Матков махнул рукой. – Вы сами видите.

– Везде так, – хмуро согласился Квашнин. – Я по районам в глубинках помотался. Насмотрелся. Одно и то же. На словах: надо строить светлое будущее, подымать отсталую деревню, а каждый председатель, как считал колхоз, совхоз своей вотчиной, так и долбит. Всё на себя тащит, свои, близкой родни интересы бережет. Лозунгами только прикрывается.

Продолжать разговор на эту тему Квашнину не хотелось, но и молчать душа не желала. Не привык его организм к долгому бездействию, тем более в такую ночь. Засады были ему не в новинку. В скольких он просидел, понервничал, пока не научился принимать их за должное, не переживать, а даже и дремать, дожидаясь нужного часа. Привык и всё делал скорее автоматически, по инерции. Неизвестность переставала быть тайной, задача стояла всегда конкретно, каждому отводилось своё место. От чёткого выполнения наступал результат. Неизвестности, что трепала нервы по первому разу так, что руки тряслись, не было, поэтому улетучился и страх.

Матков, посидев немного, начал кемарить. Квашнин отослал соседа проверить бойцов в засаде, а сам достал фляжку, наполненную ещё у деда в хате, хлебнул и уставился на речную гладь, задумавшись о событиях уходящего дня.

Решение он принял. Теперь задействованы все поднятые им сыщики. Камиев не спит, конечно, бодрствует и Ковшов. Что-то будет? Гоняясь за сомнительным, не упустить бы верное. Но здесь, если он не ошибся, промаха не будет. Остров перекрыт, Камиев засел у ворот бригадирской хаты. Других версий нет. Эта наиболее реальная на сегодняшний день. Душа его немножко успокоилась.

Сбоку плюхнулся в траву Матков, неслышно прокравшись у него за спиной.

– Райское место, товарищ капитан, подобрали мы на острове, – размечтался старлей, хмыкнув, – тут и девчонки не помешали бы.

– Нет, Сашок, – возразил Квашнин, – женщины в нашем деле одно несчастье.

– Что так категорично, товарищ капитан? – не унимал игривого настроения молодой. – У нас вполне гражданская, можно сказать, служба, они же и на фронтах отцам нашим ночи боевые коротать помогали.

– Эх, Сашок, не знаешь ты, как жизнь повернуть может, – Квашнин задумался, ушёл в себя, хлебнул из фляжки. – Никогда, друг мой, не додумаешься, не сможешь предположить. А она – ра-а-аз! И ты на спине, в углу с поднятыми лапками. А до этого вроде на коне был. Рассказать, что мне довелось испытать?

– Конечно, товарищ капитан! Быстрее время скоротаем.

– Ну слушай. Только не перебивай да глаз с реки не своди…

Квашнин помолчал, пригубил напиток и затянул печальный рассказ…

Красавчику и балагуру, душе любой компании, капитану милиции Петру Квашнину везло во всём. Прямо розовощёкий кудрявый (это когда ещё лейтенантом бегал) везунчик! Единственное: фатально не везло на женщин. Злой рок настойчиво преследовал его во всех делах со слабым полом, который, к его удивлению, оказывался весь как есть изворотливым, изощрённым в любовных интригах и других интимных вещах, стоило только открыть душу. Бескровные измены и поверхностный флирт подстерегали его ещё во времена учёбы в Высшей следственной школе, где четыре прекрасных года лейтенант Петруха Квашнин, не теряя времени даром, тоже отвечал коварными романчиками своим подружкам. Но до серьёзности пора не пришла, да и незачем было зазря будоражить душу.

Серьёзное началось потом. Но и тогда одно с другим не позволял себе путать. Поставил цель – в своей профессии достичь потолка. Раз выбрал милицию, – учился остервенело, грыз науку, что называется, зубами, получил образование вместе с красным дипломом. Возвратился домой, в город. Послали в один из дальних глухих районов. Но он не унывал. Пахал за двоих-троих, дождался своего. Заместитель начальника по оперчасти, как обычно в уголовке, попивал крепко. Подвернулся случай, приехали с проверкой, а тот никакой, из запоя два дня не выходит. Выгнали, предложили его место. Отказываться не было причин, во-первых, другого быстро найдут, во-вторых, никого не подсиживал Петро, должность сама свалилась вместе с новой звёздочкой, а замнача на пенсию добром проводили, в отставку ушёл по выслуге, парторгом место нашлось в каком-то колхозе.

– Знаешь, Сашок, я тебе так скажу, – Квашнин откинулся на спину, раскинул руки на тёплой мягкой траве, утонул глазами в бездонной россыпи звёзд, – в жизни у каждого из нас всё движется само собой, этапами. Я для себя это обозначил преградами – порогами. Не приходилось бывать на сибирских речках, по которым лес сплавляют? Вот как там. Течёт, течёт река, набирает силу, раздувает её мощь, задыхается она в тесных берегах, плотам некуда деваться, друг на друга налезают, наталкиваются, одни разбиваются, врезаясь в крутые каменные берега, ломаются, обращаясь в обломки, тонут, становясь опасными для всего живого подводными плавунами, и вдруг последнее тебе испытание – порог. Тут совсем круто! Сплошная мясорубка! Но тот, кто прошёл этот порог, перед ним открылось спокойное просторное водное царство: плыви, радуйся свободе обретённой, жизни, счастью. Но не забывайся! Не обольщайся! Всё обманчиво. Дальше становится опять тяжело, не заметишь, как предстанет новая преграда. Опять перед тобой порог! Новый! И ещё страшней. А ты расслабился. И тебя нет. А другой, который рот не открывал, продолжает плыть, борется – и вновь перед ним простор, свобода, наслаждение и покой… Опять плывём… А там новые пороги. Под воду уйдёшь, враз забудут. Никто руки не подаст. А всплывёшь, тотчас цветами путь тебе усеют. Одно тревожнее с каждым разом: успеешь почувствовать приближение нового порога или проспишь и очнёшься не там, куда душа размечталась.

Квашнин отхлебнул еще из фляжки, и, не отрывая глаз от неба, завершил:

– Но иногда начинает задевать тревога, а приплывёшь ли наконец в ту гавань, где эти пороги кончаются?.. Где можно спокойно вздохнуть…

– Грустная у вас концовка, Пётр Иванович, получилась, – вставил Матков.

– Так это, Сашок, только начало. Спутал ты, – засмеялся Квашнин, и от его тоски и следа не осталось. – У меня почему-то каждый такой порог намечался с очередной бабы. Немного их было, но бабы в каждом случае присутствовали. Каюсь, не всегда удавалось мне с ними выруливать от камней. Вот и тогда, как в песне пелось, на самой заре моей жизни, только начинал я осваиваться на должности зама спившегося, появилась у меня секретарша. Я особенно на неё внимания не обращал, а она крутиться вокруг стала. Ну, опытному глазу враз видно: если баба вокруг круги описывать начинает, то жди хлопот. Мне начальник намекнул: смотри, мол, не балуй, глаз не клади на кралю, она жена районного прокурора. А прокурора нам только назначили. Молодой мужик, ревнивый страсть. А дуре, видно, нравилось ему мозги пудрить. Я от неё сторонюсь, а она лезет. Смотрю, прокурор коситься начал, придёшь с какой-нибудь бумагой, ему всё не так. Я и так и сяк. Думаю: прийти самому, объяснить всё, как есть. Пусть переведут её от меня куда-нибудь. Место-то найдут бабе, как говорили: жена Цезаря вне подозрения должна быть.

– Это верный шаг, – согласился Матков. – А что дальше было, Пётр Иванович?

– Дальше? Ты про секретаршу-то?

– Про неё. Интересно.

– Тебе любопытство, а мне, Сашок, совсем плохо стало. Подпёрло, аж, некуда. Хоть на работу не выходи. А тут День милиции пришлось отмечать. Ну, как полагается, днём торжественные поздравления, собрания, а вечером все в клуб. Танцы для офицеров. Я с мужиками не удержался, выпил и не помню, как в клубе очутился, а идти не хотел и не думал. Она, дура, тут как тут, возьми и пригласи меня на вальс. Мужика-то её не было. Он потом появился. Ну танец я оттоптался кое-как и дёрнул оттуда домой, от беды подальше. Только этого уже хватило сполна. События, потом мне рассказывали, развивались так, что у Шекспира все трагедии бледнеют. Прокурор приревновал её ко мне и вечером гонять начал: избил до смерти, топором по голове ударил. Она без сознания свалилась. А он с испугу решил, что убил её. Убежал на чердак дома, дом-то частной постройки, долго мучился там и повесился. Вот тебе и конец всему!

Квашнин, видно, вспомнив всю трагедию, словно воочию увидев, смолк. Матков съёжился, слова боялся сказать.

– В районе переполох поднялся, – продолжал наконец Квашнин. – Пошли пересуды. Меня начальник чуть не под арест домашний засадил до завершения проверки. А проверку приехал проводить заместитель прокурора области, сам Тешиев Николай Трофимович. Слава о нём ещё тогда шла. Маленький мужичок, но шустрый. Во все тонкости вникает, докопаться до нутра норовит, старой закваски боец. Он и разобрался во всём. Сам труп осматривал. А прокурор записку, оказывается, оставил при себе. Сначала в суматохе её никто и не искал. Прокурор перед тем, как руки на себя наложить из-за того, что жену зарубил, написал просьбу в его смерти никого не винить, а в смерти жены виноват он сам… А она, стерва, жива оказалась! Очухалась в больнице, через месяц выписалась, как ни в чём не бывало… А меня из района начальник всё же попёр, в другой район перекинул. Только враз мордой в рядовые сыщики, назад в уголовку. Хорошо ещё Михаил Александрович Лудонин, наш отец родной, заступился. Потом я узнал, что ему удалось смягчить удар, а то пришлось бы и круче…

Квашнин хмыкнул, поднял голову, оглядел реку. Луна в небе гуляла; вовсю по реке ветер шуршал в камышах и чакане.

– Трудновато будет незамеченными мимо нас проскочить. Светло, как днём. Пойдут они вдоль камыша. Так что, Сашок, упреди ребят, чтобы сидели тихо. Себя чтобы не обнаружили.

– Сидят, как мыши, Пётр Иванович, мои орлы. Я им команду дал: опасного зверя ждём.

– Сам не зевай.

– Обижаете, Пётр Иванович, я одним ухом слушаю, а с воды глаз не спускаю.

– Не имеем мы права, Сашок, их упустить. Чую я, здесь они пойдут. Больше нет места. Завтра мы боронить реку будем, тряпочный телефон об этом уже весть донёс.

– Думаете, нескольких удальцов нам ждать?

– Ну не гурьбой, конечно, попрут, однако, полагаю, не меньше двух будет. Поднимать снасть с такими крючками при бешеном течении реки одному опасность страшная. На дно угодишь, если зазеваешься.

Они помолчали. Матков покашливал в кулак тихонько, нетерпеливо ждал продолжения от Квашнина. Тот сдерживался, вглядывался в камыши, посматривал на речку, но тишина убаюкивала, клонила к дремоте, и он наконец сказал:

– Вот так, Сашок, я первый раз на себе тот злобный рок бабского сглаза испытал. Зарёкся к ним не подходить на пушечный выстрел.

– А как же у нас в районе оказались, Пётр Иванович? Рассказывают мужики небылицы разные.

– Ты, Матков, любопытный больно. За речкой следи.

– Прошу извинения, товарищ капитан.

– Да ничего. Ты здесь ни при чём. Я сам ностальгией занялся. Теперь грех останавливаться на полдороге. Слушай дальше. Только языком не трепи. Развезло меня от бальзамчика Упыря. Чудный дед, однако.

– Упырёв Ефим? У которого вы остановились?

– Он самый. Глубоковерующий старичок. Аж спина мурашками пошла, когда крестить он всех начал в хате за ужином. У него, видать, женщин-то никогда не бывало. Не представляю его и разные шашни!

Матков прыснул в кулак:

– Старушки его уважают, хотя он и росточком в полметра. Не в этом, знать, главное.

– Вот видишь. Это сейчас в старости, а по молодости, думаешь, шустрый был? По глазам видать, глаза яркие. Всё впитывают, на всё внимание обращают. Жизнь он любил и сейчас любит, не зря старушки к нему тянутся.

Квашнин помолчал, порассуждал ещё о святом характере старца, возвратился к своим переживаниям:

– В городе жизнь совершенно другая, нежели в деревне, да и науку из той трагедии, которая меня едва не сгубила, я извлёк серьёзную, выводы для себя сделал. Решил, как подвернётся стоящая, враз женюсь. Нечего судьбу пытать. Так и поступил. Только опять не заладилось. Прошли медовые месяцы, я сразу донимать её стал насчёт детей. Чтобы всё, как положено и основательно, по-людски. А она, оказывается, не способная к зачатию и рождению детишек оказалась, у неё, врачи говорили, большие проблемы с этим были. Меня как серпом по тому месту… Я поначалу с ней кучу врачей объехал, они всё одно твердят. Как только до меня это окончательно дошло, охладел я к ней. Смотреть не могу. Мне серьёзная женщина была нужна. Свой дом хотелось, семью, всё, как у людей. Впереди ещё жить да жить, а тут такой облом в самом начале… К разводу дело пошло. А моя обиженной себя вообразила. Развода, говорит, не дам, куда ты, партийный, денешься, семью калечить тебе не позволит никто. Да ещё погуливать начала, чтобы мне, значит, досадить. Я её раз, два приструнил, она попивать стала и на кулаки нарываться, чтобы потом синяки афишировать: вот, мол, подлец какой, этот милиционер. После каждой разборки всё хуже и хуже обстановка нагнеталась. Я домой перестал ночевать ходить. Благо, работой завалили, город это тебе не деревня. Тут убийство за убийством, разбой за грабежом, а уж кражи до десятка за сутки, только успевай фиксировать. Я тогда мухлеванием не занимался, хотя учителя уже появлялись. Одним словом, зашился в работе, днём забежишь в столовую, в рот что-нибудь закинешь – и назад в горотдел. Там уже дежурка на очередной вызов ждёт, как скорая помощь. Летом беда и приключилась. Однажды домой приехал, в хате нет никого, а чую посторонний след. У нас, сыщиков, видно, как у собак-ищеек, действительно свой нюх, особый. Был кто-то другой в квартире, чужим мужиком пахнет, приметы в глаза лезут. Вроде не так полотенце моё лежит, опять же бритвенные принадлежности не промыты, а я насчёт этого аккуратный. Не знаю, но меня тогда сразу пот прошиб, как ударило. Люди охотно верят тому, чего желают. Вот и я решил для себя: она, стерва, совсем зарвалась, на моей постели чужого мужика принимает. Поймаю, обоих убью!.. И уж потом от этой мании, веришь, Сашок, проходу мне не было… И поймал, захватил обоих!

Матков аж вздрогнул от того, как вспыхнул его начальник при последней фразе. Голос изменился, злость обрел.

Почти выкрикнув последние фразы, Квашнин словно очнулся, узрел, что он не там, не в квартире несколько лет назад, а здесь, в полном одиночестве ночью на острове среди бурлящей реки, и остановился, вернулся в действительность. Голос его потерял живость, осип совсем.

– Её я трогать не стал. Едва открыл дверь, дал ей убежать. А фраер её таксистом оказался. Машина там же у дома стояла. Не думали они, не гадали, что я появлюсь к вечеру. Когда я разговор с ним повёл, он, не теряясь, выдал мне, что не первый раз гостит здесь. Я слушал, слушал его наглости, а с пушкой был, вытащил ствол и перед собой положил… Поначалу пару раз ему врезал, не без того… Потом спрашиваю: любишь её? Он молчит, лыбится, тебе, мол, какая разница до наших отношений, убивать будешь, – убивай. Я ему, – такой падалью руки марать не собираюсь. А самого разбирает, руки трясутся, хоть в карманы прячь! Он тоже весь в истерике, завелся. Кричит, что боишься, мент штопаный, стрелять-то не умеешь. Пушку для ворон носишь, отпугивать. Я ему, заткнись, мол, убью. Он хвать со стола яблоко, фрукты у них разложены были, на голову себе ставит. Стреляй, мне кричит, проверим твои способности. Я весь взбесился, себя не помню, не целясь навскидку и по яблоку. Всю обойму разрядил бы, только её там не было. В стволе один патрон оставался. Его и хватило. Он даже руки убрать не успел с башки. Заорал, за голову схватился. Мат-перемат, стонет, кричит, по полу катается. Я враз отрезвел. Не знаю, что делать. Стою посреди комнаты, в руке пистолет. Мужик на полу у постели вертится. Смотрю, у него кровь сквозь пальцы. Я к телефону, врачей вызывать. Он мне, как я номер набирать начал, кричит: «Положь трубку!» Я не пойму, не врублюсь; вроде в башку ему попал, а он разговаривает, значит, живой, не насмерть. Подковылял он к телефону, сам стал звонить. Приехали два другана его, тоже таксёры. Перебинтовали и увезли. Я до вечера в хате просидел, к ночи напился. Не помня себя, уснул. Утром звонят его дружки – всё, начальник, никуда не бегай, не трясись, Димка молчать решил, свою бабу уйми. Я им, мол, давайте встретимся, а они мне, – время придёт, сами найдём. Считай – ничего не было. Доктор обещает – заживёт, как на собаке, раз сразу Богу душу не отдал. Не знал он, что ты из ментов, стерва твоя ему мозги дурила, о тебе молчала. Живи спокойно.

Квашнин оторвал глаза от бездонного тёмного небосвода, глянул на водную гладь:

– Как там у нас?

– Всё тихо, Пётр Иванович, – заверил его Матков.

– Машка ко мне больше не вернулась. Знала, что не приму. Даже за вещами своими не пришла. Я сам потом собрал их и матери её сгрузил. Но пошла уже молва гулять. Правильно говорят: шила в мешке не утаишь. Дошло до анекдотов среди милиционеров, я сам как-то по пьяне проговорился. Одна сказка – на другую, вырос снежный ком, чуть ли не история про милицейского Вильгельма Теля. Меня начальство – в оборот. Я не дурак, сам на себя стучать не буду, хотя чуть было душу не открыл, но сдержался. Оказалось, действительно таксист тот из больницы выписался, подсылали к нему наших кадровиков из спецслужб, он отказался давать показания, говорит: несчастный случай, с ружьём баловался по пьяни. Я ему ухо чуть надорвал, а так на башке ничего не задел. Ну и конечно, историю болезни его никто не смотрел, раз заявления нет от больного, значит, и дела нет…

Квашнин помолчал и закончил свой необычный рассказ:

– А меня сюда к вам отправили только без майорских погон, которые в городе заработал; большую звёздочку – долой. Но что грустить, Сашок, их опять больше стало, целых четыре, как на небе сейчас перед нами… Вот так и не везло мне на порогах… А всё эти, будь они не ладны, бабы!

Квашнин потёр руки, пошлёпал себя по карманам, повертел в руках пустую фляжку:

– Ты, Сашок, конечно, запасся на ночь-то?

– Службу знаем, товарищ капитан, – лихо и весело вскочил Матков и полез за пазуху.

– Однако стоп! – одёрнул его Квашнин. – Глаза на воду… Вот где мне везёт! Смотри, появился, голубчик, заждались которого…

Вдоль тёмной стены камыша скользнула бесшумная лодка. На ней отчётливо в лунном свете просматривалась фигура единственного гребца за вёслами.

– Отчаянный чёрт… Один идёт. Ну, встретим… Давай, Сашок, команду ребятам, пусть пропускают его к нам. Там за ним сейчас Камиев должен показаться. Чтобы они майора за чужого не приняли.

– Майор Камиев?

– А ты как думал? Камиев убийцу ведёт из самой деревни, а может, и из дома. Я тебе не говорил, чтобы не накликать чего раньше времени. Суеверный я, Сашок, стал до ужаса после этих бабских штучек-дрючек. Примета появилась. Не обижайся.

– Какие обиды, товарищ капитан?..

– Ну и славненько. Давай, командуй пацанами. Они здесь останутся. Пусть нас ждут и Камиева, а мы с тобой на шлюпке за этим лодочником пойдём. Брать будем на снастях, когда он их снимать начнёт.

Матков пропал в темноте в береговых зарослях, только волны пошли от его мощного засидевшегося тела, и скоро возвратился.

Лодка с неизвестным гребцом миновала укрытие милиционеров на острове, проплыла дальше. Камиев не появился.

– Что-то случилось с Жамалом, – занервничал Квашнин, – а ждать больше нельзя. Пошли вдвоём. Лихо двигается этот дьявол. Не пропал бы с фарватера совсем. Терять из виду нам его нельзя, давай за мной!

Квашнин и Матков спрыгнули в заросли береговой растительности, и их фигуры, слившись с тёмной шлюпкой, устремились в погоню за уплывающей лодкой.

Прошли середину острова. Неизвестный не проявлял признаков тревоги или беспокойства, уверенно работал вёслами, заметно опередив преследователей, но шест, которым мощно толкался на корме шлюпки Матков, и вёсла Квашнина выровняли ситуацию. Затем Квашнин вынужден был шёпотом отдавать команду старлею умерить пыл, чтобы шумом и плеском воды не спугнуть неизвестного.

«Если пройдём остров и он не остановится, – подумал Квашнин, – придётся догонять беглеца и приступать к захвату, иначе выйдет на чистую воду и к нему не подберёшься…» Но домыслить он не успел. Лодка впереди замедлила ход, стала разворачиваться на течении, никем не управляемая.

Неизвестный, удобно устроившись в лодке, начал осторожно перебираться по снасти, аккуратно высвобождая её из воды и бережно укладывая на днище. Орудуя ножом, как бритвой, он иногда застревал на каком-нибудь страшном крючке, чтобы вырезать и освободить зацепившуюся величественную ещё некоторое время назад царственную рыбу, выбрасывая теперь её уже мёртвое тело в рвущуюся в быстром течении тёмную бездну реки. Рыба, ещё живая или уже загиблая, ему была не нужна. Его целью была снасть, – единственное свидетельство его причастности к событиям, не так давно происшедшим здесь, и он её по-хозяйски извлекал из воды. Работать ему было тяжело, неудобно и опасно. Ошибись – и острый крючок, злодейски вцепившись в руку, ногу, одежду, опрокинет и утащит на дно, где сам станешь кормом подводной живности. Однако неизвестный, рискуя жизнью каждую минуту, справлялся со снастью и с могучей силой реки.

Квашнин, наблюдая за ним, пытался различить в движениях, повадках, очертаниях фигуры знакомые приметы; ругал себя в который раз, что отказался от помощи Камиева. Майор, знавший в деревне каждую собаку, давно бы опознал злодея, а случись это, считай, полдела было бы сделано. Можно ли ожидать сопротивления от нарушителя, когда его наверняка узнали? Покличь его по имени за таким опасным занятием, и он сам подымет руки.

Между тем лодка с нарушителем благополучно вырвалась к середине реки; освещаемая луной, она и он, весь отдавшийся занятию, прибывали, как на ладони. Квашнин и Матков в чёрной береговой глуши чакана и камышей были неслышны и невидимы глазу. Момент самый подходящий.

– Саша, бери парад на себя, – шепнул Квашнин Маткову, осторожно извлекая из кобуры пистолет и снимая предохранитель, – у меня что-то голос сел.

Сырость реки изменила твёрдость его голоса, обильная влага появилась на лбу и бровях, застилала глаза. Второй раз в жизни ему представлялась необходимость стрелять по человеку, но рука и в этот раз не дрожала, а пот он тщательно обтёр со лба скомканной в твердом кулаке фуражкой.

– Эй, на лодке! – гаркнул изо всех сил Матков так, что, казалось, мегафон загулял по реке. – Суши вёсла! Стоять! Милиция!

И тут же Квашнин, снимая напряжение и для верности, остерёг преступника, пару раз пальнув в воздух.

Человек на лодке вскочил и замер, от едва заметного толчка ноги снасть тяжёлым комом упала за борт. Неизвестный уловил, что опасность грозит ему с берега, но засады ещё не видел. Паники и испуга в его действиях не наблюдалось. Он ожидал.

«Матёрый волчище, в штаны не наложил», – подумалось Квашнину.

– Не дури! – ещё громче крикнул Матков. – Давно в кольце у нас! Суши вёсла!

Квашнин для острастки лупанул из пистолета над лодкой. Если в лодке вор опытный, должен знать: все условности в отношении него милиция исполнила, теперь рыпнешься – и дырку в шкуре заработаешь сразу.

Демонстрируя покорность, человек опустился на дно лодки, не двигалась.

– Ну вот и славненько, – Квашнин сунул пистолет в кобуру, подхватил багор с днища, крикнул Маткову: – Давай, Саша, толкайся! Я его аккурат зацеплю.

И их шлюпка, подчиняясь сильным толчкам Маткова, ловко выскочила из тёмных береговых заводей и полетела по гладкой поверхности реки к её середине. Одновременно с этим кончилась игра в жмурки – неизвестный обрёл возможность видеть противника. Он подождал, оценивая ситуацию. Никакого кольца милицейского не было и в помине. Врагов двое, и оба они, не ведая того и уж, конечно, не желая, допустили роковую ошибку. В руках у них были деревяшки: багор и шест. И стояли они на шаткой шлюпке, мешая, а не помогая друг другу. Да и расстояние между лодкой и шлюпкой не такое, чтобы схватиться врукопашную, где преимущество будет на их стороне.

Оценив всё это, бандит перешёл к активным действиям.

– Ложись, Сашка! Ложись! – заорал что есть мочи, Квашнин, но упал сам, придавленный сверху свалившимся на него тяжёлым грузом старлея, и ткнулся в днище лодки, разбив в кровь нос.

В последнюю секунду он с ужасом для себя увидел, как у неизвестного невесть откуда в руках появилось ружьё. Подряд грохнули один выстрел за другим. Треск пошёл по шлюпке, дробь запрыгала над головой. Пробуя вывернуться из-под тяжёлого тела Маткова, Квашнин попытался выглянуть наверх, но сделать это было не под силу. Их шлюпка продолжала двигаться по инерции; неизвестный, видимо, перезаряжал оружие. Передышка длилась недолго, хватило времени Квашнину лишь дотянуться до кобуры и прогремели следующие два выстрела. Неизвестный крушил их шлюпку откровенно, уверенно и безнаказанно, не трогая милиционеров.

В ситуации, в которую угодили нападавшие, верх был уже у браконьера. Грохнули ещё два гибельных выстрела. Шлюпка совсем остановилась, не управляемая никем, она заскользила вниз по течению, удаляясь всё дальше и дальше по реке.

– Сашок, ты цел? – выдохнул Квашнин, почувствовав под собой воду, стремительно заполнявшую шлюпку.

Вода бурлила, но к её пугающему бульканью добавился ещё один звук. Этот звук нельзя было перепутать ни с чем. Заработал подвесной мотор. Откуда? Звук шёл от лодки нарушителя! Это конец… Его, прославленного капитана Квашнина, известного грозу шпаны, воров и бандюганов, провёл какой-то браконьер!

– Погоди! Рано нас хоронишь, сука! – услышал вдруг Квашнин голос Маткова.

Тот, распластавшись на корме тонущей шлюпки, медленно двигал длинным стволом в направлении запрыгавшей под шустрым руль-мотором браконьерской лодки. Квашнин затих, боясь малейшим звуком или движением помешать старлею. Грохнул, раскатившийся эхом по ночной реке, выстрел. Это было что-то внушительное, как если бы пушка вдруг ударила, неизвестно откуда появись. Снаряд, шелестя веером искр, вспарил в воздух, устремился к лодке и, настигнув её двигатель, врезался в металл с жадностью зверя. Мгновением позже ослепительная вспышка взрыва озарила окрестность, и то, что осталось от лодки, начал жадно поглощать огонь. Что творилось дальше, наблюдать было некогда, Квашнина привлёк тяжкий стон Маткова. Он бросился к тому, уже хлюпая в воде. Матков держался обеими руками за бедро.

– Слегка задело, Пётр Иванович, – будто извиняясь, оправдывался он, – пустяки.

– Дай-ка, я гляну, – Квашнин осторожно освободил рану от одежды. – Сейчас, дружище, всё будет, как в лучших домах Лондона.

В темноте, где глазом, а где на ощупь, он понял, что ранение ноги старшего лейтенанта не опасное. Вместо дроби кусок острой древесины, расщепленного выстрелом весла, глубоко врезался в бедро старлею, вызвал кровотечение и причинял страдание.

– Двигаться можешь? – с надеждой спросил Квашнин.

Матков, стиснув зубы, покачал головой.

– Придется её вытаскивать, – поглаживая громадную занозу, как ребёнка, нараспев протянул Квашнин и вдруг резким рывком, найдя удобное место на древесном осколке и цепко ухватив его рукой, рванул на себя.

– Ё моё!.. – задохнулся в крике старлей.

А Квашнин уже крепко обматывал ему рану порванной на себе форменной рубахой, приговаривая:

– Ты что же, бедолага, в него из ракетницы пальнул? Не надеялся из пистолета попасть, а?

– Так верней, товарищ капитан, – возразил старлей.

– Ну как теперь? Попробуешь подняться?

– Пожалуй, да, – Матков попытался встать, но упал, охнув и закрыв глаза.

– Однако… – заскрипел зубами Квашнин, – нам бы, Сашок, с тобой теперь до берега добраться. Пловец из меня не ахти.

Вода плескалась в тяжелевшей с каждой минутой посудине. Квашнин только теперь оглядел то, что осталось от их злосчастной лодки: зрелище было неутешительным, она едва держалась на поверхности воды.

Квашнин поморщился, не находя слов, сплюнул, бросил злой взор к месту взрыва. Кроме обломков, чадящих в ночи гарью и дымом, над водой ничего не было видно. Пропал и неизвестный.

Qualis dominus, talis et servus[5]

Чудная погода!

Прекрасный день!

И несказанно привлекательной казалась прогулка на воде под свежим ветерком, не случись оказии.

На пирсе, у аккуратного воздушного мостика на белый кораблик, дряхлая старуха перекрыла дорогу комиссару милиции, чуть не бросившись ему под ноги. Рванулся вперёд подполковник Каримов, остеречь непутёвую, но замер под повелительным жестом Даленко, застыл, окаменев.

– В чем дело, гражданка? – вперил в бабку жёсткий взгляд Каримов.

Та, ещё не остыв, поворачивалась то к одному, то к другому милиционеру; в звёздах на погонах она не разбиралась, поэтому полагалась на свою житейскую логику. Тот, который её чуть было не схватил в объятия, был ловчее, тонок и привлекательней. Но грозен. Второй – тяжелее на ногу и спит на ходу, но солиднее и с красными лампасами на штанах. Затесавшийся между ними прозрачный Соскин вообще её не интересовал.

Она ухватила комиссара за рукав мундира, не ошиблась.

– Миленький, я за своего Мишку просить хочу!

Даленко внимательно изучал просительницу, руку не одёргивал, ждал.

– Сынок мой с Фирюлиным Акимкой водился. Акимку-то выловили ловцы. Мово нет до сих пор. Живой он или как? Искать будете? Что делать-то?

Старуха, сухая, как ветка, лет семидесяти-восьмидесяти на вид, твёрдо передвигалась на собственных ногах, и увесистая клюка выше головы внушительно удерживалась ею в руке скорее от уличных собак, нежели для опоры.

– Товарищ комиссар, – уловил суть обращения Каримов, – это, скорее всего, мать Дятлова Михаила. По сведениям моих оперативников его видели с утопленником, вместе они при жизни браконьерничали.

Не останавливаясь, он повернулся к старухе:

– Поисками твоего сына мы уже занимаемся. В деревне находится сейчас участковый Суворин, обратись к нему. Напиши заявление. Знаешь своего участкового?

– Как же, знаем, – степенно отвечала бабка. – Он сегодня был у меня. Расспрашивал. И Камиев заглядывал. Но мне главного вашего надо увидеть. С Мишкой и лодка наша пропала, а что он без лодки? Где концы искать? В колхоз идти?

– Сына отыщем, мать, – заговорил комиссар, которого просительница так и не отпускала, – но тут дело непростое. Время понадобится, чтобы разобраться. Все вести у участкового спрашивай. А это… – Даленко кивнул в сторону вытянувшегося подполковника, – это ваш начальник милиции. Он и сообщит, как найдут.

Старуха понимающе закивала головой:

– Лодка совсем хорошая была, Мишка её весной только проконопатил, просмолил. Новая почти.

Комиссар был уже на катере, Соскин давно суетился в рубке капитана, Каримов запрыгнул на борт последним. Старухе действительно клюка нужна была для собак, одна неугомонная облаивала её до тех пор, пока лёгкий катерок не скрылся из вида.

Всю остальную дорогу до райкома молчали, один угрюмо, другой послушно; Соскин не интересен был никому. Комиссар, углублённый в себя, иногда справлялся у Каримова о каком-нибудь населённом пункте на берегу. Тот старался обстоятельно рассказывать, но что расскажешь о двух десятках изб? Обстановку в районе подполковник давно уже доложил, а говорить об убийстве?.. Какой смысл, когда ничего не ясно. Квашнин проинформирует, вероятнее всего, только к вечеру, если будут новые сведения.

– Странная какая-то эта стрельба, – вдруг проговорил комиссар. – В этой деревне когда последний раз убивали?

– Последнее убийство в районе было полтора года назад, а в этой деревне совсем ничего подобного не припомню. Здесь не город, товарищ комиссар.

– Патриархальная тишина, – процедил сквозь зубы Даленко, – спящее царство.

Они сидели вдвоём на корме шустрого катера, спрятавшись от ветра за капитанской рубкой; спустя час-полтора пути свежесть и прохлада превратились в опасность, и Каримов уговорил комиссара перебраться в эту часть корабля. В каютах и кубрике было душновато, к тому же особенно не поговоришь при посторонних. А поговорить с комиссаром Каримову очень хотелось. Он всё-таки не отчаивался услышать мнение начальства по поводу пойманного утопленника.

– Гастролёры городские не поделились с вашими местными бракашами, – ни к кому не обращаясь, выдавил из себя Даленко.

Каримов ловил каждую его фразу.

– У меня есть все основания полагать, что Дятлов тоже скоро обнаружится, – многозначительно вставил Каримов, так и не дождавшись продолжения от Даленко.

– Ты скажешь! У него есть основания… – откровенно хмыкнул комиссар и сплюнул за борт. – Мне задницу твоими основаниями подтирать! Завтра «самому» докладывать, а у тебя – основания…

Каримов прикусил язык.

– И думать нечего – на дне и второй! В низах, у моря сегодня-завтра его вылавливать. Искать на раскатах нужно, пошлю туда местных оперов и вертушку добавлю. Если не зацепится нигде, подтвердятся твои основания. – Даленко напряжённо хмыкнул, получился всхрап возмущённого могучего жеребца.

Каримов даже вздрогнул, продолжая ругать себя, – вот ляпнул! Но от своего отступать не собирался. Чуял, он на верном пути, только Даленко не успел ухватиться за его удачную находку.

– Я к чему говорю, товарищ комиссар, – снова начал он искать подходы к Даленко, когда тот успокоился, – отношения между этим утопленником и пропавшим Дятловым развивались не на мирной основе.

– Кончай ты свою дипломатию! – оборвал его Даленко. – Проще говори! Крутишь вокруг да около.

– Поколачивал утопшего Медведь.

Комиссар заинтересованно вгляделся в подчинённого, явно стараясь осмыслить услышанное.

– Медведь – это кличка Дятлова, – начал осторожно развивать удачную находку начальник райотдела. – Он с Фирюлиным дружбу водил только ради промысла, а так, в общении, не уважал его. Аким – уголовник, авторитетом в деревне не пользовался, хотя и отсидел в колонии за продажу краснухи. А может, как раз, что был судимый, поэтому и уважением не пользовался. Да и чужак он, в деревне так и не прижился, хотя бабу себе нашёл. Так городским его и считали, а за воровские замашки не терпели. В колхозе к работе его Деньгов так и не допустил, а Тихон Жигунов гонял его от рыбаков. Мне докладывали, что даже поколачивал он Фирюлина, когда тот на тони нос совал. Как-то избил, хоть в больницу вези, но я хода делу не дал – Аким заявление писать отказался. И от дружка его, Дятлова, Гнилому доставалось. И не раз. Вот какая интересная закавыка. Не всё у них миром было между собой.