Читать книгу На верхней границе фанерозоя (о нашем поколении исследователей недр) - Юрий Петрович Ампилов - Страница 5

Часть 1
КАК МЫ «ГРЫЗЛИ ГРАНИТ НАУКИ»
ШКОЛА ЖИЗНИ

Оглавление

«Школьные годы чудесные… Как они быстро летят, их не воротишь назад», – слова из пионерской песни 60-х годов. Но попробуем хоть немного вернуть их назад в своих мыслях и воспоминаниях. Ведь мы действительно в основном сформировались именно в эту пору. Иначе говоря, обычная средняя школа была для большинства из нас в то время и школой жизни. Именно благодаря ей мы довольно мягко вошли во взрослую жизнь.

Школьные годы прошли у всех по-своему, но и во многом похоже. Учились мы по одним учебникам. Родители наши получали примерно одинаковую зарплату, у большинства семей были и схожие проблемы, чаще материального плана.

Мой отец был военным и по тем временам относился к высокооплачиваемой категории работников. Однако помню, что все мало-мальски серьезные покупки (пылесос, стиральная машина и даже мой велосипед) делались в долг, преимущественно через офицерскую кассу взаимопомощи при областном военкомате Родился я в Румынии, где после войны находились наши войска. Однако школьные годы встретил в маленьком районном городке Щигры Курской области (Помните «Гамлет Щигровского уезда» у Тургенева?). Мама работала техником в конструкторском бюро завода геологоразведочного оборудования, производившего легкие буровые установки на колесной базе небольших грузовиков. У меня еще была сестра Татьяна, на четыре года младше меня. Жили мы в небольшой двухкомнатной квартире, в трехэтажном угловом доме с относительно неплохими по тем временам удобствами: водопровод с холодной водой, канализация и центральное отопление. Готовили на керогазе и электроплитке, и только в начале 70-х перешли на баллонный газ. В «банные» дни топили дровами титан, находившийся в ванной комнате, совмещенной с туалетом.

Один из фактов того времени поражает меня до сих пор. Речь о качестве медицины, о котором столь много говорим сегодня. И о том, как же это качество поднять. У мамы появились очень серьезные проблемы со щитовидной железой, и требовалась немедленная операция. Воспитательница в детском саду, Ада Михайловна, помню, уговаривала меня не хулиганить, чтобы не расстраивать маму, которая тяжело больна. Она, видимо, считала, что даже ее жизнь под угрозой. Мне было пять лет, а сестренке не было и двух. Так вот, простой хирург районной больницы маленького городка (с населением тогда 9000 человек) сделал в 1960 году серьезную полосную операцию, да так, что мама и сейчас, в 2007 году, в возрасте 73 лет, не имеет с этим проблем. Думаю, что такой результат и для современной оборудованной московской больницы не всегда достижим…

Отец был с нами довольно строг. У меня был полувоенный распорядок дня, написанный его рукой, и письменный перечень постоянных обязанностей по дому. День обязательно начинался с зарядки. Думаю, что это в существенной мере приучило меня к жизненному порядку и самоорганизации. Я искренне благодарен своим родителям, которые, слава богу, живы. Здоровье, конечно, у них не ахти, но более или менее терпимо, словом – по возрасту.

Помню, что в возрасте шести-семи лет я был изрядным фантазером. Летними вечерами во дворе рассказывал сверстникам всевозможные сказки, которые сочинял тут же. Сам заранее не знал, чем заканчивать ту или иную историю, но как-то удавалось.

Потом, а старших классах, это куда-то пропало, и учителя литературы поругивали меня за «сухость» и полуофициальный язык школьных сочинений, хотя в большинстве случаев с оговорками «пять с минусом» все же ставили.

Но в том предшкольном возрасте «буйство» моей фантазии не знало границ. Сейчас я все это подзабыл, но недавно посетивший меня на 50-летнем юбилее друг детства Олег Певнев (ныне москвич) напомнил мне эти события, и я отчетливо все воспроизвел в своей памяти. Дело в том, что тогда прошел всего год со времени полета Юрия Гагарина. А людей в офицерской форме во всем городе было пять человек – работников райвоенкомата, включая моего отца. И когда он возвращался с работы, малыши иногда кричали: «Юрий Гагарин!». Я гордился этим и решил пофантазировать дальше на эту тему. Когда отец заступал на суточное дежурство, мне приходилось носить ему еду из дома, приготовленную мамой. Идти было неблизко – минут 20 в одну сторону, и я, чтобы мне было нескунно, пытался взять с собой кого-нибудь из ребят со двора. Тому же Олегу я говорил:

– Хочешь посмотреть ракету в военкомате?

– Еще бы.

– Пойдем со мной – покажу, но никому не говори, это секрет.

Придя в военкомат и дожидаясь пока отец перекусит, чтобы забрать затем посуду и возвращаться домой, мы обходили двор, где было несколько гаражей с большими воротами. Я подводил его к самым большим закрытым воротам, в которых была маленькая щель, и говорил: «Смотри – вон ракета, сегодня ночью полетит. Видишь?». Олег, приникнув глазом к щели и с трудом различая неясные очертания защитного цвета и слабые блики от какого-нибудь автомобильного стекла, уверенно говорил:

– Да, вижу: здорово. Давай ночью придем, посмотрим.

– Давай, – отвечал я, будучи уверенным, что тетя Зина, его мать, ни за что Олега не отпустит, и он всю ночь проспит, как сурок.

Естественно, спал и я, но на следующее утро ему говорил:

– Ну, что ж ты? Я тебя ждал. Было здорово. Грохот слышал?

– Не-е, мамка не пустила, и я заснул.

В следующий раз это были Вовка Шабанов, Мишка Пауков или кто-то еще из дворовых ребят.,

Впоследствии, классе в пятом, я сам пытался делать модели ракет из подручного материала: фольги от чая, картонки от обувных коробок, простого клея и т. д. Краской подписывал на них начальные буквы имен девочек, которые мне нравились (например, УТ-1, Усова Таня), и большими буквами – СССР, Самое интересное, что метров на десять они взлетали. В качестве топлива использовал старые фотопленки (я фотографировал с десяти лет), которые тогда делались из материала, который очень быстро горел, почти как порох…

Хулиганили мы много, но родители и учителя об этом даже не догадывались, считая, по крайней мере, меня и моего друга Славку Бочкаря почти примерными детьми, а основном потому, что мы были отличниками. Но пару раз мы «прокалывались», и мне доставалось. А по более мелким проступкам стоять наказанным в углу периодически приходилось.

До сих пор удивляюсь, как наши шалости не привели к серьезным последствиям. Про то, что мы бегали по вечерам в сумерках и громко стучали в окна и двери, я даже не говорю: это все безобидно. Но вот другие случаи могли закончиться печально.

Был у нас свой «штаб» на чердаке нашего трехэтажного дома. Туда можно было проникнуть через люк по лестнице с площадки третьего этажа, что мы и делали почти ежедневно, выбирая моменты, когда взрослые нас не видели. Там был какой-то большой металлический бак диаметром метра полтора – видимо, часть системы отопления дома от котельной. Вокруг этого круглого бака была сооружена из деревянных досок квадратная обшивка, причем таким образом, что можно было на ней вокруг сидеть, а бак выполнял функцию стола. Там мы иногда держали котят, которых ходили кормить, рассказывали тайком анекдоты, иногда «с матерщиной», – в общем, там проходили наши тайные встречи.

Однажды зимой нам стало зябко, и мы запалили костер прямо на железном баке. А огонь заполыхал так, что занялась и деревянная обшивка. Мы испугались, но не растерялись, стали тушить чем придется. Пожара удалось избежать чудом.

В другом случае мы с Сережкой Носовым обнаружили, что свинец хорошо плавится на костре в консервной банке, а пластилин хорошо горит, и решили сделать что-то очень громко стреляющее, Нашли большую охотничью гильзу, наскребли туда серу с двух десятков спичечных головок, положили вату и все это залили жидким свинцом. Дождавшись, когда свинец застынет, загнули края гильзы плоскогубцами, чтобы свинец не выбило раньше времени. Облепив все пластилином, подожгли, а затем положили эту горящую конструкцию в цементированное длинное углубление: макет реки на школьном «метеогеографическом» участке. Дело было на каникулах, и рядом никого не наблюдалось. Нам казалось, что таким образом мы приняли все меры безопасности. Сами в кустах стали ждать взрыва с сильным грохотом. Тут совсем некстати к нам стал приближаться хулиганистый подросток с явным намерением нас поколотить. Мы стали махать руками и кричать, чтобы он не подходил, чуя, что вот-вот грохнет. Он, не понимая в чем дело и чувствуя свое явное превосходство над мелюзгой, не собирался останавливаться. И тут действительно страшно грохнуло. Кусок свинца пролетел в метре от него, а мы бросились наутек…

Другие наши многочисленные самостоятельные химические эксперименты, конечно, приводили к различным интересным эффектам, но были более безопасны.

Еще был период, когда мы делали всевозможные устройства на резинках, стреляющие проволочными шпильками. Однажды мама поехала навестить отца в Саратов, где он находился на шестимесячных офицерских курсах, и взяла сестру Татьяну с собой, чтобы по пути оставить ее в Москве у бабушки. За мной попросила посмотреть свою подругу по работе, тетю Свету Бочкарь (мы дружили семьями). Чтобы мне было не страшно одному ночевать в квартире, тетя Света отправляла со мной своих двух сыновей – Славку, моего ровесника и приятеля еще с детского сада, и его младшего брата Юрку. Тут для нас наступало полное раздолье. Погасив свет, чтобы нас не было видно, и, высунувшись в три открытые форточки (две комнаты и кухня), мы ожидали прибытия вечернего пригородного поезда из Курска. Наконец, когда он приходил, мы «открывали огонь» по тротуарам плохо освещенной улицы, по которой шли поздние пассажиры. Дело было в ноябре, все были хорошо одеты, а расстояние приличное, и наши шпильки даже в случае попадания не могли доставить какую-либо боль. Зато было любопытно наблюдать, как люди не могут понять, что происходит и откуда «ведется обстрел».

Сейчас, конечно, эти шалости кажутся просто глупыми и непозволительными.

А однажды с чердака уже Славкиного двухэтажного дома мы обстреливали этими шпильками стоящий «газик», норовя попасть в лобовое стекло. Шофер тоже ходил вокруг и не мог понять, что происходит. Увлекшись, мы не заметили, как он исчез. А спустя несколько минут люк чердака открылся, шофер схватил меня «за шкирку» и проговорил: «Ну вот, братец, а теперь едем в милицию». Славка, первоначально схоронившийся в темном углу и оставшийся незамеченным, меня не бросил. Выйдя из укромного места, он сказал: «Дяденька, отпустите его, это я стрелял по вашей машине». Шофер, видимо, оценив его благородство, произнес: «Давайте ваши пистолетики, сорванцы». Изучив с любопытством нашу незамысловатую конструкцию, он со словами: «Чтоб я вас здесь больше не видел» – отпустил меня. Следов на стекле «газика» от наших шпилек с такого расстояния остаться не могло. Потом выяснилось, что нас выдал Витька Лобов из третьего подъезда, указав на чердак. С того случая эра наших «стрелялок» закончилась. Мы потеряли к ним всякий интерес. Видимо, это надо было перерасти.

Славка, отработав после «политеха» на севере 15 лет на газовом промысле в Вуктыле (республика Коми), переехал в Краснодар, где построил себе великолепный 3-этажный дом и вместе с женой Аней воспитывает трех дочерей. Он стал настоящим талантливым инженером, унаследовав способности и смекалку своего отца дяди Феди. Однажды, оказавшись на конференции в Ухте в 1985 году, я на одной из главных площадей перед Горкомом партии увидел его портрете надписью «Лучший рационализатор Коми АССР». Недавно по пути в Геленджик на конференцию «Геомодель-2006» я заехал к нему в Краснодар, и мы с удовольствием вспоминали эти и многие другие случаи. Теперь он занялся строительством, открыл фирму и делает все объекты «под ключ», начиная от проектирования и заканчивая сдачей в эксплуатацию…

В то время было общепринято, что у каждого хорошего ученика обязательно была пара подшефных из отстающих. Одним из моих подшефных был Вовка Сериков, отпетый лентяй и второгодник. Почти каждый день он приходил ко мне, чтобы делать уроки. Причем я должен был все подробно объяснять ему и проверять, как он понял. Но суть не в этом. В один из дней нам поставили телефон – почти неслыханная роскошь для маленького городка того времени. Во всем городе было не больше сотни номеров, и весь справочник умещался на одном большом двойном листе. Он очень заинтересовался этим делом и предложил:

– А давай кому-нибудь позвоним.

– Так у наших ни у кого нет телефона, – ответил я.

– Сейчас найдем, кому позвонить, – сказал он и, взглянув в листок, набрал короткий трехзначный номер (все номера были всего из трех знаков):

– Алло, я говорю с директором кирпичного завода?

– Да.

– Твоя харя просит кирпича, – сказал он и положил трубку…

* * *

Коль уж речь зашла об учебе, думаю, следует поразмышлять об уровне образования того времени с точки зрения сегодняшнего дня.

Я учился в школе с 1963 по 1973 год. Как Вы поняли, это была обычная средняя школа в самой что ни на есть глубинке. Всего в городе было три аналогичных школы. В начальных классах было не менее 40 человек, а в старших – 35. Занятия шли в две полных смены в здании, построенном еще до войны и ремонтируемом каждое лето. Контингент учеников по классам самый разношерстный: никто никого не сортировал. Как получилось, так и учились все десять лет. По современным понятиям в таких условиях ничему научить нельзя. Ан, нет. Учили великолепно даже в такой глуши и в таких условиях. И это почти необъяснимый феномен того времени.

Недаром в те годы комиссия Госдепартамента США в ответ на запрос своего президента подготовила доклад, в котором объясняла успехи СССР в космосе и ядерной энергетике системой образования.

Не берусь утверждать, так ли это на самом деле, но, скорее всего, значительная доля истины в этом есть. Взять хотя бы и сравнить простейшие учебники математики, тогдашние и теперешние. В старой системе вплоть до 5-го класса была одна арифметика, которая сама по себе совершенно конкретна и приучала очень конкретно мыслить. И только с 6-го класса на уже подготовленную этой конкретикой почву «мягко ложилась» абстрактная алгебра с «иксами» и «игреками». Такой подход был понятен даже ученику с ограниченными математическими способностями. Случившийся впоследствии переход математики почти с первых уроков на абстрактные понятия сразу ставил барьер для многих учеников, обреченных потом многие годы ходить в отстающих. А между тем из-за неравномерности возрастного развития совсем не очевиден факт, что из них впоследствии не могли бы получиться неплохие математики. Просто в силу индивидуальных особенностей на начальном этапе они были не подготовлены к абстрактному мышлению.

Листая большинство современных школьных учебников, поражаешься: как можно писать о простых вещах так сложно? Авторы, что ли, самоутверждаются таким способом, демонстрируя свой интеллект перед маленькими детьми? Результат не заставил себя долго ждать: наш хваленый уровень школьного образования скатился донельзя. Конечно, дело тут не только в учебниках, а и в кадровом составе учителей и в отношении государства и общества к учительскому труду, и во многих других причинах.

А современные вузовские учебные пособия или статьи по узким техническим дисциплинам – это вообще отдельная больная тема. Как только вижу, что автор отгораживается от учащихся или читателей трехэтажными формулами, сразу становится понятным, что он сам не разбирается а сути дела, а попросту «слямзил» этот кусок из другой «умной» книжки, переставив несколько слов и сменив обозначения, дабы не быть обвиненным в плагиате. В западной переводной литературе, как правило, все просто и понятно.

Я в своей жизни успел написать четыре вузовских учебника и учебных пособия и всегда следовал жесткому правилу – рассчитывай на заочника в какой-нибудь глубинке, который остался один на один с твоей книжкой. Он все должен понять. Среди читателей этой книги, надеюсь, немало моих учеников. Если я в этом плане где-то не доработал, дайте знать. Я буду Вам очень благодарен.

Но вернемся к средней школе 60-х – 70-х годов.

Моя первая учительница, Ольга Федоровна Шеховцова, жила на первом этаже в нашем же подъезде. При всех житейских неурядицах, доставшихся на ее долю (фактически без мужа растила двух дочерей), она очень старалась научить нас всему, что знала и умела сама. При этом в классе из 44-х человек всегда на уроках была полная тишина, причем никаких дополнительных «драконовских мер» Ольга Федоровна для этого не предпринимала. В первых двух классах она вела у нас абсолютно все предметы, включая даже труд, физкультуру, пение и рисование. Уже позже появилась хотя бы «певичка», Для меня, конечно, было совсем неудобно, что учительница живет в нашем подъезде. В результате этого «частота» моего стояния дома в углу по поведенческим мотивам была явно в два раза выше нормы. По учебе, правда, претензий не было. Все же надо сказать, что «напраслину» она не возводила. Все было по делу.

Переход к учителям-предметникам в 5-м классе произошел достаточно мягко. Запомнилась учительница математики Раиса Степановна Щекина, которая добросовестно и доходчиво могла «достучаться» до головы самого слабого ученика, А классным руководителем у нас стала учительница русского языка и литературы Римма Константиновна Тимошенко. Она бесконечно любила свой предмет и пыталась привить нам чувство прекрасного, даже иногда в ущерб обязательной школьной программе. Мы знали столько поэтов и произведений помимо обязательных, что я, переехав впоследствии в другой город, в 10-м классе на викторине во Дворце культуры, где по стихам надо было угадать авторов, один из многолюдного зала выкрикивал правильные ответы. Помню, что это были стихи молодых поэтов-фронтовиков, погибших в первые годы войны: Павла Когана, Михаила Кульчицкого и других. Римма (как мы ее звали между собой) считала, что любой человек должен ежедневно читать художественную литературу. Каждый раз при встрече вместо слов «как дела, как здоровье?» она спрашивала: «Что ты сейчас читаешь?». И это продолжалось даже после окончания школы. И если вдруг ты ничего не читал в данный момент, приходилось придумывать что-то из прочитанного раньше, чтобы ее не расстроить. Читали мы со Славкой Бочкарем Мопассана, «охотно Апулея, а Цицерона не читали». К сожалению, привить чувство прекрасного лично мне ей в полной мере не удалось. Я к тому времени уже становился «сухарем», и лирические нотки плохо доходили до моей души. Уже был занят естественно-научными и техническими изысканиями. Разводил рыбок в аквариуме, сделанном своими руками из металлических уголков, стекла и самостоятельно приготовленной замазки (по рецепту из книжки для аквариумистов). Купить настоящий аквариум в маленьком районном городке было негде. Строил «ракеты», мастерил «перископы» и «телескопы», находя чертежи в журнале «Юный техник». Изучал звездное небо, думал о далеких мирах и занимался фотографией. В этом увлечении меня сильно поддерживал в старших классах наш завуч по внеклассной работе Михаил Васильевич Зайцев. Впоследствии он очень долго и увлеченно занимался историей нашего города.

Кстати, тогда никто и нигде еще не видел цветных фотографий, а я их сделал в первый раз в 1969 году, когда мне было 14 лет. Цветную негативную пленку ДС-2 купил в местных «Культтоварах», где она давно лежала невостребованной и заканчивался срок ее годности. Первую советскую цветную фотобумагу «Фотоцвет-1» где-то достал мне дядя Вася Чикунов – военком. Он и Павел Николаевич Антонов – тоже офицер военкомата – мои первые учителя в фотографии. Химикаты готовил по фоторецептурному справочнику, взятому в районной библиотеке. С трудом удалось найти все компоненты. И когда, наконец, фотографии получились, пусть на розовом фоне, но все же цветные, сбежался весь двор. Потому что на них, в основном, была наша ребятня.

Однако в начале 9-го класса меня вдруг опять «потянуло на лирику». Я напросился пионервожатым в 7-й «А». Уж очень мне понравилась одна девочка – Лида Жиронкина, В этом же классе учились и ребята с соседнего двора – Рома Латышев и Сергей Викторович, Я в течение года проявлял «чудеса»: писал им сценарии для КВН со стихами, придумывал и ставил «сценки». Учителя и старшая пионервожатая не вмешивались в наш творческий процесс. В школе нам удалось без труда выиграть КВН, однако на районном уровне мы проиграли в финале, т. к. команду Железнодорожной школы готовили все же взрослые. Но мы считали, что нас засудили. Поднялся шум на уровне райкома комсомола, т. к. сестра нашей старшей пионервожатой была одним из секретарей и пыталась вступиться за нас. Бедные члены жюри (методисты из Дома пионеров) – их «разбирали» в райкоме комсомола. Сейчас-то я понимаю, что соперники были обьективно лучше подготовлены. Что мог сделать мальчишка-девятиклассник, пусть и «на крыльях любви»? Кстати, Лида Жиронкина полгода ничего не знала о моих чувствах, а когда все же догадалась, взаимностью не ответила. Ей тогда нравился красавец Сережка Плотников из нашего класса. Интересно, где она сейчас и как сложилась ее судьба? Собиралась стать юристом. Меня «пожалела» ее подружка Наташа Турищева, с которой я дружил, а потом переписывался какое-то время после переезда в Железногорск.

Однако, еще немного о том, как нас учили.

Поскольку вся система школьного образования была рассчитана на «среднего» ученика, хорошисты и отличники временами были недогружены. Это уже потом появились факультативы и иные формы «дообразования». Некоторые учителя намечали себе какого-то ученика и готовили его для олимпиад по своей инициативе. При этом у них не было абсолютно никакой материальной мотивации. Так в 7-м классе я попал в поле зрения нашей химички Антонины Гавриловны Телегиной. Прозвище у нее было «пистолет». Кто и когда это придумал, установить вряд ли удастся, но происхождение его было понятно. Оно соответствовало первым буквам ее имени и фамилии: Тоня Телегина – сокращенно ТТ, а это всем известная марка советского пистолета с большой убойной силой, Антонина Гавриловна в некотором смысле оправдывала это прозвище тем, что часто очень метко «стреляла» своими остроумными искрометными фразами, не оставляя шансов выкрутиться нерадивому ученику или нашкодившему шалопаю. Она очень любила химию и глубоко разбиралась в ней. Мне она в начале 7-го класса дала «Пособие по химии для поступающих в вузы», которое я запоем прочитал, После этого химия на два года стала моим любимым предметом, и я даже занял 3-е место на областной олимпиаде. Если бы в 10-м классе, уже в другой школе, мое впечатление не испортилось бы органической химией с ее скучными «бензольными» кольцами и длинными абстрактными названиями, кто знает, кем бы я был сейчас.

Отдельного внимания заслуживает наш математик в 9-м классе – Арсений Корнеевич Комков. По-моему, он уже был в пенсионном возрасте, когда его вновь позвали в школу подтянуть старшие классы. И надо сказать, что это ему удалось с успехом. Во всяком случае, я никогда не считался до этого сильным школьным математиком, увлекаясь преимущественно естественнонаучным направлением. Но он дал мне такой «разгон», что я довольно быстро по общепринятым меркам «доехал» до ученой степени доктора физико-математических наук в возрасте 37 лет, а кандидатом наук стал еще в 26. Думаю, что в этом его заслуга основная. Он почти принудительно посылал нас в книжный магазин, когда туда поступало какое-нибудь очередное пособие по математике для поступающих в вузы или удачный задачник с примерами решений. К концу школы их у меня скопилось на целую полку. Он был человеком «с юмором» и зачастую «похулиганивал» словами со старшеклассниками. На зимних каникулах он повез нас – человек пять от района – на областную олимпиаду в Курск. Мы тогда оказались вместе с моим другом детства – Славкой Бочкарем, о котором я выше писал. Славка тогда, кажется, выиграл районную олимпиаду, а я просто показал неплохой результат, и меня взяли вроде как запасным. Так вот, в какой-то городской столовой, куда нас привели пообедать по выданным талонам, Арсений вдруг меня спрашивает (он нас называл только по фамилиям):

– Ампилов, а как назвать подругу Леопарда?

– Леопардиха, – немного подумав, ответил я.

– А вот и неверно, правильный ответ – Леопердиуца, – сказал он с ударением на последний слог…

То ли эта шутка меня зарядила, то ли настроение было хорошим, но на областной олимпиаде в этот раз я набрал баллов больше, чем Славка, чего раньше никогда не случалось, Он объективно был сильнее меня в математике, но, видимо, в этот раз что-то у него не сложилось. Призового места нам все равно было не достать, т. к. в Курске уже набирала обороты специализированная физ. – мат. школа, ученики которой выступали на общих основаниях с нами – простыми пацанами из глубинки.

«Арсюша» (так его звали мы) был, видимо, не очень удобен школьной администрации, т. к. с большим удовольствием занимался с сильными учениками и безбожно ставил двойки «лоботрясам», понижая показатели успеваемости. Один из таких – Вовка Русанов, пользуясь относительной глухотой Арсения, однажды готовился у доски доказывать какую-то теорему, которую видел в первый раз, и настроил свои уши-локаторы на подсказки Люды Зиминой (впоследствии моей однокурсницы по МГУ). Арсений на второй половине доски за спиной у Вовки стал, тщательно выводя мелом, рисовать огромную двойку.

– За что? Я же учил? – залепетал Вовка, оглянувшись и поняв, что это ему.

– Русанов, – сказал Арсюша, – посмотри на нее и вспомни слова старой песни – «Зачем, зачем ты повстречалась мне на жизненном пути?».

Слова песни Арсюша, конечно, немного переиначил…

Историю у нас в старших классах преподавала сама директор школы Софья Федоровна Астахова, женщина весьма серьезная и строгая. Мы ее изрядно побаивались, особенно вначале. Но следует сказать, что она практически никогда не повышала голоса и, в принципе, не помню случая, чтобы кто-то незаслуженно пострадал от нее. У нее были свои принципы преподавания. История фактически превратилась для нас в письменный предмет. За одно полугодие полностью исписывалась толстая общая тетрадь в 96 страниц. Причем это были не какие-то там сплошные тексты и абзацы из учебников – отнюдь нет. Шла ли речь о причинах поражения французской революции или принципах диктатуры пролетариата – все это превращалось в блок-схемы, таблицы и т. п., которые, благодаря зрительной памяти и времени, потраченному на заполнение, запоминались надолго, При опросе у доски одновременно готовились три-четыре человека. Пока один отвечал, другие воспроизводили эти самые таблицы с признаками революционной ситуации и т. п. и потом, при устном ответе, их комментировали, Когда я сменил в выпускном классе город и школу, мне это здорово пригодилось. Я сэкономил кучу времени на том, что ни разу не открыл учебник обществоведения и мог сходу отвечать по любому вопросу. Потом, спустя лет десять, в прессе подобные подходы будут рекламировать как опыт учителей-новаторов с их так называемыми опорными конспектами. Что же касается того времени – начала 70-х, то с точки зрения сегодняшнего дня можно сказать, что каждый второй учитель в простой средней школе в глубинке был учителем-новатором.

Понять этот феномен до сих пор очень трудно. Никакой материальной заинтересованности у них не было. Люди работали на совесть, любили свою работу, уважали себя и уважали нас. Увы, ситуация в нынешних школах далека от этих принципов. А в специализированных элитарных школах, где «властвует рубль», она еще хуже. Мало того, что отбор туда идет преимущественно по толщине кошелька родителей, и это никак не повышает уровня интеллекта их чад. В таких школах во взаимоотношения учеников, как между собой, так и с учителями, неизбежно вплетаются положение и статус их родителей. Учитель там находится только в роли наемного гувернера и не имеет права поставить низкую оценку сыну спонсора или внуку высокопоставленного чиновника и даже пожурить их. Несколько моих знакомых преподают в таких школах и долго не выдерживают, несмотря на высокий уровень оплаты. Пожинаем эти плоды сполна мы уже сегодня. Например, я, недавно задавшись целью набрать себе в лабораторию хороших молодых специалистов, обеспечивая им изначально высокий уровень зарплаты, просмотрел 16 выпускников лучших московских вузов и смог принять всего трех. Речь шла отнюдь не о накопленных знаниях, а о способностях и умении получать эти знания самостоятельно и стремиться к этому. Увы, такова реальность.

А в те годы из нашего Щигровского выпуска две девчонки, Люда Зимина (потом Приходько) и Таня Ряполова (сейчас Хорошкеева), стали моими однокурсницами в МГУ, без проблем пройдя вступительные экзамены, в то время как почти 100 % москвичей уже тогда прибегали к услугам репетиторов. Практически все желающие поступили в те вузы, которые себе выбрали. Я не раз убеждался и тогда, на собственном опыте, и потом, по своим детям, и сейчас, по студентам, что в провинции уровень школьного образования как минимум не хуже столичного, а зачастую выше. Главная причина – более человечные отношения людей между собой, в том числе между учителями и учениками. Исключение, конечно, составляют маленькие сельские школы, где попросту не хватает учителей и нет элементарных условий.

Еще один урок из моей «школы жизни», которую я почти приравниваю для себя к обычной средней школе, – это способность учителя выступать в качестве старшего друга. У меня был такой пример. Разумова Валентина Ивановна, учитель немецкого языка, была готова оставить меня на год до окончания школы у себя, когда родители переезжали в другой город, а я категорически этого не хотел по личным мотивам (та самая Лида). В то же время она понимала абсурдность моего разлучения с семьей и долго и терпеливо работала со мной, «разрулив» тем самым назревавший конфликт с родителями. Я переехал в самый престижный город Курской области – Железногорск, куда моего отца Петра Ампилова переводили на должность военкома. Можно сказать, что во многом с этого момента, а не с окончания школы началась для меня и новая эпоха в моей жизни. В этом городе я встретил свою будущую жену Людмилу, с которой мы вместе по сию пору вот уже без малого 30 лет. Но тогда об этом я еще не знал, и этот переезд представлялся мне почти трагедией.

* * *

Волей судьбы жизнь мне подготовила приятный сюрприз: летом 1972 года, в перерыве между 9-м классом Щигровской школы и 10-м классом Железногорской школы, я оказался в лагере комсомольского актива школьников Курской области «Комсорг-72». Вообще-то говоря, ни пионерским, ни комсомольским активистом быть никогда ie стремился. Мне это откровенно не нравилось, поскольку существенно ограничивало мою свободу заниматься тем, чем хочется. Я мечтал, что вот вырасту, стану взрослым и никакой общественной работы больше у меня не будет. А я буду только заниматься работой, которая мне нравится. Как же я заблуждался! В активисты меня постоянно записывали «старшие товарищи» по причине того, что я был хорошим учеником, а для них это были почти что синонимы. И по жизни я постоянно «убегал» от этих общественных постов, а они меня постоянно «догоняли». Мне говорили: «Надо! Если не ты, так кто же?». Поскольку для отказа обычно требовались серьезные аргументы, а необходимость более глубокой учебы или срочной работы в расчет не принималась, я в очередной раз заступал на очередной общественный пост. Слава богу, далеко вверх меня по этой линии не продвигали, поскольку особого энтузиазма я на этом поприще никогда не проявлял.

Все же воспоминания о лагере «Комсорг-72» остались самые хорошие. Никто, как принято сейчас говорить, не «напичкивал» нас коммунистической идеологией. Это был период потепления в советско-американских отношениях, и, видимо, поэтому максимально идеологизированным мероприятием того периода были лекции о международном положении. А это самое положение в тот момент было относительно спокойным. Мы культурно отдыхали: разучивали песни туристическо-лирического направления, которые потом пели у костра, устраивали турниры от футбола до шахмат, читали стихи на вечерах, играли в КВН, загорали и купались, Нашими вожатыми (их называли шефами) были студенты старших курсов Курского пединститута. Волею судьбы у нашего отряда шефом был Юрий Зубков, оказавшийся из Железногорска. Именно по этой причине он и назначил меня командиром отряда. (Я же писал выше, что причина для моего назначения всегда находилась). Собственно, в тот момент, в отличие от других периодов, я этим сильно не тяготился. Все же мы были на отдыхе, хоть и «активном». Эти возникшие контакты как нельзя оказались кстати в связи с моим переездом в Железногорск. Но о них несколько ниже.

И вот 1 сентября очень строгая, как мне показалось, женщина – Нина Ивановна Чемоданова – привела меня в 10-й «Г» класс школы № 2. Она представила меня классу и посадила за третью парту у окна рядом с Наташей Лупановой. Больших проблем с моим вхождением в новый коллектив я не помню. Наверное, их и не было. Класс был на редкость дружный, что, как потом оказалось, было заслугой этой самой Нины Ивановны, которая до этого много лет была здесь классным руководителем, а теперь передала класс физику Петру Николаевичу Богословскому. Она стала завучем и продолжала преподавать в этом классе русский язык и литературу, и по-прежнему очень ревностно относилась к своим питомцам. Ко мне она подошла поначалу настороженно, поскольку неизвестный претендент на золотую медаль – это «кот в мешке». Среди новых учителей бытовало мнение, что Щигры, откуда я приехал, это такая глушь, что тамошний медалист, дай бог, учился бы здесь на твердую тройку. Я тоже поначалу сильно «комплексовал». Но очень быстро выяснилось, что уровень учительских требований здесь на удивление оказался невысоким. Я, почувствовав слабину, сразу сбавил темп. Это явно было мне во вред, но природная лень все же часто давала о себе знать, и я ко многим устным урокам просто не готовился, будучи уверенным, что выкручусь на старых запасах. В общем-то, так все и было, за исключением литературы, с которой у меня наметились проблемы уже с 8-го класса и в щигровской школе, когда я перешел на сухой официальный стиль в своих сочинениях и ничего не мог с собой поделать. Судя по этой книжке, дорогой читатель, я не избавился от этого стиля до сих пор и, наверное, порядком Вам надоел, описывая эти подробности. Думаю, что самое время Вам отвлечься, выпить чайку, а то и пропустить несколько страниц.

В этом же классе училась моя будущая жена Люся. Она пошла в школу с шести лет и была на полгода или год младше большинства. Но при этом роль первой ученицы принадлежала ей, к тому же она была старостой класса, и между нами развернулось что-то вроде соперничества за лидерство. Хотя, все же думаю, что это преувеличение, Я об этом как-то не думал. А еще в классе был самородок – Сашка Бородин, приходивший в школу на занятия пешком из соседнего села Разветье. По природной смекалке ему не было равных.

Мы с Люсей сразу не слишком понравились друг другу. Помирились мы уже позже, через пару лет после окончания школы, на зимних студенческих каникулах, когда студенты съезжались к родителям. Надо сказать, что класс был все же действительно очень дружным, и мы даже сейчас, спустя более чем 30 лет, «держим» в поле зрения друг друга и иногда по случаю встречаемся. Так вот, моя жена до сих пор помнит случай, когда Нина Ивановна вызвала меня отвечать на тему «Образ Наташи Ростовой в романе «Война и мир». А по моим расчетам, меня не должны были еще спрашивать, т. к. текущих оценок в журнале было достаточно. Естественно, из принципа «экономии мышления» я учебник не открывал, а сам роман читал, пропуская «переживательные» любовные темы и следя в основном за сюжетом. Если бы в тот раз я не так испугался, думаю, удалось бы выкрутиться более достойно. Но от неожиданности кровь прилила к голове, и я начал что-то мямлить на эту тему, постоянно лихорадочно думая, о чем же говорить дальше, В общем, мне поставили четверку, хотя можно было точно ставить трояк. А Люсе было обидно, потому что ей, скорее всего, такого снисхождения не было бы. Правда, нельзя себе даже и представить, чтобы она пришла неподготовленной к уроку. Единственная четверка в аттестате по русскому языку не позволила ей получить золотую медаль, а серебряных тогда не давали. Сейчас, слава богу, за тот случай она больше на меня обиды не держит. Надеюсь, написав это длинное сочинение, которое сейчас перед вами, я «честно отработал» тогдашнюю итоговую пятерку по литературе. Хотя еще как посмотреть, может, и наоборот. Ведь фраза из известного анекдота: «Чукча не читатель, чукча – писатель», – не позволяет «простить» мне некоторые недочитанные романы. А в фонд литературного наследия современности данное мое произведение уж точно не попадет.

Втянувшись в учебу уже в новом окружении, я в мыслях постоянно возвращался в наши Щигры, где, провел свое детство. Мне пришла в голову мысль, почему бы не организовать сотрудничество двух школ? Недолго думая, я написал письмо в штаб «Комсорг-72», где изложил эту идею, а потом на какое-то время забыл об этом. Спустя примерно месяц встречаю в коридоре школы сильно озабоченную Валентину Ивановну – нашего завуча по воспитательной работе.

– Ты писал письмо в Обком?

– Нет.

– А куда ты писал?

– В штаб лагеря «Комсорг».

– Ах, у нас теперь столько проблем.

Надо представить себе комсомольских руководителей того времени. Идея была мгновенно поднята на щит и уже представляла собой инициативу обкома комсомола по налаживанию параллельных связей между школьными комсомольскими организациями разных районов. И это был первый опыт, который надо было сделать показательным. Бедная Валентина Ивановна теперь должна была организовывать поездку большой делегации школьников аж за 200 км, «выбивать» транспорт, организовывать питание в дороге, ночлег и прочее. Зачем ей эта головная боль? Нина Ивановна, сочувствуя ей, сказала: «Заварили кашу – не жалей масла». Я стал невольным свидетелем этого разговора в школьном коридоре. Сейчас-то мне все это понятно, а тогда я думал: «Вот странные люди, это ж так здорово!»

Итак, рано утром мы выехали делегацией примерно из 40 человек (сколько вошло в один большой автобус) в Щигры. В составе делегации были две команды баскетболистов старших классов – мальчики и девочки, несколько школьных активистов и лучших учеников. При этом большую часть составлял наш 10-й «Г», в котором я теперь учился. Дорога заняла четыре часа: 130 км до Курска и потом еще 60 км до Щигров.

В день приезда в Щиграх организовали торжественный вечер в школьном актовом зале, на котором все говорили о том, как это здорово, что можно дружить школами. Потом была дискотека. Надо сказать, что железногорские ребята оказались более раскованными и танцевали свободно: кто как хотел. В Щигровской же школе царили достаточно строгие нравы, и «кривляние» в быстрых танцах явно не приветствовалось. Помню, еще в 9-м классе, до моего переезда, на одном из вечеров, где в общем-то хороший ученик Сашка Доценко танцевал «шейк», директор Софья Федоровна воскликнула: «Вот, Доценко, потому ты и «баранку» получил на районной олимпиаде, что голова у тебя такими танцами занята».

А в этот вечер все участники встречи с Щигровской стороны усилиями школьной администрации были одеты в парадную школьную форму: темные костюмы и белые рубашки у ребят, а у девочек – белые школьные фартуки. В такой одежде по тому времени быстрые танцы действительно смотрелись комично, и под быстрые мелодии танцевали, в основном, железногорцы.

Поскольку гостиница в Щиграх была совсем маленькая, большинство гостей распределили на ночлег по домам щигровских учеников. А я, несмотря на приглашение друзей, остался ночевать в гостинице вместе с уже новыми одноклассниками, чтобы никого не обидеть из своих старых приятелей. Номер в гостинице представлял собой одну большую комнату с девятью кроватями, а удобствами в коридоре.

Следующий день был спортивным. Железногорцы, чувствовавшие себя несколько амбициозно как представители большого города, явно недооценили соперника и проиграли, как мальчишки, так и девчонки, правда, с небольшой разницей в очках. Основными в железногорской «девчачьей» команде была Люся, моя будущая жена, и Люда Петушкова. Они играли блестяще, но больше в команде помочь им было фактически некому. А каждая из щигровских девчат в отдельности играла послабее, но команда была более ровной и слаженной, и это привело к победе. Примерно то же было и у ребят. Я даже не знал, за кого болеть. Скорее, за щигровцев, чтобы показать своим новым одноклассникам: «Смотрите: мы отнюдь не деревенская шпана и вас сделали».

А Люся моя (потом уже моя, а тогда у-у-у…) вообще была, кроме всего прочего, спортсменкой. Незадолго до этого она заняла первое место в области по бегу на 800 м. Бегает и сейчас по утрам, иногда выталкивая и меня, заспанного, по выходным. А если только войдет в бассейн, то не выйдет из него, пока 1000 м не проплывет. Тогда, правда, бассейнов у нас не было, а в пруду, на глубине, плавать она боялась.

Месяца через полтора был ответный визит щигровцев в Железногорск, но он уже мне менее запомнился. Помню, что девчонки взяли реванш в баскетболе, а ребята все равно проиграли щигровцам с разницей всего в один бросок.

Остаток учебного года пролетел быстро, мы сдали выпускные экзамены, и я все же получил золотую медаль. Что же дальше?

А дальше вспомнились стихи Маяковского «Кем быть?». Этот вопрос оставался открытым.

По мере того как я рос, мои мечты о будущей профессии постоянно менялись. В дошкольном возрасте я хотел стать машинистом электровоза. Мы с младшей сестренкой сооружали в комнате из столов и стульев воображаемые составы, накрывали все это покрывалами, затем залезали в эти вагоны и «ехали» в дальние страны. А примерно классу к пятому, походив немного в авиамодельный кружок дома пионеров и смастерив одну модель для воздушного боя, решил стать авиаконструктором. Рисовал самолеты от пассажирских до истребителей, подписывал на их борту «Амп-1» или что-то вроде этого. Еще клеил всевозможные пластмассовые модели самолетов и вертолетов из продававшихся тогда простых конструкторов.

Спустя года два, собирая из различных линз какие-то подобия простейших телескопов и рассматривая в них воображаемые далекие миры на ночном небе и читая космическую фантастику, хотел быть, по крайней мере, если не космонавтом, то астрономом. Потом решил связать свое будущее с химией. А к 10-му классу, уже изучая справочники для поступающих в вузы, решил готовиться на физический факультет МГУ: физики тогда были в почете. И даже закончил заочные подготовительные курсы физфака, аккуратно выполнив все контрольные работы и получив официальное приглашение на вступительные экзамены. Но в последний момент, начитавшись художественной и популярной литературы о геологии, неожиданно «поменял ориентацию» в сторону геологического факультета. Но тут «восстали» мои родители. «Как же, у геологов нет дома, а крыша – это небо над головой в тайге или пустыне?» – говорили они. Но именно эта романтика меня и привлекала больше, чем перспектива «протирать штаны» в каком-нибудь НИИ, изучая частные проблемы физики. И, наконец, был найден семейный компромисс: не геология и не физика, а геофизика. Хотя по скудной аннотации в справочнике МГУ мы себе не могли представить, что же такое геофизика. Отделение геофизики было и на физическом, и на геологическом факультете. Знакомым я говорил что-то вроде того, что я буду спускаться с приборами в жерла спящих вулканов и таким образом изучать земные недра.

Подводя итог этому периоду своей жизни, все же следует признать, что существовавшая тогда система образования была довольно эффективной и вместе с полученными вполне приличными знаниями мы прошли и первую «школу жизни».

Итак, школа закончена. Понятно, что «грызть гранит науки» нам было еще нечем. Считай, что у нас только выросли «зубки», которые еще надо было заточить, чтобы примериться к этому граниту. Почему-то на всю жизнь «впечатались» в память слова, которые в школьном актовом зале были написаны на стене слева от сцены:

«В науке нет широкой столбовой дороги. И только тот может достичь ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам».

Впереди нас ждала неизвестность: и желанная, и пугающая.

На верхней границе фанерозоя (о нашем поколении исследователей недр)

Подняться наверх