Читать книгу Тихая жена - А. С. А. Харрисон - Страница 2

Начало сентября. Джоди Бретт готовит ужин. Планировка в квартире открытая, кухня переходит в гостиную, ее большие окна смотрят на восток, а из них открывается вид на синее озеро и точно такое же синее вечернее небо. Тонкая, чуть более темная полоска – горизонт – кажется такой близкой, что можно коснуться рукой. Джоди нравится эта дуга, из-за нее создается ощущение, что ты находишься в центре круга. Именно это наличие границ и радует Джоди больше всего в ее жизни на высокой скале, в этой квартире на двадцать седьмом этаже.

Джоди сорок пять, но она все еще считает себя молодой. О будущем особо не думает, по большому счету, живет моментом, все внимание уделяя повседневности. На подсознательном уровне Джоди уверена, что все вечно будет так, как сейчас: хоть и не идеально, но совершенно приемлемо. Другими словами, она абсолютно не осознает, что жизнь ее сейчас находится на самом пике и что устойчивое положение, обретенное ею еще в молодости (она замужем за Тоддом Джилбертом уже двадцать лет, но их брак потихоньку рассыпается), уже на пределе, и ее представления о самой себе и о том, как ей следует себя вести, куда менее надежны, чем она полагает, ведь всего через несколько скоротечных месяцев она станет убийцей.

Скажи вы ей это, она вам не поверит. Само слово «убийство» отсутствует в ее лексиконе, оно для Джоди ничего не значит, она видит его лишь в газетных статьях, повествующих о людях, которых она не знает и не узнает никогда. В бытовое насилие Джоди вообще не верит – чтобы какие-то повседневные трения в семье достигли подобного масштаба? У нее есть на это причины, даже если не считать ее склонности к самоконтролю: Джоди далека от идеализма, она считает, что на зло надо отвечать добром, не склочна, довести ее нелегко.

Пока она нарезает что-то для ужина, у ее ног сидит собака, золотистый ретривер со светлой шелковистой шерстью. Время от времени Джоди бросает ему кусочек сырой моркови, пес хватает и радостно разгрызает его огромными зубами. Эти овощные угощения перед ужином – их давнишняя излюбленная традиция, зародившаяся прямо тогда, когда она принесла домой пухлого щеночка с целью отвлечь Тодда от навязчивых мечтаний о потомстве. Желание это выросло в нем в возрасте около сорока лет буквально за одну ночь. Джоди назвала собаку Фрейдом, предвкушая, как позабавится над его знаменитым тезкой, этим женоненавистником, которого ее изо всех сил заставляли уважать, пока она училась в университете. Фрейд перднул, Фрейд копается в мусорке, Фрейд гоняется за собственным хвостом. Пес-то добрый и не против, что над ним постоянно потешаются.

Джоди целиком отдается тому, что делает – нарезает овощи, зелень. Ей нравится кухонная динамика – готовность газовой плиты, тиканье таймера, отмеряющего минуты, возможность сразу же оценить результат. От ее внимания не ускользает тот факт, что во всей остальной квартире стоит тишина, что все сейчас устремлено к тому моменту, когда в замке повернется его ключ, Джоди с удовольствием предвкушает его приход. Для нее готовить для Тодда – все еще событие, она до сих пор восхищается тем поворотом судьбы, который привел его к ней, такой счастливой случайностью, после которой и дальнейшего-то знакомства не ждешь, не говоря уж про совместное будущее с любовно приготовленными ужинами.

Это произошло дождливым весенним утром. Джоди была измотана: днем аспирантура на факультете психологии, ночью работа официанткой, а тут еще и пришлось переезжать. Она направлялась на север по Стейт-стрит в грузовичке, взятом в аренду, чтобы перевезти вещи. Собираясь перестраиваться в левый ряд, она, наверное, бросила взгляд через плечо, но, может, и нет. Грузовик казался Джоди довольно неуклюжим, она его не чувствовала, к тому же, окна запотели, в итоге на последнем светофоре она пропустила свой поворот. Судя по всему, Джоди в тот день была рассеянна – впоследствии они часто обсуждали такую вероятность. Он прижался к ней с левой стороны и вытолкнул на встречную полосу, другие машины загудели, завизжали тормоза, и, прежде чем ей удалось собраться – прежде, чем она осознала, что ее грузовик остановился и что с ней все в порядке, – Джоди заметила, что он кричит на нее через закрытое окно.

– Сука ненормальная. Ты что делаешь? Ты что, маньячка какая-то? Ты где водить училась? Таким как ты за руль вообще садиться нельзя. Из машины выходить собираешься или так и будешь там сидеть как идиотка?

Разумеется, после подобной тирады, да еще и в дождливый день, у Джоди сложилось о нем не особо благоприятное впечатление. Но авария разозлит любого, даже если сам виноват, хотя в данной ситуации за этим мужчиной вины никакой не было, так что когда несколько дней спустя он позвонил и пригласил ее на ужин, она любезно согласилась.

Он повел ее в Гриктаун, они заказали сувлаки из ягненка с холодной рециной. В ресторане было полно народу, столики близко друг к другу, очень яркий свет. Чтобы как-то пообщаться, приходилось орать, и все равно они едва слышали друг друга, над чем и смеялись. Так что вся беседа ограничилась короткими и четкими высказываниями вроде: «Вкусно… мне тут нравится… окна запотели… иначе мы бы и не познакомились».

Джоди не часто бывала на настоящих свиданиях. Мужчины, с которыми она знакомилась в университете, приглашали ее лишь съесть пиццу да выпить пива и считали при ней деньги. Приходили они небрежно одетые, как и на занятия, небритые, и встречались прямо на месте. А Тодд надел чистую рубашку, заехал за ней, и до ресторана они добирались вместе – и потом он ухаживал за ней, подливал вина, интересовался, удобно ли ей. Джоди был симпатичен ее спутник, уверенно сидевший напротив и взявший на себя ответственность за происходящее. Ей нравилось, как он по-домашнему вытирал нож о хлеб, как положил кредитку, даже не глядя на счет.

Потом они вернулись в его грузовичок, и он отвез ее в Бактаун, на строительную площадку, где занимался реконструкцией особняка девятнадцатого века – какое-то время там была гостиница, теперь же из него предстояло снова сделать дом на одну семью. Когда они шли по расшатанным сходням, Тодд придерживал ее за локоть.

– Осторожно.

Это оказалось уродливое здание неоготического стиля, рассыпающийся кирпич, шелушащаяся краска, узкие окна, заостренные вимперги – оно пугало своим устремлением вверх и пошло выделялось среди соседних коренастых домов, к тому же уже полностью отреставрированных. Переднего крыльца не было, вместо него стояла лестница, по которой пришлось карабкаться, а у входа на боку лежала огромная люстра. Гостиная, походившая на склеп с невероятно высоким потолком, оказалась завалена мусором, отовсюду торчали провода.

– Раньше тут была стена, – он махнул рукой. – Вот, след виден.

Джоди посмотрела на пол, где не хватало досок.

– Когда дом переделывали в гостиницу, поставили кучу перегородок. Я сейчас восстанавливаю изначальную планировку. Так что видно, как тут все будет.

Но ей никак не удавалось вообразить себе хоть какой-либо конечный результат. Помимо прочего в особняке не было электричества, и единственным источником тусклого света пока служил уличный фонарь. Тодд зажег свечу, накапал воска в блюдце и поставил ее. Ему очень хотелось показать девушке все, так что они принялись ходить с этой свечой по пустым комнатам – вот будущая кухня, надолго исчезнувший зал, все пока только в проектах, в обрешеченных стенах. На втором этаже остались более явные следы гостиницы, щеколды на дверях, какого-то странного цвета стены. Тут сильно пахло плесенью, атмосфера в целом была довольно жутковатая: старые половые доски скрипели под ногами, пламя свечи трепетало, и их тени, отбрасываемые на стены и потолок, походили на приведения.

– Это даже не реставрация, – объяснил он. – Капитальный ремонт и модернизация. Тут будет дубовый пол, двери из массива, двойной стеклопакет… Это мечта любого, старый особняк со своей индивидуальностью, но абсолютно надежный и современный.

По его словам, он делает все один, по ходу дела изучая все секреты профессии. Тодд решил заняться этим вместо того, чтобы пойти учиться в университет, взял кредит и жил за счет банковских средств и своего оптимизма. Насколько ему нелегко приходится, она поняла, увидев свернутый спальник в одной из комнат и бритву с пеной в ванной.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался Тодд, когда они спустились вниз.

– Хотелось бы посмотреть на него, когда он будет готов.

Он рассмеялся.

– Ты считаешь, что это нереально?

– Это весьма амбициозно, – согласилась Джоди.

– Ну, ты будешь удивлена.

* * *

К его приходу бархатистые сумерки накрывают уже и озеро, и небо. Джоди выключает верхний свет, оставив лишь настенные светильники, дающие мягкое уютное освещение, снимает фартук, слюнявит пальцы и распрямляет завитки волос на висках, это жест чистого предвкушения. И все это время она прислушивается к доносящимся из прихожей звукам: Тодд гладит пса, вешает куртку, выкладывает содержимое карманов в литую бронзовую чашу, стоящую на столике. За этим следует мгновение тишины – он просматривает почту. Джоди выкладывает на тарелку копченую форель, а вокруг нее – веер из крекеров.

Тодд Джилберт – крупный мужчина со светлыми, как песок, волосами, синевато-серыми глазами и мощным зарядом энергии. Когда он входит в комнату, все просыпаются. Именно эту его особенность Джоди назвала бы, если бы ее спросили, что ей нравится в нем больше всего. А еще что он в любой момент может ее насмешить и что в отличие от большинства знакомых ей мужчин Тодд хорошо справляется с несколькими делами одновременно, даже разговаривая по телефону, он может застегнуть ей колье или показать, как пользоваться двухступенчатым ножом сомелье.

Он легко касается губами ее лба, обходит и достает бокалы для коктейля.

– Красиво, – говорит Тодд. – Что это? – это он про золотистое мясо с корочкой из теста, уже извлеченное из духовки и ждущее своего часа.

– Биф Веллингтон. Я же его уже готовила, забыл? Тебе понравилось.

Разливать мартини – его задача. Хотя сама Джоди взбивает маринад для овощей, от нее не ускользает позвякивание кубиков льда и аромат, который появляется в воздухе, когда Тодд надрезает лимон. Он натыкается на нее, что-то переворачивает, мешает, но ей все равно нравится, что он рядом, такой большой и уютный. Прикосновения его всегда теплые, что чисто физически важно для человека, которому почти всегда холодно.

Тодд ставит перед ней бокал мартини, а свой, как и тарелку с форелью, несет в гостиную, где садится, задрав ноги, и открывает газету, которую она оставила для него на кофейном столике, аккуратно сложив как было. Джоди кладет стручковую фасоль и молодую морковь в разные пароварки, отпивает первый глоток, с удовольствием замечая, как водка тут же проникает в кровь, растекаясь по рукам и ногам. Он, сидя на диване, бросает комментарии по поводу сегодняшних новостей: следующая Олимпиада, повышение процентных ставок, дождь в прогнозе. Проглотив почти всю форель и сделав последний глоток мартини, Тодд встает и открывает бутылку вина, а Джоди тем временем толстыми кусками нарезает говядину. Потом они садятся за стол, оба лицом к сверкающему небу.

– Как провела день? – интересуется он, накалывая кусок на вилку.

– Бергман приходила.

– Бергман. Ну и что она? – Тодд всецело сосредоточен на говядине и, даже говоря, не отводит взгляд от тарелки.

– Напомнила, что с рекламы пудингов прошло уже три года. Думаю, частично пыталась свалить вину на меня.

Тодд знает клиентов Джоди по придуманным ею кодовым именам. Поскольку они приходят, когда он на работе, он ни с кем из них ни разу не встречался, но она держит его в курсе, так что в некотором смысле он знаком с ними всеми довольно близко. Джоди не видит в этом ничего страшного, ведь имена она держит в секрете. «Бергман» она окрестила одну безработную актрису, чью последнюю работу – рекламу легендарного пудинга – все уже давно забыли.

– Значит, теперь ты в этом виновата, – говорит Тодд.

– Она думает, что из-за ее отчаяния люди стали ее сторониться, допрашивает, почему я ей в этом не помогла. Дурдом. Уже несколько недель над этим работаем.

– Не представляю, как ты это выносишь.

– Если бы ты увидел ее сам, понял бы. Она такая пробивная, настоящий борец. Никогда не сдается, рано или поздно у нее что-нибудь изменится.

– У меня бы терпения не хватило.

– Хватает, когда относишься к ним с теплом. Ты же знаешь, клиенты мне как дети.

У Тодда на лице мелькает тень, и Джоди понимает, что эта фраза о суррогатных детях напомнила ему об отсутствии у него настоящих. Она возвращается к Бергман.

– Но я за нее беспокоюсь. Тут такой случай, когда она сама не может поверить в себя, пока ей не предложат работу, но никто этого не сделает, потому что она не верит в себя, в общем, я не знаю, помогаю ли я ей вообще. Иногда я подумываю о том, чтобы разжаловать себя с должности ее терапевта.

– Так почему ты этого не сделаешь? – интересуется Тодд. – Если ваше общение все равно ничего не дает.

– Ну, это не ничего. Как я сказала, она хотя бы поняла, что сама себе такую жизнь устроила.

– Говядина отменная. Как ты мясо в пирог засунула?

Он спрашивает это так, будто Джоди сделала кораблик в бутылке. Этот человек, способный возводить стены и заливать фундамент, становится поразительно наивным, когда речь заходит о кулинарии.

– Обернула, – признается она. – Это как изоляция вокруг трубы.

Но Тодд смотрит куда-то в пустоту, словно не слыша ее ответа.

Он всегда «выпадал» из разговора время от времени, хотя сейчас ей кажется, что в последнее время это стало случаться чаще. Тодд то здесь, то пропадает, его словно уносит река мыслей, предположений, забот – как знать? Может, он считает от ста до нуля или перебирает в уме имена президентов. Но хотя бы на его настроение жаловаться не приходится. В последнее время Тодд стал заметно веселее, как и раньше, и Джоди даже начинает надеяться, что его депрессия уже в прошлом. Какое-то время она беспокоилась, что это состояние не пройдет никогда. Оно затянулось очень надолго, даже общение с Фрейдом не помогало. А пес в детстве был таким игривым дурачком, смешной, как придворный шут.

Но Тодд хотя бы умел имитировать жизнерадостность на вечеринках – вино у него лилось рекой, он становился дружелюбным, люди всегда радовались его обществу. И женщин он привлекает своим добродушием и щедростью. «Розали, ты как будто снова напилась из источника молодости. Дейрдре, хорошо выглядишь, так и съел бы». Мужчинам с ним тоже хорошо, при нем они могут говорить о себе открыто, без конкуренции, а еще он хорошо умеет подражать, чем постоянно всех смешит: он и натуропат из Ост-Индии («В вашей жизни слишком много напряжения… не спешите, никуда не спешите»), и механик с Ямайки («Твой машин нужен три шина… Подними компот»).

Теперь ему точно лучше, Тодд ожил, смеется не только при гостях, расслабился и успокоился, не внушает таких опасений и стал снова походить на себя прежнего, молодого – хотя времена, когда они голыми ложились в постель, вместе читали газету, смотрели какой-нибудь матч по телевизору и ели хлопья, поставив пакет с молоком на стойку кровати и просыпая сахар на простыни, остались позади. А в те времена они могли позволить себе свободу едва знать друг друга; они тогда жили радостным чувством, что их ждет размеренное будущее, что все двери перед ними еще открыты и все обещания будут сдержаны.

– О чем задумался?

Тодд хлопает ресницами, улыбается.

– Вкуснятина, – говорит он, берет уже наполовину пустую бутылку и наполняет бокалы. – Как тебе вино?

Тодд любит о нем поговорить. Иногда вся беседа строится вокруг вина. Но в этот раз, даже не дождавшись ответа, он шлепает себя ладонью по голове.

– А, забыл сказать. Ребята в эти выходные едут на рыбалку.

– На рыбалку, – повторяет Джоди.

Он прикончил два ломтя мяса и принялся вытирать тарелку кусочком хлеба.

– Выезд в пятницу после работы. Обратно в воскресенье.

Тодд на рыбалку не ездит, и, насколько ей известно, его ребята тоже. До Джоди тут же доходит – без тени сомнения, – что «рыбалка» в данном случае эвфемизм.

– И ты поедешь? – интересуется она.

– Обдумываю.

Джоди сама еще не доела и начала торопиться. Она знает, что его иногда раздражает, как она ест – крошечными кусочками, которые подолгу держит во рту, словно пленников. Она глотает, даже не дожевывая, и мясо застревает в горле, она начинает задыхаться. Тодд галантно подскакивает, хлопает ее по спине, а она пытается дышать, изо рта летят брызги. Наконец, Джоди выкашливает в руку проблемный кусочек. Не глядя, она кладет его на край тарелки.

– Сообщи, как решишь, – просит она, промокая салфеткой уголки глаз. – Если поедешь, я почищу ковры. И сварю конфитюр.

Но она не собирается ничего этого делать, это пустые слова. Джоди всегда считала преимуществом тот факт, что Тодд ей не врет, то есть не рассказывает все в подробностях, так, чтобы это стало ложью. Но в данном случае дело не в многоречивости. А в том, что такого раньше вообще не бывало, он не уезжал на выходные.

– А еще у меня для тебя подарок, – говорит он.

Тодд выходит и возвращается со свертком – это плоский прямоугольник размером с небольшую книгу в коричневой бумаге, обклеенный изолентой. Он кладет его на стол рядом с тарелкой Джоди и садится на свое место. Он часто делает подарки, и это ей в нем тоже очень нравится, но поскольку сейчас Тодд пытается ее задобрить, Джоди не особо рада.

– По какому поводу?

– Без повода.

Он улыбается, но атмосфера потрескивает от напряжения. Надо швыряться вещами; головы должны лететь с плеч. Она берет сверток, который оказывается практически невесомым. Изолента легко отклеивается, и между листами картона Джоди обнаруживает красивую миниатюрную картину, Раджпут, оригинал. Это мозаичный портрет женщины, выполненный в сине-зеленых тонах. На ней длинное платье, она стоит в саду, обнесенном стеной. Рядом с ней несколько павлинов и газель, украшенная золотом; женщину явно не отягощают никакие финансовые тревоги и прочие мирские заботы. Ветви с густой листвой словно защищают ее, а под ногами лежит бесконечный зеленый ковер. Они вместе рассматривают картину, обсуждая окрашенные хной руки девушки, ее миниатюрную белую корзинку, изящную фигурку, очертания которой проглядывают из-под вуали платья. Пока они рассматривают крошечные детали и цвета мозаики, жизнь ненавязчиво возвращается в привычное русло. Тодд выбрал подходящий подарок. Чутье у него хорошее.

Скоро пора спать, Джоди убирает со стола, начинает мыть посуду. Он машинально предлагает помочь, но они оба прекрасно знают, что лучше ей заниматься этим самой, так что Тодд идет выгуливать собаку. Не то чтобы Джоди была сильно требовательной. Стандарты у нее не чрезмерно высокие, но на сотейнике после мытья не должно оставаться следов и нельзя вытирать полотенцем жир, а потом им же – бокалы. Это продиктовано здравым смыслом. В строительстве Тодда нельзя назвать небрежным, полку он не повесит под наклоном, так, чтобы вещи соскальзывали и бились. Он сделает все внимательно и хорошо, но наблюдатели не назовут его перфекционистом, не обвинят в излишней суете. Джоди и не склонна жаловаться. Известно, что в некотором контексте достоинство человека превращается в губительную слабость. Его нетерпеливость в домашних делах объясняется тем, что из-за своей нескончаемой энергии Тодд мыслит большими масштабами. Это видно и по тому, какое место он занимает в помещении, как он возвышается, словно башня в ограниченном пространстве, он громкоголос, жесты его размашисты. Ему скорее место на улице или на строительной площадке – там его величие более уместно. Дома он лучше всего себя чувствует, когда спит возле Джоди, когда его огромное тело находится в состоянии покоя, а энергия утихает, успокаивая своим отсутствием.

Джоди обходит все комнаты любимой квартиры, задвигает шторы, взбивает подушки, поправляет картины, поднимает с ковра мусор, в целом, создает такую обстановку, в которой утром будет приятно проснуться. Очень важно, чтобы в начале дня все спокойно стояло по своим местам. Дойдя до спальни, она отворачивает покрывало, достает ему пижаму, себе ночную сорочку, разглаживая ткань и загибая все отвороты так, чтобы они не слишком походили на тела призраков. Но все равно что-то ей не нравится – белая окантовка на темной пижаме, шелковые ленты сорочки. Она выходит на балкон. На улице сильный ветер, луны нет, видна лишь бездонная чернота. Джоди наклоняется вперед, в темноте волоски на теле встают дыбом, но она радуется своему уединению, тому, что все у нее под контролем – она стоит там, пока не надоест, а потом уходит домой. Она благодарна стабильности и надежности своей жизни, научилась ценить ежедневные моменты свободы, отсутствие требований и трудностей. Благодаря отказу от замужества и детей ее жизнь остается чистым листом, без ограничений. Она ни о чем не жалеет. Материнский инстинкт находит выход в общении с клиентами, а чисто с практической точки зрения она точно так же замужем, как и все остальные. Естественно, друзья знают, что она Джоди Бретт, но для большинства она «миссис Джилберт». Ей нравится эта фамилия и эта приставка; это для нее как родословная, как сокращение, которое можно использовать, чтобы не поправлять ошибающихся, ничего не объяснять в неуклюжей терминологии вроде «мой партнер по жизни» или «вторая половина».

Утром, когда Тодд уходит на работу, она встает, одевается и идет с собакой на прогулку, по берегу до Нэйви-пиа. В молочной дымке поблескивает солнышко, и озеро словно накрывает серебристой сеткой. С воды дует едкий ветер с пьянящим морским ароматом, в котором смешиваются машинное масло, рыба, гнилая древесина. В это время суток волнолом напоминает уснувшего великана с еле уловимыми сердцебиением и дыханием. В такую рань только местные, кто выгуливает собак и занимается бегом, могут созерцать покачивающиеся на воде лодки, бьющиеся о берег волны, заброшенные карусели и колесо обозрения, чаек, ныряющих за рыбешками себе на завтрак. Когда Джоди снова поворачивается лицом к городу, горизонт выглядит словно призрак, вздымающийся вдоль берега, впечатляющее зрелище в лучах восходящего солнца. Она приехала в Чикаго более двадцати лет назад, студенткой, и сразу же почувствовала себя тут как дома. Джоди нашла здесь свое место не только физически, но и душой. До этого она жила в маленьким скромном городке, и здешние высотные здания, людская толчея, разнообразие и изобилие и даже переменчивая погода ее просто заворожили. Именно тут она повзрослела, сформировалась как личность и стала процветающим специалистом.

Она начала собственную практику весной, по окончании учебы. К тому времени они уже жили вместе с Тоддом в крошечной двухкомнатной квартирке в Линкольн-парк. Первые клиенты пришли к ней по рекомендации знакомых из университета, она принимала их в гостиной, пока Тодд был на работе. Джоди довольно рано, даже до окончания университета, решила использовать эклектический подход – то есть выбирать из своего репертуара то, что покажется наиболее уместным в конкретной ситуации – она применяла активное слушание, трактовала сны по канонам гештальт-подхода, бросала открытый вызов пессимистично настроенным клиентам. Она учила клиентов быть требовательнее к самим себе и брать на себя ответственность за собственное благополучие. Хвалила их и вселяла в них оптимизм. За первый год работы она научилась не спешить и учитывать ритм каждого человека. Главным ее ресурсом было ее природное дружелюбие – Джоди нравились ее клиенты, она их не судила, и они чувствовали себя с ней комфортно. Благодаря их отзывам практика расширялась.

Год пролетел легко, она вошла в ритм, развивая мастерство и обретая уверенность в себе. А потом один ее клиент… пятнадцатилетний парнишка с биполярным расстройством, послушный, хорошо учился, вообще казалось, что с ним все в порядке… его звали Себастьян, темноволосый, темноглазый, любопытный, увлеченный, любил задавать риторические вопросы («Почему вообще что-то есть, а не пустота?»; «Как можно хоть что-то знать наверняка?») … и вот его, юного Себастьяна, ее клиента, нашли мертвым на асфальте под балконом его квартиры, располагавшейся на десятом этаже, где он жил с родителями. Когда он не пришел на сеанс по расписанию, Джоди позвонила домой и узнала все от его матери. Это было уже на пятый день после его смерти.

– Не вините себя, – добродушно сказала женщина. Хотя он выбросился в тот же день, когда состоялась их последняя сессия. Утром они поговорили, а менее чем двенадцать часов спустя он покончил с собой. На что он жаловался? На какую-то незначительную проблему с глазами. Себастьян начал видеть периферийным зрением какие-то штуки, как будто там что-то мелькало.

Джоди записалась на дополнительный курс в Школу Адлера, после чего стала внимательнее подходить к отбору новых клиентов.

Вот она идет через Гейтвей-парк, здоровается с соседом, заходит в «Кафе Ром» и берет с собой латте. Потом она ест яйцо всмятку и тост с маслом, параллельно читая газету. Позавтракав, убирает посуду, достает папку первого на сегодня клиента (под кодовым именем «Судья») – это мужчина, адвокат, гей, живет с женой и детьми. У Судьи есть что-то общее со всеми остальными ее клиентами. Он понял, что зашел в тупик, и считает, или надеется, что ему поможет психотерапия. Он дал себе слово, что постарается. И проблем у него не больше, чем Джоди может решить. Этот последний пункт определяется в ходе отбора. Если человек склонен к саморазрушению, она направляет его к другому специалисту. Джоди, например, не работает с зависимостями – наркотики, алкоголь, азартные игры, отказывает также и людям с пищевыми нарушениями, с биполярным расстройством или шизофренией, хронической депрессией и тем, кто пытался покончить с собой или задумывался об этом. Таким людям надо принимать лекарства или отправляться в центр реабилитации.

Ее график позволяет принимать лишь двух клиентов в день, до обеда. Джоди работает, после отсева, с людьми, которые зашли в тупик, утратили уверенность в себе, которым трудно понять, чего же они хотят, которые принимают решения на основании того, чего от них ожидают, или на основании собственных фантазий о том, чего от них ожидают. Они бывают строги к себе, присвоив себе оценку своих не особенно чутких родителей, но в то же время ведут себя безответственно или неадекватно. В целом им не удается нормально расставить приоритеты, удерживать границы, они пренебрегают здоровыми интересами, считают себя жертвами.

Джоди консультирует в свободной удобно обустроенной спальне, тут стол, картотека, пара кресел, стоящих лицом друг к другу на старинном килими сто восемьдесят на двести сорок сантиметров. Между креслами расположен невысокий столик для доски с зажимом и ручки, упаковки «Клинекса», бутылки воды и двух стаканов. Судья, как обычно, в темном костюме, черных «оксфордах» и броских носках ромбиком, которые становятся видны, когда он садится, скрестив ноги. Ему тридцать восемь лет, чувственные глаза и губы на вытянутом лице. Усаживаясь напротив, она интересуется, как шли дела с их последней встречи, состоявшейся неделю назад. Он сообщает, что пошел в фетиш-бар, и о том, что случилось в узком переулке на выходе. Рассказывает он в подробностях, возможно, надеясь ее шокировать, но когда секс происходит между взрослыми по обоюдному согласию, Джоди считает это нормальным, да и все равно он уже не первый раз испытывает ее терпение подобным образом. Говорит Судья быстро, часто на полпути меняя тему, заново переживает случившееся, изо всех сил пытается вовлечь и ее.

– Штаны спущены до щиколоток… вот представьте, если бы кто-то… боже, от мусорки так воняло. И я решил сконцентрироваться на ней, на этой вони, чтобы все не случилось слишком быстро… ну, надо же было что-то делать. Он в баре просто пожирал меня глазами. Я его там и раньше видел, но не думал… я уже сто лет там не бывал.

Когда рассказ подходит к концу, он смотрит на нее хитро, глазки блестят, на губах пленка слюны. Ему хотелось бы, чтобы она рассмеялась, назвала его плохим мальчишкой, негодником, но заполнение пауз и сглаживание неловкостей не входят в ее задачи. Он ждет, она молчит, он начинает ерзать в кресле и смотреть на руки.

– Ну, – наконец говорит клиент, – мне стыдно. Я виноват. Мне не по себе. Не следовало этого делать. – Это те слова, которых он не может сказать жене, и он говорит их терапевту.

Характерный для Судьи шаблон – это отрицание, за которым следует потакание собственным желаниям, а затем новый виток отрицания. Фазе отрицания свойственны такие фразы, как «Я люблю свою семью и не хочу делать им больно». Раскаяние у него искреннее, но он не может отказаться от своих гомосексуальных желаний точно так же, как и от надежности домашней жизни. И то и другое необходимо для реализации его потребностей, как и для его самоидентификации. Но он врет себе, будто его интерес к мужчинам – временное явление, и не осознает, что период воздержания, во время которого он винит себя, это способ перезарядить батарейки, чтобы потом возбудиться как можно сильнее. Как и большинство неверных супругов, он сильно драматизирует. Он даже сам себе не представляет, какой он актер.

– Судите сами, – говорит Джоди. Но ему до признания еще далеко.

Среда вообще день неверных. Следующая клиентка, Мисс Хрюшка, жеманная молодая женщина с пухлыми щечками и веснушчатыми руками, настойчиво уверяет, что наличие любовника стимулирует ее аппетиты, а это поддерживает и ее брак. По мнению Мисс Хрюшки, ее супруг ничего не подозревает, а если бы и понял что-то, то не имеет права жаловаться. Зачем и для чего Мисс Хрюшке терапия – непонятно. От Судьи она отличается отсутствием угрызений совести и практичностью – у нее это бывает в понедельник и четверг во второй половине дня, после похода за продуктами и до того, как забрать детей из школы.

Кажется, что внутренний конфликт Мисс Хрюшки не так ярок, как у Судьи, но для Джоди это более трудный клиент. Ее тревоги даже не прорываются на поверхность, представляя собой скорее подводные течения, и воды эти редко начинают бурлить или как-то ее беспокоить. Так что вскрыть эти чувства и сделать их осознанными будет непросто. А Судья тем временем больше похож на открытую книгу, он восприимчивый мужчина, который сам вляпался в неприятности. Рано или поздно он дозреет и разрешит свои проблемы.

Хотя Мисс Хрюшка уверена, что ее муж пребывает в неведении, Джоди полагает, что он все же подозревает. Ей-то известно, что внешние признаки есть всегда. Например, если человек изменяет, он часто бывает отвлечен или занят; он не любит излишних расспросов; на его волосах и одежде чувствуется непонятный запах. Запах может быть разным: благовония, плесень, трава. Жидкость для полоскания рта. Кто пользуется ею вечером, прежде чем вернуться домой и лечь спать? В душе можно смыть предательские телесные запахи, но мыло в отеле будет другой марки, чем дома. Ну и остаются самые обыкновенные улики: рыжий или светлый волос, пятна помады, помятая одежда, разговоры по телефону украдкой, необъяснимое отсутствие, таинственные следы на коже… уж не говоря о странных приобретениях – дорогой брелок, жидкость после бритья, которые возникают ниоткуда, как правило, на день Святого Валентина.

Тодд хотя бы старается быть осторожным и, как правило, не ухаживает за ее подругами, хотя когда-то случалось и такое. Была одна пара, с которыми они дружили, познакомившись в отпуске на Карибах и скрепив отношения коктейлями и уроками подводного плавания. Эти друзья занимались бизнесом, торговали сборными домами, к чему Тодд относился исключительно с презрением. Тем не менее, несколько зим подряд они специально ездили отдыхать на те же самые курорты. Джоди подозревала, что между ним и Шейлой что-то есть, но выкидывала все подобные мысли из головы до того самого дня, когда они исчезли и появились значительное время спустя, похожие на кошек, сожравших тайком огромную миску сметаны. Она и на это могла бы закрыть глаза, но у Тодда оказались слегка растянуты плавки, а в волосах на груди она заметила какую-то студенистую капельку.

Но все это не имеет значения. Ну и что, что он время от времени себя выдает, ведь они оба знают, что он ей изменяет, и он понимает, что она понимает, но главное – продолжать притворяться, поддерживать иллюзию, будто все нормально и ничего не происходит. Пока Тодд не ставит ее перед фактом открыто, пока говорит эвфемизмами и экивоками, пока все идет гладко и на поверхности торжествует безмятежность, каждый из них может и дальше жить, как нравится, ведь всем известно, что хорошая жизнь – это череда многочисленных компромиссов, базирующихся на принятии близких с их индивидуальными потребностями и особенностями характера, ведь их не перекроишь под себя, не заставишь жить, как принято в консервативном обществе. Люди живут, как им нравится, самовыражаются, стремятся к достижению удовлетворения своими способами и своими темпами. Они ошибаются, принимают неверные решения, делают что-то в неподходящий момент, выбирают неправильный курс, заблуждаются, у них появляются вредные привычки. Если Джоди чему и научилась в университете, так это именно этому, и все благодаря Альберту Эллису[1], с которого началась смена парадигмы когнитивно-поведенческой психотерапии. Другие люди созданы не для реализации наших потребностей, они не обязаны соответствовать нашим ожиданиям, и они никогда не будут хорошо к нам относиться. Если этого не понять, будешь злиться и обижаться. Душевное спокойствие достигается лишь тогда, когда начинаешь принимать людей такими, какие они есть, концентрируясь на их положительных сторонах.

Люди, склонные к измене, добиваются своего; по крайней мере, многие. А даже если нет – они от этого не изменятся; люди, как правило, вообще не меняются, по крайней мере, без сильной мотивации и постоянных усилий. Базовые черты личности развиваются уже в раннем возрасте и со временем становятся незыблемыми, как «зашитая» программа. Большинство из нас на опыте ничему не учится, мало кто думает о том, чтобы начать вести себя иначе, все считают источником своих проблем окружающих, и вопреки всему продолжают делать так, как раньше, хорошо это для них или плохо. Изменщик остается изменщиком точно так же, как и оптимист всегда будет оптимистом. Если оптимиста сбивает пьяный водитель, да так, что у него оказываются раздроблены обе ноги и приходится закладывать дом, чтобы оплатить лечение, он говорит: «Мне повезло. А ведь мог и погибнуть». Оптимист считает, что так думать правильно. А неверный супруг считает, что правильно вести двойную жизнь, работать на два фронта одновременно.

Говоря, что люди не меняются, Джоди имеет в виду, что они не меняются к лучшему. А вот изменения в худшую сторону – само собой разумеется. Жизнь в состоянии тебя перекроить. Она сама когда-то была хорошим человеком, хорошим во всех отношениях, но теперь уже не может о себе такого сказать. Когда-то она выкинула в озеро мобильник Тодда, забитый сообщениями от женщины, которая называла его «волчонком». В другой раз она постирала его трусы с цветным бельем. Часто «теряла» его вещи. Она этими своими выходками не гордится. Ей приятнее было бы думать, что она выше всего этого, что принимает его таким, какой он есть, что она не из тех женщин, которым кажется, будто мужчина им что-то должен – ведь они видели, на что идут, но она свои проступки считает мелочью по сравнению с тем, что не задумываясь позволяет себе он.

Проводив Мисс Хрюшку, Джоди спускается вниз, в спортзал, где поднимает гантели и крутит педали. Съев на обед остатки овощей с майонезом, она принимает душ и одевается. Перед выходом пишет записку с инструкциями Кларе, которая убирает по средам квартиру. Рутина для Джоди как целительный бальзам, который позволяет оставаться в хорошем настроении и не дает жизни разваливаться, отгоняя экзистенциональный страх, готовый выскочить из кустов в любой момент, особенно когда ты разволнуешься или растеряешься, и напомнить о пустоте, готовой тебя поглотить. Постоянно чем-то себя занимать – это выход для среднего класса, практичный и хороший. Ей нравится составлять график, внося в расписание клиентов, заниматься хозяйством, следить за своей внешностью. Она любит порядок и предсказуемость, предварительное планирование дает ей ощущение надежности. Она с удовольствием листает ежедневник, смотрит, что ждет ее впереди: спа, визит к парикмахеру, регулярный осмотр у врача, пилатес. Джоди посещает почти все встречи, которые проводит ее профессиональная ассоциация, записывается на все интересующие ее курсы. Вечером, если она не готовит для Тодда, то ужинает с друзьями. Плюс два больших отпуска – летом и зимой, которые они с Тоддом всегда проводят вместе.

Она водит «Ауди Купе», опуская окна, вбирая в себя городской шум и суету, наслаждаясь вездесущим гвалтом и криками: тут и торговцы, и уличные музыканты, и рыночки, да и хотя бы рев толпы, автомобильные гудки, пробки. Вот девочка-подросток с воздушными шариками идет через дорогу пританцовывая. Мужчина в белом фартуке сидит на ступеньках ресторана в «полном лотосе». Джоди отдает картину Раджпута, чтобы для нее сделали рамку, подбирает путеводитель, покупает кухонные весы взамен сломавшихся, а по дороге домой заходит в местный «Старбакс», садится и выпивает фраппучино, уложившись так, чтобы осталось время выгулять собаку и пожарить отбивную, прежде чем отправиться на занятия по оформлению букетов.