Читать книгу Шуршание философа, бегающего по своей оси - Юна Летц - Страница 3

ВСЁ В ПОРЯДКЕ: ГРАНИЦА ИСЧЕЗЛА

Оглавление

Он как раз собирался спать, но тут что-то поехало по его голове, а потом и вообще взбесилось, начало лохматить волосы и наматывать их на себя, и снова лохматить, как в собаку – нежность такая, или игра. Тогда он подумал: «Нет, я сошел с ума, и никакой это не самолет, но я дома, и это рука моей девушки». Чтобы убедиться в этом, пришлось открыть глаза и сразу же увидеть, что вокруг нет ни штор рубиново-серых, драматических, ни каменных картин, ни мерного шкафа, а под ним вовсе не кровать, но тупик. Сомнений не оставалось: это был полет. Предстояло выяснить: может, он во сне? и Талеб грубо вывернул кожу на руке, отчего стало так больно, как подлинная боль, и никаких признаков сновидения.

А чья-то рука продолжала возиться в его волосах, и тогда человек подумал: «Это, наверное, кто-то из знакомых. Увидел меня в зале ожидания, и теперь вот пугает так, шутит так». И он стал размышлять, кто бы мог оказаться на этом рейсе. Конечно, проще всего было развернуться прямо сейчас и посмотреть, но тогда вся интрига моментально исчезнет, а ему хотелось как-то подыграть остроумно: к примеру, дёрнуть эту руку и сказать: «Оливер-гулливер!» или «Эльза-стрекоза!», то есть застать их, в некотором смысле, врасплох.

Он вспоминал и раздумывал. «Кто бы мог полететь вот так, в середине недели, на север страны?.. Может быть, это Линда, пилюльный агент: она часто летает, путешествует так – оса, осень, осенило её махнуть куда-нибудь в глушь и – скука, сколько бы не летал, хоть и во сне; решила пошутить – глотнула виски, порылась в голове у приятеля… Вряд ли, она терпеть не может виски. Может, это Гир-мануфактурщик: он пьющий, и руки у него, как грабли для волос – можно шариться… Нет, это же чушь: Гиру удалили чувство юмора… Или не до конца удалили?»

Мужчина задирал глаза и пытался высмотреть именные отпечатки на пальцах, но – мрак и темнота: ничего не увидел. К тому же, кто теперь читатель по коже? Никто не читатель. На пальцах бы всё объяснить и побыстрей… Ногти хотел рассмотреть, определить, мужчина это или женщина. Сминался в кресле, выводил глаза из орбит, но рука ускользала, и выяснить ничего не удалось.

Если только осмелиться и пощупать её… «Рука же трогает меня, значит, она имеет повод трогать; почему бы и мне не попробовать?» Но у него такие обычные пальцы, рабочие кончики для познания (тыканием), и нужная температура как главное качество; он же ничего не поймёт там, ну, разве что кольцо встретится или знак, например, перо (синица сидела)… Хотя, какая синица, это же самолёт?! Но – небо; и это не место для синиц.

…Талеб хотел почесать голову, но там всё ещё была эта загадочная рука, и тогда он задумал встать, прямо вот так, с наскока. Оперся на подлокотники и выдвинул тело к самолетному потолку, иными словами, поднялся (сам не ожидал, что осмелится). Встал и смотрел на того шутника, который был логическим окончанием рукошутки.

Это была женщина зрелого возраста, довольно миловидная, с выдержанным лицом. Он был уверен, что видит её впервые.

Надо было решиться, но он стоял, как дурак, в проходе и всё смотрел на её руку с короткими ненакрашенными ногтями, и всё пытался додумать, что эта рука делала у него на голове. Версий практически не было: что-то про тик, но это никакая не версия. Нужно было проявить решимость, и он как раз захватил проявитель в этот раз, уверовал в личные силы и спросил:

– Простите, а что это было?

Вот так взял и спросил. Даже не поздоровался, даже в глаза ей не заглянул, а всё на руку – как будто с ней и беседовал, с рукой. Однако вскоре это показалось ему не слишком уместным, и тогда он перевел глаза женщине на лицо и терпеливо дожидался ответа, перетаптывался с пятки на мысок, как бы массируя уязвимость. Но обладательница руки только улыбалась и дышала как обычно, сидела как обычно, она была так умиротворена и, казалось, совершенно не собиралась отвечать за свои поступки. Правда, через некоторое время дамочка всё же открыла свой обыденного строения рот и сказала:

– А что тут было?

Талеб засосал слюну из слюнных желез, сглотнул максимально тихо и старался не выдать своё бесконечное изумление, но голос не слушался, и он говорил, как через трубу. Хотя это только вначале, потом нормально говорил.

– Ну, вы сейчас теребили мне волосы… как бы. Женщина не менялась в лице.

– О, вы об этом.

– Да, я об этом. Кажется, мы совершенно незнакомы, а вы теребили мне волосы в тот самый момент, когда я пытался уснуть. И даже если исключить эту добавку – о том, что я пытался уснуть – то у нас останется вполне себе конкретное действие: вы теребили мне волосы.

– Я теребила, это правда. Но вы же знаете, какое сейчас время…

– Какое время?

Посмотрел на часы: четверть двенадцатого. О чем это могло говорить? Может быть, каждый день за час до полуночи пассажирам этой компании разрешается лохматить друг друга? Может быть, так собирают статическое электричество и потом как-то его используют?.. И вопрос продолжал висеть, как в воздухе подвешенный без вешалки висел, и Талеб помнил, что задал его именно он, значит, отвечать должен другой человек, поэтому он в который раз метнул взгляд сначала на руки, а потом на лицо собеседницы и приготовился слушать.

Пока он проводил эти мыслительные ритуалы, женщина старательно фиксировала на лице вежливую улыбку, но сейчас та стала понемногу спадать, и она сказала голосом таким, почти бытовым:

– Вы просите меня объяснять очевидное?

– Прошу вас, да.

– Ну, бросьте, это же понятно.

– А мне нет. Я в некотором смысле недопонял. Расскажите, будьте так добры.

Она сложила руки, как-то их переплела между собой, наверное, чтоб не отвлекали, а потом, конечно, вздохнула – такие дамы любили повздыхать, и Талеб уже приготовился к самому худшему, к тому, что сейчас будет долгий душераздирающий рассказ на тему не сложившейся личной жизни, и как четвертый муж ушёл к парикмахерше, и от этого у неё душевная травма, и фобия, и невроз, и особое отношение к мужским волосам. Он уже приготовился, но нытья никакого не было. Женщина убрала улыбку и коротко, по делу, объяснила:

– Сейчас такое время, что границы размыты, и человеческое пространство перестало существовать. Нет никаких запретов и законов.

– Но это же просто невежливо!

– Вежливость постигла та же судьба.

– Но почему вы делали это именно со мной?..

– Ну, во-первых, вы сидите ближе всех спереди, и это определяющий фактор. К тому же, волосы у вас оказались мягкие, и мне понравилось в них копаться. Да и вы должны быть довольны.

– Я должен быть доволен? От того, что чужой человек роется в моей голове?! Почему я должен быть доволен?

– Потому что границы размыты, и у человека есть только два варианта поведения: либо быть довольным, либо не обращать внимания на то, что происходит. Как бы он ни реагировал, он не может ничего изменить. И если я захочу снова потрогать ваши волосы, я сделаю это, и поверьте, никто не сможет меня остановить.

– Но я! Я смогу вас остановить! Я уберу вашу руку.

– Это можно. Но вскоре я снова запущу её в ваши волосы снова. Говорю же: граница исчезла. Тут бесполезно спорить, надо просто смириться, мой дорогой.

Мужчина слушал её и понимал, что в который раз пытается возвращаться в те времена, когда эта ситуация казалось бы абсурдной. А ведь он думал, что рецидива не будет, что он уже приспособился, но иногда они прорезывались сквозь него, как нелепые страхи или непонятные ощущения. Граница же исчезла, а он продолжает цепляться за прошлое…

Талеб сел в кресло и попытался успокоиться. Лучше всего было поспать. Он закрыл глаза, уложил голову набок и только собирался раствориться в забытье, как почувствовал, что кто-то подергивает его за ухо. «Граница исчезла, всё в порядке», – проговорил он сам для себя, натянул плед и провалился в сон.

Шуршание философа, бегающего по своей оси

Подняться наверх