Читать книгу Второй вариант - Юрий Теплов - Страница 4

Это было в самом начале лета, в непролазную дорожную грязь. Из маленького аэропорта в поселке Чегдомын Савин добирался до части с попутным уазиком мостостроителей. Автодорога шла сквозь тайгу, сплошь покрытую марями – мелкими болотами, рожденными чуть оттаявшей вечной мерзлотой. Местами дорога была разрушена, и тогда уазик утопал в грязи по брюхо. Пассажиры, все, кроме Савина, в резиновых сапогах, привычно вылезали, чтобы помочь «коню». Савин вывозился так, что, уже выгрузившись, полчаса отмывался в ручье возле шлагбаума под насмешливым взглядом чистенького ефрейтора-дневального.

Был вечер, прохладный и синеватый. Сопка, возле которой располагался штаб, розово полыхала багульником. Штаб Савину не понравился: длинный сборно-щитовой барак, обнесенный забором. Помощник дежурного, цыганистого вида прапорщик по фамилии Волк, проводил его до кабинета командира, задав один-единственный вопрос:

– На гитаре не играете?

– Нет, а что?

– Учиться надо…

В кабинете из-за стола встал приземистый, затянутый в портупею, лобастый, узкоглазый подполковник.

Так состоялась первая встреча с Давлетовым. Тот вежливо и сухо поздоровался с Савиным, предложил стул и, словно по обязанности, произнес:

– Расскажите о себе.

О чем Савин мог рассказать, кроме того, что было в личном деле? Сообщил, что он из двухгодичников, что в армию призвали после института и что два года был командиром учебного взвода.

– В кадрах остались без колебаний?

– Так точно.

– Семьей не собираетесь обзаводиться? – опять сухо, словно и без интереса, спросил Давлетов:

– Нет.

«Нет» прозвучало поспешно, и Давлетов отреагировал на такую поспешность острым взглядом. За этим «нет» в жизни Савина маячила «королева в серебряных туфельках» – так когда-то величали на их курсе одну девушку с нервно-отзывчивыми губами. В ту пору Савин бы ответил на вопрос Давлетова – «да». Но время меняет человеческие планы и заставляет принимать самые неожиданные решения.

– С жильем у нас пока туговато, товарищ Савин, – сказал командир. – Только вагончики. А теперь о ваших обязанностях…

Из того, что начальник счел нужным объяснить, выходило, что главное в обязанностях инженера – вовремя и без ошибок отрабатывать различные документы. Давлетов доставал из ящиков стола бумаги, вручал их поочередно Савину. Посоветовал все изучить и разобраться. Вышел он от начальника, нагруженный инструкциями, графиками, наставлениями. На ознакомление со всей документацией дал ему Давлетов три дня.

На исходе второго Савин постучался к нему в кабинет и доложил, что ознакомился и разобрался.

– Самоуверенность – плохой помощник, – сказал Давлетов. – Доложите в двадцать ноль-ноль завтра.

Савин пробездельничал весь третий день, но срок выдержал и снова явился с докладом. Выслушав, Давлетов удовлетворенно кивнул и стал пространно объяснять важность отработки каждого документа.

– Я хочу на трассу, – сказал Савин.

– У военного человека не может быть слов «хочу» и «не хочу». Он выполняет приказания, проявляя инициативу в их рамках.

Поселили Савина на улице Вагонной. Наверное, старожилам и придумывать не пришлось это название, потому что она сплошь состояла из вагонов, поднятых на чурбаки-подставки. Вот и казалось, что четырехногие серые коробки построились в шеренгу и только ждут команды, чтобы зашагать в таежную глушь.

Первый раз Савин появился в своем вагончике под вечер. Дверь была открыта, хотя второго жильца не видно. Да и вообще никаких запоров, как обнаружилось, жилье не имело. На столе лежала ополовиненная пачка «Дымка». На лежанке, застланной солдатским одеялом, – гитара. Савин не разбирался в этом инструменте, но понял, что гитара из дорогих: она отливала вишневым лаком, хоть глядись, как в зеркало. Ее хозяин не объявился ни к ночи, ни на завтра, ни послезавтра. Увидел его Савин лишь на третий день, когда тот шумно ввалился в вагончик. Был он в кителе нараспашку с капитанскими погонами и с рыжим кутенком в руках.

– Детишкам. У охотника выпросил, – вместо приветствия сказал он. – Я уже слыхал, что у меня сосед появился. Давай знакомиться! Иван. Фамилия – Сверяба.

Минут через десять после его появления в вагон влетели двое белобрысых мальчишек и с порога закричали:

– Привез, дядя Вань?

– Привез, Митька. Держи!

Младший бережно прижал щенка, старший завистливо покосился на него, но смолчал. Спросил, стараясь держаться солидно:

– Настоящая охотничья?

– Настоящая.

– Мальчик или девочка?

– Неужели бы я вам девчонку привез?

Мальчишки убежали, радостно хлопнув дверью. Сверяба объяснил:

– Синицына сыновья. Радости теперь через край.

Он расположил Савина к себе с первых минут. И не только расположил, но и подчинил, такая от него исходила простодушная сила.

– Что, фамилия моя тебе удивительна? – зычно спросил он в тот вечер. – Я и сам ей удивляюсь. Сколько ни кружу по свету, не встречал больше такой. Свер-ряба. Прямо разбойничья фамилия.

Был он весь невозмутимо-бравый, с солидным брюшком и хищным носом. Всегда и про все имел собственное мнение, которое высказывал категорическим басом, приправляя для вескости известным фразеологическим оборотом. И безбожно смолил вонючий «Дымок».

– Дед, – говорил он, – и сюда добралась цивилизация, ядри ее в бочку! Баню, магазинов понастроили. Парник с редиской развели. Не хватало еще свинства в подсобном хозяйстве… А все бабы виноваты! Понаехали! Очередь за шмотками образовали – за сигаретами не пробьешься… А в первую зиму, – вспоминал он, – рябчики на деревьях у самого закрайка сидели. Выйдешь утром из палатки, а они – тут, и человека не пугаются. В палатке жили – красотища! Печка топится, народ анекдоты рассказывает: коллектив!

И Савину страсть хотелось в палаточный коллектив, чтобы спать так же, как первые, – в шубах, валенках и шапках. Но не досталось ему, не выпало по жребию первопроходческого лиха.

Цивилизацию и женщин Сверяба не воспринимал. Терпимо относился разве что к одной – матери счастливых обладателей настоящего охотничьего щенка.

– Нет правил без исключений, – мрачно говорил он и тут же, махнув рукой, добавлял: – И то потому, что она жена Птицы-Синицы.

Мальчишки были у них частыми гостями, благо жили по соседству в сборно-щитовом доме, впрочем, в поселке все жили рядом. Сверяба угощал их конфетами, не переводившимися у него в тумбочке, показывал фокусы и вместо сказок рассказывал про всякие мудреные механизмы, водя корявым пальцем по цветным чертежам, которые сам же и рисовал.

По должности Иван Сверяба был инженером-механиком. И по призванию тоже. А поскольку техника была не шибко приспособлена к вечной мерзлоте, да и поизносилась с начала стройки, его то и дело подымали по ночам, чтоб отправить на горячую точку. Что делать, если только он и мог подлечить никуда не годные, выслужившие все сроки бурильные станки. А без них взрыв не подготовишь, не вывернешь породу наружу, без хлеба останешься, как говорил Сверяба, имея в виду, что земля – это хлеб БАМа.

Савин завидовал его поездкам на трассу и всегда радовался, если вечером заставал Сверябу в вагоне. Обычно он лежал в майке на кровати и дымил в потолок. И почти всегда встречал Савина одной и той же фразой:

– Ну что, опять Птица-Синица от Давлета пилюлю получил?

– Опять, – подтверждал Савин, понимая, что Сверяба спрашивает о своем друге-приятеле, завалившем квартальный план по отсыпке земли.

– Нет, не поджечь синице моря! Не поджечь. А твой Давлет смотрит только под ноги.

– Это вы напрасно, Давлетов производство знает.

– Сколько раз говорить: не «выкай»… Оно и обидно, что знает, а сам глаз от белого телефона не отрывает, ядри его в бочку!

Весь первый месяц Савин корпел над бумагами. Как отголоски большой жизни, долетали до него утренние взрывы в тайге, гул моторов в карьерах. И еще безликими фамилиями бульдозеристов и экскаваторщиков, номерами землеройных механизмов, цифрами кубов земли. Не зная еще в лицо ни одного из командиров подразделений, он представлял их по сводкам, поступающим в штаб каждый вечер. Синицын виделся ему худеньким очкариком, суматошным и непутевым, не умеющим организовать работу землеройного комплекса. Он все время отрабатывал долги. Была уже вторая половина августа, а его подчиненные только-только начали задел месячного плана. Зато Ванадия Коротеева, от которого поступали самые внушительные сводки, воображение рисовало могучим мужиком, короткошеим, с красным, обветренным лицом. И голос его по телефону звучал густо и неперебиваемо.

Однажды Давлетов вызвал Савина поздно вечером.

– Завтра в семь пятнадцать – на трассу. Посмотрите свежим глазом, что полезного у Коротеева. Приказано, – с этими словами он повел взглядом на белый телефон и сделал паузу, – обобщить его опыт. Вы и займетесь им.

Коротеев оказался худющим, с длинной кадыкастой шеей человеком, совсем не похожим на того, каким он представлялся Савину в воображении. Он метался от бульдозеров к экскаваторам и самосвалам, перекрывая своим голосом шум работающих механизмов. И там, где он появлялся, все приходило в какое-то лихорадочное движение, темп работы убыстрялся, а сам он казался центром, вокруг которого вращается маленькая планета под названием «землеройный комплекс».

– Ты – Савин? Привет! – пророкотал он при встрече и выбросил вперед руку для пожатия. – Мне звонил Давлетов. Присматривайся, запоминай. Если что непонятно – спроси. А на долгую беседу времени нет.

И Савин стал присматриваться, довольно неуютно чувствуя себя в роли наблюдателя.

Карьер Коротеева располагался на берегу реки Туюн. Полукилометровая галечная коса вся была изгрызена, изъезжена, исполосована. Краснобокие «Магирусы» – самосвалы, под завязку нагруженные гравием, уходили наверх к месту отсыпки, тяжко переваливаясь и натужно подвывая двигателями. Похожий на динозавра экскаватор то и дело опускал свою худую, длинную шею в яму и снова поднимал ее, уцепив челюстями ковша кучу грунта. Потом, разжимая зубы, глухо выплевывал ее в кузов очередного самосвала. Там, где коса тощим языком заходила в реку, работал еще один экскаватор, поменьше размером. И машинная суета вокруг него была слабее. Деловито копошился возле него огромный жук – бульдозер, выставив перед собой блестящий железный язык, подгребая, подравнивая груды гравия.

«В чем же секрет Коротеева? Почему он дает больше всех земли?» – спрашивал себя Савин. И сколько ни вглядывался, ответа не находил. И стал думать, что секрет – в бешеном темпе, который задал Коротеев. До Савина уже дошла его крылатая фраза: «До последнего костыля с БАМа не уйду. Жилы порву, а орден получу». Иван Сверяба скалил по этому поводу свои красивые искусственные зубы и говорил:

– Брешет, язви его в бочку! Не за орден работает, а от самого себя убегает. А убежит ли?

Он дал Коротееву прозвище Многолюдкин, на что тот смертельно обиделся и даже при встрече не подавал Сверябе руки. Многолюдкин – из-за нескольких Людок, между которыми несколько лет назад совсем запутался Коротеев. Жену его звали Людмилой. И первую, давнюю любовь – Людмилой. С ней он встретился, уже повязанный семьей, и она родила ему дочь, тоже Людмилу. Он тогда пережил кучу неприятностей по службе, схлопотал партийный выговор, исказнил сам себя, почернел и усох. Перевод свой на БАМ воспринял как спасение от личных невзгод. С его отъездом обе Людмилы, жившие в одном городе, как ни странно, подружились. И подружили своих дочерей – сестер. Такую вот вертушку может закрутить жизнь, и не поймешь, где станция, где полустанок в этом вечном движении. И не соскочишь на ходу, а поезда обратно не ходят – не вернешься в пункт отправления…

Напутствуя в поездку, Давлетов посоветовал Савину обратить внимание на опыт организации социалистического соревнования в карьере. Но никакого соревнования Савин пока не замечал. Видел только работу и ощущал ее лихорадочный темп.

Он старался держаться хоть и не рядом с Коротеевым, но поближе к нему, чтоб вникнуть, разобраться, где ж все-таки этот непонятный опыт лучшего землеройного комплекса. Наверное, тот заметил, что Савин мается, потому что сам после очередного разговора-накрутки с начальником смены подошел к нему:

– Ну как, Савин-друг? Весело работаем?

– Не понял еще, – честно признался тот.

– Весело, весело, – заверил Коротеев. – Спрашивай, что надо.

– Даже не знаю, о чем спрашивать.

– Во-первых, отметь, что у меня в роте одиннадцать человек – ударники коммунистического труда. Во-вторых, высокий энтузиазм личного состава. Про него тебе лучше замполит расскажет – не буду у человека хлеб отымать…

– Ванадий Федорович, а как вы организуете соревнование среди механизаторов? – спросил Савин.

– Как положено. Я тебе дам прошлогоднюю газетку, там корреспондент описал про нас все как надо.

– Как надо или как есть?

– Ты чего? – Коротеев удивленно уставился на Савина. – Тебя за опытом прислали или блох выискивать?

– Зачем? Просто хочу понять…

– Чтобы понять, надо по стройкам с мое покрутиться, с тайгой побороться. Да не в штабе сидеть, а на трассе… Ну-ну, не обижайся. Я уже слыхал, что ты головастый мужик.

Савин внутренне поежился от этих слов, почувствовал приятность и досаду одновременно, не нашелся что ответить и подобрался, поджался, как пружина.

– Ты думаешь, мне легко кубики давать? – продолжал Коротеев. – Нет, Савин-друг, трудно. До белых колючек в глазах трудно. Вон погляди на этих красавцев! – Он показал на подножие крутого берега, где вразброс стояли шесть безмолвных «Магирусов» – самосвалов. – Шибко нежные создания, Савин-друг. Хуже баб, как сказал бы Сверяба. На всех тормозные камеры полетели. Разве эти машины для бамовских дорог? Им по асфальту кататься, а не по вечной мерзлоте.

– А если и на других тормозные камеры откажут, чем работать будете?

– В том-то и беда. Одна надежда на заразу Сверябу. Этот все равно что-нибудь придумает. Дерьмо человек, а механик золотой.

– Зачем вы так про него?

Коротеев поджал подкрашенные земляной чернотой губы.

– Не обращай внимания, Савин-друг. Все мы в чем-то дерьмо. Один больше, другой меньше. Просто у Сверябы язык колючий.

– Правдивый язык, Ванадий Федорович.

– Ладно, не будем. Опять вон трос полетел.

Коротеев крупно зашагал к дальнему экскаватору, Савин заторопился следом. Не оборачиваясь, ротный бросал на ходу, видимо, привычное и давно наболевшее:

– Сволочь эта вечная мерзлота. Тросы рвет. Зубья ковшей ломает. А где их брать? В заначке – ни шиша! На складах – шаром покати!.. Ну, чего торчишь, как пень? – крикнул он вылезшему из кабины экскаваторщику. – Вяжи трос!

– Куда вязать? – хмуро ответил тот. – Вязаный-перевязаный. Петля-то кончилась.

– Раньше о чем думал?

– Я же вам докладывал.

– Меньше докладывай, больше мозгами шевели! Небось у Кафарова трос не рвется!

– Ну да, если вы ему два запасных дали: он же маяк!

– Хурцилава! – закричал Коротеев, призывая начальника смены. А тот уже и сам мчался к ротному, высокий, стройный, с планшеткой на бедре.

– Вот офицер! – сказал Коротеев Савину. – Я его называю «лейтенант быстрого реагирования». Хоть сейчас на повышение. Только жалко в чужие руки отдавать… Ты его обязательно отметь, когда будешь листовку писать.

Лейтенант подбежал к ротному, лихо вскинул руку к козырьку.

– Вот что, Хурцилава. Хватай тягач и лети к Синицыну! Проси, уговаривай, обещай что угодно от моего имени, но выцыгань трос. А заодно хотя бы одну тормозную камеру для «Магируса». Даю ему головной блок для бурильного станка. Им сейчас без него – зарез: на скале работают.

– А если не даст?

– Значит, ты – не Хурцилава.

– А вдруг нет у него?

– У этого жмота все есть. Не вздумай без троса вернуться!

– Есть не возвращаться без троса!

Савин вслушивался в разговор, и что-то тяжко ему становилось. Почувствовал себя маленьким и беспомощным, не умеющим ни вмешаться в ход событий, ни изменить их. От этой беспомощности тихо нарождалась злость на самого себя и на Коротеева. Мгновенно вдруг возникшая неприязнь к нему теснила прежнее восхищение неистовым ротным.

А над рекой вовсю пылало полуденное солнце. Река под ним выглядела стеклянной, и там, где она налетала на валуны, стекло дробилось на тысячи осколков. Река была сама по себе, бежала на юг, торопясь миновать взрытые берега. Сам по себе жил и карьер, подчиняясь распоряжениям и жестам худющего кадыкастого человека.

К складскому навесу на яру подогнали гусеничный тягач – тяжелый, именуемый для краткости ГТТ. Коротеев уже распоряжался там погрузкой головного блока для обмена. Савин успел туда перед самой отправкой. Сказал ротному:

– С вашего разрешения, Ванадий Федорович, я тоже поеду к Синицыну.

– Слушай, Савин-друг, это же идея! Вот спасибо за помощь. Ты от имени Давлетова действуй, тогда он не откажет. Слышь, Хурцилава, головной блок сразу Синицыну не показывай. С тобой авторитетный человек едет, просите два троса. А насчет своего задания, Савин-друг, не беспокойся. Вечером тебе прямо в вагончик замполит привезет и газетку, и всю цифирь помесячно и поквартально.

– Товарищ капитан, – прервал его Хурцилава. – Оглянитесь. Чтоб я никогда не увидел гор, если это не Паук пожаловал.

– Он, черти бы его взяли! Совсем не вовремя.

От безработных «Магирусов» краем наезженной колеи спускался к реке невысокий полный человек в штормовке.

– Ключ от сейфа, Хурцилава, быстро! – шепотом приказал Коротеев.

– Я же весь остаток к вам в вагончик перенес, товарищ капитан.

– Склероз, Хурцилава… И ты, видишь, не вовремя уезжаешь. Ну да ладно. Езжайте, а я пошел…

Еще до того, как тоненько взвизгнул пускач, Савин услышал голос Коротеева:

– Лев Борисович! Сколько лет, сколько зим…

– Кто это? – спросил Савин Хурцилаву.

– Из Чегдомына один.

– А чего это ротный всполошился?

– Паук, будь проклят его род в лице предков и потомков! Плохо встретишь – кровь высосет… Садись в кузов, дорогой.

Взревел двигатель. Тягач рванул с места и пошел напрямую по маревой подушке. Ах, какая сильная машина – гусеничный тягач тяжелый! Нет для него непроходимого бездорожья. Торя самый короткий путь, он укладывал под гусеницы кедровый стланик, валил стальным лбом молодые березки и лиственницы, подминал их под себя. Сидя в кузове, Савин бездумно смотрел на зеленую колышущуюся марь позади, разрезанную двумя черными колеями.

Он думал, что Синицына найдут в карьере, но лейтенант Хурцилава, видимо, не первый раз общался с ним, потому что свернул в лиственничник-подлесок и погнал тягач влево. Савин, сидя в кузове, вдруг почувствовал, что тягач пошел мягче. И в самом деле, увидел, что они вышли на дорогу, очень даже смахивающую на грейдер. Он решил было, что они попали на притрассовую автодорогу. Но не могла она быть такой зауженной, да и вообще никак не должна тут проходить. Дорога же была явно накатанной и содержалась в приличном, рабочем состоянии. По ней и выскочили к свежей насыпи магистрали, поднялись наверх и пошли по еще безрельсовой трассе БАМа. Метров через семьсот, съехав вниз, уткнулись в шлагбаум, единственное препятствие на пути к пяти вагонам, выстроенным буквой «П».

В головном и нашли Синицына.

Вместо худенького и суматошного человека, каким тот рисовался Савину на расстоянии, он увидел за столом грузноватого, лысого, слегка сутулого человека. Перед ним лежали листы бумаги, густо усеянные цифрами. Синицын оторвался от них, поднял голову. Был он седоватым по вискам, крупнолицым и сероглазым, и Савин отметил, что обликом его белобрысые сыновья пошли в отца, а щуплой фигурой – в мать. Курносый нос Синицына оседлали очки с тонкими металлическими дужками, делая их обладателя похожим на сельского учителя из старого фильма.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – преувеличенно громко и несколько фамильярно поздоровался с ним Хурцилава.

– Опять попрошайничать, Гиви? – вместо приветствия ответил тот, протягивая руку.

– Все-то вы знаете, Анатолий Петрович!

– Здравствуйте, сосед Сверябы. – Синицын глянул из-под очков на Савина с некоторым любопытством и немым вопросом: он, мол, понятно, почему здесь, а ты? – Приятно познакомиться.

Выслушав просьбу Хурцилавы насчет тросов и тормозных камер для самосвалов, он спросил:

– А что, разве Ванадий не все еще «Магирусы» угробил?

– Зачем так говорить?! – воскликнул Хурцилава и весело улыбнулся всеми зубами. – Шесть штук стоят. Остальные летают.

– Как?

– Почти по воздуху.

– Я так и думал. Не дам.

Лейтенант оглянулся на Савина, рассчитывая на его поддержку. Синицын уловил взгляд.

– А вы в качестве ходатая? Уполномочены Давлетовым?

– Нет. – Савин отчего-то почувствовал стеснительность и никчемность своего присутствия здесь. Но тут же вспомнил суету вокруг замолкшего экскаватора в карьере Коротеева: а вдруг и у второго полетит трос? Пересиливая себя, он поправился: – И нет, и да. Карьер у них, действительно, может остановиться. И в ваших силах выручить соседа.

– А я при чем? У меня такие же лимиты, как и у него.

– Товарищ капитан! – с укоризненной ноткой заговорил Хурцилава. – Войдите в положение – одно дело делаем: стройку века поднимаем.

– Не агитируйте, Гиви.

– Дюжину кахетинского, товарищ капитан, когда стройку века сдадим! Две дюжины!.. Вы же знаете Коротеева: бешеный. Ну как я вернусь пустой? Голову открутит и выбросит в речку как ненужный предмет.

Синицын приблизил свои очки к глазам Хурцилавы, грустно покачал головой:

– Нету, уважаемый. Так и передайте Коротееву. – Повернулся к Савину: – Вы остаетесь у нас или обратно?

Савин, не имевший никакого намерения задерживаться в карьере Синицына, неожиданно для себя самого сказал: «Остаюсь». И совсем не обеспокоился этим. Вроде бы и на самом деле ехал специально сюда. Даже мелькнула в голове оправдательная перед Давлетовым мысль: «Чтобы понять опыт Коротеева, я должен увидеть, как работает отстающий комплекс».

– Товарищ капитан! – закричал Хурцилава. – Я вам головной блок привез. В интересах производства.

Синицын, слушавший лейтенанта уже нетерпеливо, никак не отреагировал на его последние слова. Но все же неуловимо выказал свой интерес. Савин засек это по его мимолетному взгляду через окно на кузов тягача.

– Блок новый?

– Клянусь горами Кавказа!

– Два троса и одна тормозная камера?

– Две, товарищ капитан…

Синицын его уже не слушал, набросал записку, запечатал в конверт.

– Найдите прапорщика Асадова…

– Все знаю, все найду… – И Хурцилавы как не было.

До самого вечера, до конца рабочей смены, Савин находился в расположении роты Синицына. И чем больше вникал в работу его землеройного комплекса, тем больше проникался симпатией к командиру. Он не шумел, не мотался как заведенный от механизма к механизму, да и нужды в этом не ощущалось. Люди работали будто бы и неторопливо – брали пример с Синицына, что ли? – но все шло как по раз и навсегда заведенному, без остановок и поломок. На огромном фанерном щите, прибитом к двум лиственницам, были выписаны фамилии водителей самосвалов. Против каждой из них начальник смены проставлял мелом количество сделанных рейсов. Савин подсчитал, прикинул, учитывая рабочий ритм, приблизительный конечный итог и обнаружил, что сменное задание должно быть перевыполнено. Если всегда так, то почему отставание?

– Анатолий Петрович, – попросил он, – объясните, пожалуйста, почему вы так сильно отстали по кубам от Коротеева?

– А разве не видно? – спросил он.

– Видно. Но не все, опыта не хватает.

– Бесхитростный вы человек, Евгений Дмитриевич. Сверябе редко кто нравится.

– А все же, Анатолий Петрович?

– Видите, день на закат пошел. Завтра будет новый день. Потом еще, и так бесконечно. Чем Коротеев станет работать завтра? Не знаете? И он не знает. Ему давай процент сегодня…

И Савин вдруг представил себе картину: молчаливые экскаваторы, молчаливые «Магирусы», молчаливый карьер, по которому мечется, не жалея себя, Коротеев. Но что он сделает, если нет у него запчастей, если повыходили механизмы из строя? У Синицына такого не случится. Получая чуть ли не ежедневно нахлобучку от начальства за то, что он недодает кубы в насыпь магистрали, Синицын распорядился отсыпать подъездные пути. Вроде бы выкинул землю на ветер, потому что подъездные – это времянка, это бросовые дороги. По такой, бросовой, почти грейдерной, и шел тягач, на котором Савин сюда добрался. Зато у Синицына не летели тормозные камеры на самосвалах, зато и техника вся была на ходу. В это же время его люди отсыпали площадку под жилые вагоны, совсем рядом с карьером, и переселились в них на временное жилье. Даже баньку срубили на берегу ручья, неказистую, тесноватую, но настоящую – париться можно. И понял Савин, что та бухгалтерия, которую он вел, сидя в штабе за столом, это только арифметика производства. А алгебра – вот тут, у отстающих на сегодняшний день. И выражается она двумя словами: видеть и предвидеть…

На другой день, после утреннего построения, он зашел к Давлетову в кабинет. Тот был не один, а со своим замом по политчасти майором Арояном. Все офицеры называли замполита по имени-отчеству – Валерий Георгиевич. И всем было известно, что по документам он Рубик Геворшакович. Но, видно, от жены Маруси пошло: и на людях, и, говорили, даже наедине она называла его Валерием Георгиевичем. По имени и отчеству. Трудно, наверное, ей было привыкать к нерусскому имени, вот и переиначила.

Ароян в чем-то горячо и, как всегда, несколько торопливо убеждал командира. Увидев Савина, замолчал. И Давлетов вроде бы вздохнул с облегчением. Встретил Савина почти незаметной улыбкой, затаившейся в прорезях глаз.

– Побывали на трассе, товарищ Савин?

– Побывал.

– Когда отработаете документ по обобщению опыта?

– Чьего опыта?

– Не понял вас.

– Если вы имеете в виду комплекс Коротеева, то опыта у него нет. Через два месяца он скатится на последнее место. А Синицын выйдет на Юмурчен лидером.

– Прошу объяснить ваш вывод…

Может быть, Савин объяснил не совсем толково, путано, потому что улыбка из глаз Давлетова исчезла и его решение было как тычок в лицо:

– Неубедительно. Обобщайте опыт Коротеева. Мы уже дали его кандидатуру.

– Я не стану этого делать.

– Товарищ Савин!

– Это обман, товарищ подполковник.

– Погуляйте, Евгений Дмитриевич, – вмешался Ароян. – К этому разговору мы вернемся…

…Прошла неделя, другая. Савин корпел над производственными сводками и расчетами и все ждал, когда его призовут продолжить разговор. Но никто не призывал, никто не заставлял обобщать коротеевский опыт.

Объяснилось все в один субботний день, когда он развернул многотиражную газету в увидел во всю страницу заголовок «Коротеевцы». Видно, Давлетов, видя строптивость Савина, попросил это сделать журналистов. Савин читал про «лучший землеройный комплекс» и тихо мучился, как от зубной боли. Были в тексте и «ударники коммунистического труда», и цифры, и «мужественное, с умными глазами лицо командира роты». Только опыта не было, хотя под заголовком стояло: «Обобщаем передовой опыт…» «Для чего? Зачем?» – переживал Савин. Заговорил об этом со Сверябой, но тот отреагировал по-своему:

– Плюнь и разотри! Словоблудие, ядри его в бочку!

– Но ради чего?

Для долгой беседы времени в тот вечер не было: у вагончика Сверябу ждал ГАЗ-66 вместе с «лейтенантом быстрого реагирования» Гиви Хурцилавой. Тот, выполняя поручение Коротеева и заручившись согласием Давлетова, с умоляющим достоинством упросил Сверябу не мешкать, потому что «весь карьер плачет»: встал экскаватор, и никакой надежды, что ремонтники справятся своими силами.

Сверяба буркнул Хурцилаве:

– Собираюсь, – и махнул рукой: жди, мол, в машине.

– Так зачем словоблудничать-то? – не мог успокоиться Савин.

– Положено, дед. – Сверяба вздохнул, словно шевельнул мехами, шлепнул на прощание своей огромной ладонью по руке Савина. Еще раз вздохнул. Сказал: – Тяжелые ты вопросы задаешь… Я уехал…

Не успел истаять звук мотора, как в дверь постучали. Савин даже растерялся, увидев Арояна на пороге. Разом, словно посторонний, охватил взглядом свое жилье. В консервной банке на тумбочке полно окурков, резиновые сапоги разбросаны, вафельное полотенце возле умывальника далеко не снежной белизны. Но Ароян вроде бы и не заметил всего этого, хотя Савин точно засек, что заметил.

– Чаем угостишь? – спросил замполит.

Чай был еще горячий, и заварка свежая, и конфет в тумбочке Сверябы была полная картонная коробка.

Вот тогда и продолжился разговор, завязавшийся от савинского: почему «положено»?

– …«Положено» – не то слово, – сказал Ароян про газетную листовку. – Дело в том, что не всегда мы еще оцениваем свои дела по степени полезности. Одна из причин – сила инерции мышления. Страшная штука, Евгений Дмитриевич. Страшная, потому что почти незаметная из-за своей обыденности. Вот и давайте вместе бороться против бесполезности дел и поступков.

Бороться Савин был согласен, только не знал, с кем и как. Потому спросил:

– С кем бороться-то? – и не предполагал, чем все это для него обернется.

– Наверное, в первую очередь с самим собой? – Ароян ответил вроде бы с какой-то вопросительной интонацией, сделал паузу, будто давая Савину время на осмысление. И продолжил так, что Савин и нагадать не мог: – Сватать вас пришел, Евгений Дмитриевич. На комсомольскую работу. Секретарем комитета части…

Савин даже растерялся от такого несуразного, на его взгляд, предложения.

– Н-нет, товарищ майор. Я – инженер.

– Вот и прекрасно. Инженерное образование поможет комсомольской работе. Сделает ее конкретной. Вы думаете, что партийная и комсомольская работа – только с трибуны выступать?

– Выступать я совсем не умею.

– Тоже не минус. Хотя и не плюс.

– Нет, товарищ майор. Не сумею! Да и не хочу.

– Не торопитесь, у вас впереди целый месяц.

– Все равно не согласен, – сказал Савин.

Но через месяц согласился. А сам все продолжал быть в сомнениях и растерянности. Но, видно, замполит обладал даром убеждения, коли его слова о том, как много может сделать комсомол на молодежной стройке, заворожили Савина, нашли отклик в его технической душе.

Отчетно-выборное комсомольское собрание прошло для Савина как в тумане. Он не чувствовал никакого контакта с залом, в котором видел почти сплошь незнакомые лица. Отчетливым было только удивление, когда он узнал, что избран единогласно. Подумал: «Как же так? Они же меня совсем не знают…»

После собрания его поздравили Давлетов с Арояном. Сверяба, грустно оглядев его воловьими глазами, произнес:

– Эх, дед! У тебя ведь инженерная голова…

Была суббота. Топилась баня на берегу ручья. И там, в парильне, Коротеев, которого только что отходил двумя вениками Гиви Хурцилава, сказал между прочим:

– Ну что, Савин-друг, теперь тебе рабочее место убрать – только рот закрыть, а?…