Читать книгу Такой вот Роман - Адельгейда Падерборн - Страница 2

Роман смотрел в стеклянную баночку с красивой розовой крышечкой. Там лежала одна капсула. ОДНА. ПОСЛЕДНЯЯ. КАПСУЛА.

Случилось самое неприятное. То, чего он боялся больше всего. То, чего хотел избежать любым путем. Его план, изначально казавшийся Роме гениальным, с треском провалился.

Осознанный выбор был для Ромы мучителен. Понимание самого факта, что это конец и уже больше никогда ничего не будет: ни радости, ни печали, ни мыслей, ни желаний, – внушало ему тот самый первобытный ужас, который рождается, когда человек лицом к лицу встречается со смертью. Встречи с Нею vis-à-vis Рома не желал более всего в своей пока еще жизни. Он мечтал, чтобы смерть подкралась к нему незаметно, лучше во сне, и забрала так, чтобы он даже и не понял, что это Она посетила его.

Ну, раз все складывается именно так, значит, надо идти до конца. Ведь он серьезный человек и доведет задуманное до логического завершения. Иначе зачем все это было затевать?

Конечно, все пошло не совсем по плану, вразрез с задуманным, но что поделать. Видимо, Жизнь решила пошутить над ним последний раз, что опять же подтверждает ее жестокость и бессмысленность.

Нужно выпить последнюю капсулу и покончить со всем этим раз и навсегда.

Но отчего-то он медлил. Время уже перевалило за полдень, а он так и не выпил эту злосчастную субстанцию и все нервно поглядывал на баночку с розовой крышечкой. Почему-то именно сегодня эта розовая крышечка начала его ужасно раздражать.

«Ну, ничего, – успокаивал себя Рома, – скоро не будет ни баночки, ни крышечки, ни раздражения, ничего… По крайней мере, для меня».

Капсулу он решил не пить, пока не придумает, чем занять себя в этот последний день своей никчемной жизни. Но никакие занятия не приходили ему на ум, что раздражало еще больше, чем баночка с крышечкой, цвет которой начал напоминать Роме нежный розовый зефир с ванильно-клубничным ароматом. Ему вдруг стало некомфортно. «Что со мной происходит?» – спрашивал он себя и не мог ответить. Все это напоминало ему некий когнитивный диссонанс. Ведь он никак не думал, что в самый последний день собственной жизни он будет думать о розовом зефире со вкусом клубники…

Прошло всего несколько дней, как он начал эту странную игру то ли с Жизнью, то ли со Смертью, то ли с самим собой, а у Ромы было такое ощущение, что прошла уже целая вечность.

«А ведь зачем-то Бог сотворил этот мир…» – вдруг подумалось Роме. Он нервно поправил свои кудрявые волосы и подошел к зеркалу. «Тридцать седьмой год, а прыщи так и не проходят», – зачем-то вслух сказал он сам себе и смачно выдавил несчастный прыщ на своем носу.

Рому продолжали преследовать странные мысли: «Он сотворил этот мир, как какую-то странную ролевую игру, где каждому отведена какая-то роль. А какая роль отведена мне? – спросил Рома сам себя. – Очень странная игра, – продолжал он размышлять и снова нервно поправил свои кудряшки на голове. – В любой игре должен иметься позитивный финал, а смерть главного героя – это самый нежелательный исход. Любая игра создается для того, чтобы в ней можно было ВЫИГРАТЬ, иначе это не игра…»

Ромина игра началась очень просто. Дожив до своих тридцати шести лет, Рома осознал одну простую вещь: раз жизнь не имеет смысла, то и жить не стоит. Каждый родившийся когда-то умрет. Исход одинаков для каждого человека. Это смерть. Но вот путь к этому концу у каждого свой. И этот путь Роме надоел. Проще говоря, ему надоело жить.

На самом деле еще экзистенциалист Камю подметил, что вопрос о самоубийстве – это центральный вопрос философии. Лет двадцать назад, когда Рома впервые познакомился с творчеством Камю, эта мысль показалась ему удивительно интересной и убедительно верной. Однако еще тогда Рому не устроили выводы, полученные этим французским философом, который предложил бунт против абсурдности жизни. Иначе говоря, Камю призывал жить, несмотря на всю абсурдность и бессмысленность этой затеи. Этот вывод, по мнению Ромы, был очень глупым. Самого же Камю он начал считать трусом и слабым человеком, не способным идти до конца.

Себя же Рома таким не считал. Уж если он что-то начал, то обязательно закончит.

И, не откладывая в долгий ящик, он договорился о встрече со своим давним приятелем – химиком по образованию и сотрудником какой-то секретной лаборатории по роду деятельности, – рассказал ему о своем запросе, заплатил запрошенную этим приятелем внушительную сумму денег и спустя оговоренное время получил маленький пакетик с сыпучей субстанцией непонятного состава.

Суть Роминого плана была проста.

Содержание пакетика с ядом он разместил в нежно-голубой капсуле. В четыре другие, такие же по цвету, капсулы он насыпал пищевую соду. Затем он положил все капсулы в пластиковую баночку, где когда-то были безобидные витамины, и с особым усердием все это перемешал.

В итоге у Ромы получилось пять капсул: четыре – с пустышкой и одна капсула с ядом.

Особенность яда заключалась в том, что он должен был действовать очень мягко, как снотворное. Действие его начинало ощущаться только через двенадцать часов после приема. Окончательно убить организм яд должен был примерно через двадцать часов или сутки после выпитой капсулы. Особых страданий при этом не должно было быть. Если выпить капсулу с ядом утром, ну или хотя бы в полдень, то к полуночи просто захочется спать, организм погрузится в глубокий, крепкий сон, вечный сон, который никогда не закончится, и который люди называют Смертью.

Экзистенциальные вопросы, особенно касающиеся жизни и смерти, «быть или не быть», волновали Рому давно, наверное, в течение всей его сознательной жизни. Рома боялся Смерти, хотя и боялся признаться себе в этом. Понимание того, что ты живешь на земле последний свой день, было для него невыносимым, хотя Жизнь тоже была для него мучением. Он не хотел жить, и он боялся умереть. «Получается какая-то антиномия», – размышлял Рома и впадал во все большую меланхолию. Он засыпал с этой мыслью и просыпался вместе с нею. Вскоре эта мысль стала частью его бытия – унылого однообразного скудного бытия, и Рома не мог с этим более мириться. Решение пришло однажды, в один миг, и завладело Ромой окончательно и бесповоротно. Это было озарением. Все стало ясным, четким, понятным и более не требующим сомнений, размышлений и каких-то новых поисков и решений. «УМЕРЕТЬ! УЙТИ ИЗ ЖИЗНИ НЕЗАМЕТНО, так, как будто МЕНЯ И НЕ БЫЛО ВОВСЕ НА СВЕТЕ!» – так думал Рома.

Тем более, что его уход (по крайней мере, Рома был в этом уверен) никто не заметит. С родителями Рома не общался уже несколько лет. Братьев и сестер у него не было. Семьей тоже Рома обзавестись не успел. А хотел ли успеть? Рома всегда считал, что семья – это ненужный балласт, непосильный груз, неприятная ноша. Семейные роли, которые, согласно общепринятым нормам, должны выполнять супруги, напоминали Роме Сизифов труд: ты все время должен что-то делать, стараться, поднимать груз семейных тяжестей на суровую гору семейного бытия. А в итоге что? Все будет съедено, выпито, изношено, состарено. И это не только про вещи, точнее, вообще не про них, а про чувства, эмоции, ожидания. Пока ты свободен, этому всему есть место, а когда тебя сковали узами брака, то все меркнет. Брак казался Роме подобно темному древнему склепу, кишащему привидениями и всякой прочей нечистью, которые то и дело норовят подобраться к несчастному путешественнику, волей случая забредшего в эти руины. Именно поэтому, пока Ромино окружение обзаводилось семьями, детьми и всем прочим, с чем обычно ассоциируется семейная жизнь, он продолжал что называется жить для себя. Но и такая организация собственного бытия перестала приносить ему радость. Все наскучило, надоело, опостылело. И однажды Рома придумал план, суть которого читатель уже узнал выше: выпить яд, но не знать, что ты его выпил, потому как ожидание смерти пугало Рому больше, чем сама жизнь.

И он начал игру.

День для этого выдался замечательный – понедельник. Все новое лучше начинать именно в этот день. Он как будто создан для этого. Рома все больше набирался уверенности. И, кажется, у него получилось поймать нужный настрой, даже настроение его стало особым – таким, что сложно описать: приподнятым, волнительным, торжественным. Такое настроение бывает, когда идешь на первое свидание с той, о ком мечтал долгое время. Только тут свидание особое – последнее свидание с той, с которой встретиться суждено каждому и которую все почему-то боятся. Сердце тревожно билось, руки немного вспотели, и мысли никак не хотели сосредоточиваться на самом главном. Напротив, мысли Ромы где-то витали. В сознании вдруг всплывали стихотворные строки из давнего прошлого, когда Рома еще был способен творить.

Нет, вешаться Рома не хотел. Неприятно это, не особо эстетично, да и неприлично в отношении тех, кому придется разгребать последствия подобного поступка, пусть даже это будут не родственники, а совершенно сторонние люди – работники специальных служб.

Рома представил себя в качестве повешенного, и от этого ему стало противно, даже, пожалуй, мерзко.

Застрелиться было бы немного лучше, но, если подумать, тоже весьма проблематично: нужно пройти медкомиссию, получить лицензию на оружие, купить это самое оружие. Столько усилий и только для того, чтобы направить пистолет себе в голову и выстрелить.

Опять ты будешь знать, что делаешь последнее действие в своей жизни. Ты боишься, потому что, возможно, будет больно. И опять никакой эстетики.

И вновь его сознание изъяло из глубин его памяти строки, которые он написал когда-то очень давно, еще в студенческие годы.

Он и сам забыл, что когда-то писал стихи. Было время, когда слова сами сплетались в красивое причудливое кружево текста, рассказывающего то, что его тревожило, пробуждало чувства или размышления. Он писал о Вселенной, о любви, о жизни, о смерти. А потом он перестал писать. Совсем. Почему так получилось, Рома и сам не мог объяснить. То ли вдохновение где-то потерялось, то ли физическая усталость заглушала поэтические порывы души, то ли просто его чувства настолько оскудели и стали плоскими, что писать стало не о чем.

Удивительно, но он так и не собрал все написанные им произведения в один файл, не оформил и не издал хотя бы одного маленького томика своих стихотворений.

– А зачем? – думал он. Сам он и так помнил все плоды своего сочинительства наизусть, а утруждать других людей прочтением своих произведений он не хотел. Почему? Рома сам до конца не понимал. Вероятно, он боялся критики (а критику себя в любом ее проявлении он ужасно не любил). Хотя вполне возможно, что просто эгоистично не стремился давать доступ кому бы то ни было к сакральному миру своих переживаний.

Но часы показывали уже полдень.

– Пора! – твердо решил Рома и выпил свою первую капсулу.

Нетерпение, охватывавшее Рому изначально начало спадать, появилась вялость и какая-то смертельная усталость. «Ну, вот и все, – вдруг мелькнуло у него в голове. – Хотел поиграть и, наверное, проиграл! Это ж надо было быть таким неудачником, чтобы в свой самый первый день выпить ту самую капсулу!»

Рома был в растерянности, он не знал, что делать дальше.

Состояние оцепенения, в которое он впал, начало постепенно проходить. Его чувства начали обостряться. Он начал слышать ровный, размеренный ход настенных часов. Механические часы в 2036 году стали ужасной редкостью. Прямо раритет. Люди стали отказываться от такой ненужной роскоши (увы, механические часы, да еще настенные, стали предметом очень редким и дорогим). Люди стали массово отказываться от настенных часов и стали пользоваться голограммой часов, которая передавалась какими-то неведомыми простому человеку технологиями в каждый дом, которые синхронно показывали время – одинаковое каждое для всех, никогда не ошибающееся.

А у Ромы были часы, старые настенные механические часы, доставшиеся ему еще от его бабушки. Часы эти Рома любил, они напоминали ему его детство. Когда его бабушка умерла, Рома очень печалился, тосковал и забрал эти часы как память о ней. Он повесил эти часы на стену, слушал их, любовался ими, а потом успешно забыл про них.

А теперь он слышал часы, отсчитывающие время, укорачивающие жизнь каждый час, каждую минуту, каждую секунду.

Этот стук часов Рому завораживал, гипнотизировал, очаровывал.

Он замер, он слушал, он вкушал эти звуки.

Эти секунды растянулись так, как будто это были долгие годы. А он слушал их так, будто постился несколько месяцев, не меньше! Он слушал стук часов и понимал, что, возможно, ему осталось совсем немного. Раз, два, три, десять, двадцать. Рома попытался сосчитать, сколько же это должно быль движений стрелки часов, чтобы из них сложились сутки, и у него не вышло. Мозг не хотел работать. Мозг хотел отдохнуть. Слишком много работы было последнее время. Алгоритмы, коды, отладка программ… Рома от всего этого ужасно устал. Он чувствовал себя машиной, роботом, для которого кто-то когда-то написал код, по которому он и «живет». Но разве это можно назвать жизнью? Жизнь – это то, где есть место мечтам, переживаниям, эмоциям. Это пространство, где можно двигаться в любом направлении, не зная исхода, но надеясь на самое лучшее. Нет, это не жизнь, это какое-то бесполезное животное существование. Роме стало тошно. Сознание стало вязким и склизким. Его будто опутало странной белой ворсистой паутиной. Мысли капали и замирали. Они превращались в сосульки и свисали тяжелым полотном над Роминым растерянным сознанием.

Последние пятнадцать лет Рома занимался тем, что писал коды и занимался отладкой программ. Это занятие, кажущееся для обывателя необычайно сложной и творческой работой, превратилось для Ромы в рутину. Алгоритм – код – отладка – правки – отладка – сдача заказчику. Из этих простых действий складывался почти каждый день Роминой жизни. Но Рома не хотел умещать свою жизнь в какой-то алгоритм, где каждый раз оператор цикла выводил бы его назад: если ты сегодня не умер, то продолжай жить. Роме этот алгоритм не нравился. Ему вообще не нравились алгоритмы, хотя он понимал, что любой процесс в этом мире – это алгоритм…

Мысли продолжали тонуть в зябкой пучине никчемных рассуждений. Нужно было разорвать этот порочный круг. Тем более, что Рому начал все ж таки беспокоить тот факт, что времени у него остается все меньше и меньше.

Внезапно он почувствовал смертельную слабость. «Наверное, яд начал действовать», – подумал он. Веки стали тяжелыми, но сердце его почему-то продолжало колотиться так, что его удары отзывались в барабанных перепонках гулкой пульсацией.

Он захотел прилечь, и ничто не могло ему в этом помешать, ведь сегодня он отдает дань последним часам своей жизни. Диван был большим, двухместным или даже больше. Когда-то давно такие размеры называли евро-форматом (или евро-книжкой – Рома уж и забыл, как это звучало правильно, ведь любые лингвистические конструкции со словом «евро» были уже лет десять как не модны в его стране). На таком диване могло уместиться не то что два, но даже и три или же четыре человека со сравнительно стройной фигурой. Но ложе это Рома занимал всегда один. Ни одна девушка никогда не была удостоена чести провести ночь с ним на этом диване. Нет-нет, проблем с женским полом у Ромы не было, скорее, это у женщин были проблемы с Ромой. Дело в том, что после Неё ни одна девушка не приносила Роме удовлетворения. Он пробовал разных – по росту и комплектации, с разным уровнем образования и разным социальным статусом, с разными хобби и с разными «изюминками» (которые Рома бы предпочел называть просто «заморочками»). Ромин интерес к этим особам сохранялся от трех дней до полутора месяцев (в зависимости от того, как быстро удавалось ему овладеть плотью и чувствами его жертвы), а телесное влечение – и того меньше. Затем интерес угасал. Чувства вновь черствели, а мысли опять возвращались в далекий 2021 год, где была Она – та, которая его любила, но не смела своей любовью мешать его жизни. Но о Ней Рома сейчас не хотел вспоминать. Он всегда пытался изгонять любые образы, связанные с Ней, из своего несчастного сознания, подобно экзорцисту, напрасно пытающемуся освободить душу и тело своего подопечного от грозных обитателей ада.

Душно. Рома решил открыть окно и сделал это незамедлительно. Благо пульт, который отвечал за это действо, оказался под руками. Возможности, которое открывало будущее (а для Ромы оно было настоящим), Роме не нравились. Он был немножко ретроградом. Все эти информационные технологии, бесконтактный контакт, цифровизация воспоминаний, гологровизация интимных отношений (когда можно было просто пригласить девушку для биологических интимных утех виде сексуальной, но не очень живой голограммы) Роме не нравились. Бесили. Раздражали. Гораздо больше его привлекали отношения в обычном человеческом формате: настоящее общение, разговоры с этим милым человеческим тембром голоса, который не заменит ни один компьютерный симулятор, осторожные прикосновения шершавой человеческой руки, бесконечные и нежные объятия нереально родного человека… Рома бежал от этого, как от огня. Однажды поняв, как это ему нравится, он стал избегать этого так, как будто сама огненная геенна посягает на его воображаемое спокойствие.

За окном чувствовалась приятная весенняя прохлада. Похоже, прошел дождь, который Рома, занятый суетой своих мыслей, сначала даже не заметил. Этот необычно свежий воздух обещал что-то новое, таинственное, неизведанное, возможно, то, что произойдет уже только тогда, когда Ромы не будет на этом свете, ведь, возможно, уже сегодня он выпил ту самую таблетку, начиненную злополучным ядом…

«Надо срочно вызвать Агнессу», – вдруг решил Рома и решительно приступил к реализации задуманного.

Вызвать Агнессу было не так уж и сложно. Для этого было достаточно нажать комбинацию из нескольких кнопок на пульте, управляющем умным домом Ромы, и очаровательная Агнесса уже была готова выслушать любые словесные пассажи Ромы и исполнить любые желания, что обеспечивали предусмотрительно вложенные в нее создателем алгоритмы.

«Все в этом мире сегодня зависит от программ и алгоритмов», – думал Рома. Ему нравилось программирование. Этому ремеслу он научился давно, еще на первых курсах университета. С тех пор хлеб насущный он зарабатывал себе путем написания различных алгоритмов и кодов, начиная с программ для обработки данных и заканчивая различными мобильными приложениями и компьютерными играми. Хотя, как уже было сказано выше, Роме нравилась работа программиста, все же алгоритмы и коды начали его раздражать.

«Все кругом – сплошные алгоритмы! – думал он. – Никакой свободы воли! Все кем-то предначертано, предрешено. Для всего уже давно написан свой алгоритм. В том числе и для моей скудной жизни».

От этих мыслей Роме стало грустно, и он вспомнил одно из своих недавних стихотворений, посвященных компьютерной мышке. Ему казалось, что в этих строках он сумел «схватить» всю фатальную сущность бытия.

Да, Рому уже давно волновал один философский вопрос: есть ли свобода воли, а также ряд сопутствующих вопросов: волен ли человек распоряжаться своей судьбой, или единственный выбор, который он может совершить, – это решение жить или умереть? Неужели только в этом состоит свобода воли?

Когда Рома учился на третьем курсе в университете, у него была прекрасная преподавательница философии. Именно поэтому Рома великолепно помнил древнегреческую философию и, в частности, философию атомистов. Атомистами этих философов называли потому, что они полагали, что все в мире состоит из мельчайших единообразных частиц – атомов. В мире существуют лишь атомы и пустота, так учили Левкипп и Демокрит. Концепт пустоты нужен был им для того, чтобы обосновать движение атомов. Ведь атомы должны были где-то двигаться! Пустота для Левкиппа и Демокрита была неким прообразом ньютоновского абсолютного пространства как некоего вместилища материальных тел и места, где они могли бы совершать движение. Согласно атомистам, все в мире – это результат движения и определенного столкновения атомов. Все происходящее в мире – это результат столкновения и спонтанного соединения атомов. По мнению Демокрита, если бы мы знали, как именно атомы изначально двигались в пустоте и каким образом сталкивались и соединялись друг с другом, мы могли бы предсказать любое событие будущего. Таким образом, у атомистов все в мире абсолютно фатально, подчинено року, судьбе. Человек в концепции атомистов абсолютно лишен свободы воли и свободы выбора. Да и душу атомисты толковали оригинально. По их мнению, душа тоже состоит из атомов и после смерти тела атомы души рассыпаются.

А что такое душа? Есть ли вообще то, что люди обычно называют душой?

Еще со студенческих времен Рома помнил материалистическую трактовку, согласно которой нет никакой души, а есть сознание, которое есть функция головного мозга. Нет мозга – нет сознания. И нет никакой души. Соответственно, нет никакого бессмертия. А значит, нет никакой разницы – жить или не жить.

Его мысли вновь вернулись к Агнессе.

Рома назвал ее Агнессой в честь католической святой.

Не пошло ли это, называть голографическую проститутку именем прекрасной и невинной девушки? Об этом Рома задумался только сейчас, и ему стало немного противно от себя самого и стиля своего мышления.

Иногда Роме казалось, что Агнесса умеет чувствовать – радость и печаль, обиду и раскаяние, усталость и любовь. Хотя где-то в глубине своего сознания он понимал, что это лишь его иллюзии.

Агнесса была лишь простой компьютерной голограммой, настраиваемой определенным образом в соответствии с потребностями заказчика и функционирующая на основе технологий искусственного интеллекта.

Внешность этой голографической проститутки можно было настроить так, как желал ее «хозяин», равно как и имя, на которое она бы откликалась, было не в ее воле. Да и вообще, можно ли говорить о наличии воли у какой-то голографической игрушки?

Хотя Агнесса и носила католическое имя, она была словно срисована с японских аниме. Выбирая внешность, Рома сделал ее блондинкой (в память о Ней) с немного волнистыми волосами средней длины. Она чем-то напоминала ему одну из девочек из старенькой компьютерной игрушки-рассказа под названием «Бесконечная весна». Та весна, когда он навсегда оставил ее, действительно, стала для Ромы бесконечной.

Он проходил эту игру много раз – много раз один, несколько раз – с друзьями. С Ней он тоже начинал в нее играть. Во время их коротких последних встреч Рома привозил с собой ноутбук, запускал игру и наблюдал, как Она ее проходит. Во-первых, ему было просто любопытно, какой вариант развития событий выберет она. Во-вторых, ему просто нравилось смотреть на Нее и на то, как Она увлеченно занята каким-то делом (причем тем, которым она занимается с интересом именно по рекомендации Ромы). Похоже, ей тоже нравилось, как Рома за ней наблюдает. Однако до конца в эту игру он с Ней не доиграл. Он просто однажды больше Ей не написал и не приехал. Именно так эта весна и стала для него бесконечной.

Да, аниме были уже не в моде в Роминой стране лет восемь – десять. Причина достаточно банальная – обострение международных отношений на фоне агонии загнивающего западного капитализма.

Но разве любовь к аниме можно выбить из сознания упоротого анимешника? Конечно, нет! Вот и Рома до сих пор был влюблен в анимешные сюжеты и обожал анимешных героев.

Подобно тому, как раньше, в начале двадцатого века, тайно распространяли подпольную революционную литературу, Рома добывал свои манги. Раньше – в электронном виде онлайн. Потом – в электронном виде на электронных носителях. Когда это стало невозможным – то на бумаге. Надо же! 2036 год, а творчество на бумажном носителе опять в цене!

А почему бы не сделать это в последний раз?

Рома нажал на кнопку пульта, и появилась Агнесса.

– Добрый день! – нежно прошептала она. – Как я могу вас называть?

– Зови меня Рома и обращайся на «ты», – вяло промолвил он.

– Как пожелаешь! – сладострастно сказала она, и эти цифровые эмоции в ее словах были здесь совершенно лишними.

– Тупая, безмозглая голограмма! – подумал Рома, а в реальности просто громко и томно вздохнул.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала для тебя? – еще более нежно прошептала голограмма.

А Рома уже ничего не хотел. Он не понимал, как он мог столько времени уделить этому абсолютно бесполезному роду деятельности. А можно ли вообще считать то, чем он занимался долгими томными вечерами, деятельностью? Вместо того чтобы написать Ей (хотя Она, наверное, уж и вовсе забыла о нем), он нажимал на кнопку пульта и вызывал голограмму.

Оформленная грудь, тонкая талия, смачная попа и наполненные сладостной грустью огромные глаза анимешной красавицы – это все, что нужно было Роме, для того чтобы вечер прошел хорошо.

Благо эта услуга стоила недорого (примерно 200 виртрулей в месяц, что для Ромы значило ровным счетом ничего).

И тут она сказала:

– Ня-ня-ня! Я твоя няшка, а ты будешь моим кунчиком?

Он тяжело вздохнул и сказал: «Да, конечно», – а на самом деле подумал: «Няшка-няшка, какая же ты шняжка», – и опять тяжело вздохнул.

А голографическая няшко-шняжная девица все лепетала: «Ня-ня-ня! У нас теперь лав-лав», – и крутила своей округлой задницей. А Рома вдруг подумал: «Ненавижу англосаксов!» Причем здесь были англосаксы? Рома не очень понимал. Но ему сегодня казалось, что во всем виноваты англосаксы.

Его размышления прервал электронный голос Агнессы: «Давай пофлексим!»

«Какой кринж!» – подумал Рома, а сам сказал: – Да, конечно! – и опять вздохнул.

Она продолжала флиртовать и сказала: «Делай со мной что хочешь!»

Он нажал кнопку на пульте «пауза», надел куртку и вышел на улицу.