Читать книгу Гой - Вячеслав Прах - Страница 3

– Злой! – (После пробуждения зашел к Мирону.) – С отморозками надо решать, могу связаться с другими изгоями, чтобы впряглись в общее дело. Молодняк боится. Продаж мало. Почти все непомнящие сидят в долгах. Про серьезные дары молчу, если раз в две недели изгой со станицы Покинутых придет и продаст несколько литров дуры или дар – уже хорошо, а если несколько даров или один ценный – настоящий праздник. Мало кто ко мне несет дары, обычно к барышнику в станицу Покинутых сразу тащат. Наши места тихие и неинтересные до недавнего времени были. Кому нужно делать такой крюк? А у нас тут ничего, кроме непомнящих и мелочевки всякой. Если кому-то нужно залечь на дно из близких изгоев, у себя спрячу. Или свяжусь с людьми, которые знают, у кого можно получить «истому». Даже просто отлежаться, отоспаться от трудных и опасных дорог Катарсиса. Побыть, как это говорят в Коробке, с природой наедине, хех. Сам знаешь, не зря градом Покоя это место прозвали. Покой здесь был. Это еще не Катарсис, как многие изгои, топчущие дальние земли, считают, но сыграть в ящик – запросто. Детский сад возле геенны огненной. А меня заведующим сада определили. Да вот только скажу я тебе, Злой, ни черта у нас тут уже не спокойно. Да, еще год назад не поспорил бы. Но сейчас время другое, чужаки объявились. А среди них головорезы ходят. Так и всех непомнящих выкосят. Чую, беда большая грядет на наши земли.

– За пацанов так распереживался, Мирон, или за прибыль свою, которую они тебе не несут? Помнится мне, никогда особо непомнящих не жаловал.

– Да, у меня есть свой интерес. Дармоеды они, как считал, так и считаю. Но когда так неспокойно в граде, неспокойно и у самого на душе. Она в воздухе витает, эта отрава, эти нехорошие разговоры, страх и будто приближение беды какой.

– Что у тебя с оружием?

– Револьвер для тебя найду. Вдобавок могу предложить на выбор: лук с дюжиной стрел, метательные ножи – три штуки или сюрикэны, тоже несколько штук найду. Но выбор твой очевиден, Лучник. О твоей связи с этим оружием уже скоро легенды ходить начнут.

– Мне бы посерьезнее, Мирон.

– Запрет, Злой. Запрещено мне продавать посерьезнее. Каналы закрыты. Максимум – на аукционах можешь прикупить редкие штуковины, недавно Ворон, слыхал, бисэнто там прикупил.

– Кто запретил?

– Те, кто могут запретить, Злой. Прямым текстом не скажу.

– Я видел у стражей карабины.

– У них свои каналы. И особое положение в Катарсисе, сам знаешь, под кем ходят они. Изгоям запрещено продавать. Если бы я даже нашел для тебя, мне бы за это влетело.

– Палками скоро защищаться от нелюдей начнем, Мирон? Темнишь ты, недоговариваешь что-то.

– Табу, Злой. Не имею права. С меня за это спрос будет.

– Тогда возьму револьвер, патронов три коробки. При встрече с костребом палка не поможет, да и револьвер не самая лучшая защита, на самоубийство изгоев да непомнящих отправляешь. Раньше…

– Раньше другое время было. Другие правила. Не я это придумал. Ты знаешь, Сашик, я лишь фигура на шахматной доске. Как сказали, так и пойду. Если не пойду или пойду не так, в лучшем случае лишусь своего положения. В худшем – исчезну из земель Катарсиса, а вот какой дорожкой, лучше не знать.

– Твоя история, Мирон. Твой выбор. Лук возьму, давно в руках не держал. Буду тренироваться, реанимировать навыки надо перед выходом из града на опасные земли.

– Получишь. Услуга за услугу.

– Говори.

– Есть на наших землях источник дуры. Вот тебе канистра, если забыл, напоминаю – дура темного цвета, и запах у нее приятный, как у цветка какого.

– Помню. Примерно обозначь территорию.

– На север от табора Третьяка. За привалом стражей. По дороге метров пятьсот. Там дом у тропы, ведущей в станицу Покинутых. В этом доме сейчас Захар со своей бригадой. У Захара спросишь, он подскажет.

– Захара хорошо знаю. Зайду к нему.

Пойду я знакомиться с молодыми.

– Вот тебе постельное белье. Ключи от комнаты. И один рулон бумаги. Больше не дам. Дефицит. Револьвер, три коробки к нему. И лук с дюжиной стрел. И это, Злой, можешь у меня закупиться нужным, если копейка позволяет. А если нет, подойди к Казначею, я за тебя поручусь, кредит выдаст. Третий дом от меня, Орлом кличут. Уже три месяца, как живет с нами, со станицы Покинутых пришел.

– Будь здоров, Мирон. Пойду осматривать жилище.

– Присмотрись к Даниле.

В комнате стоял деревянный стул. Лежали на полу старый мешок, пустой ящик. Железная кровать на пружинах, ржавая, скрипящая, и пустое железное ведро. Не густо. Немного посидел на кровати. Окна забиты, света дневного нет, здесь ничего интересного, решил выйти, поближе познакомиться с местными обитателями.

– Здорово, – сказал я, подходя к костру, у которого собрались непомнящие, кипятившие воду для отвара. – Меня Злым кличут.

У костра сидели пятеро пацанов не старше тридцати и один гораздо старше остальной компании. Даже старше меня на пару-тройку годков.

Коля, Гриб, Пикассо, Серега и Данила. Как я и думал, самый старший из них и был тот самый Данила, которого расхваливал Землекоп. Все по очереди представились.

– Почему Злой? – осторожно поинтересовался Коля. У парня был небольшой шрам на лице, под левым глазом. Пацан худой был, как глист.

– Да, почему Злой? Странное имя, – поддержал Пикассо.

– Ванака ножом раскромсал. А когда вернулся весь в крови, с ножом в руках и диким взглядом, меня прозвали Злым.

– Ого. Как это – одним ножом ванака заколоть? – оживился Гриб. – Тут с револьвером страшно на него идти, и при этом нужно целиться в голову. А вы с одним ножом.

После Гриба все парни перешли со мной на «вы».

– Жить захочешь – узнаешь, как.

– Вы много убили людей? – умеет Коля «правильные» вопросы задавать.

– Кто убил? Я убил? Кого? Ты меня с кем-то путаешь, парень, я тут в лес хожу за грибами, – улыбнулся я.

– А ты с какой целью интересуешься? Зачем тебе эта информация? – в ответ спросил Данила.

– Не, не подумайте. Я не…

– Кто такое первому встречному говорит, Коля?

– Какого самого страшного нелюдя Катарсиса вы завалили? – его прозвали Пикассо непомнящие из-за того, что любил рисовать на земле всякие линии, символы. Хрен поймешь, что. Он объяснил: «Я так ухожу в другую реальность, мне это нужно. Художником никогда не был, и рисовать не умею».

– Ванака.

– Ванака? – переспросили сразу Гриб и Пикассо. – Вы шутите, – настаивал псевдохудожник.

– Ты у меня спросил про самого страшного. Когда я убивал ножом ванака, это было страшнее всего. Мне приходилось убивать арагоров, бхутов, даже костреба, чудом остался жив, но тогда я был подготовлен. Во всех тех случаях я знал, чего мне ожидать. У меня было оружие, патроны, стрелы, опыт. А первая моя встреча с ванаком – я не был к ней готов. Он подкрался ко мне сзади, я был недалеко от града Покоя и чувствовал себя в безопасности в тот момент. Это было испытание. Как сказал потом мой друг Питон, упокой Катарсис его душу, – «теперь он другой». Так и было. В суть смотрел.

– Я слышал про Питона, – вставил свои пять копеек Коля. Данила молча смотрел на костер и слушал.

– Где вы познакомились?

– Прямо здесь. На этом месте, – усмехнулся я. – Большой человек, верный друг. Настоящий гой.

– Вы встречались с пророками? Или это все брехня, что они существуют? Выдумка изгоев?

– Не доводилось.

– Каково стало жить после Катарсиса? – впервые задал вопрос Данила.

– Коробка расскажет. Пойду я, прогуляюсь немного.

Я встал и побрел в сторону табора Третьяка. По пути зашел в дом казначея Орла.

– Мир вашему дому.

– Здорово.

– Мое имя Злой. Прибыл из Коробки. Зашел познакомиться.

– Слыхал о тебе, Злой. Орлом меня кличут. Питона знал лично, несколько раз встречались. Я – единственный казначей в этих краях. Если хочешь сумму положить на сберегательный счет и проценты каждый месяц получать, обращайся. Можешь в долг взять, изначально выдам небольшую сумму, до 500 денег. Если поручится за тебя изгой или барышник, сумму увеличу. Будешь вовремя платить – буду расширять для тебя кредитный лимит. Все просто.

– Уяснил. Не за этим зашел. Поздороваться. Будем живы, свидимся, Орел.

– Бывай.

Град Покоя никак не изменился. Все те же старые, угнетающие дома. Все та же атмосфера относительного спокойствия, как будто стоишь у края неизвестности. Пока стоишь, можешь передохнуть.

У входа в табор Третьяка меня остановили.

– Здорово.

– Здорово. Назовись. И к кому путь держишь?

– Злой я. К бригадиру вашему, Третьяку. Разговор есть.

– Только без фокусов. Проходи. Третьяк на втором этаже дома слева.

Я насчитал семь душ в таборе вместе с Третьяком. Может, кто поблизости бродит, а присутствующих семь.

– Здорово.

– Здорово, – изучающе посмотрел на меня Третьяк. Это был изгой лет сорока пяти, с черными, что смола, глазами и непростым взглядом. Он стоял у окна.

– Мое имя Злой.

– Третьяк. Будем знакомы. У тебя ко мне разговор?

– Да. Я прибыл на Рассвете в град Покоя. Год не был в Катарсисе. Изгой я, и имя мое в Катарсисе знают. Трое непомнящих умерло недалеко от твоего табора, пришел поинтересоваться у тебя, какие есть мысли на этот счет?

– Мирон подослал?

– Землекоп ввел в суть дела. Я – вольная душа.

– С Мироном никаких дел, разговоров не будет. Так ему и передай.

– Мне нет никакого дела до вашей ситуации с Землекопом. У меня личный интерес. Пока я здесь, я присматриваю за градом Покоя. Хочу понимать, что к чему и, если позволит Катарсис, сохранить жизни парней.

– Я и мои люди никакого отношения к этим смертям не имеем.

– Ты можешь поручиться за всех своих людей?

– Я ни при чем. Делать мне нечего – сопляков убивать. За всех своих людей поручиться не могу, диавол его знает, что у каждого на уме. Одно могу точно сказать, у меня и моих людей другие цели, в этих убийствах нет никакого интереса для меня.

– Я хочу узнать, чьих это рук дело. Может, кто из твоих людей что-то видел или слышал?

– Я бы уже знал. Злой… Вспомнил. Ты из бригады Питона?

– У Питона не было бригады. Я такой же вольный изгой, каким и он был. Он – мой друг и напарник.

– Слышал я про Питона и про тебя, Злой. Он же погиб, упокой Катарсис душу его, чего говоришь о нем в настоящем времени?

– Со мной он, Третьяк.

– Чем я могу тебе помочь?

– Мне бы поговорить с каждым из твоих парней, присутствующих здесь.

– Устрою. Одному сейчас в Катарсисе не выжить. Времена другие. Много нечисти развелось и среди Катарсиса порождений, и среди людей. Если захочешь присоединиться ко мне, я найду для тебя место. Про тебя слыхал только хорошее. Вместе безопаснее. Сыт, одет, при оружии будешь. Нужны мне опытные изгои в бригаду. Скоро изменится здесь все, бродяга.

– Приятно слышать, Третьяк. Я не гол, как сокол. В руках оружие держать умею, в свою коробку постоянно вкладываю. Есть личная цель. И в Катарсисе у меня остались товарищи, братья. Даст Катарсис, выживем. А за помощь твою благодарю.

– Можешь с каждым человеком в таборе поговорить. Если что нужно от меня, заходи.

– Бывай.

После долгой и немного утомительной беседы с каждым изгоем из бригады Третьяка я остановился посреди града Покоя и посмотрел в небо. Ни одной птицы, не как в Коробке.

* * *

– Мирон, пообщался я с Третьяком и его людьми. Третьяк сказал, что это не его рук дело, и я ему верю. Насчет своих людей он поручиться не может. Я имел разговор с каждым лично, ни один из них не проявил желания чистосердечно признаться в трех убийствах.

– Валить их надо. Все кодло разом. Вместе с Третьяком. Это их работа. Больше некому. Нужно людей…

– Землекоп, – сказал я спокойно. – Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Не понимаю, о чем ты, Злой.

– Точно не понимаешь?

– Угу.

– Что у тебя за дела были с Третьяком? Сам расскажешь или мне тебе освежить память?

– Чего тогда пристал, если сам все знаешь? Это не имеет никакого отношения к убийству непомнящих. Душегубцы они, Злой. Послушай мудрого человека.

– Мне кажется, Мирон, другие цели ты преследовал, подбивая меня на убийство Третьяка и его людей. Втемную решил со мною сыграть? Легион его вместе с ним в землю отправить чужими руками. Нет, Землекоп, я на себя это не возьму. Хочешь убить, убивай сам. Ты видел своими глазами, что они порешили тех парней?

– Злой, я повторяю тебе, больше некому. Здесь чужаков нет. Стражи спереди града и сзади. Они не убивают изгоев. Могут несколько раз шмальнуть, чтобы показать, кого бояться надо, да и то не каждый станет – могут и им в спину зубастые изгои пальнуть. Наших не трогают они. Нелюдь только отстреливают, да что-то планируют, не поймешь, что. Да Захар в своем доме у тропы в станицу Покинутых. Не мне тебе говорить за Захара. Одни чужаки в граде Покоя – Третьяк и кодла его.

– Есть дорога на Землю трупов недалеко от табора. Кто угодно мог это сделать, Мирон. Я взялся за это дело, нужно довести его до конца, найти убийцу или убийц этих пацанов. Но со смертью, идущей впереди меня, не войду в табор Третьяка без серьезной на то причины. Бросить остатки тел под его табор тебе самому не кажется странным? Будь он тем убийцей, как ты наговариваешь, он должен быть конченым отморозком, чтобы на такое пойти. И не думаю, что его бригада восприняла бы это лояльно. Аплодисментами. Я пообщался с ними, все в здравом уме. Все делают вид, что стараются жить так, чтобы свои в спину не выстрелили.

– Делают вид. Верно подметил.

– Пойду я, Землекоп. Нужно осмотреться, подумать.

– Может, принесешь карты старому товарищу – взглянуть одним глазком? Перемалевывать у тебя на глазах не буду, но кое-что запомню. В обмен на это постараюсь тебе достать «истому» по первой нужде.

– Уходить пока не собираюсь, только пришел. Бывай, хитрый лис.

Дышать могу.

Наконец могу дышать.

Думал, что покончу с Катарсисом раз и навсегда. Думал, что покину эти места, вместе с нутром изгоя, и страшный сон смогу оставить здесь. Если подумать, сколько еще таких мест, как Катарсис? Если я о них не знаю и не имею ключа к ним, не значит, что их нет. Там, в Коробке, думалось мне, ожидает спокойная, счастливая жизнь. Получив «истому», я унес с собой из Катарсиса и один дар его – воду из реки Самсона. Думал, однажды влюблюсь так, что жизни своей без этой женщины знать не буду, напою ее этой водой – и будет любить она меня до самой кончины. Не сшилось так, как думалось. Не влюбился. А просто красивую женщину – не рискнул. Зачем эта обуза? Покупал телесную близость с женщинами.

Там другой мир. Почти наполовину железный, на другую половину – пока еще из плоти. Там смерть не поджидает на каждом шагу. Думал, что смогу, наконец, расслабиться, снять с души броню. И отдохнуть. Да, там смерть не караулит тебя за каждым поворотом, за каждым холмом, там порождений Катарсиса нет. Там смерть повсюду. Там я не живу, там мертв я, там нет меня. Кто я там? Кто я здесь? Сколько я там был, целый год я ощущал, что меня нет. Я даже сумел отвыкнуть от Катарсиса. От постоянного внутреннего напряжения из-за каждого незнакомого шороха, от бесконечной тревоги. Хотя чувство неуверенности в новом дне только усилилось в Коробке. Я закрывал глаза и видел Катарсис, а открывал глаза и не видел ничего.

Зачем им эта Коробка? Зачем им эта покраска фасадов, стен? Разве они живы? Зачем им свет, разве они умеют смотреть? Я не видел живых. И мертвым я был сам среди них, и среди мертвых я живых не встречал. Бетонный гроб. Беготня бессмысленная. Нервяки. Погоня за деньгами. Конкурентоспособность. Роботы идут по улице, ни одного из них не отличишь от человека. Роботам не нужен отдых, роботы сутками могут работать, скоро муравейник этот растопчут железной ногой. Все заменимо. Не успеют, не успею. Не успею что? В Катарсисе ты никуда не спешишь, это не нами, изгоями, придумано. Это не потому, что по Катарсису хочется гулять, дышать свежим воздухом, исследовать новые земли, а потому что Катарсис не прощает глупости, спешки. И он прав.

Как же мне не хватало этого. Да, здесь смерть не охотник на тебя, а твоя собственная тень. Да, здесь она так разнообразна, что не знаешь, что хуже: угодить в вечный туман и исчезнуть бесследно или чтобы живьем сожрали ванаки, костребы или аграгоры, пока ты еще дышишь, лежишь в луже крови, в небо смотришь и хочешь, чтобы поскорее это закончилось. Катарсис. Это настоящий ад, и места страшнее во всей Коробке не сыщешь.

Но это понятный ад. Здесь понятно, что такое смерть, а что такое жизнь. Здесь, если ты живешь, то знаешь, что живешь, если умираешь, то умираешь. И это дорога в один конец. Там, откуда я пришел, кругом обман. Я целый год был мертвым, а меня обманывали, что я живой. Все, начиная с продавщицы в магазине и заканчивая рекламными плакатами, когда мне пытались впарить то, что мне не нужно, автомобилями, ждущими, когда я перейду дорогу. Будто я есть.

Живу. Дышу. Топчу Катарсис, зная, что каждый шаг может быть последним. Живу, потому что близко истинная, честная и самая настоящая смерть. Там, в Коробке, слишком много разных смертей, замаскированных под жизнь. А здесь такого нет.

Вспоминаю наш разговор с Питоном, когда он впервые повел меня через Мертвые воды. За день до этого он сказал мне:

– Злой, если увидишь перед собой туман, не входи в него. Мертвые воды названы так не потому, что на всей территории реки. Там рек нет. Это неизученная территория, и немногие осмеливаются туда идти. Вечный туман встречается там, своими глазами видел. Шел изгой впереди меня, затем перед ним появился туман. Зашел он в этот туман. И не вышел. Через время туман рассеялся, а изгоя нет.

– Как сам думаешь, что с ним случилось?

– Катарсис его знает. Думал об этом. Много думал. Может, пропал навсегда и блуждает в бесконечности, в местности под названием «ничто». Где нет ни земель, ни вод. Ни изгоев, ни нелюдей, ни Коробки, ни Катарсиса. Ничего. Абсолютная пустота, умноженная на саму себя. Другая версия – вышел он в другой местности, на не истоптанных землях, и отыскал богатства неслыханные и не изученные. А быть может, забрал его Катарсис. Душу его себе.

В мертвых водах я впервые повстречал костреба.

Первая не ночь в комнатушке Землекопа. Окна заколочены, тяжелый воздух. Там, где нет привычной ночи, заколоченные окна скорее плюс, чем минус. Свежим воздухом не надышаться, зато и дневной свет в конце тяжелого дня не мешает уснуть. Часы я купил у Мирона и ручную лопатку. Ближе к часу не ночи уже затихают шумные разговоры в граде, беготня, возня, стуки внизу. Землекоп тоже ложится. Постовой охраняет град, остальные непомнящие укладываются отдыхать. Первая не ночь в Катарсисе. Казалось, что проспал сутки, крепко спал. Ничего не снилось. Совсем. Будто перемотали время, а я, потерянный в пространстве и расслабленный, появился на несколько часов позже.

Второй день в граде я провел с непомнящими, рассказывая свои истории пацанам, а тем временем присматриваясь – кто что собой представляет. Кто есть кто, Катарсис сам покажет, придет время – и к пророку не ходи. Каким бы ты смелым ни знал себя в граде, среди живых, смеясь над историями о Катарсисе, лениво зевая – там, за градом Покоя, оставшись наедине с Ним, успевай рейтузы сушить. Особенно тяжело тем, кто и мыши за свою жизнь не убил. Катарсис покажет, кто ты есть, он знает все о тебе. Это здесь ты – фигура, в безопасности, а там ты либо везунчик, которому сегодня удалось переиграть смерть, либо двухсотый. И излюбленный вопрос живых: что лучше?

Коробка, чертова Коробка, давящая на тебя сверху, преследующая со всех сторон. Какая отрада, ее здесь нет. И того не стихающего пчелиного гула. Здесь тихо. Пока.

– А правда, что вы с Питоном однажды бхута встретили в станице Покинутых, и он с вами поделился каким-то крутым даром Катарсиса?

Я засмеялся. Много разного слышал в своей жизни, но когда твои истории из протоптанного обрастают легендами, домыслами, фантазиями, да еще и такого крутого полета, тут уже трудно сдержать смех. Вспоминается игра детства – «испорченный телефон». Сказал сидящему рядом «собака» – на другом конце говорят уже «Вьетнам». Изгои любят рты проветривать, придумывая всякую небылицу, какой еще Катарсис не слыхал.

– Ага. И не только поделился даром. В напарники набивался. Говорил, будет пожитки таскать, все приказы внимательно слушать и выполнять.

– Да ну. И что, взяли его с собой? – недоверчиво спросил Коля.

– Конечно. Нам как раз третьего не хватало. Песню спеть, картошки начистить, сами понимаете, Катарсис Катарсисом, а кушать всегда хочется.

Данила все это время с серьезным видом смотрел на меня. Изучал. По его взгляду я понял, что он понимает. Он был старше меня лет на семь, может, больше. И на сопливого непомнящего, протирающего штаны в граде, подметающего владения Мирона за пачку курева да за склянку дуры, он не был похож. Седые волосы на висках. Кожа на лице грубая, как кора дерева. Лицо худое, вытянутое.

– Бхуты мелкие, злобные, вонючие, представьте себе домовенка из детских историй, только недоброго. И они не те, с кем можно договориться. Во всяком случае, мне такого не приходилось видеть на своем веку, а рассказывать могут всякое. Здесь твой поход до сортира может обрасти слухами. Пошел облегчиться, а вернулся, тебя уже спрашивают: ну, как ты с ванаками повоевал?

Бхут, даже один на твоем пути – почти смерть. Это не ванак, который предпочтет с голоду сдохнуть, чем пойти на того, кто его не боится. Бывает, идешь и в глаза одинокому ванаку смотришь, при себе лук и дюжина стрел за спиной. Подходишь к нему, понимаешь, что кровью его всю землю умоешь, как дождем, и он это понимает. Фыркнет что-то про себя на своем языке и дает тебе дорогу, а сам лыжи в другую сторону развернет. А с этим мелким вонючкой такой фокус не пройдет, встретиться с ним лицом к лицу равносильно самоубийству. Опасная тварь. Они прячутся по домам, никогда не видал и от других изгоев не слышал, чтобы бхуты встречались на улице. Они не ходят по земле, а парят в воздухе. Ходит легенда, что это души изгоев, которые Катарсис принял к себе, тех, что умерли насильственной смертью, неупокоенные души, пытающиеся навредить любому изгою. Нередко в домах, в которых были замечены бхуты, можно было слышать человеческие голоса. И те голоса говорили всякое, сам слышал такое: «Марии передай, чтобы бушлат мой не выкидывала».

Дело было недалеко от станицы Покинутых, но и не близко, чтобы до нее дойти в тот час. Зашли мы в один заброшенный дом с другом. На входе спросили, не занято ли убежище другими изгоями. Громко спросили, так принято. Окна были не заколоченными, значит, никто там на постоянке не жил. Нужно было поспать с дороги. Питон делился со мною своими знаниями, приобретенными за годы выживания в Катарсисе. Он мне честно, как на духу, сказал, что хочет передать весь свой накопленный багаж тому, кому это нужно, и у кого котелок варит. Хоть Питон и ненамного был старше меня, и от естественных причин нам обоим умирать было рановато, он все повторял о своей смерти: «Чувствую ее приближение. Сколько Катарсис топчу, никогда так не чувствовал. Что-то будет, что унесет меня. Будто дали подглядеть отрывок из фильма. А этот фильм – твоя жизнь. Чувствую ее. Неспокойно мне. Не от нелюди погибну я, что-то будет другое».

Питону хотелось поделиться со мной всем тем, за что страдала его душа в этом пекле. Он обучил меня защищаться, изучать. Он поведал обо всех отпрысках Катарсиса, которых видел сам и о которых слышал из верных источников. Рассказал обо всех дарах, которые находил, обо всех трудностях, которые встречались на его пути. Он наполнял меня новыми знаниями, а я внимательно слушал, запоминал и благодарно впитывал в себя, как губка.

Мы возвращались со стороны Земель трупов. То еще место. По пути встретился этот заброшенный дом.

Наша неосмотрительность сыграла с нами злую шутку. Никто не откликнулся, мы бегло осмотрели дом. Там и прятаться было негде, так показалось на первый взгляд. Ржавая, сломанная кровать без матраса. Грязь, разруха. Разбитое стекло на полу. И сверху провод. Шкаф.

– Бхут прятался в шкафу, – сказал Данила.

– Да. В шкафу. Мы осмотрели шкаф, там были какие-то коробки, стоявшие одна на другой. Мы начали доставать из рюкзаков свои пожитки и рубероиды, я убрал осколки стекла. Как вдруг из шкафа выскочило, даже не так – вылетело чудо-юдо, на квартирантов посмотреть. Это была моя первая встреча с бхутом. Никогда до этого в глаза их не видел. Ну и рожа, ему бы в фильме ужасов сниматься. Опасность бхутов в том, что им нельзя смотреть в глаза, их взгляд парализует тебя, они питаются мясом. Можете представить себе, как вас обгладывает мелкий, злой домовенок, пока вы парализованы и не можете пошевелиться? Меня спас Питон. Он в тот же миг достал свой метательный нож и одним точным броском всадил бхуту в живот. Тот улетел вместе с ножом назад и ударился о стену. Лежал на полу. Я не успел ничего сообразить, а Питон уже стоял над трупом.

– Злой, не надо так. Сломай в себе инстинкты, в любой непонятной ситуации сначала действуй, затем думай. У нас не было времени на сомнения. Да и, признаться, шансов тоже. Но мы выжили. Пока.

Он говорил убедительно. Я понимал: то, что нам удалось спасти свои шкуры – это неслыханная удача, подарок Катарсиса. Заслуга Питона.

– Это уже твой второй день рождения в Катарсисе, напарник, – усмехнулся товарищ.

Голод исчез, и сон – тоже. Целую ночь я лежал на своем рубероиде и думал, что пока мы живы, нужно не просто слушать Питона, а извлекать уроки и действовать. «Нет, не я злой, я – глупый наивный малец. А этот матерый изгой, который косит под добряка-одуванчика – самая настоящая машина для убийств», – так я подумал тогда, а утром поделился своими мыслями с другом. Он сказал, что по-другому в Катарсисе никак. «В этом пекле нужно оставаться человеком, какие бы дороги ты ни прошел, сколько бы ада ни выпил, сколько бы крови ни пролил. Человеком надо быть. А машина для убийств – это последствия выживания в Катарсисе, по-другому не выжить. Успевай рейтузы менять. В первую очередь – человеком».

Фразу про рейтузы, к слову, перенял у него.

– Никто не вылез из темных углов дома ночью? – поинтересовался Гриб.

– Нет, все было спокойно. Утром мы перекусили и двинулись в путь. До отеля в станице Покинутых добрались без происшествий.

– Злой, как вы думаете, в граде Покоя маньяк орудует или нелюдь Катарсиса? Эти смерти… Еще месяц назад эти самые парни сидели рядом с нами да воду дождевую кипятили. Сухарь жевали. Кровь в жилах стынет от одной мысли об этом.

– Сейчас у меня ответа нет.

– Я уже забыл, как там, в Коробке. Всего месяц в Катарсисе, а такое чувство, что ничего, кроме Катарсиса, не было, – сказал Коля, а затем добавил: – Злой, там же красивые женщины на каждом шагу? И бедрами виляют, и соки из них текут?

– Красивые. Да только железную леди от дамы из плоти не отличишь. Они ходят по улице, как живые, одеваются, как живые, соблазнительны, как живые. Только заговорив с ними, можно понять подмену. На сложные вопросы у них неживые, шаблонные ответы.

– В Коробке Катарсис снился каждую ночь? – спросил Данила.

Этот тип очень отличался от всех пацанов, собравшихся вокруг меня. Он говорил, как изгой. Он думал, как изгой. И смотрел в глаза, как изгой.

– Я не тот, кого Катарсис решил отпустить. Я ушел из Катарсиса, а он из меня – нет. Я изгой, дитя этой земли, этой жизни, этого состояния. Потому – да, Катарсис снился каждую ночь. Он звал меня обратно.

– Если бы вы нашли ягоду воскрешения, кого бы одного вы выбрали воскресить? – поинтересовался Коля.

С чего он, интересно, взял, что это ягода?

– Даст Катарсис, встречу на своем пути, там будет видно.

– Вокруг смерти – жизнь? А там повсюду смерть? – Данила смотрел прямо в суть. Любопытный персонаж.

– Сколько ты Катарсис топчешь? – обратился я к нему.

– Три месяца.

– Какой самый дальний путь?

– Дом Захара.

– Кого из изгоев знаешь? Кто за тебя может сказать?

– С Сибуром встречались в граде. Самого Захара.

– Сибура я знаю. И Захара знаю. С чем в руках исследуешь Катарсис?

– Нож и револьвер.

– Что тебе нужно от Катарсиса? Чего ты здесь ищешь?

И сам не заметил, как обычный разговор стал похож на допрос. Данила это понял. И я по его взгляду понял, что не пойдет мужчина у меня на поводу.

– Это мое. С этим пришел, с этим и уйду.

– В нутро лезть не буду.

На том и закончили в тот час. Хоть и не было привычной ночи шесть суток в Катарсисе, уже к концу дня начинал ощущать усталость, организм сам просился отдыхать. Решил прогуляться до хранителей, которые держали свою точку, занятый объект вблизи табора Третьяка. Глядишь, и признают старого доброго Злого.

– Что нужно, изгой… Стой, я тебя знаю, Злой, неужто снова к нам пожаловал? Ходили разговоры, что ты завязал.

– Как завязал, так и развязал, – улыбнулся я старому доброму приятелю, с которым не виделся целый год.

Узнал, пройдоха, хранитель града Тишины.

Приятель тоже улыбнулся на все тридцать два.

– Какими судьбами? Подзаработать или насовсем?

– Будет видно, Степан.

– Сашик, пьянчуга ты родная, пропащая душа! Может, по стакану дуры, как в старые добрые времена? У меня ящик ее тут недалеко заныкан. Ради такого случая меня сменят.

– Нет, Степан. Не пью я больше. Нравится трезвым быть.

– Ты же знаешь, брат, я тоже не пью, но с хорошим человеком не выпить – преступление. Дура – не вода, судьбы наши не поломает.

– Как знать, Степа, как знать. Покончил я с этим делом. Скольких парней эта дура сгубила. Эта петля задушила. Мишу Минского помнишь? Недавно ушел под дурой на Рассвете реку Самсона искать, Мирон рассказал, не видели больше изгоя ни живым, ни мертвым. Катарсис этого не прощает. И мне больно, брат. Своя ноша на горбу. Хочу обезболивающего, как и всякий изгой, но не дуру. И рад тебя видеть, обниму, да. Выпить – нет. Не огорчайся. Жить хочу.

– Понял тебя, Злой. Говори, что привело тебя ко мне?

– Слышал про убийства непомнящих недалеко от табора Третьяка?

– Это Катарсис, Злой, здесь каждый день кого-то убивают.

– Может, кто из твоих людей или ты лично видел кого-то подозрительного, не из местных? Кроме наших градских пацанов, Захара и Третьяковской бригады.

– Был один тип. Расхаживал здесь недалеко. Не знаю его. Вроде не из местных, на непомнящего не похож. В глаза не видел, ходил один.

– Остановили его?

– Да кому он нужен, Сашик. Бродит по Катарсису, на рожон не лезет – и пусть бродит, пока Катарсис душу его не забрал. Катарсис, он, сам знаешь, защищает себя лучше любого хранителя.

– Молодой, старый?

– Этого не знаю, не разглядел лица. Слушай, как там мать? Что сказала, когда ты в Коробку вернулся?

– Умерла мать. Не дождалась.

– Горько, брат.

– Горько. Пойду я. Если кого-то постороннего увидишь в наших краях или, может, кто внимание на себя обратит, подозрительный, будь добр, отправь своего человека в град ко мне. Я на втором этаже дома Мирона местечко свое имею. Пока.

– Ты вот – подозрительный, на себя внимание мое обратил, – усмехнулся хранитель. –  Тебе-то какой интерес в этом, Злой?

– Я временно присматриваю за непомнящими, Степа. Мирону пообещал, что найду убийцу тех детей. Если сообщишь мне что-нибудь, буду благодарен.

– На Третьяка и бригаду думаешь? – спросил Степан, недовольно прищурившись.

– Не думаю. Нужны факты. А обвинить кого без доказательств – сам знаешь, Степан, и пулю меж глаз получить можно.

– Там все по-другому, Сашик? В Коробке. И медом нам не помазано? – улыбнулся хранитель, почесав ухо.

– Не мне тебе рассказывать, Степан, кто мы и где мы нужны.

– Это верно. Вот знаешь, уже больше года не был дома. И не хочу. Не тянет. Раньше думал, что уйду навсегда – и полыхай он огнем, этот Катарсис. Эти дары, непомнящие, изгои, нелюди. Это небо другое. И жизнь без птиц. И Ночь – одна на целую неделю, и целую неделю в Ночи жить. Мечтал себе – буду добрым, любимым дедом. Дочка родила три года назад. Дед я, старик. Думал, буду с малышней возиться. В игры играть. Сидеть себе на веранде своего домика, да компот абрикосовый попивать. В мастерской ковыряться. Оно так рисовалось в уме. Будто я – подходящий кадр для всей этой семейной идиллии. А на деле – и недели в таких условиях не продержусь. Не мое это. И больше себя не обманываю. Коробка, сука, навязала мне, что я должен жить для семьи, что мое счастье дома, в тишине и покое. А нет там моего счастия, брат. Нет! Вот оно, в Катарсисе. Рядом с трупами ванаков и моих братьев. Злой, я, как и ты, занимаю здесь свое место. Я тоже винтик в этом механизме. В этой, мать ее, системе.

– Понимаю.

– Ладно. Проехали. Не бери в нутро. Давно человека здесь не встречал.

– Степа, когда сменишься, заходи в град ко мне. Посидим. За «жили-были» потреплемся. Я предупрежу в граде о твоем возможном приходе, чтобы фокусов не было. И это, водицы бы мне дождевой начерпать себе в посудину, вторые сутки ни капли во рту.

– Иди в сторону дома Захара. По пути увидишь дом без крыши. Найдешь там ванну, она стоит сразу за домом этим, под открытым небом. Вода грязная в ней, но дождевая. Сами поставили эту ванну давно.

– Благодарю за наводку, Степан.

– Бывай, Злой. Будем живы, свидимся.

– Бывай.

* * *

Естественно, к ванне я не пошел воду черпать. Спросил так, чтобы хотя бы подумать о слабости, а не совершить ее. И пить хотелось, уже думать ни о чем другом не мог. Катарсис будто услышал меня – этой же не ночью начался дождь, за раз я выпил, кажется, больше литра. Хороший дождь, не стихал до утра. Всем градом ставили посудины, чтобы каждый мог накопить себе воды. И каждый знал, что его вода чиста и безопасна. Иначе в Катарсисе не выжить. С приятелем по душам потрещать, помочь в трудную минуту, а воду только свою пить. Слыхал я рассказы Питона, как приятели приятелей… М-да, наслушался вдоволь. Питон говорил:

– Никогда, Злой. Слышишь меня, никогда не бери воду ни у друга верного, ни у знакомого, ни у барышника. Ни у кого, запомни. Смейся с товарищем, сухарь дели, спину прикрывай и другом своим считай, если есть такое внутри, а воду его не пей. Лучше от обезвоживания сдохнуть, чем воду взять у изгоя.

– Даже у друга?

– Даже у друга. У него может при себе две фляги быть – одна для тебя, другая для себя. Но не боись, дождь рано или поздно пойдет. Любит Катарсис надежду у изгоя отнять, дать ему выпить страданий до краев, а затем смиловаться над ним. Запомни мои слова, Злой. Катарсис и спасет, когда уже и спасения ждать не будешь. Умнейший механизм.

– А у тебя?

– Я тебе никогда этого не предложу. И еще, не вздумай барышника обмануть. Это непростые люди, они будут тебе улыбаться, дружбу с тобой водить. Ты принесешь однажды посудину с дождевой водой и потребуешь больших денег за нее, выдав за воду из реки Самсона, барышник выдаст тебе сумму, как договоритесь, на месте. Затем, через несколько дней, тебя найдут в овраге за градом. Ванак будет труп пожирать, да Катарсис тобой удобрять. Уже не первый раз было. Барышники – не те, с кем можно шутить. Защита у них серьезная. Верхи их поставили, верхи их и свергнут, когда придет час.

Еще один день в Катарсисе подошел к концу. За два дня здесь я прожил больше, чем за предыдущие полгода. В последнее время там, в Коробке, я старался не выходить из четырех стен без особой нужды. Хотел снова уйти в запой. Здесь каждый день – это целая жизнь. Может быть, прав Степан. Вот оно, счастие. Быть деталькой этой машины. Катарсис – живой, и каждый, кто думает иначе, тот рано или поздно сыграет в ящик, либо поймет, что сильно заблуждался на этот счет. Здесь не выживают те, кто не считается с ним. Его могут ненавидеть, бояться, уважать, проклинать. Сколько наших душ он принял. Но если не воспринимать его серьезно, не относиться к нему, как к живому механизму – нет, этого он не прощает. Похоже, что это величайший и в то же время самый простой секрет жизни и смерти здесь.

Ближе к полуночи дождь усилился. Все в граде набрали воды для себя и разлетелись по своим гнездам. Сегодня, проходя мимо собравшихся языками почесать непомнящих, краем уха услышал:

– Не нравится мне этот Данила. Непростой ключик. Темная душа. И не боится же в одиночку за дурой да цветами идти, – начал Гриб.

– Да, мутный он, – поддержал его Коля.

Этой не ночью я проснулся от выстрелов. Гриб, заступивший на пост, в кого-то палил, не жалея патронов. Весь град пробудился.

Когда я вышел на улицу, Гриб испуганно посмотрел на меня.

– В кого стрелял? – прямо спросил я у него.

– Там нелюдь. Не описать. Страшный, как диавол.

Еще он что-то пробормотал себе под нос, я не разобрал. Взял в руки свой лук и направился к тому месту, на которое он указал. В конце града. Никого.

Весь град собрался вокруг меня.

– Пикассо и Серега, заступите вместо Гриба.

– Понял, – сказал не художник, а просто рисовальщик всяких штук на земле, и они с напарником заступили на пост.

– А ты со мной пойдешь.

Гриб молча проследовал ко мне в комнату.

– Присаживайся на стул. Около окна.

Присел. На парне лица не было, ноги дрожали. Руки тоже. В глаза не смотрел.

– Что ты видел? Еще раз, и теперь более внятно и со всеми подробностями.

– Ничего подобного в жизни не видел. Страшно.

– Это нелюдь?

– Думаю, да. Какая-то демоническая сущность.

– Он передвигался на четырех или на двух?

– На двух.

– Не может быть, – сказал я. – Неужели костреб залетел в наши края.

– Не костреб это. Мне рассказывали, как выглядит костреб, и Мирон рисунки показывал нам всех известных изгоям нелюдей. Это не он.

– Если не он, кто тогда?

– Дуры хочу.

– Зависим?

– Нет. Иногда выпиваю. Не часто.

– Своя есть?

– Дура ведь не вода. Ее сразу видно по цвету, и густоватая она. У Мирона порой беру, когда своей нет. Сейчас нет.

– Понятно. Дело твое. Пойдем к Землекопу.

Мирон уже не спал, когда мы с Грибом к нему пожаловали.

– Что это были за выстрелы? Кто стрелял?

Землекоп был не в настроении. Разбудили бедолагу ни свет ни заря.

– Я стрелял, – сказал неуверенно Гриб.

– И на хера? Свору ванаков решил шугануть от скуки?

– Нет.

– А что да?

– Видел я нечто. Страшное.

– Давай без соплей. Что видел?

– Двуногого, говорит, видел, – сказал я.

– Каким ветром сюда костребов проклятых занесло? Горе мне. Теперь весь град забьется в один угол, хуже Ночи нелюдь проклятый.

– Не костреб это, говорит.

– А кто тогда?

– Сам был бы рад понять, – пожал я плечами. – Когда пришел и осмотрел место, никого не было.

– Померещилось, может? – Обратился Мирон к пацану. – Здесь всякое мерещится.

– В отца моего демон превратился. Думал, что это покойный отец пришел.

– Не понял.

Я также стоял в недоумении.

– Отца видел. Он сказал: иди ко мне, Толя, давно мы с тобой не виделись. Мы с матерью скучаем по тебе.

– Дальше.

Землекоп внимательно слушал пацаненка. Я тоже.

– Отец и мать умерли лет десять назад, разбились на машине. Я думал, настоящий призрак, хотел было пойти. Никогда не видел призрака – ни отца, ни матери. Душа завыла от услышанного и увиденного, сильно папку с мамкой любил. Да что-то остановило. Направил револьвер в сторону фантома, и в тот момент демон показал свой настоящий облик. Это был нелюдь метра два в высоту. Длинные конечности – как копья. Не то голова, не то череп. Вместо глаз – большие черные ямы. Носа нет. И страшно то, что я понимал – мне конец. Я выстрелил в него, всадил весь барабан от страха. Он не убегал. Напротив, шел ко мне. Только когда послышались шаги, двери заскрипели, он растворился в воздухе. Как будто и не было его. Пули его не брали. Я не знаю, что это за диавол. Но такого вы не показывали нам в своих дневниках, Мирон.

Я посмотрел на Землекопа. Тот посмотрел на меня. Еще какое-то время в доме царила тишина. Хозяин нарушил молчание первым.

– Злой, идите в гостевую. Не успел убрать постель. Уберите в сторону. Сейчас принесу дуры.

Когда Гриб и Мирон выпили, я заговорил:

– Землекоп, это ты рассказал молодняку?

– Что рассказал? – спросил Гриб, растирая глаза.

– Нет. Я не рассказываю то, чего не видел сам и не видели люди, чьим словам я доверяю.

– Кто тогда?

– А я откуда знаю? Не я – и точка.

– Да о чем вы? Кто-то мне объяснит?

– Есть легенда, – начал Мирон. – Легенда – и все. Слухи, выдумки, байки. Повторюсь снова, никто этого не подтвердил.

– Ваар, – сказал я. – Одна из страшилок изгоев. Уже ставшая фольклором.

– Злой дух Катарсиса, перевоплощается в людей, знакомых изгою, чаще всего – мертвых, и пытается заманить к себе. Он не может убить изгоя, но повести за собой в то место, где обитает нелюдь, – запросто.

До сегодняшнего дня, скажу честно, в эту байку я верил так же, как и в то, что Банька одними зубами арагора загрыз. После твоего рассказа, пацан, не знаю, что и думать, – подвел итог Землекоп.

– У него облик, как я описал? Двухметровый рост…

– Нет, не в этом дело, – перебил барышник.

– Он не имеет своего тела. Это дух. Как и говорил ранее, он перевоплощается в человека, хорошо известного своей жертве. А чтобы напугать, превращается в самый страшный кошмар своей добычи. Это не его обличие было, а твой собственный страх.

– Что думаешь по этому поводу, Злой?

Я ничего не ответил Мирону. Чего тут думать.

– Самый большой страх, – сказал про себя парень.

– В этих краях такого не водилось никогда. Гастролеры-костребы, сраные недоптицы, устроившие здесь свое гнездо пару лет назад, были сенсацией нашего града и главной новостью года, – сказал Землекоп, повернувшись ко мне.

– Ты же не придумал все это, верно, пацан? Ты раньше не слышал про Ваара?

– Посмотри на него, Мирон. Он сейчас похож на того, кто такое придумал бы?

– Я хочу выбраться из Катарсиса, – только и сказал Гриб.

– Не все так просто, парень. Одного «хочу» недостаточно. За ручку тебя никто не выведет, а за линию хранителей выбежишь – сам знаешь, что будет, не мне тебе рассказывать.

– Пойдем, – обратился я к пацану.

– Зайди ко мне позже, Злой.

Мы поднялись ко мне в комнату, хотелось с парнем поговорить с глазу на глаз.

– Ты серьезно настроен выбраться из Катарсиса?

– Да. Мне «истомы» не достать, да и ценность, равнозначную ей, вряд ли найти. Пойду к хранителям, буду молить, чтобы закрыли у себя. Все что угодно, сделаю, только бы выжить, да «истому» получить.

– Все что угодно – не самый удачный расклад. Уходи лучше из града. И поискам даров свои светлые дни и не ночи посвяти. Так будет больше шансов выбраться отсюда.

Зачем ты в Катарсис пришел? – просто и без укора спросил я. – Может, помнишь обстоятельства?

– Непомнящий я. Как и другие. По всей видимости, денег заработать. Разбогатеть. Мужчиной стать.

– Мужчиной стать, – повторил я. – Да, преинтереснейший способ. Жалеть не будешь, если карта удачно для тебя ляжет, и найдешь дары, что лыжи назад развернул?

– Может, и буду жалеть, что струсил. Но сгинуть здесь не хочу. Пока сидел с вами и пил дуру, понял, что женщину хочу. Любить хочу. Сына хочу. Всех тех проблем в Коробке, которые пожирают людей, там живущих, – этого хочу. А не смерти повсюду. В последнее время я начал замечать, что у меня едет крыша от этого постоянного ощущения опасности. Оно кругом. Оно витает в воздухе. И спать нормально не могу. Ни ночи нормальной, как в Коробке, ни спокойствия.

– Привыкаешь со временем, – сказал я.

– Нет, не хочу привыкать. И быть таким, как вы, изгои, не хочу. Вы уже не люди. Я вижу, что остаться здесь и стать частью этого мира, который вы называете Катарсисом, – это лишиться со временем чувства жалости, веры в людей, загрубеть до неузнаваемости и ходить в скафандре, как в танке. Вижу я это. Не готов.

– Нет, не лишился я веры в человека, а веры в людей у меня не было никогда. Толпой движет вибрация толпы. И чувства жалости я не лишился – бывает, накатывает. Да только ничем это не поможет ближнему моему, ни живому, ни мертвому – мое чувство жалости. Могу помочь, поделиться патронами, рану перевязать, до града на горбу донести, на дело пойти. Если это не идет вразрез с моими личными представлениями о мироустройстве и целями – помогу, пойду. Изгои – тоже человеки, Гриб. Это иное состояние – быть изгоем. Жить вне. Катарсис слабости не прощает. Приходится стоять крепко на ногах после того, как проснулся. Это выбор и жизненная необходимость.

– Не Гриб, – сказал пацан. – Толик я. Толя.

– Думай сам, Толик, Толя. Твоя жизнь. Твой выбор. Скажу одно, Катарсис проверяет тебя. Никто над тобой смеяться не будет, да и осуждать тоже, если уйдешь к хранителям в ноги падать или искать дары, ценность которых соизмерима с «истомой». А если выберешь второе, то еще неизвестно, захочешь ли после этого уходить – как дар найдешь, да вкус охоты распробуешь. Если останешься жив, кто знает, может, и станешь частью этого мира, изгоем. В любом случае просиживать здесь штаны – не самый удачный выбор.

Когда Гриб ушел, я спустился к Мирону.

– Что там сопляк, уже шмотки собирает?

– Посмотрим. Время покажет. Катарсис с ним здоровался, характер проверял. Штаны прощупывал на наличие яиц, – усмехнулся я.

– Еще одна птичка к хранителям перья намылит. Да не выведет его никто, как он, балбес, не поймет? Ни один хранитель просто так на него «истому» тратить не будет, если у того она имеется, Злой. Останется здесь – ныть да на других жути нагонять. Бездельники. Уже не первый раз было. С каждым годом все мельче и мельче народ.

– Прямо все, Мирон?

– Ну, не все. Большинство.

– Их тут всех по пальцам пересчитать.

– Чего ты пристал ко мне? Мамка я, чтобы всем жопу подтирать да платочек доставать – сопельки утереть? Не хер было в Катарсис лезть, если с Катарсисом не способен жить. Наслушаются о дарах и богатствах неслыханных – и прут. А кто за дарами пойдет? Чувствую, скоро я пойду, если так и дальше будет продолжаться. Да ладно, что бездельничают, балбесы, а скольких похоронили уже на погосте?

– Чтобы мужчинами стать, идут, – подметил я.

– А как же. Мужчинами. Ох, достало это все. Веришь?

– Верю.

– Так что, уходит балбес?

– Похоже на то. Поговорили в моей лачуге. Что надумал по поводу Ваара, Мирон?

– Смысла врать пацаненку этому не вижу. Да и убедителен он в своих красках. Складно малюет. Если так оно есть, что тут поделаешь?

– Не боишься, что однажды наведается в дом к тебе? Отвара из цветов попить да печенькой заесть?

– Да иди ты, Злой. И без меня найдет кого загубить, если захочет. Хреново пахнет это дело, скажу я тебе. Было бы это где-нибудь в станице Покинутых, это одно…

– А здесь что, дерьмо иначе пахнет?

– Не то чтобы. Это было одно из самых безопасных мест Катарсиса, безопаснее только у мамки под грудью. Если и это место лишится курортного статуса, так сказать, то совсем никого здесь не будет, кроме непомнящих, меня с Орлом да хранителей. Торговля и так хуже некуда. Никто сюда возвращаться из опасных земель не станет. А у Начальника в отеле выручка хорошая. Местечко правильное выбрал, как знал, все к нему тащат свои дары…

Что-то еще пробормотал барышник себе под нос, но я не разобрал. Похоже, что-то говорил про продажи вышеупомянутого лица.

– Надо решить задачку с убийствами, Злой, и как можно скорее. Надеюсь, это единичный случай встречи с Вааром в этих местах.

– Дуры надумал сходить принести тебе. Потихоньку обживаюсь, прихожу в себя.

– Далеко пойдешь?

– Далеко пойду, но не сейчас. До Захара прогуляюсь, да до тропы, ведущей на Земли трупов, осмотрюсь, и обратно.

– Понял. Тогда вот тебе два бутыля.

Ближе к не ночи я заглянул к Даниле. Дверь в его комнату была напротив моей. Никто с ним особо не общался из непомнящих. Держался особняком.

– Здорово.

– Здорово.

– В четыре утра в поход отправляюсь. Недалеко. К дому Захара, потом обратно через тропу, ведущую на Землю трупов. Пойдешь со мной?

– Пойду, – без раздумий сказал Данила. –  За интерес не спрашиваю. Будет желание – поделитесь сами. Что нужно от меня?

– Интерес незамысловатый: дуры набрать по заказу барышника, да воздухом подышать. С Захаром поговорить. Мне нужен напарник.

– Почему я?

– Из здешних парней ты один к дому Захара ходил. Немного освоился в здешних местах. В три тридцать я тебя разбужу.

– Это лишнее. Я сам проснусь.

– В четыре выдвигаемся. Буду ждать на выходе из града. Не опаздывай.

Каждый раз перед тем, как отправиться исследовать Катарсис, я долго не могу уснуть. И эта не ночь не стала исключением. Ваар. До сегодняшнего дня я думал, что это очередная страшилка. Гриб был напуган, помню до сих пор его тремор и тот растерянный взгляд. Такой взгляд бывает у детей, которым кажется, что потерялись в толпе, и мамки с папкой рядом нет. Нужно хотя бы пару часов поспать перед походом. Заставлю себя уснуть.

«– Злой. Если кто предложит сам тебе воды, жажду утолить, скажи так: сначала сам выпей из фляги. Если выпьет и жив останется, все равно не бери его воду. Сегодня он даст тебе дождевой, а завтра – кто знает. Это закон Катарсиса – пей свою воду и оставайся жив. Пока.

Я тебе расскажу историю о реке Самсона, которую мне передал мой погибший друг. Катарсис еще не был тогда даже на толику исследован. Даже те места, которые сейчас топчем мы с тобой, были неизведанными для первых изгоев. Одни из первых выживших после Рассвета отправились в путь. На нетоптаные земли был путь. Заблудились. Закончилась вода. О дожде молили изгои Катарсис. И набрели они на реку, не похожую на остальные. У той реки было два течения. Друг против друга. Набрали они воды из этой реки. Один изгой выпил ее и умер на месте. Другой изгой понял, что воды этой реки – смертельный яд. Набрал этой воды в склянку, что была у него, и в склянку другого изгоя, вернулся, откуда пришел. Про реку не сказал. Был у него неприятель один в поселении, и захотел изгой избавиться от врага своего, думал, что тот умрет. Дал ему выпить воды, оставшись наедине с ним. Вода тогда была такой же ценностью, как и сейчас. Ручей далеко, а опасность близко. Тот сделал три глотка и стал не собой, будто подменили его. Начал ходить по пятам за тем, кто дал ему воды, в приятеля превратился, слушал все, что ему говорят, и следовал сказанному. Увидели другие изгои в поселении, что враг превратился в приятеля и ни на шаг не отходит от пришедшего из земель неизведанных, начали спрашивать. Один из них видел, как воду давал тот врагу. Силой отобрали склянку с водой и заставляли его выпить. Пришедший из новых земель решил все рассказать, чтобы избежать смерти: о таинственной реке с двумя течениями, о том, как одно течение следовало навстречу другому, как упал его напарник замертво, выпив воды из этой реки. Отправились изгои в путь, чтобы воочию увидеть эту удивительную реку. Когда вышли на те земли, где еще вчера была река, увидели пустошь перед собой, реки будто и не было никогда.

– Питон, как сам считаешь, Катарсис – это другая планета со своей скоростью вращения вокруг Солнца? Шесть суток день, и шесть суток Ночь…

– Думал много об этом, Сашик. И сейчас думаю. Кто-то жил здесь до нас, и к пророкам не ходи, много лет. А затем всех не стало. Не из легких задачка. Местная нелюдь привыкла к человеческому мясу. Я пока не дам тебе ответа на этот вопрос, скажу одно – есть в Катарсисе те, кому известно больше, чем нам. И они живут там, где мы с тобой еще не были».

Проснулся в три. Несколько часов все же подремал. В четыре я уже был на выходе из града. На посту стоял Коля. Данила меня ждал. Будить его не пришлось.

Почти в семь утра мы вышли к дому Захара, по пути нам повстречались два ванака, стрелять не пришлось, дали нам дорогу. Сделали мы одну остановку, перекусили, посидели в тишине и продолжили путь.

– Мир вашему дому, Захар.

– Здорово, Злой. Говорили, ты покинул края здешние навсегда.

– Как покинул, так и вернулся, Захар. Это мой напарник, Данила. Взял с собой в помощь. Барышник дуры попросил набрать.

– Дура здесь неподалеку. Покажу тебе. Только за дурой пришел?

– Не только. К тебе я. По делу.

– Слушаю тебя внимательно.

Захар был ниже меня. Седоволосый, не толстый и не худой. Он был известным изгоем, многие его знали. Сколотил небольшую бригаду, верные друзья рядом с ним, заняли этот дом втроем – Сизый, Патрон, Захар. Всех их я неплохо знал. Были общие дела. Крепкие, надежные парни.

– Данила, будь добр, подыши свежим воздухом, да у Сизого и Патрона спроси, где дура, пусть покажут дорогу. Держи мой бутыль.