Читать книгу Пост-оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции - Аркадий Недель, Елена Николаевна Фанайлова, А. Ю. Недель - Страница 11

Прочитал Ваш манифест. Постараюсь обозначить свою «позицию» в отношении к Вашей, насколько (если вообще) ее понимаю. Пожалуйста, не сердитесь на тон, иной раз, может, слишком категоричный.

Ответ мой пока касается больше формы Вашего сочинения, той позиции мысли, которая в нем отразилась, а не темы. Философия движется по лезвию бритвы, норовя постоянно соскользнуть в соседние территории: в теорию, в религию, в политику и пр. Мне важно ее собственное место. Спасительно не то, что она находит, а то, где она находится.

Большая просьба. Если Вы увидите, что моя «позиция» слишком в стороне от Вашей, не стесняйтесь, так и скажите, нам незачем изводить друг друга неуместными вежливостями, да, признаться, нет на это ни времени, ни сил. Забегая вперед, скажу, к примеру, что для меня «от-сознание» смерти есть окончательная смерть человека как человека. Событие человека есть всегда-мое (jemeinige), фактичное здесь-теперь-так событие, случившееся на время лично со мною раз и навсегда и могущее произойти только в предельной осознанности всех этих границ. Горизонт бытия очерчивается мышлением, а не сознанием. Сознание не первично, а отстой самосознания, т. е. самонахождения человеком себя в онто-логическом горизонте (очерчиваемом мышлением). Философия мыслит не в этом горизонте, а об этом очерчивании, о логике онто-логического очерчивания. Ее «позиция» – отродясь, от Парменида – не бытие, а ничто (как не заметить, что мысля свое бытие, Парменид находится не в нем и не с ним, а в ничто, которого нет). И уж подавно не «существование». Философской позиции соответствует особое – философское – самосознание и соответствующее сознание, например, трагическое в Античности…

Далее – решайте.

Итак, попробую в общих чертах обрисовать свое отношение, чтобы Вы могли сразу либо скорректировать мое чтение, либо просто констатировать инородность моих мнений. Заранее простите, я собираюсь тут говорить по ту сторону приятельства и самого искреннего дружеского расположения к Вам. Речь ведь как-никак о «спасении». Говоря ниже «Вы», я имею в виду только внутреннего автора Вашего текста)

1. Самое общее и самое сомнительное – Ваша метапозиция. Как некое божество, дух Ваш носится надо всем временем и пространством мировой, пусть хоть индо-европейской, мысли, проникая в сердцевину каждого учения, легко выхватывая сходное и отбрасывая на ходу негодное. Как ни оговаривайтесь, а это компаративистика, не внешняя, не культурологическая, внутренняя, но компаративистика. Не только разные эпохи, но и разные сферы, как математика, физика, индуистские учения, суммы схоластов, современная философия – находятся как будто на одной плоскости, сравнимы в одном уравнении. Это уравнение решается Вами, Вы находите его рациональные корни. Но я – посторонний читатель – вижу только очередное существо подлунного мира, развертывающее свой угол зрения в мировой горизонт всеобщего понимания. Что же, известное и даже во многом оправданное дело метафизики, важно лишь насколько основателен угол и состоятельна логика развертывания.

Вы хотите расширить этот горизонт, учитывая индийскую мысль. Можно учесть и еще более дальневосточную или южноамериканскую, или… Но субъектом, учитывающим эти мысли, идеи, доктрины будете Вы, решающий всемирно-историческое уравнение.

Значимой будет только плоскость сравнивающего уравнивания. Есть множество идей, но один субъект, предлагающий извлеченный им корень в качестве средства всеобщего спасения. Но разве на философском рынке мало таких корней? «Смерть как ментальное событие» «отсознавание смерти», – где-то, помнится, я уже что-то в этом роде видел…

Исключительное положение решающего субъекта среди решаемых (или перерешаемых) им «объектов» (учений, не смеющих слова сказать в ответ на выносимые им вердикты) сказывается, например, в том, что пообещав расширить горизонт на Восток, субъект этот просто перемещает туда свою обзорную колокольню, и Запад, верящий в «существование» и напуганный смертью, почти (спасся, кажется, только Гуссерль) скрывается за горизонтом.

Вы говорите: существует другое сегодня, вырастающее из различных интеллектуальных практик в единый когерентный проект: речь идет о возникновении особого класса мыслителей, способных строить свои теории, включая в них – прямо или косвенно – Индию и Европу. Речь, вы настаиваете, идет не о специалистах по тому или иному частному вопросу, а философах, видящих свои собственные построения в индоевропейской перспективе. Это, разумеется, не означает, что не нужно учитывать иные философские территории: Дальний Восток, Грузию, Армению. Философских территорий в мире не так много, и чтобы выжить, философы должны не разбегаться по клеткам, а мыслить друг в друге.

Сразу же и вполне соглашаюсь с пафосом, но весь вопрос в том, как это возможно. Я утверждаю: фигура учитывания, фигура мыслителя, способного строить свои теории, включая Индию и Европу – ни на йоту не смещает этого «мыслителя» из метафизического стандарта, даже и в Европе-то давно сомнительного.

Философ отродясь идиот, его перспектива находится в нем самом, в его «в себе». «Я допытывался (у) самого себя» (Гераклит). Там, на дне собственной мысли, где ум мыслит самого себя, забыв не только Индии и Европы, но и близких, и свои собственные дела, только там можно открыть философски значимую Индию, а уж потом распознать ее – в этом качестве – на карте культуры.

Философы должны «мыслить друг в друге». Именно так: не «учитывать», даже не обмениваться идеями и учениями, а мыслить друг в друге.

Давайте возьмем это Ваше изречение всерьез. Ведь тут формула очень трудной философской задачи: что это значит, как это возможно? Не правда ли, мыслить друг в друге не значит «строить теории», отыскивать корень зла или средство всеобщего спасения? Все это, может, и входит в мышление-друг-в-друге, но в качестве как бы материала. Решающим для такого мышления, которое для меня и есть адекватная форма философского мышления, – это присутствие друг для друга в качестве субъектов мысли, а не «теорий», «построений», «учений», «идей»… Не «я» (знаток) учитываю «их» и выбираю среди «них», а я-думающий нахожу в своем собственном думании (а не вовне) присутствие другого, думающего целиком иначе.

Более того, поскольку субъекты здесь философские, философствующие, каждый со своим «корнем зла» и «средством спасения», это уже и не просто «субъекты», а своего рода Спасители. С той разницей, что мысля «друг в друге» они лишаются (если признают это – философское – мышление) своей позиции Спасителей (трибуны, кафедры, амвона…), обращены лицом друг к другу, изначально и целиком различны друг для друга (если не изначально и не целиком, то не философские субъекты).

Если так понять Вашу формулу «мыслить друг в друге», выходят некие следствия:

(1) Каждый философ – философ в той мере, в какой он есть философ-субъект, не создатель универсальной теории, а единственное, сингулярное, авторское начало, своего мышления, всегда снова могущего начинаться (не исчерпываемое сказанным-написанным) в качестве мышления всеобщего, то есть, как ни парадоксально: автор Разума. Говоря, NN верит в существование, боится смерти, я дисквалифицирую его в качестве философа. Философские топосы не-обходимы или они не философские.

(2) Нет никаких философских категорий вообще. Есть платоновская «идея», спинозовская «идея» или кантовская «идея», которые нельзя без опустошения обобщить в некую идею идеи, они находятся в сложных – личных – отношениях друг с другом. Нет ни «смерти», ни «сознания», ни «существования» вообще, есть разноначальные философское логосы-космосы, онтологики, ноологики, в субъектной – даже экзистенциально-личностной – целостности коих названные категории обретают свой смысл. Иначе они смысла лишены. Смысл существует в разговоре (например, смысл «идеи» – в разговоре Канта с Платоном; в разговоре мысленном; такого рода мысленные разговоры и образуют собственно философское мышление), а сходство ни о чем не говорит.

(3) Философски мыслить в перспективе – европейской, индоевропейской, всемирной философии – значит суметь впустить в себя весь хор этих сингулярно-всеобщих голосов – других, целиком других. Первым (да кажется, и последним) в эту авантюру пустился Гегель: история философии и есть сама философия. Впрочем, он сумел совладать с этим предприятием, только представив историю феноменологией одного духа, наделенного могуществом логического снятия исторических «субъектов».

Применяя – вполне имманентно – фигуру снятия к гегелевскому духу, получаем снятие снятия, т. е. восстановление «пройденных» этапов в их неснимаемости, в неснимаемой субъектности и всеобщности (включая самого Гегеля как неустранимого, необходимого персонажа). Заботясь об образовании индивида в своем духе, Гегель замечает: «С одной стороны, надо выдержать длину этого пути, ибо каждый момент необходим; с другой стороны, на каждом из них надо задержаться, ибо каждый момент сам есть некоторая индивидуальная, цельная форма и рассматривается лишь постольку абсолютно, поскольку его определенность рассматривается как целое или конкретное, т. е. поскольку целое рассматривается в своеобразии этого определения». Насколько задержаться? Может быть, навсегда?

(4) Мыслить во всемирной перспективе – а сегодня только эта перспектива содержит философски значимую озадаченность – это значит прежде всего (и глубже всего, и труднее всего) радикально изменить решающую позицию философствования. Она описывается Вашей формулой думания друг в друге (а не «учитывания») или проще: как позиция всемирного сократического симпозиума, где философы отставлены от своих «софий» и поставлены на свое изначальное место, место «филии»: «мудры только боги, а мы – друзья мудрости и друг друга». Эта – философская (а не мудро-спасительная) – позиция есть историческая мудрость наших дней.