Читать книгу Ярость - Юрий Никитин - Страница 12

Я взглянул на часы и удивился, как мало прошло времени. А переговорили, казалось, уже столько, что неделю надо раскладывать в голове по всем полочкам и этажам.

Вдруг Кречет повернулся ко мне. Его злые глаза уперлись в меня так, что я ощутил себя под прицелом гранатомета:

– Виктор Александрович, включайтесь в работу без долгой раскачки. Что я из вас каждое слово как клещами? Видный ученый, футуролог, вам и карты в руки.

Министр культуры тонко улыбнулся:

– Платон Тарасович, сейчас народ больше знает певичек и порнозвезд, чем академиков. Но нам в самом деле интересно услышать мнение видного футю… фруто… фруктолога.

На меня смотрели кто настороженно, кто откровенно враждебно, как на выскочку, неизвестно как втершегося в кулуары правительства. Я сказал сдержанно:

– Увы, не оправдалось гордое: «Первый Рим падоша, второй Рим падоша, третий Рим стоит и стояти будет, а четвертому Риму не быти». Третий Рим не пал, выстоял перед Наполеоном и Гитлером, но сейчас склонился перед долларом. Четвертым Римом стал Нью-Йорк, а США – Римской империей в эпоху последней стадии упадка, когда удивляет весь мир как богатством, блеском, так и упадком доблести, когда эти римские граждане… то бишь американские, панически трясутся за свои жизни, а твердыни штатовского Рима трещат под ударами молодых… нет, переживающих вторую молодость некогда древних и мудрых народов. Американцы трепещут перед экологически недостаточно чистыми продуктами, их ужасает озоновая дыра, мужчины красят волосы и делают подтяжки харь… куда уж с гранатами под танки или в горящем самолете на колонну врага!.. Но не бросятся уже и русские. Хотя русские все ж бросались, а американцы – нет. И никогда не могли броситься.

Кто-то хмыкнул, а военный министр спросил заинтересованно:

– Это похоже! Но почему?

– Правила чести, жертвенности, верности слову, долгу перед страной могли возникнуть лишь в странах, где был так называемый высший свет. Где в самом деле понимали, в какой стране живут, а не просто пахали и сеяли, где дрались на шпагах, стрелялись на дуэлях… Неважно, какая перед именем стояла приставка: фон, дон, де, мак или ничего не стояло, как у нашего дворянства, но эти люди дрались на дуэлях, стрелялись по самому ничтожному поводу, смывая кровью пятно с чести… но где вы видели, чтобы из-за чести дрался крестьянин? Русский, немецкий, французский?.. Да еще до смерти? Так вот американцев нельзя винить за отсутствие правил чести, ибо в Новый Свет переселялись крестьяне в поисках лучшей доли. И все было бы ничего, если бы эти крестьяне так и жили, озабоченные только тем, как выжить, а потом уже как просто жить с наименьшими затратами ума и усилий. Но они укрепились, а потом… Главная черта простого человека… какая?

Яузов, который слушал с особенным удовольствием, как я поливал проклятую Америку, которую он все еще держал под прицелом оставшихся ракет, ответил первым:

– Ну, отсутствие чести, как вы уже говорили.

– Нет. Главное, – сказал я, намекающе глядя на него, – воинствующее невежество. Тупой человек всегда агрессивен в суждениях. Он никогда не скажет себе, что встретил нечто выше его понимания. Такой безапелляционно заявит, что всякие там Бетховены – дурь, что Пикассо – не художник вовсе, что звездная астрономия – шарлатанство для выманивания денег у простого народа, любая философия – бред, надо под корень!.. Страшно, когда весь народ из таких простых людей, когда идеология простого народа становится идеологией страны! Но есть вещь и пострашнее.

– Что?

– Когда эта идеология начинает экспортироваться в другие страны, где еще живы понятия чести, достоинства, верности слову, а не документу, над которым поработали адвокаты!.. Человек слаб. Когда он видит, что можно не бежать, а идти, когда видит, что можно не идти, а стоять, а то и вовсе сидеть… а потом и лечь и что в этом, оказывается, нет ничего позорного… вон американцы вовсе ходят с соплями по всей морде и гадят прямо за столом… и ничего! Человек слаб… Постепенно начинают поговаривать, что зато там живут весело, балдеют, расслабляются, отдыхают. А главное в жизни – это не работа, а отдых, балдеж, расслабление, оттяжка!.. Понимаете, когда главным мерилом становится не достоинство человека, а рубль… или доллар, как ни назови, то американцы как бы получают право поучать другие народы. У них этих долларов больше.

Кречет раскрыл рот, но Яузов, не видя, опередил:

– Грешен, одно время смотрел американские боевики. Так обратил внимание на частое словцо, что так и мелькает: «Не будь героем!» Так говорят и полицейские, и преступники, и никто не плюет такому в глаза. Мол, не рискуй, сложи оружие, переноси унижения, забудь о каких-то нелепых понятиях чести, достоинства…

Сказбуш добавил:

– Раньше разведчиков снабжали ампулой с цианистым ядом. Мол, в случае провала… А теперь, когда главной ценностью объявлена жизнь, уже знаем: выдаст всех. Еще до того, как прищемят палец или посветят лампой. Потому стараешься сообщить как можно меньше. Что усложняет любую операцию.

Я видел со всех сторон обращенные ко мне лица. Похоже, задел, если все говорят одинаково, не спорят, а друг друга дополняют. Какой ни разношерстный кабинет, но общая беда…

Я продолжил как можно более убедительно:

– Американцы как раз и побеждают по всему миру, потому… что не прошли эпохи рыцарства, верности долгу, чести, слову. Они сразу начинались как нация лесорубов и золотоискателей, что плавно перешли в банкиров и рабочих. Для американца немыслимо застрелиться, смывая, так сказать, кровью пятно… что было так характерно для всей Европы, в том числе и для России. Этот трусливенький американский образ жизни победил, теперь и наш боевой генерал, обгадившийся при защите Белого дома, куда там застрелиться: лучше по судам затаскает!.. А все это называется уважением к человеческой жизни… Для американцев нет ничего дороже собственной жизни, от этого они пляшут во всем. Нам труднее это принять, потому что у нас, как я уже говорил, была эпоха верности слову, чести… были столетия, да что там столетия! – с самых первых дней Руси честь и достоинство ценились выше жизни. А так было до самого недавнего времени…

– Пуго застрелился, когда не получился переворот…

Я отмахнулся:

– Это уже отдельные случаи. Американцы тоже иногда стреляются. Один на сто миллионов. А я говорю о временах, когда было правилом пустить пулю в лоб… или в сердце, чтобы кровью смыть пятно. Это время кончилось с последней большой войной, тогда еще красные командиры стрелялись… да и немецкие тоже. Потому у нас осталась острая тоска по тем временам! И нам хочется возврата… Не в прошлое, а к традициям верности слову, гордости, достоинству. Наш западный мир… а мы тоже относимся к западному миру, хоть и намного беднее, но идеалы те же меленькие и подленькие: побольше жратвы, теплый клозет, видеоаппаратура, поменьше работы да повыше зарплата, и чтоб никаких идей, никаких целей общества, а просто жить, жрать, гадить в чистом туалете, ходить по бабам… Пока еще нет насмешек над трагической любовью Ромео и Джульетты, для нас свято имя Шекспира, но через несколько лет уже над ними начнут насмехаться открыто! Мол, двое идиотов… Любовь, конечно, хорошо, но не убиваться же в самом деле? Предмет любви легко заменим. Вон в любом американском боевике герой, потеряв горячо любимую жену, а то и ребенка тоже, тут же натыкается на девку, с которой уничтожает злодеев и… если между выстрелами и пинками еще не лег с нею в постель, то поженятся сразу же, как последний злодей упадет с простреленной грудью. Человек в западном мире может покончить с собой от зависти, что у соседа больше денег, но никогда из-за несчастной любви, из-за чести.

Все слушали, по их лицам я читал настороженность, расчет, некоторые поглядывали то на меня, то на Кречета, стараясь понять, как тот реагирует на нестандартные речи, дабы успеть скорректировать свою линию.

Яузов, который больше всего на свете мечтал стереть с лица земли Чечню, неожиданно сказал:

– Может быть, фру…проктолог прав. Мы ненавидим исламистов за то, что у них есть то, что мы потеряли… потеряли совсем недавно. Исламист еще может застрелиться, смывая пятно со своей чести, а наш герой только оботрется, когда ему в морду плюнут, а потом тебя еще по судам затаскает. Но мы помним, что еще совсем недавно наши отцы… ну пусть деды, еще стрелялись, чтобы снять с себя обвинение…

Коломиец зябко передернул плечами:

– Это уж вовсе лишнее.

Яузов сказал горько:

– Мне, хоть я и военный, приходится забираться в такие дебри, чтобы искать пути повышения, так сказать, воинского духа… Я скажу, что основная разница между исламским миром и тем, который себя гордо называет передовым, не космические ракеты или производство компьютеров! Исламский все еще упорно стоит на том, что жизнь – не самое ценное для человека, что важнее – честь, достоинство, верность слову! Западный же мир провозгласил главной ценностью жизнь человека. Любого, даже самого подлого. И ради спасения этой жизнишки можно и в дерьме валяться, простите за солдатскую прямоту, а то и наглотаться, плевки вытерпеть, оскорбления проглотить, изнасилование своей жены и дочери простить, да и самого, если тоже используют, – ничего, теперь это так, пустячок для западного человека. Советуют даже расслабиться, чтобы получить удовольствие. Потому я ненавижу исламистов, ибо они сохранили свою честь, а мы – нет. Они постоянный укор, и мы это чувствуем. Но я хоть признаюсь, за что ненавижу, а в американских боевиках они все – тупые и жестокие дикари…

Коломиец возразил громко:

– Что вы ссылаетесь на американские боевики!.. Культурные люди их не смотрят. Это не критерий…

Яузов зло огрызнулся:

– Культурных перевешали еще в семнадцатом. А которые остались… они в помойках роются, а не книжки читают!

– Ну, это уже…

– Ничего не «уже». Боевики творят моду, а модой можно навязать то, что не по зубам ни закону, ни ФСБ, ни моей танковой армии!

Другие тоже поглядывали, как и я, с удивлением. Квадратнорожий, тупой, он говорил грубо, но неожиданно дельно. Впрочем, дураки хороши для выполнения приказов, а не для совета. Кречет знал, кого приглашать. Не у всех мозги в спинном хребте или в том утолщении внизу, из-за которого динозавры едва не стали властелинами мира, но все же не стали.

Кречет поглядывал с удовольствием. Похоже, нравилось, что генерал – морда ящиком – ошарашивает интеллектуалов.

Нам уже дважды приносили горячий кофе. Коломиец сдался первым, разбавил крутым кипятком, но теперь все наконец-то говорили, перебивали друг друга, высказывали наболевшее, а заодно и старались привлечь внимание резкими суждениями. Генерал-президент, сторонник решительных мер, подберет в команду решительных и жестоких…

Коган ерзал-ерзал, наконец встал, извинился, метнулся к дверям. Яузов фыркнул, мол, кишка слаба, которая прямая, а Коломиец наклонился к Кречету:

– Вас устраивает такой министр финансов?

Кречет удивился:

– Конечно! Он само обаяние. Дамам ручки целует… Всегда улыбается. Что еще надо?

Коломиец замялся, явно хотел как-то обратить внимание на горбатый нос министра финансов, на фамилию, а то и намекнуть, что с таким министром денежки могут уплыть в одно ма-а-а-аленькое, но с большими аппетитами государство.

– Ну, а как… насчет деловых качеств?

Кречет удивился еще больше:

– Шутите?.. Какие еще деловые качества? Если буду такое спрашивать, то придется ходить по пустому зданию. Взгляните в окно, увидите их деловые качества. Богатейшая на свете страна… единственная в мире, где есть и золото, и алмазы, и нефть… и все-все!.. причем не только для себя, но на продажу!.. и нищая. Какие вам еще деловые качества? Мне с этой сворой разбираться еще долго. И погнать всех в шею нельзя, среди них в самом деле могут найтись один-два стоящих человека. Может быть, даже три… Хотя вряд ли… Но их не видно за спинами горлопанов.

В дверь заглянула Марина, что-то знаками показала Кречету. Тот нахмурился, буркнул:

– Прошу извинить, что-то срочное.

Он поднял трубку, а потом, оглянувшись на нас, сделал неслыханное, на что не решился бы ни один президент: нажал синюю кнопку, давая нам возможность всем услышать, тотчас же торопливый мужской голос прокричал в испуге и усердии:

– Господин президент!.. Господин президент!.. Только что группа террористов захватила заложников!.. В здании Сбербанка!.. В заложниках семьдесят человек. Среди них – женщины и дети. Кого направим для переговоров?

Лицо Кречета стало жестким, словно его вырезали даже не из камня, а из железа. Холодным злым голосом поинтересовался:

– Вы кем работаете?

– Я? – растерялся голос.

– Да.

– Замминистра внутренних дел…

– Да? А я уж подумал, что метите на министра иностранных дел или культуры. Какие переговоры с террористами?.. У вас что, патроны кончились?

Голос на том конце провода осел, пролепетал:

– Господин президент, если я правильно вас понял…

Кречет рыкнул:

– А меня не надо понимать иносказательно. Я отдаю приказы, и отвечаю за них я. В переговоры не вступать. Быстро штурмовые отряды!.. Заложников освободить, преступников уничтожить на месте.

На том конце провода шебаршилось, затем в голосе проступило радостное изумление:

– Господин президент… Я приложу все силы, чтобы освободить заложников без потерь, а на террористах… сэкономятся деньги налогоплательщиков на всякие суды, что и так…

Кречет, не дослушав, опустил трубку. Забайкалов первый нарушил тяжелое молчание:

– Западные страны поднимут крик. Ведь при штурме кто-то из заложников да пострадает.

– Мы все сейчас заложники, – мрачно пошутил Яузов, но это не прозвучало шуткой.

– С одной стороны – Запад, – сказал Коган, – с другой стороны – энтузиазм простого народа. Как только увидят, что преступников расстреляли… пусть даже не расстреляли, а перебили при захвате, но все же до суда не довели, то народ будет за такого президента обеими руками. Ведь, чего греха таить, никто в нашу судебную систему не верит. Да и на самом деле, слишком много настоящих матерых убийц, взятых с оружием в руках над телами жертв, оказывается на свободе очень скоро. Хорошо бы еще наш президент повесил на Красной площади с десяток преступников или возродил обычай рубить головы на Лобном месте! Простой народ этого требует, а интеллигенция хоть и вяло протестует, говоря чужими словами о гуманности, но в глубине своей подленькой души будет рада…

Он говорил с серьезным видом, и нельзя было понять, где кончается серьеза и где пошла насмешка.

Кречет следил за всеми исподлобья, лицо неподвижное, только желваки время от времени вздували кожу, словно из глубин океана показывали спины огромные неведомые звери.

– Терроризм, – проговорил он с отвращением, но я ощутил, что это относится не к самому терроризму, а то ли к принятым законам, что узаконивали беззаконие, то ли к нам, сидящим с ним рядом. – Почему в СССР терроризм был невозможен? Да потому, что с террористами на переговоры не шли. А если в первые годы Советской власти кто-то и пробовал таким путем чего-то добиться… вынужден напомнить, что терроризм – это русское изобретение, это создали и обосновали наши видные теоретики – князь Кропоткин и Бакунин, так что не Западу нас учить, как обращаться с терроризмом!

Мирошниченко, пресс-секретарь, который сидел тихонько, как серая незаметная мышка, впервые осмелился подать голос:

– Но, господин президент, надо как-то обосновать… Меня разорвет пресса…

Кречет громыхнул:

– Так и обоснуйте. Когда в квартире пожар, только идиот будет стоять на балконе и делать зарядку на свежем воздухе! А мы не идиоты. По крайней мере, не настолько. Вот когда пожары погасим, тогда… Да, будут нарушения законности… потому что закон плетется за жизнью, а та сейчас несется галопом, закусив удила, мы не в состоянии предусмотреть все, закон всегда опаздывает… Виктор Александрович, вы не заснули? То-то перед вами уже второе блюдо с бутербродами пустеет… Или вы для своего пса воруете?

Я сказал осторожно, чувствуя себя дураком, что ввязался в это дело. Ведь когда человек решится что-то делать, он ищет только подтверждения своей правоты. А любое замечание выглядит как личное оскорбление.

– Я хотел бы, – сказал я тихо, – чтобы все-таки поняли: другого человечества у нас нет. Вообще нигде нет. Ни на Марсе, ни на Тау Кита. Есть эти, которым интереснее слушать по телевизору, с кем спит модная певичка, чем рассуждения философов, они слушают по шестому каналу анекдоты под раскаты коллективного хохота, они ленивы, они тупы… но других людей нет.

Голос мой становился все тише. Меня не слушали, это ясно. Я говорю слишком абстрактные вещи, зря меня пригласил Кречет, я ни к черту в компании практиков…

Кречет, похоже, ощутил общее настроение, хлопнул ладонью по столу, прервав меня на полуслове:

– Похоже, мы заработались. Целых пять минут урвали у обеда!.. Давайте прервемся на часок, в столовой уже супы остывают, а потом продолжим с новыми силами.

Все сидели как истуканы, никто не решался показать, что готов оставить работу ради какого-то обеда, Забайкалов начал грузно подниматься первым, но Коган вскочил как живчик, заявил жизнерадостно:

– Посмотрим-посмотрим, чем кормят из солдатского котла!

Кречет удивился:

– Солдатского?.. Я еще ничего поменять не успел. Так что придется призвать вас в ряды, чтобы есть, так сказать, в обстановке, приближенной к боевой…

Коган в страхе выскочил, а когда мы гурьбой добрались до столовой, что ошеломила меня как размерами, так и богатством, Коган уже сидел за столом, уставленным так, что подламывались ножки, жрал в три рыла, расставив локти.

– Как работаем, – заявил он с набитым ртом, – так и питаемся.