Читать книгу Вешние воды Василия Розанова - А. Малышевский - Страница 11

Иван Алексеев Василию Розанову

Горячо благодарю Вас за присылку мне вашей книги «В мире неясного и нерешенного»[635] с такою хорошею надписью на память. Книга неоцененная по тому материалу, который там собран. Я с неослабевающим вниманием прочел ее всю, и так много осветила она, что раньше находилось в каком-то тупике, из которого, казалось, нет и не будет никакого выхода. Удивительно, непостижимо, право: почему до сих пор никто не обратил своего внимания на разрабатываемый вами вопрос. Кажется, все, все разработано, всю подведено под ту или иную категорию, а вот этот вопрос обошли… В детстве, бывало, пойдешь в лес за грибами и на самом месте, которое исхожено и истоптано десятками людей, где-нибудь у разваливающегося от ветхости пня среди мха вдруг найдешь крепкий такой белый гриб. Все видели, кажется, его – все проходили мимо, а вот я пошел и увидел. И вот Вы пошли и увидели. И как хорошо, может быть, что именно Вы увидели, Вы на него натолкнулись, ибо в Вас он нашел такого защитника и ходатая.

Василий Розанов Ивану Алексееву

Я несколькими годами размышления пришел к выводу, что, кроме разума, как способности логической обработки вещей, в человеке есть еще второе духовное начало – его пол, причем я здесь не разумел ничего ни анатомического, ни физиологического, а просто внутренний факт, что самые души людей суть мужские и мужественные, женские и женственные и что взаимные искания ими дополнения друг друга вовсе не суть только физиологические, хотя и бывают таковыми в конце, а духовные (любовь). Пол человека и есть корень его духа[636]. Исследуя этимологию пола, я пришел к выводу, что она связана не только с половинностью, но еще и с полостью в телесном составе человека, с главизной пустот, содержащей в себе тайну и дыхание жизни. Человек весь разделен на симметричные половинки и представляет собой сложнейшее переплетение правого и левого начала, отраженных друг в друге. По плану человека… мы в точках пола… находим противоголову, затаившуюся в тазовых, как голова в черепных, костях: но из уст которой исходят глаголы бытия. Ведь ребенок – вечная мысль, мудрость, мудрая тварь: и он выговорен в половом общении, психология которого, по всему вероятию, определяет качества его души[637].

Иван Алексеев Василию Розанову

После вашей книги и письма Вы мне как-то стали особенно близки. Все, что когда-то таилось у меня в виде неясных, спутанных и порой боязливых мыслей, теперь при чтении книги как будто воскресло и зацвело… Да, зацвело, зацвело. Если бы только все прониклись вашими идеями, или, вернее, идеями Ветхого Завета, Вами извлеченными из душного погреба, как исчезли бы все ненормальности, все то ужасное, грязное, все те невидимые драмы, все те пороки, как явные, так и тайные.

Василий Розанов Ивану Алексееву

Восток всегда был животен, не в физиологическим смысле, но в мистико-религиозном смысле… Эта постоянная перепутанность животного и человека в Боге, что мы читаем во всех восточных скульптурах, не оправдались ли в Вифлееме, его таинственных стадах, его волхвах, звезде и в центре этого всего – Бого-Человеке в яслях?![638] Хотя Христос и Богородица девственно, не вступают в земной брак с его земным чадородием, тем не менее они в высшем и предельном смысле телесны, плотски и проявляют в себе четкие и однозначные черты пола. Христос, этот хлеб животный, есть мистический и реальный Глава Церкви и Жених Песни Песней[639]. Девственно-половое естество Богоматери – это та внутреннейшая среда всего человечества, в которой человечество приняло в себя воплотившегося Бога. В Иосифе, и Марии, и Младенце Иисусе мы имеем Святое Семейство, возможный идеал всякой христианской семьи. И наконец, самый мистицизм крови и плоти входит в евхаристию и в воплощение[640]. Таким образом, в символическом плане христианство следует ветхозаветной мистике.

«Песнь Песней» сближает дремотные ласки любовные[641] с благодатью бескровной жертвы. Обрезание и суббота как два центральных тезиса ветхозаветной религии (обрезание – печать продолжения Израиля, приумножения рода, суббота – день, посвященный этому преумножению). Богу Ветхого Завета размножение, уверенное в себе, гордое и смелое, приятно: только оно обеспечивает расцвет земли и исполнение воли Божией[642]. В то время как в Евангелии и в самом образе Христа присутствует некий асексуальный, внеполый или обоюдополый идеал, закругленная полнота человечности, какая не может быть дана только в мужском или только женском лице[643]…

На Востоке молитва обнимала собой и молодежь, и рождение детей, все это воспринималось глубоко религиозно. Уйдя в крайности аскетической интерпретации святыни семьи, историческое христианство поставило под удар дом из несущих опор всякой здравой человеческой жизни – обескровило и сделало слишком формальным религиозное отношение к браку и к полу. Вифлеем[644]… евангельская часть освящения брака в его реальном существе, не только не противоречащая положительному ветхозаветному учению о поле, но и раздвигающая его до небесных черт. Но, мы говорим, Разум Аристотеля[645] все это рано вытеснил… Вопреки объявлению Слово – плоть быть, мы разорвали плоть и слово в себе и у себя и отнесли их на противоположные полюса. Тотчас, как это совершилось, брак свелся к номинализму, семья – фикции[646].

Древние ясно различали стыд, стыд Адама и Евы, но сказали: под ним-то, под его вуалью и его покровом, и начинается в человеке все важное. Это – небо в человеке, хотя вовсе не представляется таким… Нет отделения, вместе – и небеса слиты, и из небес является новое существо, младенец, еще жизнь на земле; пало в землю еще зерно, которое всегда есть Глаз, т. е. Провидение о ком-то и над кем-то, еще судьба и работа неба: ибо и упавшее – то есть частица Неба же. Можно сказать, что Вифлеем со всех сторон так и выглядывает… что не будь Вифлеема там-то, он появился бы в другом месте, ибо не было избы на Востоке, которая чуть-чуть повернутая другим боком уже не высвечивала бы нам совершенно как Вифлеем[647].

Христианство нужно приобщить к святому чреву Азии, отрастить у него соски… Христианство обязано привести в гармонию Вифлеем и Голгофу[648], должно наполнить вдохновенным смыслом идею белого священства, доводя красоту этой идеи в литургии и церковном обиходе до высших образцов. Мы и получим новую религию… мы получим христианство же, но выраженное столь жизненно-сладостно, что около Голгофы, аскетической его фразы, оно представится как бы новою религией[649]…

Иван Алексеев Василию Розанову

Дай Вам Бог и дальше продолжать с тою же силою вашу незаменимую работу, так мало еще понимаемую. Молодежь, ближе всех заинтересованная в этом, должна бы особенно чутко прислушиваться к Вам. Но, увы, действительность говорите иное… Слишком еще мало из молодежи знакомы с вашими трудами. И не одна она виновата в этом… Вековой предрассудок о грязной стороне пола въелся в организм, и так еще много надо работать, чтобы вытравить его оттуда навсегда.

Василий Розанов Ивану Алексееву

Вот две вещи совершенно между собою несходные. Бог захотел связать их. Тогда Он в ночи взял нечто одной вещи и перенес в другую. А от другой нечто взял и перенес в первую. Пробудившись, каждая почувствовала, что ей чего-то недостает. И встала и возмутилась… И стала искать это мое потерянное. Эти искания и есть тоска любовных грез. Все перешло в брожение, хождение, странствование… Где мой Утраченный? Где мой Потерянный? И найдя – женщины брали и целовали. И найдя – мужчины улыбались и целовали. Так произошли поцелуи, и любовные, и не только любовные. Произошли объятия, произошли вздохи. Мир зарумянился. Мир стал вздыхать; побледнел. Мир забеременел. Мир родил[650].

Иван Алексеев Василию Розанову

Не отворачиваться надо от женщины, как от соблазна, не опускать глаза долу, как лицемерно советуют нам монахи, в буквальном или ином каком смысле. Отвратиться-то можно и, пожалуй, даже – плюнуть, но мысль-то, мысль-то из головы не выгонишь… Пусть не отворачиваются, не смотрят на женщину как на самку (какое лицемерие, и кто это говорит!) и взглянет на нее ясным взором молодости и улыбнется не грязно, не гадко улыбнется, а как иной раз улыбнешься солнцу, гаснущему вечером, жаворонку – в голубой дали летом, реющему над золотой рожью…

Василий Розанов Ивану Алексееву

Культура наша, цивилизация, подчиняясь мужеским инстинктам, пошла по уклону специфически мужских путей – высокого развития гражданства, воспитания ума, с забвением и пренебрежением… всего полового… (Незначащие величины!.. Вечные отроки!..) Мы можем представить себе, наоборот, целую культуру пола… эту силу внимания и забот мы можем положить на пол и половое. Мы культивируем ум; мы также можем культивировать пол… Вот где открывается перед женщиной великая задача. Это – задача переработать нашу цивилизацию, приблизить ее к своему типу; увлажнить сухие ее черты влажностью материнства[651].

Иван Алексеев Василию Розанову

Я про себя скажу (и скажу по совести), что никогда на меня не действовал плохо взгляд на красивую женщину. Он не возбуждал плохого желания. И только разве и получилось обратное, так это от вида так называемых пикантных физиономий. Но ведь они – некрасивые… Я помню, я жил в квартире одного художника. Он был хороший малый, но, как все, смотрел на каждую женщину как на самку, желая только одно – обладать ею. И вот один раз он вернулся домой и вместо обычных скоромных разговоров был так задумчив, и тих, и, скажу, радостен… Я видел мадонну в конке, – сказал он. И в этот вечер ни разу не сказал пошлого слова.

Василий Розанов Ивану Алексееву

Поразительно… Вот действие красоты, а ведь ее монашествующие отметают. Припоминая гимназические годы, я помню, что вид очень красивой женщины вышибал все пошлое и низкое из души, и особенно все соблазняюще половое.

Иван Алексеев Василию Розанову

Как мне радостно было читать в вашей книге письма протоиерея Устьинского[652]… Ведь, кажется, духовенству первому нужно было разрешить вопрос: Половой акт – мерзость перед Богом или святость? А между тем что мы видим… Если уж и извинительно людям, мало думающим о Боге, Евангелии, еще меньше читающим строки седой еврейской мудрости, то не извинительно нашим отцам, нашим книжникам в рясах… Не буду говорить об этом. Вспоминаю характерный случай (конечно, он один из тысячи, но, помню, мне как-то больно было о нем слышать).

В уездный городок, где я провожу лето, приехал молодой священник на освободившееся за смертью его предшественника место… Молодой академик сразу как-то обратился в белого ворона среди своих коллег. Был особенно набожен (не странно ли говорить об этом – у священника?), про него говорили, что он чуть ли не аскет, не пьет вина, в карты не играет, а главное, живет с женою, как брат и сестра, язычки звонили, что оба они (жена и муж) скоро разойдутся, чтобы каждому поступить в монастырь… Жена, надо сказать, гимназистка, следовательно, интеллигентная – и это еще больше придавало пикантности всему замутившему гнилое стоявшее провинциальное болото…

Прошло известное время, и вот один раз дьякон той же церкви, где служил академик, ехидно подмигивая глазом, рассказывал в своем кругу собутыльников о том, что наши-то святоши говорят-то – говорят, а делают-то – то же, что и мы, грешные… Подол-то у попадьи приподнялся!.. И все в этом духе.

Простите, что, может быть, все это мало интересно для Вас, но мне как-то все это сейчас приходит на ум, всплывает на память после прочтения вашей книги…

Василий Розанов Ивану Алексееву

Страшно интересно и важно.

Иван Алексеев Василию Розанову

Жив ли отец Устьинский? И какова его дальнейшая деятельность?

Василий Розанов Ивану Алексееву

Не весьма сладка. Тусклая деятельность в провинции…

Отец Александр Устьинский пишет тверже и яснее, чем я… мы уже сплелись с ним, духовно и литературно, с ним в одно… Как я люблю его, и непрерывно люблю, этого мудрейшего священника наших дней, – со словом твердым, железным, с мыслью прямой и ясной. Вот бы кому писать катехизис[653]… Я благодарю Бога, что он послал мне дружбу с ним… Именно благодаря таким священникам, как Устьинский, я вернулся в конце 1911 г. к православной Церкви[654].

«А вы знаете, я вас угадал еще во время нашего общего сотрудничества в «Русском труде» у Шарапова[655]: я тогда также бедствовал… Жена ходила в короткой меховой кофте зимою… Завидовал лошадиному счастью, лошадиному корму… И вот, от вас, милого, письмо, такое четкое, как и сейчас на бланке с 40 р. Подумал сперва: протоиерей Устьинский, верно – ругать. Читаю: другой язык, другие мысли, другие воззрения. И вот – сдружились. Тому уже 20 лет: 1898–1918… И у меня часто мелькало: что же делать, что же делать? Убегу в Старую Руссу, к священнику Устьинскому, с женою и больной Наденькою[656]… Да, угадал. Я что-то почувствовал в вас такое, что и вы в сущности как древний еврейский пророк – готовы жить хоть в дупле дерева, и чтобы птицы приносили вам пищу. И в сущности, это-то и сблизило нас с вами и сроднило. Мы оба с вами пророческого рода, в жизни, в быте – странные люди, почти – декаденты, почти – футуристы (люди будущего), не пригодные, не улаженные и невозможные, в текущей действительности: но с постоянной, не прерывающейся ни на одну минуту мыслью о Боге Спасе нашем».

Василий Розанов Александру Устьинскому[657]

«Из ответа вашего видно, что вы очень бедствуете. Но и в Новгороде положение не лучше. Каких-либо вещественных приношений священникам не бывает… Решительно все, всякую мелочь, всякий пустяк приходится покупать на деньги… Уже не голод, а прямо голодная смерть грозит новгородцам. В окрестных деревнях тоже голод, грабежи и разбои… Господь немилосердно карает русский народ за забвение им своего назначения, своего призвания».

Александр Устьинский Василию Розанову[658]

Иван Алексеев Василию Розанову

Мне очень бы хотелось, дорогой Василий Васильевич, знать, как смотрели на пол и вообще разрешали его древние мудрецы Востока, как, например, Конфуций[659], Зороастр[660], Лао-Цзы[661] и другие. У меня, к счастью, есть один знакомый японец[662] – образованный человек, слушавший лекции в Московском университете по философии и психологии и готовящийся к педагогической деятельности в высших школах Японии. Он знает классический китайский язык и перевел лично с китайского на русский (он хорошо владеет русским языком). В скором времени, может быть, примется за Конфуция и за других. Вот я его и хочу попросить выяснить, как смотрели эти древние граждане Небесной Империи на занимающий нас вопрос. Я слыхал, что китайцы, как и евреи, любят детей, семью и не тяготятся деторождением, очевидно, видя в этом, как говорят евреи, благословение Божие.

Василий Розанов Ивану Алексееву

Увы, в наше исковерканное время, когда человек на всех путях пошел против Бога, – рад не рад, а приходится тяготиться деторождением. Прокормление? А еще больше – воспитание детей?!! Ох, ох, ох, городскому несостоятельному человеку нечего и думать женитьси. Посмотрите сравнительно уровень положения школьного вопроса в России и семейного вопроса в России. Да последнего просто нет, и никто им не занимается, тогда как первый вопрос имеет огромную и блестящую литературу о себе, и в ней трудились такие умы и лица, как Ушинский[663], Стоюнин[664], Пирогов[665]. Но семейный вопрос в России имеет для себя в практике только воспитательные дома да доходы духовных консисторий… т. е. семью убивают или обдирают. И это никого не заботит. Кургузое рассуждение (коротельное, оборванное): Что ж, коли хочешь – женись. Никто не запрещает. Никто не запрещает, всем позволено, и кажется всем, что этим дело кончено, исчерпано и дитя не кричит. Но… разве письмо Ваше не есть крик души, вопль ее, показующий необычайные страдания здесь? Посмотрите, как множат школы и множат в них программы и программы. Как грибы растут в дождливый август. Между тем чем труднее школа, длиннее школа, тем труд проведения через нее детей становится непосильнее для родителей. Провели бы через курс одного, а пятерых нечего и думать. Сокращение деторождения во Франции имеет первым толчком своим школу. Нынче трудно с детьми. Началось нуждой, кончается удовольствиями. Да зачем вообще жениться, когда можно веселиться, забавляться, и женщин вообще везде – сколько угодно.

Иван Алексеев Василию Розанову

С нетерпением буду ожидать так любезно обещанной Вами книги – «Семейный вопрос в России»[666].

«Немного отвлеченно все это, слишком требовательно, но ведь и задача большая: показать, при каких условиях семья есть не формальность, а святыня, при каких условиях она – живая, одухотворенная. Устремление одного пола к другому, схождение полов, ребенок, все равно, от законного и незаконного брака явившийся, – для Розанова нечто мистическое, религиозное, тайна Божия, и он провозглашает ее самовозглавленность, грубо, неискусно, барабанными словами формулируя свою мысль: Фельдмаршал Суворов[667] да не марширует под командой капрала… Вопросы, поднятые г. Романовым о семье, браке, разводе, целомудрии, детях и проч., очень важны, но если он думает, что он здесь единственный, – он сильно ошибается. Не говоря уже о «Без вины виноватых» Островского, где весь ужас незаконнорожденности – вся апология детей отреченных или апокрифических[668] изображены так, как г. Розанову не удалось пока этого сделать, – укажу ему на всю почти литературу 60-х годов, где семейный вопрос первенствовал и получил себе решение, к которому криво, косо, с ужимками присоединяется и сам он. Только там, в литературе 60-х годов, все это просто, без семинарских и схоластических тонкостей, без ссылок на преподобных отцов наших… Если бы вообще не семинарски-схоластическая, отчасти даже… полицейская примесь в мыслях Розанова, оставалось бы только жить и радоваться, что даже он пишет такие вот книги, где всячески старается повысить, вдохнуть любовью и вниманием наше отношение к семье и детям… Оригинальность Розанова в отношении вопросов семьи и брака начинается там, кажется, где он советует римскому папе зачать ребенка и говорит: Пусть папа зачнет младенца. Иначе я подозреваю, что он враждебен существу младенца…».

Евгений Соловьев[669][670]

«В. В. Розанов призвал в защиту семьи религию. Это уж голос не беллетриста, а голос общественного деятеля, голос искреннего семьянина. И если Золя[671] боролся с физическим вырождением семьи[672], то В. В. Розанову предстояла более трудная задача – борьба с нравственным вырождением общества, и это вырождение сказывается в легкомысленном, или даже в отрицательном его отношении к семье… Публицистическая деятельность В. В. Розанова у всех на виду, и она вызвала у многих горячую критику и оппозицию против него. И, не стесняясь, он привел в своей книге мнения и за, и против его взглядов. Более того, как опытный исследователь, который для изучения какого-нибудь предмета, для всестороннего ознакомления с каким-либо делом, обращается к первоисточнику, отправляется туда, где этот предмет или дело наилучшим образом поставлены или представлены, – В. В. Розанов предпринимает экскурсию в область древности – в библейские времена, когда так строго охранялась святость семейного очага; на свои роковые вопросы он находит ответы, созревшие за тысячелетия до нас: в Ветхом Завете, в степной живописи египетских храмов (образчики приложены в книге), в недрах талмудической древности. Вообще, в этой книге сгруппирован обильный, любопытный, при этом надлежаще освещенный материал по семейному вопросу. Часть его была напечатана в современной литературе, но некоторые и при этом капитальные статьи книги: «Религия жизнетворчества», «Диалог», «Дети Солнца… как они были прекрасны» и другие написаны вновь для этого издания. В обильную полемику всыпано много соли, и читатель все время или смеется, или негодует, или торжествует с автором. А краткость статей обусловливает то, что книга читается легко, несмотря на важность предмета».

Василий Разиньков[673][674]

«С одной стороны, г. Розанов говорит о бесполости, внеполости теизма[675]… как о главном источнике не удовлетворяющих его отношений христианства к вопросу о браке. С другой стороны, будучи недоволен христианским теизмом, г. Розанов прямо высказывает свои безотчетные симпатии, – если только не прямое и осознанное предпочтение, – к некоторому из наиболее ярко отмеченных сексуальным характером формам язычества, причем не остается уже никакого сомнения насчет того, что его форма Бог для меня… влит в природу… звучащая совершенно пантеистически[676], отнюдь не есть в его устах случайная обмолвка или досадный lapsus calami[677], но есть довольно точная формулировка его подлинной мысли… В прямое противоречие ап. Павлу, г. Розанов видит в сексуальных касаниях, которыми столь насыщена именно египетская религия, не только нечто светлое и жизнерадостное, но и прямо-таки путь, затерянный христианами, к истине, противовес христианскому логосу (антилогосу), средство добавить христианский внеполый теизм до сексуального… На чем бы… мы ни остановили свой взор, начиная от полета горних ангелов и до таинственного прозябания дольних лоз[678], везде мы заметим все ту же характерную печать сексуальности, все ту же переплетенность Sexus’а и Бога… Если бы значение публицистики г. Розанова исчерпывалось его стремлением облегчить горькую участь так называемых незаконнорожденных, устранить и часто совсем нелепые мучительства в бракоразводном процессе, поставив его в более соответствующие запросам общества и существу дела условия, если б он хотел лишь внести освящение и высший религиозный смысл в современную, фактически часто лишенную этого освящения и строя, семью и т. д., – то кто, какой лицемер осмеливался бы восставать против всего этого? Но ведь г. Розанов ставит вопрос гораздо радикальнее, – раз, как философ, он хочет рассматривать все в связи со всем… то следует категорически отвергнуть розановскую трактовку воплощения супружества как феномена пола и ее гносеологическое обоснование. Поскольку пол, по Розанову, это абсолютное[679] и трансцендентное[680], это категорический императив[681], то незаконных рождений нет… и человеку разрешается в сфере половых отношений все, – лишь бы под условием подлинной страсти и делания породить… Это дико, но, к чести г. Розанова, в его устах совершенно логично… Если высшая заслуга человека перед Богом есть рождение или, по крайней мере, стремление к нему, то воздержание от полообщения, девство, словом, аскетизм поверхностен и не благ… Аскетизм и брак ужиться друг подле друга не могут: или упразднение брака, всего его института и таинства, или упразднение религии детства, его поэзии и учреждений… И наконец – если требования полообщения безусловны и трансцендентны, требования же воздержания, детства, аскетизма с ними не совместимы, то истинная религия, ветхозаветная и христианская, понятая в истинном духе, так именно об этом и учить должна… Именно на этом основано понимание Розанова слов плодитесь и размножайтесь[682], обрезания, его трактовка отношения Христа к полигамии[683], а также критика требования Церкви о благословении брачующихся и установления венчания: по Розанову, они – произвол позднейшей Церкви, противоречащий и трансцендентальным, метафизическим началам полообщения, и духу Ветхого Завета, учению Христа и первенствующей Церкви».

Алексей Введенский[684][685]

Совестно только, что сам много не могу чем-нибудь отплатить Вам за Ваше хорошее ко мне внимание и отзывчивость. Моя мечта – прочесть все ваши книги… Вот достанется 200 тысяч, первым долгом куплю ваши книги, а потом уж штиблеты… Очень хотелось бы знать, где Вы еще участвуете, кроме «Нового времени». Мне было бы очень приятно следить за новыми вашими работами в той же области.

Известен ли Вам вот этот отрывок из древнего Евангелия по Оригену: «Саломея спросила Его (Христа): “Когда же придет царство Божие?”. И Он сказал: “Когда два будут одно и все будут, как один человек, когда наружное будет как внутреннее и мужской пол вместе с женским не будет ни мужским, ни женским”. Тогда Саломея сказала Ему: “Значит, хорошо, что я никогда не родила?”. И Он сказал: “Вкушай от всех трав, но не от тех, в которых есть горечь”».

Как Вам кажется, интересен ли и дает ли что этот отрывок? Одно только важно, что Христос на вопрос, поставленный ребром, не сказал утвердительно. Можно ли выводить, что Он безусловно осуждал брак или считал его много ниже девства…

Василий Розанов Ивану Алексееву

Нет высшей красоты религии, нежели религия семьи[686]. Поскольку в христианской семье из слов Спасителя («и будут два в плоть единую, что Бог сочетал, человек да не разлучает»[687]) выпало главное – плоть, женщина признается причиной греха человеческого, ее обольстительность недоброкачественна, дети осуждены, а любовь как любование, как привет и ласка, обоих согревающая, – грех. Остается всего лишь одно-фамильность, одно-имущественность, одно-юридичность[688]… Кризис выражается в нравственном вырождении общества, в отрицательном отношении к семье, в отказе от деторождения, в росте незаконнорожденных и брошенных детей, в детоубийстве. Между тем огромное большинство людей жаждают семьи, но, чтобы эта семья и навсегда оставалась жаждаемым идеалом, – нужно, чтобы она во что бы то ни стало была сохранена в чистоте, в целомудрии, в святости своей.

Семья – институт дорогой и священный, вне семьи – метафизическая пустота, а потому опасно поколебать его, даже с лучшей целью… Фундаментом семьи не служит красота, ни ее часть – молодость; не служит также и связь умов, тонкая и одухотворенная… Фундамент ее, будучи животно-плотским, именно в этом животно-плотском мистичен и религиозен… Нужно, чтобы каждый муж ощущал бы в жене своей начало религиозного чего-то и жена ощущала в муже своем начало… религиозного[689], когда – и в болезни не оставляй,