Какую роль материальные объекты играют в общественной жизни? Насколько окружающие нас предметы влияют на конструирование коллективной и индивидуальной идентичности? Алексей Голубев в своей книге «Вещная жизнь» ищет ответы на эти вопросы в истории позднего СССР. В отличие от большинства исследователей, которые фокусируются на роли языка и идеологии в формировании советского «я», автор подчеркивает значение материальности для исторического и социального воображения, сложившегося у жителей страны в период позднего социализма. Он демонстрирует, как самые разные объекты в диапазоне от архитектурных памятников до телевизоров структурировали социальную жизнь советских людей, выстраивали их вкусы и предпочтения, определяли отношения внутри коллективов и сообществ. Такой взгляд на позднесоветскую историю не только помогает лучше ее понять, но и позволяет увидеть этот опыт как неотъемлемую часть глобальной модерности. Алексей Голубев – историк, PhD University of British Columbia, доцент Хьюстонского университета, соредактор антологии «XX век: письма войны», вышедшей в издательстве «НЛО».
Оглавление
А. В. Голубев. Вещная жизнь. Материальность позднего социализма
Благодарности
Введение. Стихийный материализм в советской культуре и обществе
Определение стихийного материализма
Осмысление материального как социального
Остранение советского общества посредством вещей
Материальность и советское «Я»
Материальные координаты советского «Я»
Глава 1. Техноутопизм советской интеллигенции после Сталина
Машина как сущность социализма
Триз: Генрих Альтшуллер и его диалект советского техноутопизма
Податливая материя в советских научно-технических журналах
Глава 2. Время в масштабе 1:72. Пластмассовая историчность советских моделей
Объекты моделирования под цензурой
Фетишизм детали
Историчность коллекций масштабных моделей
Глава 3. История, запечатленная в дереве. Поиски исторической подлинности на русском севере
Лирические пейзажи социализма
Александр ополовников и создание музея «Кижи»
Наслоения истории
Под парусами самобытности
Глава 4. Проходные пространства выходят из‐под контроля. Социальные противоречия советских подъездов и улиц
Очерк советского подъезда
Секс в подъезде
Обуздание подъезда
Следы на стенах
Глава 5. Люди из стали. Железо для здоровья и силы советского тела
Железо как лекарство
В «серой зоне» советского спорта
Грязь и чистота советских подвалов
Культурное тело, гибридная личность
Глава 6. Обыденное и паранормальное в советском телевизоре
Вуайеристская революция в советском жилище
Новые ритмы жизни
Экстрасенсы на экране
Заключение. Советские вещи и социалистическая модерность
Литература
Отрывок из книги
Собирая интервью для этой книги, я просил респондентов описать один день из своей жизни, относящийся к советской эпохе. Необязательно какой-то конкретный день, говорил я. Пусть это будет обычный рабочий день, например, зимой в начале 1980‐х годов. Что бы вы назвали частью своего типичного повседневного опыта в то время?
Одна респондентка рассказала, как ежедневно ездила на автобусе на работу и обратно. Она особенно хорошо помнила, что зимой и на работу, и домой приходилось ехать в темноте, и подробно объясняла, что в маленьком и старом советском ЛиАЗе было теплее, чем в более просторном новом «Икарусе». Ее рассказы о поездках на автобусе при всей их обыденности позволяли глубже понять организацию повседневной жизни в северном советском городе. Она описывала восприятие каждодневных поездок на тактильном и температурном уровне: тесноту в общественных местах, моментально коченеющие пальцы на руках и ногах, невозможность поддерживать нормальную температуру тела, когда приходится перемещаться между пронизывающим морозом на улице, относительным теплом ЛиАЗа и натопленными помещениями. В ее рассказах присутствовали и отсылки к социальной темпоральности позднего социализма – точнее, к конкретным формам, которые эта темпоральность принимала в северном городском сообществе в зимний период с его коротким днем, где временными ориентирами служили не рассвет и закат, а общественный транспорт и рабочие смены.
.....
С начала 2000‐х годов материальность, открывающая возможность новых эпистемологий, онтологий и новой политической проблематики, стала играть все более важную роль в научных исследованиях. В среде историков материальный поворот бросил вызов антропоцентристским взглядам на исторические процессы и заставил задуматься о новых модусах интерпретации, с позиций которых вещи и материя предстают не как пассивные объекты человеческой воли, а способны стимулировать исторические изменения. Историки науки и техники с готовностью признали ключевую роль предметов в научном и техническом развитии; вскоре с аналогичными тезисами выступили специалисты по социальной и культурной истории, рассматривая людей и материальные объекты как соучастников исторического процесса[27].
Отклик на этот материальный поворот в изучении советской истории был неоднородным. Если работы о раннесоветской эпохе дали толчок исследованиям материальности других регионов и периодов, то изучение материальности социокультурных изменений в позднем СССР оказалось более ограниченным[28]. Работы о потреблении и жилье в постсталинский период расширили наши представления о его материальном мире[29]. В то же время их авторы сосредоточились в первую очередь на потреблении и жилье в Советском Союзе как государственных проектах, в которые вкладывался соревновательный и назидательный смысл: потребление считалось мерилом социалистического прогресса, жилищные условия – просвещения, и наоборот. Исследователи подчеркивают, что потребление и обеспечение жильем в СССР были рассчитаны в том числе на международную аудиторию, и помещают их в контекст холодной войны. Излюбленный сюжет таких работ – так называемые кухонные дебаты 1959 года, состоявшиеся на открытии Американской национальной выставки в Москве между вице-президентом США Ричардом Никсоном и главой советского правительства Никитой Хрущевым, поспорившими, что считать показателем прогресса – товары широкого потребления или ядерные технологии.
