Читать книгу Петр Великий – патриот и реформатор - А.А. Половцов, А. А. Половцов - Страница 4

Никто из смертных не может избежать своей судьбы. Каков бы ни был он, сильный или слабый, внимательный или безмозглый, каждый из нас продвигается вперед по определенной тропе, и хотя ему кажется, что он сам ее себе выбирает, на самом деле главную роль в этом деле играет не его воля, но его бессознательные реакции на их, по-видимому, случайные обстоятельства, в которые его поставило Провидение. Он может использовать их или же в некоторой мере может ослабить их последствия, если сочтет таковые для себя невыгодными. Большинство только приспособляется к ним, не стараясь их менять, ибо у рода людского преобладает то стремление, которое сопряжено с наименьшим усилием.

Однако, если таково общее правило, оно не чуждо исключений всякого рода и порядка. Хотя многие довольствуются тем, что само идет им навстречу, не умея искать ничего другого, подчас рождаются существа иного склада: они не довольствуются столь посредственным уделом и нарочно отходят от той колеи, которая, казалось, должна была направить их земное поприще. Они ломают поставленные вокруг преграды, стараясь воплотить заложенный в них и только им понятный идеал. Для него они готовы пожертвовать всем. Ничто другое постороннее им не ценно. Их жизнь становится импровизацией, не связанной с тем, что обещала осуществить их наследственность, и они ставят ни во что те блага, коих ищут другие: личное благополучие, популярность, подчас даже доброе имя, традиции предков, обогащение родственников, словом, все, о чем хлопочут тысячи окружавших нас людей. Для них это не жертва, не ущерб, с которым надо мириться. Такого рода заботам попросту места нет в том нравственном горении, которое зажгла в этих людях их собственная искра. Соображения, чуждые их видению, им не интересны, и нельзя мерить их деятельность общепринятым мерилом, определенным по чуждым им началам.

Но то, что для них основная истина, часто кажется их современникам лишь причудой, обреченной на неуспех, и подвиг их бывает подчас оценен лишь позднее, когда новое поколение успело пожать плоды их усилий. Тогда только человечество видит, что эти безумцы направили хромые шаги цивилизации к новым, еще неведомым областям. Когда же рок вручил такому идеалисту судьбу целого народа, как это случилось с Петром Великим, его труды порождают мировой переворот.

На самом деле среди этих пионеров мышления царь Петр заслуживает внимания истории как выдающийся пример, ибо исполинская работа, им выполненная, была вдохновлена одной только двигательной силой – его патриотизмом. Этот несокрушимый патриотизм, толкавший его днем и ночью трудиться без устали, дабы приобщить его отечество к тому, что принято называть благами европейской культуры, был не только основой его ежедневных хлопот, но, скорее, категорическим и даже тираничным императивом, которому он все принес в жертву, и в первую очередь свое личное благополучие.

Трудно было бы придумать жизнь какого угодно государя более тяжелую и более лишенную удобства, чем жизнь Петра до последних четырех годов его царствования. Лишь по заключении Ништадтского мира в 1721 году, т. е. выдержав двадцать с лишним лет упорной войны против Швеции и видя, что создание его наконец стало на прочном основании, он позволяет себе предаться роскоши относительного покоя. До того необходимость ковать оружие и все проверять лично не дает ему ни минуты передышки и покоя. Маршруты его передвижений за двадцать один год Северной войны едва ли могут врезаться с точностью в самую твердую память. Возьмем для примера года, не отмеченные никаким первостепенным происшествием. 19 декабря 1705 года он вернулся в Москву из Польши, где пытался укрепить шаткий престол Августа II, курфюрста Саксонского, избранного в польские короли по почину Петра и одолеваемого сильными врагами. Меньше месяца спустя, 13 января 1706 года, он уже едет в Гродно, 28-го он в Смоленске, три дня спустя – в Орше; 15 марта снова в Смоленске и 1 апреля – в С.-Петербурге. Тут он остается два месяца и строит новый город, основанный тому назад три года, но 16 июня он снова в Смоленске, 21-го – в Орше, 22-го – в Могилеве, 8 июля – в Киеве, 30-го – в Чернигове. 22 августа он опять в С.-Петербурге, но 24 декабря, в Сочельник, он уже в Киеве, откуда возвращается в Польшу. Там он остается (все в разных местах) до осени 1707 года.

23 октября он снова в С.-Петербурге, еще успевает неделю спустя плавать по Балтийскому морю под угрозой наступающей зимы, и 5 декабря он в Москве. Однако месяц спустя, 6 января, он опять едет в Польшу, к армии. 28 марта он в С.-Петербурге. И эти беспрестанные переезды, вызванные потребностями войны, продолжаются безостановочно из года в год.

Меры, принятые Петром для улучшения своих войск, увенчались значительным успехом и дали ему наконец решительную победу под Полтавой 27 июня 1709 года. Этот день знаменует собою начало расцвета России и падения Карла XII, но десяти годам суждено было еще протечь, пока торжество Петра не стало окончательным. Тут выросла новая забота, старание поддержать хотя бы кажущееся единение между союзниками, которых он сумел собрать против Швеции: Пруссия, Дания, Польша, Саксония, Гольштиния, Мекленбург безостановочно обвиняют друг друга в самых злостных кознях; единодушны лишь требования их о денежных выдачах, но их рознь навязывает царю те же постоянные скитания. В 1716 году Петр едет 27 января с женой и племянницей Екатериной Ивановной, дочерью его покойного брата, царя Ивана Алексеевича, помолвленною с герцогом Мекленбургским. Через Нарву, Ригу, Митаву и Либаву они приезжают 18 февраля в Данциг, где их встречает жених царевны и где они празднуют свадьбу 8 апреля. Десять дней спустя Петр в Кенигсберге,

1 мая – в Штетине, 15 – в Зисмаре, 17 – в Гамбурге, 18 – в Альтоне. Здесь у него назначено свидание с его союзником, датским королем. 23 мая он едет через Гамбург в Пирмонт, где проделывает курс лечения минеральными водами до 14 июня. 15-го он в Ганновере, 19-го – в Шверине, 22-го – в Ростоке, 5 июля – в Копенгагене. В Дании он остается три месяца, все стараясь осуществить высадку в Швеции. Препоны и оттяжки, созданные его союзниками, заставляют его отказаться от этого замысла, и 16 октября, через Фридрихштадт и Любек, он возвращается в Шверин провести пять дней у молодой мекленбургской четы. Жена его, беременная, остается у племянницы, Петр же едет в Бремен и в Амстердам, куда приезжает в начале декабря. 2 января 1717 года царица разрешается от бремени сыном, прожившим всего сутки. Месяц спустя,

2 февраля, она уже с мужем в Голландии, где Петр остается до марта месяца, устраивая свою поезду во Францию. Тем временем он покупает картины и осматривает голландские города, в каждом из которых находит чему поучиться. 30 марта он в Антверпене, оттуда через Дюнкирхен въезжает во Францию. Тут он остается два с половиной месяца, проявляя неутомимую деятельность; 14 июня он в Спа, где опять проделывает лечение; месяц спустя он в Ахене и 22 июля – в Амстердаме. 22 августа, через Везель и Магдебург, он едет в Берлин, куда приезжает 8 сентября. 18-го он в Данциге, 7 октября – в Нарве и, наконец, 10 октября 1717 года он возвращается в С.-Петербург после 20-месячного отсутствия.

Если представить себе неудобства путешествий в те времена, почтовые клячи, тянущие громоздкие экипажи по разным дорогам, ночлеги в сельских харчевнях, поневоле преклоняешься перед энергией, потребной для таких долгих поездок.

Когда наконец великий преобразователь опять дома, ему предстоит упорная работа по управлению своей страной; плохо еще смазанные и налаженные колеса нового административного аппарата требуют от Петра того же забвения собственного покоя, вызывают тут же необходимость отдавать себе отчет обо всем самому, сколько бы это ни вызывало поездок в Архангельск, в Азов, в Воронеж, в Олонец, из конца в конец необъятной России.

Из всех знаменитых изречений Петра наиболее типичным остается то, которое он включил в свой приказ, обращенный к армии в то утро Полтавской битвы: «Вот пришел час, который решит судьбу отечества. И тако не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за Государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, за прославленную нашу Веру и Церковь… А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и в славе».

Если бы ему суждено было погибнуть в бою, эти слова остались бы его политическим завещанием (единственным, какое он составил). Достаточно проследить его жизнь из года в год, чтобы убедиться, насколько патриотизм всегда стоял в нем на первой очереди.

Нелегко воссоздать наружный облик столь беспокойного существования. Само собой, этикету в нем места не было. Век тот был веком Людовика XIV, но жизнь французского короля в Версале и в Марли, застывшая в неподвижном церемониале, не имела ничего общего с беспорядочной спешкой рабочих дней Великого Петра. Он вставал обыкновенно в 4 часа, обедал в 11, после чего спал (когда это ему удавалось), а затем бежал тормошить своих сподвижников или углублялся в какое-нибудь полезное занятие до вечера. К концу дня он опять рассылал письменные распоряжения в разные углы своей обширной империи. Распределение его времени записывалось секретарем в дневнике, и эти «юрналы» были отпечатаны; по ним можно проследить механизм этого изумительного царствования. Но где найти ключ к тайным пружинам бурных переживаний Петра, нравственных его воздействий перед огорчениями и досадами, из коих соткана основа нашей жизни? Получал он их свыше мер, но мы можем о том судить лишь в качестве зрителей, а не посвященных в его переживания друзей, ибо он не высказывал кому бы то ни было, по каким соображениям действовал. Он молча выносил упорную борьбу и в большинстве случаев сумел восторжествовать над невзгодами, но решительность наносимых им ударов (вызванная по большей части желанием действовать быстро) забрызгала его память обвинением в жестокости, далеко не всегда заслуженным. Не надо в этом вопросе упускать из вида обычного варварства его времени и его среды, ни диких нравов его страны, коих он был отголоском.

В этом молчаливом и неуклонном упорстве кроется в значительной мере загадка его личности, столь сбивчивой на первый взгляд, но столь привлекательной при более подробном изучении.

К сожалению, немногие занявшиеся им историки едва ли написали с него похожий портрет. Что же касается полного анализа этого тысячегранного человека, никто еще не приступал к нему.

Первый в Европе историк, попытавшийся составить его биографию, был Вольтер. Выпустив свою историю Карла XII, этот остроумный автор сообразил, что в рассказанной им эпопее первостепенная роль принадлежала не капризному рыцарю, избранному им в герои своей повести, но, скорее, славному неприятелю шведского короля: жизнеописание Петра представляло еще куда более заманчивую тему. Уже в 1739 году, всего через четырнадцать лет после смерти императора, Вольтер стал собирать про него сведения. Два года спустя, в 1741 году, дочь великого преобразователя Елизавета Петровна вступила на престол. Она прослышала про намерения французского литератора, имя которого уже успело прогреметь в Европе, и дала ему заказ на биографию Петра, причем обязалась доставлять автору все на то потребные материалы. Она готова была платить, благо столь знаменитый писатель собирался прославить священную для нее память великого отца ее. Вольтер оказался в незавидном положении: он располагал лишь теми данными, которые ему сообщались из С.-Петербурга. Их переводили и просматривали академики, которым императрица доверила эту работу; главным образом, Ломоносов и Миллер. К тому же Вольтер брался за непосильную работу: он понятия не имел о том языке, на котором герой его книги написал свои бесчисленные письма; он не знал ничего про ту страну, преобразование которой брался описать; он не только никогда не видел ее, но не был в силах ее сколько-нибудь себе представить. В виде поправки к таким невыгодным условиям было постановлено, что каждая глава его сочинений могла быть отпечатана лишь после получения на нее одобрения из С.-Петербурга. Никто не смог бы написать серьезной истории при такой схеме работы, но, несмотря на это, книжонка Вольтера на протяжении двух веков осталась для французской публики наиболее известным сочинением про Петра Великого.

Даже по-русски не существует еще полной и правдивой истории гениального государя, хотя труды Устрялова, Платонова и Ключевского во многих отношениях пролили новый свет на его жизнь. Его переписка, в которой деяния его отражаются с поразительной силой, еще не напечатана целиком. Первый том ее появился в 1887 году, но издание прервалось в 1918 году на седьмом томе, доходящем лишь до 1 июня 1706 года. Приложения к этим томам содержат ответы на утраченные письма Петра, и по одному только первому тому (обнимающему 1688–1701 года и содержащему 402 подписанных Петром документа) видно, что за эти четырнадцать лет его молодости двести пятьдесят его писем не дошли до нас. Петр всегда торопился и далеко не всегда успевал сохранять отпуски своих писем; он, вероятно, отсылал их, как только они были написаны, и во многих случаях можно судить о них лишь по ответам, поступившим в Государственный архив.

Для четырех последних лет его жизни, от 1 июня 1721 года до января 1725 года, существует мало кому знакомый документ, заслуживающий, однако, гораздо большей известности. Это дневник Бергхольца, проживающего эти годы при Дворе Петра. Немецкий его текст редко попадается: он запрятан в тома (от XIX до XXII) Бюшинговского «Magazin für die neue Historie und Geographie», полная серия коего в двадцати пяти томах появилась в Гамбурге между 1767 и 1793 годами. Русский его перевод был издан в двух томах в Москве Амоном в 1858–1860 годах и стал библиографической редкостью, хотя появился вторым изданием.

Фридрих-Вильгельм Бергхольц (1699–1765) был камер-юнкером, а потом камергером Карла-Фридриха, герцога Голштинского (1700–1739). В 1721 году он приехал в Россию со своим государем и остался там до конца царствования Екатерины I. Бергхольц записывал, насколько умел точно и подробно, все, что проходило перед его глазами. После его смерти его рукопись попала к Бюшингу (1724–1793). Это был пастор, служивший (от 1761 по 1765 г.) в лютеранской церкви Св. Петра в С.-Петербурге. Вернувшись в Германию, Бюшинг, историк в душе и потому обуреваемый страхом, знакомым всякому историку, что неизданные документы могут погибнуть, стал издавать те, которые он находил. Ему мы обязаны за обнародование дневника Бергхольца.