Читать книгу Любовники-убийцы - Адольф Бело - Страница 1

По дороге из Авиньона в Апт, в малых Альпах, недалеко от знаменитого источника Воклюз, воспетого Пьераркой, находится деревня Горд. Расположена она в долине, которую прикрывают от ветров окружающие горы. Здесь же раскинулись еще две небольшие деревеньки – Новый Бастид и Фонбланш, составляющие в стратегическом отношении важный сторожевой пункт. Вся эта местность удивительно живописна. Поля, окаймленные кипарисовыми и миртовыми рощами, не раз служили натурой для лучших пейзажей Пуссена. Прованс чрезвычайно богат подобного рода местностями, по красоте ландшафтов, по замечательной ясности неба он стоит наряду с Грецией и Италией.

Несколько лет тому назад владения Теодора Риваро занимали бо`льшую часть Нового Бастида. Обширные луга, поля, засеянные мареной[1], и шелковичные плантации составляли богатство Риваро, которое он постоянно приумножал благодаря своей толковой распорядительности. Ферма, где он поселился много лет тому назад, носила все признаки полнейшего достатка.

Ничто в доме не свидетельствовало о расточительности или скаредности хозяина – качествах, которыми нередко обладают зажиточные сельские жители. Кухня, где прислуга обыкновенно собиралась обедать, ясно показывала, что госпожа Риваро заботилась о домашнем хозяйстве.

В кухне ни на большом дубовом столе, ни на полу, выложенном плитами, нельзя было отыскать ни малейшего пятнышка. Разноцветная фаянсовая посуда, симметрично расставленная по полкам, ярко блестевшие мельхиоровые блюда, красовавшиеся над плитой, – все придавало кухне праздничный вид. При этом здесь не заметно было никакой роскоши, лишь поразительные чистота и опрятность.

Рядом находились комнаты хозяев. Большое светлое помещение, уставленное простой, но удобной мебелью, служило одновременно столовой и гостиной, красноречиво свидетельствуя своим неприхотливым убранством о вкусах и привычках владельцев фермы.

Конечно, Риваро нельзя было назвать поселянином в строгом смысле этого слова – скорее, это был просто землевладелец, полукрестьянин, полугорожанин, который отлично знал цену своему благосостоянию, а потому, нисколько не стесняясь, собственноручно управлял плугом и без смущения облачался в грубую холщовую блузу во время работы или в парадный долгополый сюртук, когда принимал у себя сельского священника или сам обедал у местного мэра.

К началу нашего рассказа Риваро перевалило за пятьдесят лет. Волосы и борода его уже поседели, или, как выражаются поэты, были убелены снегом времени. Только по этому признаку и можно было приблизительно судить о его годах, ибо он все еще был строен и крепок, а в глазах по-прежнему сохранились живость и огонь молодости.

Жена его постарела гораздо больше, чем он, но сквозь морщины на ее лице все-таки можно было разглядеть следы замечательной некогда красоты. Что же касается ее сердца и души, то они сохранили ту подкупающую чистоту и прелесть, которые составляют столь завидное преимущество безупречных и спокойных совестью натур. Плодом их долгой и счастливой супружеской жизни была восемнадцатилетняя дочь. В память о бабушке ее назвали Маргаритой, а впоследствии, по провансальскому обычаю, стали ласково называть Марго. Девушка слыла первой красавицей во всем Провансе. На десять лье в округе не найти было человека, который бы не знал ее. Марго часто можно было встретить на сельских праздниках, где красота ее производила столь сильное впечатление, что, с тех пор как она впервые появилась среди сельской молодежи, одетая в живописный национальный костюм, ее стали называть не иначе как гордской Венерой.

Она была стройна, высока, имела роскошные черные волосы. Можно сказать без всякого преувеличения, что в каждом движении, в каждом незначительном жесте ее проявлялось столько грации и величия, что она невольно напоминала собой античных красавиц Древней Греции, с которыми у провансалок до сих пор еще так много общего. У нее были прелестные ручки, очень маленькие ножки, роскошно сформированные грудь и плечи при чрезвычайно тонкой талии. Но что выше всякого описания, так это глаза, глубина и блеск которых делали ее прекрасное лицо особенно привлекательным.

Название гордской Венеры шло ей как нельзя более, ибо, в самом деле, в каком другом образе можно представить себе прекраснейшую, самую совершенную и сладострастную из богинь? С красотой Марго не могли соперничать ни древние скульптуры, ни ныне живущие женщины Прованса.

Обладая столь редким сокровищем, богатый, всеми уважаемый Теодор Риваро должен был, казалось, считать себя счастливейшим из смертных. Действительно, таким и называли его все, и только жена благодаря своей неустанной заботе обо всем, что касается любимого человека, знала, что это не так. Именно преданность и дала ей ключ к объяснению постоянной озабоченности мужа. Не раз среди ночной тишины ей приходилось слышать тяжелые вздохи, вырывавшиеся из его могучей груди, и она нашла наконец причину этих вздохов.

А сейчас перенесемся, читатель, в один из зимних вечеров 18.. года на ферму Риваро.

Был сочельник 24 декабря. Этот день празднует все католическое население Прованса. На всех фермах, в любом сельском доме хозяева садятся за один стол со своими рабочими, чтобы сообща встретить Рождество. Сытные мясные яства заменяются блюдами со всевозможными овощами, рыбой, постными пирогами, кремами и прочими деликатесами, столь редкими для желудков, привыкших к менее изысканной, но более существенной пище.

Из самого потаенного угла в погребе хозяин достает бутылку заветного вина и разделяет его со своими собеседниками, но, прежде чем осушить с ними стаканы, он проливает несколько капель в ярко пылающий в камине огонь и призывает благословение Небес на всех ближних, на свой дом, посевы и всех присутствующих.

Так, согласно обычаю старины, начинается ужин. Мало-помалу глаза у всех разгораются весельем, беседа становится более непринужденной, и сердца, согретые живительной влагой, бьются быстрее обыкновенного. Затем все перемещаются к камину и, расположившись у приветливо горящего огонька, поют рождественские песни до тех пор, пока все, за исключением стариков и детей, не отправятся к заутрене.

Точно так же праздновали сочельник и на ферме Теодора Риваро. Многочисленные присутствующие находились уже в том состоянии духа, когда, плотно поев и изрядно выпив, все становятся неподдельно веселы, а разговоры звучат все шумнее и шумнее. Блюда еще не были убраны со стола, но их уже никто не касался. Бутылки перестали осушаться, щеки зарумянились, глаза заискрились, а усталые языки уже начали заплетаться. Во главе стола сидели Риваро, его жена и дочь, одетые по-праздничному. Непосредственно за ними по обе стороны стола помещались родственники; весь наличный состав фермерских рабочих занимал остальную часть стола. Среди веселых лиц лишь двое, казалось, не разделяли общего воодушевления, господствующего вокруг: это были Риваро и его дочь.

Никогда еще Марго не была так прекрасна, как теперь. Широкая лента, точно диадема, охватывала ее голову, с которой вдоль спины падали две роскошные косы блестящих черных волос. Изящную шею обвивала тонкая косынка, прикрывавшая по местному обычаю и плечи, талия была стянута черным бархатным корсетом, который подчеркивал ее изящную форму, а гладкие рукава плотно облегали прекрасные белые руки, на которые грациозно спадали кружевные оборки. Гордая, изящная, Марго, казалось, была создана для любви. Всё, до последней складки праздничного платья, облегавшего стан, красноречиво говорило о редкой красоте девушки. Облокотившись правой рукой на стол, она рассеянно играла золотой цепью с бриллиантовым крестом и бесцельно блуждала глазами по лицам окружающих, в то время как молодой человек, сидевший возле нее, рассказывал ей вполголоса забавные истории, которые порой вызывали у нее грустную улыбку. Занятая мыслью об отсутствующем человеке, она была далека от окружавшего ее общества.

Угадал ли Теодор Риваро тайные мысли дочери? Вероятно, да. По-видимому, он даже разделял их. Его лоб время от времени покрывался морщинами под давлением какого-то беспокойства, от которого он тщетно пытался избавиться. Изредка он бросал быстрые взгляды на Марго и, казалось, приходил в себя, только когда кто-нибудь из его веселых собеседников обращался к нему с вопросом.

– Фредерик! – вскрикнул вдруг Теодор, повернувшись к соседу Марго. – Уж не думаешь ли ты, что моя дочь слушает тебя? Ошибаешься, друг мой! Ты только напрасно теряешь и время, и слова.

Фредерик Борель, родной племянник Риваро, так и остался сидеть с раскрытым ртом, врасплох застигнутый на середине какой-то длинной фразы.

– Разве ты не видишь, что Марго витает в заоблачных мирах?

Фредерик окончательно растерялся и уставился на кузину, словно желая убедиться, действительно ли она сидит возле него или и вправду витает в поднебесье.

– Вы ошибаетесь, отец, уверяю вас, – ответила Марго. – Я очень внимательно слушаю то, что рассказывает мне кузен, и чрезвычайно заинтересована его историей.

Слова эти вызвали радостную улыбку на лице Фредерика, но совершенно иначе подействовали на Риваро. Глаза его блеснули гневом, и, быстро наклонившись к дочери, он грубо сжал под столом ее руку и проговорил тихим голосом:

– Как вы смеете лгать мне в глаза? Разве я не знаю, что вы думаете совсем о другом? Постарайтесь по крайней мере, чтобы другие не замечали этого.

Пока отец делал ей этот короткий, но строгий выговор, она оставалась с опущенными глазами, но едва он закончил, как девушка испытующим взглядом окинула присутствующих, и, убедившись, что сцена эта не имела свидетелей, весело сказала кузену:

– Фредерик, ты окончишь свой рассказ когда-нибудь после, а теперь, чтобы доставить удовольствие мне и всем присутствующим, спой нам несколько рождественских песен.

Затем она вышла из-за стола и села перед камином; две-три девушки последовали за ней и, разместившись возле нее, составили небольшую, но превосходную композицию молодости и красоты, в которой первенство принадлежало Марго.

– Вы позволите мне петь, дядюшка? – проговорил Фредерик, обращаясь к Риваро.

– Без сомнения, мой милый, – ответил фермер, довольный тем, что ему удалось прервать мечтания дочери, – мы слушаем.

Хозяин проговорил эти слова, и тотчас же в зале водворилось глубокое молчание.

Фредерик Борель встал, откашлялся и звучным, красивым голосом запел о том, как к колыбели Христа являлись на поклонение цари и пастухи. Он пел уже несколько минут, как вдруг раздался громкий лай сторожевых фермерских собак. Время было позднее, и чье-либо посещение в такую пору было столь неожиданным, что женщины пугливо переглянулись. Даже Марго заметно побледнела.

На мгновение воцарилась мертвая тишина. Лай собак усилился.

– Не может быть, чтобы это оказались какие-нибудь злодеи, – строго заметил Риваро. – Я уверен, что не найдется такого испорченного человека, который решился бы на преступление в ночь на Рождество.

Говоря это, он неотрывно смотрел на Марго, которая уже тряслась как в лихорадке.

– Скорее всего, это нищий, – продолжал он, – который пришел за подаянием. Пусть все будут счастливы в эту ночь!

Сказав это, Риваро хотел выйти, но жена взяла его за руку. Собаки продолжали лаять. В ту же минуту поднялся один из работников.

– Не беспокойтесь, хозяин, я узнаю, в чем дело.

– Хорошо, ступай, Мулине, – ответил фермер. – Проводите-ка его, – обратился он к другим работникам, – и если это какой-нибудь посетитель, ведите его прямо сюда.

Прошло минут пять, и посланные вернулись. Впереди них шла пожилая женщина, морщинистая, с седыми волосами, закутанная в длинный плащ. Она вошла в зал твердой, ровной походкой и, казалось, нисколько не смутилась, попав в столь многочисленное общество.

– Радость и веселье пусть сойдут на всех присутствующих, – сказала она, распахивая плащ.

– Так и есть, я не ошибся! – вскрикнул Риваро. – Это Вальбро! Здорово, матушка! Будь гостьей, садись где хочешь, к огоньку или за стол.

– Я знала, господин Риваро, что бедные всегда найдут у вас радушный прием, – ответила старуха.

Вальбро, так ее звали, села за стол и принялась спокойно есть и пить, а все остальные снова заняли свои места вокруг Фредерика, который начал уже новую песню.

Лишь Марго не вернулась на прежнее место у камина. Сосредоточенным взглядом следила она за всеми движениями старой нищенки, точно желая проникнуть в заветную тайну. Затем быстро подошла к ней и сказала:

– Давайте мне ваш плащ, вам так будет удобнее.

Вальбро встала, чтобы раздеться.

– Благослови вас Боже, милое дитя, – сказала она и, поспешно сняв с себя плащ, передала его Марго, торопливым шепотом проговорив ей тем временем три слова: – Он придет сюда.