Читать книгу Убегающий от любви (сборник) - Юрий Поляков - Страница 14

Утром, нежась в постели, я наблюдал, как Спецкор истязает себя гимнастикой, и с грустью думал о том, что все мои мускулы давно пропали без вести под слоем жирка, а вот он буквально весь состоит из отчетливых мышц и напоминает гипсового человека-экорше, рисовать которого мне приходилось в школе. И вообще, наверное, Спецкор относится к женщинам, как собиратель букета к степным цветикам: захотел – нагнулся и сорвал, не захотел – мимо прошел.

– Послушай, сосед… – начал я.

– Слушаю… – отозвался он, изо всех сил упираясь в стену, точно желая ее сдвинуть с места.

– А ведь Диаматыч не глубинщик…

– А я тебе с самого начала говорил…

– Послушай, сосед…

– Слушаю… – ответил Спецкор, становясь на голову.

– Ты свою француженку долго уламывал?

– Фу, Костя! – возмутился он, пребывая в антиподском положении. – Ты, наверное, хотел сказать – обольщал?!

– Ну, обольщал…

– Довольно-таки долго… Если бы я не знал французского, вышло бы гораздо быстрее. Слова – это время… – отвечал он, страдая от перевернутости.

– А ты не боишься, что у тебя из-за нее неприятности будут?

– Нет. Ради Мадлен я готов на все! Ф-у-у… – Спецкор кувырком воротился в исходное положение и начал делать самомассаж.

– Тогда нам нужно договориться… – осторожно приступил я к щекотливой теме. – Если ты… Ну… Понимаешь?

– Понимаю. Если я соскочу… Да?

– Да. Соскочишь. К Мадлен. Меня, естественно, будут допрашивать!

– Опрашивать…

– Ну ладно – про тебя расспрашивать… Что я должен говорить?..

– Вали на меня, как на мертвого! – разрешил Спецкор. Он закончил самомассаж и направлялся в ванную. – Говори, что я производил впечатление человека, беззаветно влюбленного в Родину, и что мое предательство для тебя огромное потрясение, второе по силе после родового шока, когда ты высунулся в жизнь и крикнул: «У-а!»

За завтраком дружно выпытывали у Гегемона Толи, как ему жилось в замке у аристократов. Он скупо рассказывал про гараж с десятком автомобилей, про винный погреб, способный в течение месяца поддерживать нормальную жизнь нашего районного центра, про гардеробную, где можно заблудиться в шубах и дубленках…

– Ох! – только и смогла вымолвить Пипа Суринамская.

– Вот тебе и «ох»! – разозлился Гегемон Толя. – Ну я его, падлу, урою!

– Кого? – спросил Спецкор.

– Есть кого…

Алла выглядела в то утро рассеянно-обаятельной, и официант, принесший кофе, сделал ей какой-то тонкий комплимент, на который она улыбнулась с грустной благодарностью.

– Как спалось? – полюбопытствовал я, допивая четвертый стакан апельсинового сока.

– Одиноко! – вздохнула Алла.

– Неужели?

– Да. Машенька ушла с поэтом гулять по ночному Парижу… Вернулись утром… Мне кажется, у них серьезно…

– Интересно, о чем они разговаривают?

– О нем, – пожала плечами Алла. – Точнее, он говорит о себе, а она слушает и не перебивает. Мужчины врут, что им хочется понимания. На самом деле они просто хотят, чтобы женщины заглядывали им в рот…

– Не знаю… Мне в рот только дантисты заглядывают…

– О! Тогда ты еще можешь составить счастье неглупой одинокой женщине!

– Я готов.

– А за дубленкой мы сегодня идем?

– Я готов…

…Около Лувра все было перерыто и перегорожено. Здесь что-то строили, но без грязи.

– К двухсотлетию Великой французской революции, – разъяснила мадам Лану, – будет сооружена стеклянная пирамида. По проекту китайского архитектора Пея…

– Почему китайского? – удивился товарищ Буров.

– Так решено, – покачала она головой, давая понять, что и сама не в восторге от такого выбора. – В пирамиде будут входы в музей, кафе, магазин, офисы… Многие французы считают, что это ни к чему. Я думаю примерно так же…

– Но Лувр-то не снесут? – спросил я.

– Простите… Куда его должны перенести? – не поняла переводчица.

– Он хотел сказать, что Лувр ведь ломать не собираются! – пояснил Спецкор.

– Это невозможно! – замахала руками мадам Лану.

– А чего ж вы тогда волнуетесь? – выдал я. – Подумаешь, пирамида! Если бы бассейн на месте Лувра – тогда я еще понимаю!

– Молодые люди, попрошу ваше остроумие держать при себе! – решительно одернул нас Диаматыч и глянул на меня глазами прилежного ученика, ожидающего похвалы.

Сначала ходили по Лувру кучно и громко – так, что все оборачивались, – делились впечатлениями. Один советский гражданин внешторговского подвида, ласково разъяснявший своей малолетней дочке сюжет картины «Юдифь и Олоферн», завидев нас, поспешно увел прочь ребенка, чтобы не травмировать восприимчивую детскую психику преждевременной встречей с соотечественниками. Возможно, он был прав!

Поэт-метеорист. Потрясающе! Непостижимо! Великолепно! Первый раз вижу музей, где продают пиво!

Пипа Суринамская (глядя на мумию). Господи, какая худенькая!

Торгонавт (восторженно озираясь). Я хочу быть простой серой луврской мышью! Чтоб жить здесь…

Алла (возле Венеры Милосской). Все разглядывают ее наготу, а ей нечем закрыть лицо от стыда… Понимаешь?

Диаматыч (громко и внятно). Подумаешь, Лувр… Эрмитаж лучше!

Гегемон Толя (глядя на статую Гермафродита). Не понял… Ни хрена не понял!

Пейзанка. А у нас такой же мужичок в деревне был. Знаешь, как его называли?

Гегемон Толя. Как?

Пейзанка. Бабатя!

Спецкор (возле «Джоконды»). Женщину с такой улыбочкой полюбить нельзя. Все время будет казаться, что ты опять ляпнул какую-то глупость…

Товарищ Буров. Вечером надо на Пляс Пигаль сходить. А то в Москве мужики спросят – рассказать нечего…

Друг Народов. Сходим.

Постепенно спецтургруппа рассеялась, разбрелась по залам, и мы с Аллой смогли приступать к осуществлению намеченного плана, но она все никак не хотела уходить и жалобно просила разрешения походить по Лувру еще немного.

– Может, тебе искусство дороже дубленки? – съехидничал я.

– Как ты можешь сравнивать! – обиделась Алла, и мы пошли к выходу.

Времени было в обрез. Сверяясь с планом, начертанным рукой супруги моей предусмотрительной Веры Геннадиевны, мы, расталкивая удивительно вежливых прохожих, помчались по рю дю Лувр, затем по рю Монмартр, потом еще по какой-то улице, выскочили к бульвару, пересекли его и, как было предначертано супругой моей прозорливой Верой Геннадиевной, повернули налево, пробежали указанные двести метров и остановились у входа, задернутого черной бархатной гардиной, – ни витрины, ни надписи, ничего…

– По-моему, это не совсем то… – с сомнением проговорила Алла.

– А ты хочешь, чтобы дубленки за триста франков продавались у всех на виду? Их давно бы расхватали! – возразил я.

Мы вошли вовнутрь. В конце просторного, уходящего в глубь дома помещения виднелись кабинки, похожие на примерочные в наших ателье, но только вместо зеркал там были установлены небольшие телевизоры. Вдоль стен тянулись стеклянные витрины со всякой ошарашивающей всячиной. Первое, что бросалось в глаза, – шеренги детородных органов обеих специализаций, убывающих по размеру, подобно мраморным слоникам на бабушкином комоде. Немного выше, по стенам, висели надутые резиновые девицы всех конституций, рас и оттенков. На низких стеклянных столиках были навалены груды журналов и видеокассет с цветными непотребствами на обложках.

Из боковой двери нам навстречу вышел улыбающийся прыщеватый парень явно латиноамериканского происхождения. Всем своим видом изображая готовность выполнить любое, даже самое изощренное желание, он радостно поприветствовал нас и сразу посерьезнел, точно доктор, приготовившийся выслушать жалобы пациента. Алла совершенно онемела от ужаса и стыда, поэтому переговоры пришлось начать мне, безъязыкому.

– Мсье Плюш… – сказал я и пальцами изобразил в воздухе нечто кудряво-меховое. – Дубленка…

– Плюш? – с уважением переспросил хозяин сексмага. – О’кей!

Он принес из закромов большой мохнатый плед в полиэтиленовой упаковке, а когда плед был любовно разложен на столе, то оказалось, что это синтетическая медвежья шкура, очень похожая на настоящую, но только легкая (он подбросил ее), мягкая; (он погладил ее) и на молнии (он застегнул и расстегнул ее)… Кроме того, продавец знаками горячо рекомендовал нам в комплекте со шкурой приобрести звероподобный фаллический вибратор, работающий как от сети, так и на батарейках…

Мы с Аллой бежали до тех пор, пока снова не оказались в том месте, где улица, названия которой я, конечно, не помню, утыкается в бульвар.

– Может быть, твоя жена что-нибудь перепутала? – стараясь не глядеть на меня, спросила Алла.

– Едва ли, – озираясь по сторонам, чтобы не встретиться с ней взглядом, ответил я. – Обычно она ничего не путает. Разве что «лево» и «право»… Такое с ней случается…

Через двести шагов, сделанных в направлении, прямо противоположном предписанному супругой моей непутевой Верой Геннадиевной, мы очутились возле магазинчика с маленькой витриной, в которой на невидимых ниточках висела рыжая замшевая куртка, напоминающая полураздетого Человека-невидимку… Перед дверью, на тротуаре, были выставлены две стойки с рубашками, пиджаками, свитерами, куртками, брюками, явно уже побывавшими в употреблении и сданными сюда незадолго до того момента, когда их смело можно использовать для работ в саду или гараже.

Мы толкнули дверь, раздался звон колокольчика, и навстречу нам вышел лысый человек с прискорбно большим носом.

– Мсье Плюш? – опасливо спросил я.

– К вашим услугам! – ответил он на чистом русском языке.

– Вам привет от Мананы!

– Благодарю, – безрадостно улыбнулся он и глазами показал на стеклянный шкафчик, где, словно в тесной очереди за дефицитом, спрессовались дубленки и кожаные пальто. – Для мамы?

– Да! – в один голос ответили мы.

Мсье Плюш с равнодушием навек охладевшего мужчины внимательно осмотрел Аллу, задержав бесстрастный взгляд на груди и бедрах, потом шагнул к шкафу, отодвинул стеклянную дверцу и достал восхитительную шоколадную дубленку с пепельно-коричневыми ламовыми воротником, манжетами и опушкой.

– Эта, полагаю, подойдет! – проговорил он и умело помог Алле надеть дубленку. – Тютелька в тютельку!

Мне стало вдруг смешно от этих трогательных словечек, которых в России я не слышал уже лет пятнадцать. Моя покойная бабушка, царствие ей небесное, любила так говорить – тютелька в тютельку… Алла тем временем подошла к зеркалу и, кутая лицо в воротник, несколько раз поворотилась то в одну, то в другую сторону. Дубленка доходила ей почти до щиколоток и сидела великолепно. Имелись, конечно, и недостатки: на спине, ближе к рукаву, обнаружился художественно выполненный шов (сантиметров пятнадцать), плечи были покрыты многочисленными мелкими морщинами, точно рябь на воде, да еще правая пола казалась чуть светлее, чем левая, но для того, чтобы заметить все это, нужно было очень уж всматриваться.

– Здорово! – наконец вымолвила Алла. – Французская?

– Турецкая, – чуть обиженно ответил мсье Плюш. – Без дефектов она стоит три тысячи франков.

– А с дефектами? – спросил я, беря на себя вопрос о цене.

– Триста пятьдесят.

– А Манана говорила – триста! – сам удивляясь своей сквалыжности, возразил я.

– Жизнь дорожает, – вздохнул мсье Плюш. – И потом, Манана покупает оптом…

– Мы тоже возьмем две. Еще одну, точно такую же…

– Во-первых, две – это еще не оптом. А во-вторых, точно такой же у меня сейчас нет.

– А что есть? – похолодел я.

– Вот, пожалуйста! – И он достал из стеклянного шкафчика нечто напоминающее доху закарпатского пастуха.

– Нам это не подойдет! – взмолилась Алла.

– Как угодно…

– Что же делать? – расстроился я.

– Ничего страшного, – успокоил мсье Плюш. – Приходите послезавтра, и вы получите свою дубленку.

– А может, поищете сегодня? – попросила огорчившаяся за меня Алла.

– Дорогие мои товарищи, – улыбнулся мсье Плюш, – под прилавком я искал, когда работал директором комиссионного магазина в Ростове. Только послезавтра.

– Но послезавтра мы улетаем! – объяснила Алла.

– Когда ваш самолет?

– В пятнадцать двадцать…

– Приходите в десять, и вы получите свою дубленку. Учитывая неудобства, я сделаю вам скидку пятьдесят франков.

– Точно? – не удержался я.

– Неточные здесь прогорают в неделю! – снова погрустнев, отозвался мсье Плюш.

Умело сложенная, дубленка превратилась в небольшой и довольно легкий сверток. Алла отсчитала свои триста пятьдесят франков, и на ее лбу тут же разгладилась морщинка приобретательства.

– Привет Манане! – провожая нас к выходу, сказал мсье Плюш. – И пусть в следующий раз привезет побольше звездочек. Скажите ей, я возьму по пять франков за штуку…

– Каких звездочек?

– С маленьким кудрявым Лениным. Манана знает. Очень хорошо тут идут, чтоб вы не сомневались…

На улице Алла долго и нежно успокаивала меня: мол, один день ничего не решает, а зато пятьдесят франков на дороге не валяются. Потом, вдруг озаботившись, она стала выспрашивать, не слишком ли бросаются в глаза дефекты ее обновки.

– Совершенно не бросаются, – в свою очередь утешил я. – Представь, что ты купила ее за три тысячи и один раз проехала на метро в час пик…

К Лувру мы возвратились, разумеется, с опозданием: полчаса назад экскурсия должна была кончиться, но у выхода не было никого из наших, кроме Торгонавта. Он, видимо, передумал быть серой музейной мышью и энергично впаривал изумленным туристам стеклянные баночки с икрой. Негры, поблизости торговавшие открытками и буклетами, поглядывали на него с неудовольствием. Заметив нас, Торгонавт крикнул, что, если у меня или у Аллы есть с собой икорка на продажу, он с удовольствием поможет нам ее пристроить, не взяв ничего за посредничество.

Наконец объявилась и наша спецтургруппа. Друг Народов громко возмущался полным отсутствием дисциплины: все разбрелись по Лувру, полностью потеряв ориентацию во времени и пространстве. Но, слава богу, мадам Лану догадалась устроить засаду возле «Гермафродита» и постепенно выловила всю группу.

Нашего отсутствия никто не заметил, и только Диаматыч с пониманием покосился на сверток у меня в руке.