Читать книгу Красный Яр. Это моя земля. Литературный путеводитель - А. Востокова - Страница 8

Парк Горького находится на левом берегу Енисея в исторической части города, занимая площадь в 15 гектаров. В 1828 году здесь находился Городской сад – часть девственного соснового леса, раскинувшегося от Енисея до Качи. В 1934 году Городской сад получил новое имя – Парк культуры и отдыха имени А. М. Горького. Рядом с парком – известные красноярцам ветхие строения: бараки на Горького, которые в 2019 году запечатлели в Красноярском столбе на вернисажной музейной биеннале «Переговорщики». На каждом кирпичике Красноярского столба – изображение фрагмента фасада здания с характерным признаком места. От гаражей, сараев, бараков, двухэтажек до современных высоток.

Парк культуры и отдыха им. Горького:

Красноярск, ул. Карла Маркса, 151

Маму хоронили далеко за городом – на бесконечном Бадалыке – весной, когда снег еще не сошел. Гошу хотели оставить дома, но подумали и взяли с собой.

После похорон дом гудел – приехало много родственников, которых раньше никто никогда не видел и не знал. Спали на раскладушках в коридоре, на старой продавленной тахте в кухне. Гоше в его тесную детскую кровать положили троюродного брата. Брат кусался, вертелся и не мог заснуть. Гоша боли не чувствовал, отпихивал брата ногой и тихо скулил.

Пока рабочие, переговариваясь, как на стройке, рыли яму в мерзлой земле, отец успел выпить и стоял, опершись на оградку соседней могилы. Сутулился, хлюпал в сизой снежно-глиняной жиже. Гоше казалось, отцу надо выпрямиться. Он хотел подойти, помочь, уткнуться носом в пахнущую «Беломором» куртку, подержать горячую руку. Но его не пускали тети и бабушки.

«Не мешай отцу».

Жили они, назло прогрессу, в двухэтажных бараках на Горького, сохранившихся в центре города. Через дорогу шумел и светился парк – вроде несколько метров и редкий железный забор, а будто другой мир. В парке подвыпившие подростки целовались по кустам и обсуждали прелести старлеток, а в деревянных бараках по-прежнему запирали от чужаков сараи на висячий замок и ходили в «удобства» на улице.

Для поминок во дворе накрыли длинный стол, составленный из нескольких: кухонного, маминого для шитья – и даже папин верстак вынесли из сарая. Гоша забрался на чердак и, лежа на животе, следил сверху за поминками и дорогой. Он ждал, что мама вот-вот покажется на синем «каблуке».

«Какой же праздник без мамы?»

Отец смеялся, когда мама водила машину. Она резко тормозила, пропускала повороты. Обязательно блуждала, выворачивая неповоротливый руль. То смеялась, то ругалась в голос, то плакала от обиды. Рассказывала что-то Гоше, сидевшему рядом, оглядывалась, поворачивалась. Пока стояли на светофорах, держала сына за руку и опять пропускала повороты. Приезжали домой обычно к ночи.

Гости затянули заунывные песни. Гоша вспомнил, как ждал маму на скамейке у больницы и увидел юркнувшего котенка. Нагнулся, заглянул под скамейку. Нащупал в кармане печенье, раскрошил и протянул беглецу. Тот посмотрел на мальчика испуганными глазами-фарами и, принюхавшись, подошел к руке.

Гоша принес котенка за пазухой и спрятал в сарае. Расшатал доску, чтобы он мог ходить туда-сюда, подкармливал. Без мамы не стоит и уговаривать отца взять котенка, потому что у отца «медвежья пора».

Медведем его называла мама, когда он после пятничных посиделок с друзьями приходил домой под утро. Открывал буфет в поисках коньяка, вываливал тарелки и кружки на пол. Стягивал скатерть вместе с вазой со стола. Выставлял стопку и закуску.

– Медведь пришел, – шептала мама Гоше, будто сказку рассказывала. – И нам надо лежать тихо-тихо. Андрюша пошумит, поломает ветки, порычит и заснет. Но не на зиму, а на целый субботний день… А мы с тобой завтра приберем, вымоем пол, выметем двор и пожарим медведю картошки. Захрапел, слышишь? И мы будем спать.

После похорон Гоша гулял – не хотел возвращаться. А вечером, подходя к дому, увидел «каблук». Обрадовался, вбежал на крыльцо, позвал маму. Осколки тарелок и кружек захрустели под ногами.

На цыпочках сошел с крыльца, отправился на поиски. Заглянул в «удобства» на улице, в сарай и в конуру к общему псу Барину. В сарае нашел котенка. Сел в старое продавленное кресло. Котенок запрыгнул к нему на колени.

– У нас дома живет медведь, – начал рассказывать Гоша. – Медведи, когда голодные, злые, к ним лучше не подходить. И они очень любят малиновое варенье. И рыбу, совсем как ты.

Гоша задремал, котенок свернулся в руках. «Медведи спят зимой… а весной просыпаются и шатаются. Зимой по лесу ходить не опасно, а весной опасно».

«Может, мама заблудилась в лесу?»

Когда отец пропадал, Гошу подкармливала баба Люда из соседнего двора. Он раньше боялся ее – мама говорила, что баба Люда умеет «чуять судьбу», и строго-настрого запрещала ходить к ней в соседний двор. Но вблизи баба Люда была не страшная. И квартира у нее, как у всех: ковры на стенах, телевизор с салфеткой, тарелки и чашки с синим ободком. Такие же тарелки и чашки по субботам бьет отец.

Поедая из привычной тарелки пельмени, макая их в густую сметану, Гоша забыл о похоронах. В приоткрытую дверь кухни шмыгнул котенок.

– Прише-е-ел, – протянула баба Люда, – я уж думала, тебя Барин порвал, полночи выл как волк.

Котенок подошел к миске и в два счета съел все объедки.

– Это мой, – сказал Гоша, – в сарае живет.

– Твой? А я думала, что ко мне приблудился, – насмешливо сказала баба Люда. – Ну, тогда я буду его гонять, раз твой.

– Он может быть общим, как Барин!

Баба Люда рассмеялась, но осеклась, услышав грохот из соседского дома.

– Это отец. У него медвежья пора! – объяснил Гоша. – Не пугайтесь, он такой не всегда. Мама говорила, он у нас появился, когда я уже был. Но он все равно меня любит.

Баба Люда нахмурилась:

– Сегодня спи у меня, – сказала она, – я тебе постелю в зале.

Чтобы Гоша не путался под ногами, бабка отвела его в дальнюю комнату, выдала бумагу и карандаши, велела не высовываться. В доме плакала и выла женщина, просила вернуть сына.

«Интересно, откуда вернуть?»

Гоша рисовал – сперва ежа, который смешно сопел во дворе. Затем котенка на трех листах: котенка на печке, котенка и кошку, котенка и себя, шагающих по лесу в поисках мамы. «Где-то же она есть».

Гоша спросил, можно ли вернуть маму.

«Нет».

Решил зайти в дом и проверить, как там отец. «Вымыть пол, вымести двор и пожарить картошку», – вспомнил и заплакал. Отец сидел на полу посреди разгрома. Заметив Гошу, подхватился, подошел, замахнулся – мальчик вжал голову в плечи и зажмурился.

После удара Гоша оглох на одно ухо. Прятался в сарае за верстаком. Не подходил к Андрею. Выбирался в парк – посидеть на влажной деревянной лавке. Ночевал то в сарае, то у бабы Люды. Почти не ел. Котенок то появлялся, то исчезал. Ночью находил Гошу и спал рядом.

Отца Андрей помнил плохо. Тот пропал, когда мальчик был маленьким. Мать говорила, что он на опасном задании в тылу врага. Андрей гордился, играл за «красных», а во дворе рассказывал, что он сын разведчика. Повзрослев, конечно, все понял, но спросить было уже не у кого.

Марину Андрей встретил в автоколонне на Маерчака, где работал водителем. Девушка была учетчиком, выдавала расчетные листки и считала потраченный бензин. Когда поняла, что он бензин сливает, не сдала его. Просто попросила не обманывать. Сказала, что сломала все глаза, пока искала ошибки в отчетности. Ее простота и искренность тронули. Не остановила ни разница в возрасте – Марина была старше на несколько лет, ни маленький сын, которого она каждый вечер бежала забирать из яслей.

Родных у Марины не было. Вечерами она сидела дома с ребенком и отшивала платья. У нее была квартира в бараке на Горького, а Андрей после армейки и общежития соскучился по уюту.

Она приняла его спокойно. Радовалась, что появился мужчина в доме. Он с удвоенной силой работал и все их первое лето латал осыпающиеся стены. Вечерами курил и наблюдал, прищурившись, как на дощатом крыльце учился ходить маленький Гоша. Ловил его, вытирал слезы и с удивлением ощущал что-то, чего прежде не испытывал. Решил найти своего отца, но стало не до того: в сарае текла крыша, Гоша вырастал из одежды и обуви, Марина хотела на море, мужики квасили в гаражах.

При виде него соседи крутили пальцем у виска – в двадцать с небольшим повесить на себя чужого ребенка и разваливающийся барак, а ему – как об стенку горох. Марина была спокойной и покладистой, не устраивала ссор, прощала праздничные загулы и потраченную на новые подшипники получку.

Они держались друг за друга – так и жили. Она не разрешала ему рвать легкие деньги – таксовать ночами. В городе время от времени были слышны выстрелы. Андрей разгружал почтовые вагоны, фасовал овощи в магазинах, работал механиком в сервисе «у китайцев» напротив автоколонны. Он не давал ей торговать на рынке, возить на «каблуке» товар и ночевать в нем же. Она не слушала – и работала сутками на весенне-зимнем морозе. Застудила почки. Умерла от почечной недостаточности, сгорев в переполненной тысячекойке.

«Не уберег».

Гоша проснулся от холода и голода в сарае. Спросонья пришел к дому. Встал на перевернутый ящик, вытянул шею, заглянул в окно. В подрагивающем свете лампочки увидел спящего отца и понял, что путь свободен. Зашел в дом и съел все, что попалось под руку: сгрыз сухую лапшу, достал капусту и соленые огурцы, нашел остатки сала в холодильнике и сжевал с капустой и огурцами, стараясь не хрустеть. Котенку налил молока, хотел выпить сам, но в пакете осталось на донышке.

От еды и тепла Гошу разморило, потянуло на сон, и тут он увидел спички.

Он однажды видел, как горит дом. На пожар сбежались соседи. Гоша запомнил, как быстро огонь перекидывался на соседние постройки. Как взрослые выливали ведра воды на дома по соседству. Как раздался взрыв и мама обняла Гошу, закрыв от жара. И как, наконец, подъехала красная пожарная машина и залила все мягкой белой пеной.

– Другие дома поливают, когда пожар такой сильный, что горящий дом не спасти, – объяснила мама. – А взрыв – это баллон газа, у нас он тоже есть. Поэтому надо быть аккуратным, не играть со спичками и не курить.

– А отец же курит, – сказал Гоша, – он подожжет дом?

– Нет, – ответила мама, – Андрюша не подожжет.

«Не волнуйся».

Баба Люда предчувствовала скорый уход и боялась, что род прервется. Дар достался ей от бабки. Она знала, что сила передается через поколение, поэтому ничего не ждала от дочери, а вот на внучку надеялась. Просила привозить из Москвы на каникулы, не отправлять на курорты. Ходила с ней по грибы и показывала заветные травы. Отводила гулять на Столбы, учила «чуять» камни, рассказывала сказки о добрых знахарках, которые помогали путникам и влюбленным.

Внучка училась у бабки охотно. Любила гулять по лесу, размахивала палкой, сбивала шляпки грибов. С интересом слушала нутряной гул камней, говорила: «Как живые». Баба Люда ждала первой крови: тогда станет понятно, передался ли дар внучке. Бабка чуяла, что ей суждено увидеть кровь, а вот что будет дальше – не знала.

Сегодня внучка проснулась рывком – увидела пожар. Огонь полыхал, закрывая рассветное небо. Девочка выбежала на улицу раздетая и босая. Пожар слепил так сильно, что она не могла нашарить щеколду калитки. Сотни голосов обрушились на нее, она учуяла сотни желаний. Что-то – кто-то? – котенок вцепился зубами в подол ночнушки, влажной от крови. Потянул к дому тети Марины. Баба Люда вышла следом за внучкой, накинула платок ей на плечи, отослала домой мыться. Посмотрела в темные окна соседей и шагнула во двор.

Гоша чиркал, спички ломались в руках, наконец одна занялась. Мальчик подошел к храпящему под старой шубой отцу и поджег сигарету, зажатую между шершавыми пальцами.

Странный звук прорвался к нему через вату болезненной глухоты. Баба Люда стояла во дворе и «звала».

Гоша потянул за подол шубу и потушил сигарету, успевшую догореть до фильтра. Обжегшись, сунул палец в рот, собрался плакать. Мама обычно приходила, дула на ожог, ссадину, и боль проходила.

– Ты за старшего, – сказала она и вызвала скорую помощь. – Папу не буди, он с вахты.

Баба Люда зашла, смела осколки в ведро, приговаривая то ли весело, то ли ворчливо. Протерла кухонный стол, постелила новую скатерть. Заварила травяного чаю. Сказала: «Отцу от похмелья». Положила на стол детские рисунки – Андрей узнал себя, Гошу, Марину, увидел котенка и ежа. Еж, он знал, живет под домом, а котенка Гоша держал под мышкой, стоя на пороге и не решаясь переступить.

Под глазами у мальчика желтели синяки. Он исхудал и смотрел исподлобья, как зверь. И Андрей вдруг понял, как Гоша повзрослел за несколько дней. Вытянулся, ушла детская пухлость щек, в глазах появились жесткость, которой не было, пока Марина была жива.

Андрей наклонился, развел руки, раскрыл ладони и поманил.

«Если не подойдет, Марина никогда не простит».

Гошу вдруг перекосило, но ни слез, ни всхлипов он не издал. Резко, рывком вздохнул. Проглотил комок в горле. Протянул отцу котенка и сказал: «Папа, надо его назвать».