Читать книгу Вопросы прикладной теории войны - Андрей Кокошин, А. А. Кокошин - Страница 4

На протяжении десятилетий преобладающим являлось полностью обоснованное мнение о том, что война – это социально-политическое явление, одна из форм решения противоречий между как государственными, так и негосударственными акторами мировой политики[36]. Соответственно, рассмотрение войны должно носить прежде всего социологический и политологический характер. Но при этом представляется целесообразным не отвергать и антропологический подход к рассмотрению войны, в том числе учет причин роста агрессивности индивидуумов, ведущей к возникновению войн.

В одной из важных интерпретаций антропологического подхода говорится о том, что «он предполагает социокультурное изучение насилия», в том числе «конкретные формы его проявления»[37].

Весьма важным является исследование социокультурных и этно-конфессиональных особенностей участников войн и вооруженных конфликтов, имеющее отнюдь не только теоретическое, но и прикладное значение. Одним из ярких примеров недоучета таких факторов является война в Афганистане в 1980-е годы, которую пришлось вести Вооруженным силам СССР.

Хотя в исторических исследованиях есть немало свидетельств того, какую большую роль играла индивидуальная и коллективная психология при принятии решений по вопросам войны и мира, применение методов социальной и политической психологии является явно недостаточно разработанным. Эта проблема в весьма значительной мере остается за пределами внимания тех, кто занимается вопросами военной науки.

Специалисты отмечают, что политическая психология как особое направление исследований стала формироваться на Западе в 1960-е годы – прежде всего, под воздействием угрозы ядерной войны, которая чревата самыми катастрофическими последствиями[38]. В нашей стране становление политической психологии как общественно-научной дисциплины относят к 1980-м годам[39].

Значительная часть усилий при проведении политико-психологических исследований направлена на изучение иррациональных аспектов политических действий; в то же время не менее значительная часть политической психологии посвящена изучению политических процессов как «организованной деятельности», в которой рациональные интересы, осознанные цели претворяются в те или иные политические действия[40].

В задачи политической психологии входит рассмотрение (в том числе прогнозное) психологических компонентов в политике, понимание значения «человеческих факторов» в политических процессах и определение роли психологических (субъективных) факторов в управлении, являющемся едва ли не главной частью политических процессов[41].

Все это имеет непосредственное отношение к проблемам войны как продолжению политики насильственными средствами.

Среди важнейших областей использования методов политической психологии – вопросы стратегического сдерживания и стратегической стабильности. Масштабы исследования таких проблем в отечественной науке и в современных условиях остаются пока довольно скромными, особенно в сопоставлении с гигантской значимостью проблем войны и мира.

Большого внимания заслуживает труд видных ученых Института психологии РАН А.Л. Журавлева, Т.А. Нестика и В.А. Соснина «Социально-психологические аспекты геополитической стабильности и ядерного сдерживания в XXI веке». Журавлев и его коллеги обращают внимание на важность оценки политико-психологических характеристик отдельных лидеров, принимавших критически важные решения по вопросам войны и мира, особенно применительно к условиям «ядерного противостояния». Они обоснованно пишут о том, что «психологическая специфика ядерного противостояния определяется, помимо прочего, высокой за висимостью стратегических решений от психологических особенностей политических лидеров»[42].

Важность понимания политико-психологического фактора показывают конфликтные и кризисные ситуации десятилетий после Второй мировой войны, особенно применительно к отношениям СССР и США. Многие из этих кризисов были изучены историками и политологами, но их психологические аспекты часто, к сожалению, оставались за пределами внимания ученых и специалистов. Между тем без понимания политико-психологических аспектов поведения сторон трудно должным образом оценить обстановку, особенно в условиях обострения политико-военной напряженности.

Сохраняют актуальность исследования, касающиеся принятия решений в Первую мировую войну. В коллективном труде под редакцией Л.С. Белоусова и А.С. Маныкина, например, отмечены (со ссылкой на Г.А. Дикинсона) важные особенности взаимного восприятия государственными руководителями различных стран действий друг друга. Многие деятели накануне Первой мировой войны были склонны воспринимать как угрозу безопасности действия оппонентов, которые те считали совершенно безобидными[43].

Оценка психологических аспектов политико-военного противостояния, которое может привести к войне, вполне актуальна и для современных условий.

Автору при рассмотрении хода и уроков Карибского кризиса 1962 г. доводилось сталкиваться с мнением ряда американских ученых, которые считали, что если бы на месте Джона Кеннеди был другой президент (например, сменивший его Л.Б. Джонсон), то все могло бы пойти по иному сценарию, вплоть до катастрофического по своим последствиям обмена ядерными ударами.

Выдающийся отечественный дипломат Г.М. Корниенко обоснованно высоко оценил роль советского лидера Н.С. Хрущева и президента США Дж. Ф. Кеннеди в разрешении этого кризиса: «Огромное значение для мирного разрешения Карибского кризиса имели личные качества американского и советского лидеров». Корниенко отмечал, что «при всей их непохожести оба они в итоге оказались способными, руководствуясь здравым смыслом и проявив политическую волю, выйти на такие решения, которые отвечали как главным целям каждой из сторон (для СССР – ограждение Кубы от угрозы вторжения, а для США – устранение ракет с Кубы), так и общей для всего мира цели – не допустить перерастания кризиса в большую войну»[44]. Корниенко при этом справедливо заметил, что «…такой исход кризиса нельзя считать гарантированным во всех случаях»[45].

Видный российский ученый-политолог В.А. Кременюк, оценивая поведение Н.С. Хрущева и Дж. Ф. Кеннеди в период Карибского кризиса, отмечал, что «они оба, сумев преодолеть в себе то, что называлось “классовая ненависть”, желание нанести противнику как можно больший урон, прочие идеологические и психологические барьеры, пошли на мирное урегулирование кризиса»; при этом они показали «прекрасный пример того, как избежать хоть малейшего чувства ущемленности или поражения»[46].

Войны в значительно мере являются производной от состояния системы мировой политики, структура которой образовывается и государствами (играют доминирующую роль), и негосударственными акторами.

Современные войны идут в условиях резко возросшей экономической, политической и информационной взаимосвязанности и взаимозависимости государств и народов. Происходит как бы «уплотнение» взаимодействия государств и негосударственных игроков в политической, гуманитарной, информационной, социальной и, конечно, финансово-экономической сферах. Уже на протяжении по крайней мере двух десятилетий существует глобальный финансовый рынок.

Как справедливо отмечает президент российской Академии военных наук генерал армии М.А. Гареев, изолироваться при исследовании характера современных войн от указанных процессов нельзя[47].

Вопросы теории войны – среди важнейших в том, что у нас принято считать военной наукой. Такие мэтры отечественной науки, как С.А. Тюшкевич и М.А. Га реев, неоднократно ставили вопрос о кризисе военной науки. Причиной этого является, по-видимому, то, что многие военно-научные исследования уже десятилетиями дистанцированы от социологии, политологии, историко-политических исследований. Произошло это несмотря на наличие сильной традиции социологического, политологического и историко-политического подхода к изучению проблем войны, военной стратегии – традиции, сложившейся, прежде всего, за счет усилий А.А. Свечина и А.Е. Снесарева.

Профессор Военной академии Генерального штаба Вооруженных сил РФ генерал-майор И.С. Даниленко приводит весьма примечательные оценки военной науки в нашей стране: «Слабостью военной науки оказался преимущественно ведомственный метод ее развития, малая доступность для общественности, сфокусированность ее содержания на проблемах только технологии подготовки и ведения войны и слабая связь с вопросами раскрытия ее природы, социального смысла и целей». Даниленко писал о том, что возникло «некое сектантское положение военной науки»[48].

Один из практически забытых отечественных военных теоретиков 1920-х годов (период расцвета военной мысли в СССР) А. Топорков писал: «У слишком многих писателей политика и социология остаются политикой и социологией, а война – войной. Если устанавливается какая-нибудь связь, то делается это чисто внешним образом, высказываются некоторые общие соображения, причем частные пункты остаются неизменными через установление новых связей и новых отношений»[49]. Это замечание остается во многом актуальным и в современных условиях.

Нельзя не вспомнить, что еще на рубеже XIX – ХХ вв. видный российский военный теоретик Н.П. Михневич отмечал, что «изучение войны как явления в жизни человеческих обществ составляет один из отделов динамической социологии, степень научности ее выводов в этой области находится в полной зависимости от развития социологии»[50]. При этом «исследование вопроса об употреблении силы с военными целями составляет предмет теории военного искусства»[51].

К сожалению, барьеры между военной наукой и остальными областями знания, без которых давно уже невозможно изучать даже собственно военную стратегию, остаются все еще весьма значительными, несмотря на неоднократно предпринимавшиеся попытки их преодолеть, которые в ряде случаев давали весьма плодотворные результаты. Преодоление этих барьеров – одна из важнейших задач в научном и прикладном обеспечении национальной безопасности России, обороноспособности нашей страны[52].

Глубинные причины изолированности в нашей стране военной науки от общественных наук в целом в определенной мере следует искать в исключительно высоком уровне секретности, которым характеризовалась весьма значительная часть направлений деятельности в военной сфере.