Читать книгу Лингвистика информационно-психологической войны. Книга 1 - А. В. Колмогорова, Г. А. Копнина - Страница 5

Один из постулатов философии науки гласит, что «в любой области знания должна быть собственная сфера оснований, ставящая своей целью не расширение или применение знаний, а их обоснование, шлифовку, повышение строгости доказательств…» [Ушаков 2005: 17]. Представляется логичным начать рассуждения с философских оснований как наиболее общих, так как именно философия задает науке мировоззренческий и методологический базис, необходимый для исследовательской деятельности, выступая тем самым предпосылкой любого научного исследования, создавая необходимый для него концептуальный фон, проясняя основания и содержание научного знания [там же: 17–19].

Специалисты в области методологии утверждают, что, в отличие от простого описания изучаемых явлений и процессов, наука строит идеальные их модели, позволяющие адекватно описывать тот или иной объект или явление действительности. Модель представляет собой «аналог познаваемого объекта, заменяющий его в процессе познания» (Ю.М. Лотман, цит. по кн. [Лосев 1982: 224]). Говоря о модели ИПВ, мы имеем в виду систему понятий (категорий, идей), составляющих суть этого явления, его основное когнитивное содержание. Построению такой модели и способствует философия, которая дает науке понятийную, или категориальную, поддержку, а также обеспечивает ее определенными содержательными представлениями, исходными тезисами. «Если в культуре не сложилась категориальная система, соответствующая новому типу объектов, то последние будут воспроизводиться через неадекватную систему категорий, что не позволяет раскрыть их сущностные характеристики», – пишет В.П. Кохановский [Кохановский 1999: 198].

В литературе по проблемам философии информационных войн исследователь ИПВ может почерпнуть целый ряд базовых понятий, например: информационное воздействие, информационное оружие, стратегии информационной войны, информационная угроза, информационная мишень, информационное общество, информационная операция, информационная безопасность, оператика, стратегия, тактика, принципы ведения войны, глобализация, фальсификация истории, историческое сознание, историческая память, общественное сознание, мифы, символы, идеология, идеологическое прикрытие, философия войны, философия информационной войны, модель информационной войны [Керсновский 2010; Расторгуев 2003; Лисичкин, Шелепин 2003 и др.].

Говоря далее о философских работах, под философами мы понимаем не только профессионалов в этой области, но и известных мыслителей вообще, в том числе выдающихся общественных и религиозных деятелей, писателей, учёных и т.д. Так, применительно к России следует иметь в виду, что русская философская мысль выражается часто не только в собственно философских работах, но и в художественных и публицистических текстах. Выдающийся русский философ XX века А.Ф. Лосев пишет об этом так: «Среди русских очень мало философов par excellence: они есть, они гениальны, но зачастую их приходится искать среди фельетонистов, литературных критиков и теоретиков отдельных партий. В связи с этой “живостью” русской философской мысли находится тот факт, что художественная литература является кладезем самобытной русской философии. В прозаических сочинениях Жуковского и Гоголя, в творениях Тютчева, Фета, Льва Толстого, Достоевского, Максима Горького часто разрабатываются основные философские проблемы, само собой в их специфически русской, исключительно практической, ориентированной на жизнь форме» [Лосев 1991: 213–214]. С этим тезисом А.Ф. Лосева соотносятся мысли, высказанные А.А. Брудным, который пишет о разных типах философствования, в том числе об американской философии успеха, имеющей прикладной характер (см. об этом [Брудный 1998: 276]).

Осмысление многих философских проблем (познания человека и смысла его существования, отношений человека и мира, бытия человека в «мире людей» и др.) в преломлении к событиям, связанным с информационно-психологическими войнами, находим в наблюдениях людей, являющихся представителями самых различных профессий и публично выражающих свою позицию в СМИ. Приведем некоторые наблюдения.

▪ О цели информационно-психологической войны: «цель идеологической войны: заменить русское культурное ядро России (русский менталитет) на западное (западный менталитет), “протащив при этом Россию через катастрофу”», «речь идет о смене менталитета, или, в другой терминологии, социокультурного кода» (Наш современник. 1993. № 2), поэтому особую важность приобретает формирование, прежде всего у молодого поколения, «духовно-культурной матрицы», включающей в том числе «культурные, нравственные, эстетические и этические нормы, национальный подход к пониманию прекрасного» (Взгляд. Деловая газета 22.04.2014. URL: http://vz.ru/politics/2014/4/22/683423.html).

▪ О роли смыслов и ценностей в информационно-психологической защите: «Прежде, чем говорить об обороне, надо сказать о смыслах и ценностях. В послании президента Федеральному собранию от 12.12.12 были обозначены наши смыслы и ценности. Дан диагноз: в России произошла демографическая и ценностная катастрофы. Какие ценности обозначены президентом? Это национальная и духовная идентичность, ответственность перед будущим. Это работа, творчество и компетентность. Это справедливость и нравственность. Слова очень хороши, а дальше нужны дела» (Завтра. 2014. № 9).

▪ О необходимости избавиться от комплекса национальной неполноценности: «Комплекс неполноценности некоторых русских перед Западной Европой шокирует меня, я знаю, что это совершенно неоправданно, и мне трудно это понять.

Я вижу этот комплекс основным препятствием развития страны. России мешает навязчивое желание подражать западной модели, не только брать у Запада то, что может быть полезно, но и развивать уникальную и индивидуальную русскую систему существования.

Московский “креативный класс” должен перестать мечтать о глобальной европеизации России, забыть о своей неполноценности и признать, что Запад давно уже не является моделью», – говорит француз А. Латс (Литературная газета. 2013. № 43).

▪ О необходимости консенсуса: «Когда сегодня говорят об информационной войне, обычно подразумевают, что началась обработка российского населения в нужном тем или иным элитам той или иной страны направлении. Основная драма любой стратегической информационной операции, однако, развёртывается внутри той страны, которая её проводит. Любое изменение политики сопровождается изменением содержания того, что правящие слои говорят своему населению. Чтобы делать что-то вне страны, элиты сначала должны прийти к консенсусу и осуществить подготовку своего народа, объяснить ему, что хорошо и что плохо» (Литературная газета. 2014. № 1).

▪ О важности стратегического понимания информационной войны: «В этой ситуации содержательная дискуссия может быть лишь второстепенным инструментом, подтверждающим серьезность и обоснованность позиции государства, но сводить всю информационную политику лишь к содержательным возражениям – значит заранее обрекать себя на поражение и, затем, гибель: это стратегическая оборона.

Российское государство должно исходить в своих действиях из понимания того, что речь идет не об ущемлении его интересов, а о самом его существовании» (Завтра. 2014. № 30); «…Долгосрочную государственную стратегию невозможно построить только лишь на основании реагирования на уже появившиеся угрозы. <…> Не всегда власть умеет перед лицом общества обосновать необходимость превентивных мер на различные неявные угрозы, – и это может стать проблемой для всей нации» [http://vizantarm.am/page. php?304 (дата обращения: 29.04.2017)].

▪ О внешних и внутренних информационных войнах: «Я вовсе не хочу сказать, что всё, что происходит с нашим языком, дело рук заокеанских “заговорщиков”. Мы всё творим сами, в том-то и дело», – говорит Владислав Смирнов (Литературная газета. 2014. № 14). Егор Холмогоров более определенно пишет: «Публично оскорблять и унижать наш народ, заявлять о том, что русской кухни не существует, культуру создали иностранцы, у соотечественников, живущих за границей, нет права говорить на родном языке, – нет сомнений, что журналистское сообщество, подпитываемое такими принципами и уверовавшее в корпоративную броню, будет отвечать предательским брюзжанием на любое усиление патриотической повестки Кремля. А если мощь вертикали хоть немного ослабнет – охотно нанесет удар в спину Путину. “Пятая колонна” – понятие в данном случае отнюдь не фигуральное» (Культура. 2015. № 44).

▪ О необходимости выработки государственной информационной политики: «Осмысленная доктрина государственной информационной политики отсутствует. В России до сих пор не выработаны четко очерченные цели национального телерадиовещания.

Существующие государственные и “общественные” телерадиокомпании с возложенными на них государством и обществом функциями не справляются. От популяризации новых консолидирующих идей, традиционных общественно значимых ценностей и духовно-нравственных идеалов в государственном теле- и радиоэфире, оплаченном за счет рядовых налогоплательщиков, произошло сползание к фактической пропаганде деятельности нескольких политических кланов, финансовых групп, а также интересов отдельных личностей. Единое информационное пространство страны разрушено, заметная его часть контролируется иностранным информационным капиталом. Информационная безопасность России серьезно подорвана.

Собор выражает крайнюю озабоченность сложившейся ситуацией, считая ее критической и взрывоопасной, составляющей реальную угрозу национальному самосознанию русского народа, его языку и культуре. Необходимо ввести в официальную практику принцип национального протекционизма в информационной политике России» (из «Резолюции IV Всемирного Русского Народного Собора (Москва, 5–7 мая 1997 г.) о необходимости безотлагательной выработки государственной информационной политики» // Русь Державная. 1997. № 5 (37)).

Таким образом, философия применительно к ИПВ намечает основные признаки этого сложного социального явления, дает ориентиры для исследования его психологического и лингвистического аспектов. Еще большее отношение к лингвистике ИПВ имеет философия войны.

По мнению ученых, осмысление войны в философском аспекте было осуществлено не так давно. А.А. Скворцов отмечает, что «специальная научная философия войны родилась только в конце XVIII в.» и что пришла она из военно-теоретической мысли и мемуаров. В частности, он пишет, что выражение «философия войны» впервые появляется в книге «Военные и политические мемуары» (1801) Генри Ллойда [Скворцов 2015].

До 1914 г. «не было связи между общей наукой и наукой военной», и только после войны 1914–1918 гг., отмечает Н.Н. Головин, даже наиболее пацифистски настроенные ученые начали понимать необходимость изучения войны [Головин 1995: 131]. В России образ войны в философском аспекте осмысливается в курсе лекций А.Е. Снесарева «Философия войны», написанном в 1919 г., но впервые изданном в Военной академии Генерального штаба ВС РФ только в 2002 г. [URL: http://a-e-snesarev.ru/danilenko2.html (дата обращения: 10.03.2016)]. В этом труде А.Е. Снесарева отражена позиция «человека, имевшего представление о теории войны как философском явлении, освещавшемся в трудах ученых, и в то же время человека, принимавшего в войне самое непосредственное участие» [Коротун 2015: 40].

Философией войны А.Е. Снесарев называет «научно переработанное (или проще обнаученное) военное миросозерцание», понимаемое как совокупность философских выводов относительно войны и всего с ней связанного [http://www.snesarev.ru/Philosofy_of_war. pdf]. Основной задачей философии войны как науки (именно науки), по его мнению, является «понимание и углубление в существо войны прежде всего, а затем в основные науки и понятия, из существа войны вытекающие» [Там же].

Понимание философии войны исторически менялось: если в начале ХIХ в. в соответствии с немецкой военно-стратегической мыслью философия войны определялась «как учение о месте, причинах и роли боевых действий в обществе и истории, как наука о взаимоотношении войны и остальных сфер общественной жизни»; то к началу ХХ в. она осмысляется как «поиск метафизических, социальных, антропологических оснований воинственности как таковой и пути ее устранения либо перевода в иное, более мирное русло, чем боевые действия» [Скворцов 2015]. В работах современных авторов философией войны называют теорию войны (в аспекте философии) как «целостно-мировоззренческое теоретическое освоение современных проблем диалектики войны и мира, как мировоззренческое и методологическое основание военной науки» [Отюцкий 2010: 76]; «теоретическую концепцию войны», «обоснование методов и способов ведения войны» [Печенкин 2015].

На основе осмысления изученной литературы по философии выделим основные положения (постулаты) этой науки и кратко охарактеризуем их в преломлении к лингвистике ИПВ как направления научных исследований, связанного с изучением языка и речевых технологий информационно-психологического противоборства.

1. Постулат о многоаспектности философии войны. Война должна рассматриваться с многих точек зрения: «с исторической, нравственной, государственной, экономической» [Снесарев. URL: http://www.snesarev.ru/Philosofy_of_war.pdf]; в философии войны выделяются различные аспекты: онтология войны, гносеология войны, диалектика войны, аксиология войны, антропология войны, война через призму социальной философии и др. [Отюцкий 2010].

Этот ряд различных аспектов философии войны, в том числе информационно-психологической, должен быть дополнен аспектом лингвистическим. Тем более что рассуждения о языке ИПВ можно встретить в работах некоторых философов (например, в [Самохвалова 2011]).

Следует говорить также о многоаспектности самой лингвистики ИПВ, что подразумевает изучение языка ИПВ в аспектах:

▪ тактико-стратегическом (исследование речевых стратегий и тактик, используемых в ИПВ);

▪ функциональном (исследование речевых сфер функционирования текстов ИПВ и их жанровой принадлежности);

▪ элокутивном (изучение речевых средств, в том числе тропов и фигур, используемых в текстах ИПВ);

▪ со стороны специфики речевого воздействия на различные мишени в соответствии с их природой;

▪ в отношении особенностей речевого поведения акторов войны (партий, корпораций, стран и т.п.).

2. Постулат о войне как форме коллективной агрессии. Война рассматривается как насилие, совершаемое большими массами людей и отличающееся следующими признаками:

а) концептуальность военной политики: наличие идеологии, концепции подготовки (включая определение стратегий, тактик) и реализации намеченного (признаки, характерные и для ИПВ);

б) вооруженный характер борьбы (в ИПВ в качестве оружия выступают тексты: вербальные, невербальные и креализованные);

в) протяженность во времени и неоднократность агрессивных действий, операций: «Война не состоит из одного удара, не имеющего протяжения во времени» [Клаузевиц 2007] (длительностью отличалась холодная война против СССР, которая привела к его распаду, и сегодняшняя война против России началась не вчера);

г) большое количество жертв: «…Боевые действия всегда связаны с неисчислимыми страданиями, разрушениями и жертвами. Если же их нет, если все снаряды летят впустую, а выстрелы гремят в воздух, то мы наблюдаем учения, акции устрашения, – все что угодно, но только не войну. В нее вооруженное столкновение перерастет лишь тогда, когда число погибших превышает одну тысячу за год. Если же их меньше, то мы имеем дело с вооруженным конфликтом. Именно количество жертв отличает войну от иных организованных форм насилия» [Скворцов 2015] (жертвами ИПВ также может оказаться, и, как правило, оказывается, большое количество людей);

д) наличие не только наступающей стороны, но и обороняющейся: «военные действия проявляются в 2 формах – наступлении и обороне» [Клаузевиц 2007] (отсюда большое внимание в ИПВ уделяется необходимости защиты; оборонительный характер носит информационная политика, осуществляемая в России).

Исходя из вышесказанного, лингвистом в процессе анализа дискурса ИПВ должны учитываться:

▪ целевая и тактико-стратегическая составляющая;

▪ публичный характер текста (адресованность широкой аудитории);

▪ множественность текстов определенной направленности в тот или иной период времени, их связь между собой;

▪ наличие речевых приемов, направленных на формирование нужного общественного сознания;

▪ реакция жертв нападения в виде ответных речевых действий. Названные признаки могут быть положены в основу системы квалификации речевых произведений как текстов ИПВ.

3. Постулат о связи между войной и политикой. «Война есть продолжение политики, только иными средствами», – писал К. Клаузевиц в работе «О войне» [Клаузевиц 2007]. Эта мысль прослеживается в целом ряде современных работ, например: «Война есть организованная политическая борьба за свое благосостояние и могущество» [Скворцов 2015]; «В принципе все войны носят идеологический характер в том смысле, что каждая из вовлеченных в нее сторон посягает на образ жизни и систему ценностей своего противника. В то же время война, будучи соперничеством за власть и влияние во всех их формах и проявлениях, – политический акт» [Гаджиев 2004: 239]. Политические по сути цели преследуют и т.н. «новые войны», связанные с притязанием на власть на основе этнической или религиозной идентичности и использующие криминальные системы ее финансирования [Калдор 2015].

Рассмотрение ИПВ в политическом аспекте помогает понять причины выбора противниками России основных мишеней нападения. Становится понятным: сегодняшнее наступление на православие объясняется тем, что оно является ценностным ядром русской культуры, которую пытаются заменить культурой и менталитетом, свойственными западной цивилизации. «Причины, по которым главной мишенью “передовых” (то есть господствующих) сил всего мира стало православие, кажется, уже ясны. Во-первых, православие осталось единственным ортодоксальным носителем принципа блаженства нищих духом – господствующий новолиберальный дух эпохи, напротив, утверждает, что у бедных, неприспособленных и неприкаянных нет алиби – они достойны своей участи. <…> Во-вторых, православие – единственная сила, обещающая новую интеграцию поверженного третьего Рима или, в новой лексике, проигравшего холодную войну “второго мира”. Победители заинтересованы в раздробленности побежденных и потому не только всячески поощряют новые этносуверенитеты в пространстве бывшего второго мира и в постсоветском пространстве, но и все то, что благоприятствует эрозии православия как держателя духовного единства в восточно-христианской цивилизации» [Панарин 2002: 219–220].

Постулат о связи войны с политикой способствует рассмотрению общих вопросов философии войны в рамках политической философии (см. учебные пособия по этой дисциплине, в которых выделяется раздел, посвященный философии войны, например, [Василенко 2010; Гаджиев 2004]). Политическая философия помогает лингвисту осмыслить такие понятия теории ИПВ, как актор войны, мишень воздействия, информационно-психологическое оружие, агент влияния, авторитаризм, тоталитаризм, вождизм, идеология, деидеологизация, либерализм, нация, общественное сознание, патриотизм, политическая символика, пятая колонна, холодная война, экстремизм и т.д.

4. Постулат о метафизическом оправдании войны. В философских работах прослеживается мысль о вреде пацифистских настроений. В частности, в книге А.А. Керсновского «Философия войны» читаем: «…если мы хотим предохранить государственный организм от патологического явления, именуемого войною, – мы не станем заражать его пацифистскими идеями. Если мы желаем, чтобы наш организм сопротивлялся болезненным возбудителям – нам надо не ослаблять его – в надежде, что микробы, растроганные нашей беззащитностью, посовестятся напасть на ослабленный организм, – а, наоборот, сколь можно более укреплять его» [Керсновский 1939].

Идея о том, что избежать войны нельзя, прослеживается в работе А.Г. Дугина «Философия войны»: «Отказ от войны, бегство от войны, неготовность к войне свидетельствуют о глубоком вырождении нации, о потере ею сплоченности и жизненной, упругой силы. Тот, кто не готов сражаться и умирать, не может по-настоящему жить. <…> Не случайно так почитаем православными Святой Георгий, воин за Веру, заступник за православный люд, спаситель еще земного, но уже православного (т.е. уже ставшего на небесные пути) царства» [Дугин 2004б: 121]. Аналогичные мысли о неизбежности войны высказывали и другие русские философы (см., например, [Трубецкой 1994: 269; Бердяев 1990: 155]). Таким образом, философия утверждает необходимость оборонительной войны. Такую войну называют также войной справедливой [Шмитт 2008; Walzer 2015 и др.].

Возникает вопрос о том, ради чего приходится воевать, т.е. вопрос «этики войны»: «Весь вопрос в том, отстаиваются ли в войне какие-нибудь ценности, более высокие, чем человеческое благополучие, чем покой и удовлетворенность современного поколения? <…> Ценность чести, национальной и личной, выше благополучия и покойного удовлетворения. Достижения жизни исторической, решения мировых задач выше достижений жизни замкнуто-эгоистической, личной и семейной. Без такого сознания не может быть закала народного характера. Если в народе побеждают интересы покойно-удовлетворенной жизни современного поколения, то такой народ не может уже иметь истории, не в силах выполнить никакой миссии в мире» [Бердяев 1990: 161]; «…великая война должна иметь и творческие исторические задачи, должна что-то изменить в мире к лучшему, к более ценному бытию» [Там же: 168].

Этот пафос войны в ее информационно-психологическом аспекте выражается в средствах высокого стиля. Тем более что «…победить в информационной войне может та страна, которая выстроит в информационном пространстве и предложит своим гражданам яркий символический проект национальной идеи – систему национальных приоритетов, идей и традиций, которые для большинства окажутся более значимыми, чем любые информационные воздействия и соблазны извне» [Василенко 2010: 163].

5. Постулат о коллективной ответственности в войне. Н.А. Бердяев пишет: «Мы все так или иначе участвуем в войне. Уже тем, что я принимаю государство, принимаю национальность, чувствую всенародную круговую поруку, хочу победы русским, я – участвую в войне и несу за нее ответственность» [Бердяев 1990: 156]. Лингвисты не могут быть безучастными к ведущейся ИПВ и должны изучать ее языковые и речевые особенности, прежде всего, для обеспечения информационной безопасности общества и государства.

Между тем россияне, особенно интеллигенты, в относительно мирное время, когда нет «горячей» войны, склонны не столько поддерживать свое государство, сколько его критиковать. Философия заметила, что «национальная самокритика» и «национальное самоосуждение» составляют несомненную черту русского народа.

«Нет народа, который до такой степени любил бы ругать себя, изобличать себя, смеяться над собой» [Вышеславцев 2003: 628]. Однако эта черта, полезная в период национального благополучия, оборачивается несомненным злом в период национального кризиса и геополитических угроз, которые сейчас переживает Россия. Так, несвоевременная национальная самокритика может обернуться национальной безответственностью, что мы и наблюдаем сейчас со стороны тех, кто по сути дела способствует противникам России в ведении против нее ИПВ.

Проблема коллективной ответственности в противодействии ведущейся против России ИПВ особенно остро стоит в отношении интеллигенции и, в частности, экспертного сообщества. Современная социальная философия отмечает, что в отношении политики глобализации «должен действовать общий принцип, касающийся современных технологий: чем выше их мощь и соответственно опасность их деструктивного использования, тем более надежных и всеобъемлющих форм экспертизы и контроля они требуют. Гуманистическая экспертиза и надежный демократический контроль – вот тот ответ, которого требует нынешний вызов глобальной власти» [Панарин 2007: 602].

6. Постулат о разграничении и взаимодействии военной науки и военного искусства: «Рациональная, вещественная часть военного дела – достояние военной науки. Иррациональная, духовная – достояние военного искусства. <…> Наука сливается с искусством лишь в натурах гениальных» [Керсновский 1939]. Причем «военное искусство, подобно всякому искусству, национально, так как отражает духовное творчество народа» [Там же].

Для ведения войны необходимы элементарные знания о стратегиях и тактиках боевых операций. В работах по философии войны представлено описание некоторых стратегий ИПВ, предполагающих лингвистический компонент, таких как: дискредитация основных атрибутов общественного устройства; пропаганда новой системы ценностей; раскол населения на враждующие группы; маскировка образа актора как бескорыстного «спасителя» страны от язв и пороков прежнего режима; построение мифов и другие [Василенко 2010: 159; Зиновьев 2006: 449–450; Самохвалова 2011]. Отмечается, что «…СМИ концентрируют внимание на скандальных фактах, обнародывают конфиденциальные сведения из личной жизни публичных политиков, ведут скандальные “расследования”, сознательно фальсифицируя информацию, смакуя “пикантные” подробности. Задача состоит в том, чтобы активизировать подкорковые механизмы человека, включив механизм манипулирования чувствами и эмоциями людей, что является основой управления психологией толпы» [Василенко 2010: 159].

Менее изученным оказывается вопрос о военном искусстве. Ценным является такое наблюдение: «Чтобы оперировать большой темой, нужно оперировать не столько логикой, сколько нервом ситуации, не доступным привычной логике. Он складывается из чего-то такого, что каждый понимает и чувствует, но не может внятно объяснить. <…> Именно по этой причине невозможно просчитать, например, исход военного сражения. Его нужно чувствовать. Кто чувствует нерв ситуации и умеет им оперировать, тот гений» [Проект Россия 2009: 386]. На ИПВ высказанная мысль может быть экстраполирована как способность участников этой войны учитывать ситуацию и чувствовать противника, видеть его сильные и слабые места. Лингвист, занимающийся исследованием ИПВ, должен уметь выделять типичные ситуации этой войны, ее стратегии, тактики и определяемые ими речевые средства.

7. Постулат о ценностном основании войны и взаимосвязи физической войны и войны духовной. Изучение лингвистики ИПВ невозможно без обращения к языковому выражению общенациональных ценностей, которые в первую очередь становятся мишенями войны. Это объясняется тем, что «именно ценностные ориентиры обеспечивают единство и устойчивость данной социальной общности, определяют смыслы человеческой жизнедеятельности и незримо, “изнутри” управляют динамикой и развитием социума. Ценностные установки формируют и определяют отношение между мыслью (сознанием) и действительностью (бытием), обеспечивая гомеостатическое состояние общества, уровень консолидации и согласия его граждан» [Толстых 2012: 151].

Любая война, в том числе война за территорию, экономические преимущества, в философии рассматривается как духовное противостояние нравственных мотивов, ценностей, взглядов, идей и т.д.; подчеркивается, что физические войны на земле начинаются с борьбы в сфере духа и сопровождаются этой борьбой. Н.А. Бердяев писал: «Физическое насилие, завершающееся убийством, не есть что-то само по себе существующее, как самостоятельная реальность, – оно есть знак духовного насилия, совершившегося в духовной действительности зла. Природа войны, как материального насилия, чисто рефлективная, знаковая, симптоматическая, не самостоятельная. Война не есть источник зла, а лишь рефлекс на зло, знак существования внутреннего зла и болезни. Природа войны – символическая» [Бердяев 1990: 152–153].

Названный выше постулат помогает осмыслить понятие мишени ИПВ. «Российское общество уникально по набору ключевых ценностей, его идентичность не может подвергаться сомнению. Жизненные ценности-мотиваторы россиян и есть смысловое и психоэмоциональное ядро национальной идентичности» [Национальная идея России 2012а: 482]. Именно эти ценности являются мишенями воздействия текстов ИПВ.

Лингвистический аспект изучения ИПВ подразумевает описание выраженных языковыми средствами символов, мифов, идеологем, симулякров, а также ключевых слов, фразеологии, метафор этой войны. Отдельные наблюдения над «вбросом в политический дискурс идей и концепций» [Василенко 2010: 157] представлены в работах по философии ИПВ: «Достаточно ярким примером последних лет является вброс в политический дискурс таких идей и концепций, как “столкновение цивилизаций” и “борьба с терроризмом”, которые послужили основой для последующего программирования операций в Югославии, Афганистане и Ираке» [Там же].

Одной из стратегий ИПВ является «стратегия формирования будущего» [Кара-Мурза 2013: 257]. Различные нации предъявляют свое видение будущего, возникает «конкурс общемировых проектов лучшего будущего» [Панарин 2007: 582], и эти проекты имеют свои понятийные системы, в которых одни и те же слова-понятия получают разное наполнение и разные оценочные коннотации, позволяющие манипулировать этими понятиями. Лингвистика ИПВ должна предъявить обществу объективную картину манипулирования геополитическими терминами.

8. Постулат о важности иррационального воздействия на противника. В информационном наступлении и информационной обороне важно сочетать рациональное (логическое) с иррациональным (эмоциональным) началом. Отсюда необходимость разработки, как в обороне, так и в наступлении, технологий двух типов [Василенко 2010: 154]. Иррациональный компонент войны связан непосредственно с настроением народных масс, с их эмоциональной сферой. Чтобы мобилизовать весь народ (а не только армию) на войну, особенно отечественную, нужно овладеть его иррациональной сферой. Отсюда значимость категории экспрессивности в текстах ИПВ, выраженной при помощи различных средств языка (экспрессивной лексики и фразеологии, стилистических фигур и т.д.).

Постулат о важности иррациональной составляющей в войне отражает тесную связь философии войны с психологией воздействия. Исследователи все больше говорят о том, что войны по своему содержанию становятся психологическими явлениями, поскольку психологическое оружие все больше направлено на моральный дух народа и армии [Караяни, Зинченко 2007]. Психологические основания лингвистики ИПВ – предмет отдельного рассмотрения.

9. Постулат о необходимости учета возрастного, гендерного и социального факторов в войне. ИПВ ведется с учетом целевой аудитории, причем молодежь «гораздо более восприимчивое поколение, чем люди среднего и старшего возраста, сформировавшиеся в культуре письменного текста» [Василенко 2010: 154]. Более того, молодежь – это своего рода стратегический резерв, который как политически наиболее активная часть общества может быть задействован в будущем в нужный актору войны момент. К современному молодому поколению можно отнести такую сентенцию: «Большинство людей находится в состоянии интеллектуального младенчества, у них нет “интеллектуальных зубов”. Не имея чем жевать, младенцы отказываются от твердой пищи, самостоятельного мышления. Питаясь готовыми истинами, они идут за чужой морковкой» [Проект Россия 2009: 385–386]. Лингвисты, изучающие ИПВ совместно с историками, культурологами и представителями других гуманитарных дисциплин, призваны снабдить молодое поколение «интеллектуальными зубами», прежде всего, путем предъявления системы ключевых терминов ИПВ и описания речевой технологии ведения этой войны.

Примером использования гендерного фактора может служить пропаганда, направленная на привлечение женщин к участию в войне (создание женских батальонов в Первую мировую войну, женских стрелковых формирований и женских авиационных полков в Великую Отечественную войну), а также использование образов Родины-матери и т.п. Н.В. Багичева пишет, что «по характеру русский народ ближе к “женской природе” и относится к своей стране, Родине, как к матери» [Багичева 2008: 33].

Если говорить о социальном факторе, то острие ИПВ направлено прежде всего на элиту, поскольку она организует общество и создает «главную информацию, на которой растет наше сознание и подсознание» [Проект Россия 2009: 27]. В связи с этим очень важным моментом является подчинение средств информации противника: именно «контроль информации позволяет формировать массовое мировоззрение и генеральное направление. Не важно, какие вы построите заводы и пароходы, на кого они будут оформлены и кому будут принадлежать фактически. Если один строит материальные объекты, а другой – сознание строителей, через пару-тройку поколений все будет принадлежать тому, кто построит сознание» [Там же: 52].

Социальный фактор в ИПВ состоит также в том, что, как правило, побеждает тот, кто владеет публичным дискурсом, медиаресурсами. Излагая точку зрения французского философа Б.-А. Леви, С.П. Староверов пишет: «Именно Властитель владеет языком, он всегда им владел и всегда будет владеть. Возникает ситуация, когда субъект не имеет собственного языка, он всегда говорит языком Властителя. Властитель – это тот, кто, используя язык в качестве структуры, упорядочивает и, в конечном счете, унифицирует действительность. Язык как власть оказывается во владении Властителя, и язык становится властью Властителя» [Староверов 1997: 232–233].

10. Постулат о готовности к войне: «Правило ведения войны заключается в том, чтобы не полагаться на то, что противник не придет, а полагаться на то, с чем я могу его встретить; не полагаться на то, что он не нападет, а полагаться на то, что я сделаю нападение на себя невозможным для него» [Сунь-Цзы. URL: http://masters. donntu.org/2014/fknt/kebikov/library/article9.pdf]. Это означает, что в концепции информационной безопасности государства важно предусмотреть проведение лингвистических исследований текстов ИПВ – с целью описания речевой технологии ведения этой войны и предъявления широкой общественности концепции формирования контрманипулятивной речевой компетенции.

Сформулированные выше философские постулаты должны лечь в основание лингвистики ИПВ, разработка которой обязывает языковедов с патриотическим сознанием не отвращаться от этой проблематики, ибо «будучи вброшенными в мip земной, мы помимо нашей воли мобилизованы на фронт. Этот факт мы должны принять» [Дугин 2004б: 113].