Читать книгу Твой выстрел – второй - Юрий Смирнов - Страница 14

А в третьем часу ночи по Собачьему переулку шел человек, пьяненький, но очень хорошо одетый. Над миром неистовствовала луна, и Ленька Шохин, стоя в подворотне на стреме, отлично разглядел, какое богатство плывет ему в руки: дорогая шуба, шапка-боярка, добротные валенки. «Ах, фраерок, – возликовал Ленька, – фраерочек ты мой, фраерок… Сниму все!»

Ленька ликовал, а пьяный гражданин, наоборот, страдал беспросветно.

– Зачем, зачем? – плакался он, выписывая кренделя на снегу. – За что? Подлая, грязная! Убью! У-у-у… – взвыл он и, запрокинув лицо, стал плевать на луну. – Вот тебе, вот! Мальчик, где ты?

Мальчик совсем не входил в Ленькины планы. Какой еще мальчик? Ленька высунулся из укрытия, мальчика не увидел, зато сам был замечен. Обманутый подлой и грязной женщиной дурачок, радостно лепеча: «Тетушка, позвольте вас спросить?» – кинулся к нему, как к родному. Лучшего и желать было нечего. Зная по опыту, что сильно пьяных пугать бесполезно – не испугаются, а шуму наделают, Ленька шагнул навстречу, занес финку для удара рукояткой… Но ударить ему как-то не пришлось. Рука была схвачена, черное дуло пистолета присосалось к той ямочке у основания шеи, где у каждого человека, даже у жулика, беззащитным комочком бьется душа, и пьяный трезво сказал:

– Не шали, Леня… Брось, финку.

– Я не шалю, – глупо ответил Леня и выронил финку в снег. Тогда рука, цепко державшая Ленькино запястье, ослабила хватку, скользнула к предплечью и улеглась на Ленькином затылке. На руке, между прочим, не хватало мизинца – почему-то именно это обстоятельство и помогло Леньке постичь смысл происшедшего.

– Спалился… – горестно прошептал он.

Непостижимым образом – откуда бы? – около Леньки возникли еще трое. Через минуту он связанный лежал под забором. Беспалый снял шубу, осторожно свернул ее, положил рядом. «Пригляди, – шепнул он, – чтоб не сперли… Казенная»! Под шубой на нем оказался поношенный ватник, шею прикрывал шарф. Рядом с Ленькой лег кто-то, это был инспектор губрозыска Тюрин – и тихо сказал:

– Брехать не советую, парень… Кто в доме?

Ленька торопливо перечислил имена. Затем между ним и Тюриным состоялся короткий разговор вполшепота, после чего Ленька пискнул:

– Не буду, гражданин начальник. Не могу. Свояк, Расчехняев, убьет!

– Что значит – не могу, Шохин? И что значит – убьет? Убивать нас будут. Ты из банды целеньким вышел. Пока… Ну? Твой последний шанс!

Был беспросветно нищ Собачий переулок. Горластые псы, которыми когда-то он славился, покинули людей, потому что люди начали их есть. Домишки, кухни, сараюшки, баньки лепились друг к другу, образуя кривые переходы, закоулки и тупики, в которых легко спрятать и спрятаться. Не закрытые на ставни и болты окна бесстрашно глядели на мир: нужда оберегала их надежнее запоров. Неистовый лунный свет, блеск снега и тени на снегу – резкие и черные, словно ямы. Ни звука, ни шелеста, ни движения, все мертво… Елдышев подивился тому, как неслышно работают люди Тюрина – они занимали сейчас подходы к дому. Иван помнил Тюрина по хлебному составу, но смутно: Тюрин был там всего лишь вторым номером у Багаева за пулеметом, молчаливый, невидный человек с мужицким топорным лицом. А здесь, в губрозыске, он оказался начальником целой бригады, и Сергей шепнул Ивану, что в скором времени Тюрина назначат, видимо, заместителем начальника губрозыска. Назначат или не назначат, но нынешний начальник бригады дело свое знал хорошо. Пока Иван вываживал коня, поил и ставил его в конюшню губрозыска, Тюрин успел поднять бригаду, обдумать операцию, каждому объяснить его место. Иван попал лишь к концу инструктажа, сел в уголок и, осмысливая отдельные слова, замечания, вопросы, понял, что о Болотове бригада уже многое знала и что они с Сергеем привезли недостающее звено. Сейчас люди Тюрина занимали подходы к дому, Иван не видел их, ухо не воспринимало даже скрипа на снегу, но в какое-то очень четкое мгновение он сказал себе: вот наконец все! Тюрин, стоявший рядом, расслабился, – значит, и он уловил это мгновение.

Свояк Леньки, Расчехняев, бандит отпетый, появился на крыльце внезапно – дверные петли в доме были надежно смазаны. Он постоял, прислушиваясь, и тихо засвистал. Тюрин повел пистолетом в сторону лежащего Леньки, и тот ответил условным свистом. Но на какую-то долю секунды он промедлил, и этого оказалось достаточно, чтобы насторожить Расчехняева.

– Своячок! – поплыл с крыльца низкий угрожающий голос. – Топай ко мне!

– Тихо ты, не базарь, – обмирая, выругался Ленька. – Не могу я подняться, маячит кто-то…

И то, что он выругался, и то, что приглушенный его голос действительно поднимался с земли, и то, что калитка была полураскрыта именно так, как была полураскрыта, и то, что в тесном дворике, застроенном клетушками и амбарушками, снег по-прежнему оставался девственно чист, не запятнан человеческими следами (содержательница квартиры тетка Филька получила строгий наказ Болотова не шастать по двору как попало, а ходить по одной тропе: от крыльца к калитке и вдоль забора – к уборной), – все это в какой-то мере успокоило Расчехняева, притушило вспыхнувшее было подозрение. Но даже в этом случае он никогда бы не сделал того, что сделал сейчас. Он подскочил к калитке, нырнул в нее и, выйдя на удар Елдышева, мягко сунулся лицом в снег. Он был пьян, Расчехняев, и это погубило его.

– Ну? – тихо сказал Тюрин, когда бандит был связан и рот забит кляпом. – Пошли!

Они гуськом поднялись на крыльцо – Тюрин, Елдышев, Гадалов, Космынин. Хорошо смазанная дверь опять открылась бесшумно. Где-то недалеко от другой двери, что вела в горницу, должно лежать на боку пустое ведро, о котором предупреждал Ленька. Тюрин нащупал его руками, поставил в сторону, мельком подумав, что Расчехняев хоть и был пьян, а сумел не стронуть его. Вторую дверь он открывал так, как должен был открыть ее, вернувшись, Расчехняев: не осторожничая, но без лишней торопливости, по-хозяйски. И этим Тюрин сберег несколько секунд, в течение которых сидящие за столом бандиты видели вошедших, но не могли от неожиданности осознать происходящее. Это был тот, не раз проверенный Тюриным на практике случай, когда видит око, а ум неймет…

А Ленька, лежа под забором, слышал, как четверо вошли в холодные сени, как во двор хлынул хмельной гул голосов, – это Тюрин открыл внутреннюю дверь. Несколько мгновений, которые он сберег неожиданностью своего появления, стояла во дворе томительная, почти смертная тишина. Затем в доме бухнуло два или три раза. «Господи, – взмолился Ленька, сделай так, чтобы Болотова убило, а из ихних чтобы никого…» И объяснил богу свою странную просьбу: «Срок я тогда возьму тяжелый, а у меня баба молодая, скурвится». Но, вспомнив о Болотове, Ленька вспомнил о свояке, глянул на него. Свояк подползал к нему. Сейчас ляжет грудью на Ленькину грудь, вонзит зубы в горло…

– А-а-а!.. – заорал Ленька и бревном покатился прочь, оставив ни с чем менее сообразительного свояка. – Спаси-и-те!

Расчехняев мычал, в исступлении разбивая подбородок в кровь.

Сергей Гадалов нашел Леньку метрах в пятидесяти от дома. Он не выразил по этому поводу никакого удивления, только попенял:

– Тебе что было сказано? Шубу караулить… А ты?

– Шубу… – всхлипывал Ленька. – Пошел ты со своей шубой! Свояк чуть мне горло не перегрыз!

– У него же кляп во рту, – сказал Сергей, вспарывая ножом веревку, которой были связаны Ленькины руки и ноги. – А ты, гляжу, сильно чувствительный, Леня. Жить хочешь, зачем в банду тогда полез?

– А Болотов? – с надеждой спросил Ленька.

– Жив твой Болотов.

– Ну бог, ну фраер! – горестно воскликнул Ленька. – Пришьют они теперь меня!

– Отпришивались, – успокоил его Сергей. – Им до трибунала только и осталось дышать. Ты нам помог, тебе суд зачтет. А после суда, мой тебе совет, просись на фронт. Кровью смоешь свою подлость перед Республикой – человеком станешь.

– На фронте тоже убивают, кореш!

– Я тебе не кореш, – строго сказал Сергей. – Ишь ты, прыткий! Я тебе, дураку, совет дал, а там – гляди сам.