Читать книгу Любовники-убийцы - Адольф Бело - Страница 4

Глава IV

Оглавление

Паскуаль шел по пустой, безлюдной улице, шатаясь, как пьяный, под тяжестью безумных мыслей, роившихся в разгоряченной голове, и отчаяния, переполнявшего сердце. Плащ его развевался по ветру. Чтобы хоть немного остудить пылающую голову, он шел без шляпы, не чувствуя ни холода, ни ветра, ни снега, который валил хлопьями. На пути его на разные лады поскрипывали деревья, но он ничего не слышал и не видел. Все было погружено еще в тихий сон, кругом было так же мрачно и темно, как и на его душе. Мысли в беспорядке одна за другой мелькали в голове, не давая возможности обдумать ни одну из них. То представлялось ему, что Марго – опасное существо и он должен забыть ее, то, напротив, являлась другая мысль, что, быть может, Риваро преувеличивает и принимает за неисправимые пороки именно то, что составляет избыток сил в пылкой натуре, не умеющей сдерживать свои порывы.

Слова «я спасу ее» раздавались еще в ушах и служили ему единственной поддержкой после того, что он узнал. Но, когда он вспоминал о тех усилиях, к которым уже прибегал Риваро, надежда тотчас покидала его. Тогда он начинал сердиться на фермера за его исповедь. Он негодовал и на самого себя за то, что выслушал его. Сохранить в душе своей образ Марго чистым и незапятнанным он, казалось, был уже не в силах.

«Хорошо, я вырву ее из своей груди, – говорил он себе, – я ногами растопчу некогда прекрасный образ!»

Только он принимал такое решение, как милое сердцу существо снова заявляло на него свои права и предавало его, безоружного и побежденного, во власть всепоглощающей страсти.

Он приходил в ужас, когда на мгновение ему становилось очевидным, что, при всех своих пороках, Марго была по-прежнему пленительна. По странному свойству человеческой натуры образ любимой женщины казался ему еще дороже после того, как он узнал в ней некоторые недостатки. Это ужасное чувство, кстати, дающее человеку свидетельство собственной его слабости, заставляло в одно и то же время испытывать и жгучую острую боль, и глубокое наслаждение. Подобно тому как иногда против воли влечет к себе пропасть, так и эта очаровательная девушка, хотя и коснулся ее позор, казалась ему еще прелестнее во всеоружии своих пороков. Животная сторона человеческой натуры побуждала его завладеть во что бы то ни стало чарующей безнравственностью. Готовый то прервать всякую связь с прошедшим, то с новой силой отдаться любви, он сознавал опасность своего положения и испытывал невыразимые страдания.

Паскуаль шел, не отдавая себе отчета, куда и зачем, шел долго, наконец, выбившись из сил, остановился и лишь теперь заметил, что миновал не только Новый Бастид, но даже Горд и почти добрался до Фонбланша.

Снег продолжал идти. Начинало светать, и сквозь белые хлопья видны были первые лучи восходящего солнца. Паскуаль озяб, зубы его стучали, он чувствовал невыразимую усталость. Укутавшись насколько возможно, он направился к небольшому домику, стоявшему на краю деревни. Стукнув два раза в дверь, молодой человек услышал сердитый голос, донесшийся из-за двери:

– Кто там?

– Это я, Паскуаль, откройте поскорее, Вальбро, я умираю от холода.

Голос Вальбро смягчился.

– Войдите, – сказала она.

Скоро дверь отворилась, и Вальбро, держа над головой огарок свечи, вставленный в бутылку, старалась рассмотреть выражение лица неожиданного гостя. Внутренняя обстановка ее лачуги говорила об ужасной, отталкивающей нищете. Три поломанные стула с прорванными сиденьями, стол, выкрашенный черной краской, и постель, прикрытая грязным тряпьем, составляли всю ее мебель. На камине стояли чашки с отбитыми краями и несколько тарелок такого же жалкого вида, на одной из них лежал кусок черствого хлеба. Отсыревшие стены были оклеены гравюрами непристойного содержания. Трудно вообразить себе что-либо более жалкое и убогое, чем эта хижина среди полей, внутри которой гулял ветер, врываясь в разбитые окна, плохо заклеенные бумагой. Дом этот называли домом преступления.

Как только Паскуаль вошел, Вальбро затворила за ним дверь и поспешно стала раздувать еще тлевшие в камине угли, прибавив к ним несколько сухих виноградных стеблей.

– Ты озяб, мой милый, – говорила она, раздувая огонь, – мне не трудно понять это. Сегодня была дьявольски холодная ночь. Занявшись хлопотами по твоим делам, я вместе с другими отправилась из Нового Бастида к заутрене и, возвращаясь оттуда, думала, что наверняка замерзну по дороге. Я спала, перед тем как ты пришел. Чего тебе надо в такую пору? Знаешь, ведь, если бы я была помоложе, твой визит вызвал бы немало толков и пересудов.

Она засмеялась и поставила на стол черствый хлеб, небольшой кусок сыра и стакан с несколькими глотками вина, прикрытый бумагой.

– Если ты озяб, грейся, если голоден, ешь да рассказывай скорее, что привело тебя ко мне.

Паскуаль не отвечал – он внимательно рассматривал эту странную старуху: она была еще довольно стройна, но годы оставили на ней свой отпечаток. Поднятая внезапно с кровати, она была полуодета. Из-под грязной, безобразными клочьями висевшей юбки видны были ее голые ноги. Грудь и руки, плохо прикрытые рубашкой из грубого холста, казалось, были еще не прочь прельстить собой кого-нибудь.

Заметив на себе внимательный взгляд Паскуаля, она слегка покраснела, но то была не краска застенчивости, а досады на свою непривлекательность и на то, что Паскуаль застал ее в таком безобразном виде.

Она насмешливо посмотрела на него.

– Смотришь на меня и думаешь, как она отвратительна, не правда ли? – проговорила она, накидывая на плечи старенький платок. – Двадцать лет тому назад ты бы не разглядывал меня так равнодушно. Я была такой же красавицей, как твоя Марго.

– Знаю, – ответил Паскуаль, – мне говорили.

– У меня было много поклонников, таких же молодых и красивых, как ты.

Злая усмешка мелькнула на ее губах. Продолжая смотреть на молодого человека с отвратительным сладострастным выражением лица, она грустно вздохнула и прибавила:

– Но это было очень давно! Все прошло! Да, много погибло невинных душ.

Она вся отдалась размышлениям о прошлом, и не раз на лбу ее появлялись морщины от тяжелых воспоминаний. Перед ее глазами, быть может, промелькнула вся ее жизнь – со дня рождения, шестьдесят лет тому назад, когда она вызывала лишь радость у своих родителей – честной крестьянской семьи, до настоящей минуты, когда она возбуждает к себе лишь презрение и жалость и в нищете оканчивает дни свои, которые могли быть отраднее, если бы сама она захотела этого раньше. Ей вспомнилось, быть может, как она, двадцатилетняя красавица, вошла женой в дом порядочного человека, которого покинула через несколько месяцев, чтобы отправиться вслед за бесчестным странствующим паяцем. Переходить с ним из деревни в деревню, терпеть нужду, сносить от него побои и, наконец, быть брошенной им, когда она стала уже ни на что не годной. Она вспомнила, быть может, что муж не пережил ее позорного бегства и умер от отчаяния, как таскалась она жалкой нищенкой по большим дорогам, как вернулась в свою деревню, где вынуждена была снова приняться за труд, чтобы восстановить честное имя. Как тяжело показалось ей это и как она предпочла трудовой жизни вечное бесчестье, как, завлекая в свои сети молодых людей, она вносила раздор в семьи, а ее продажные прелести бросали в пропасть порока сыновей и нередко даже отцов и как, наконец, она продолжала такое существование до тех пор, пока старость не положила предел ее оргиям. Вот как в действительности выглядела ее жалкая жизнь!

Паскуаль плохо знал прошлое Вальбро. Он видел в ней только раскаявшуюся женщину, жалкую старуху, которой следует простить многое из ее прошлого. Он не знал всей неизмеримой глубины ее низкой, порочной души. Юноша относился снисходительно и даже с сочувствием к этой нищенке и не раз оказывал ей помощь, за что она всегда бывала ему благодарна, содействуя со своей стороны, сколько могла, его любви. Поэтому весьма понятно, что, обескураженный решением Риваро, он отправился из Нового Бастида прямо к Вальбро.

Мы видели, какой прием она ему оказала. Они сидели друг против друга в глубоком молчании: она была погружена в воспоминания своего печального прошлого, а он думал о злосчастных событиях последней ночи.

– Паскуаль, – сказала она, прерывая молчание, – я уже спрашивала: что привело тебя сюда? Скажешь ли ты, наконец?

– Разве ты не видишь по моему лицу, Вальбро? – спросил он.

– По твоему лицу! Погоди. Ты не весел, у тебя на глазах слезы. Дай-ка мне руку. У тебя лихорадка. Это после свидания?

– Да, свидания, но еще больше после того, что последовало за ним.

Он коротко поведал Вальбро то, что уже известно читателю, благоразумно умолчав о признании, которое сделал ему Риваро.


– Выходит, – сказала Вальбро, – что тебе отказывают в ее руке. Что же ты намерен делать?

– Не знаю, я потерял всякую надежду.

– Отчаиваться из-за таких пустяков! Найти, что тебе остается делать, не трудно: надо похитить ее.

Паскуаль отрицательным жестом показал, что не согласен на подобный план.

– Она никогда не станет твоей женой, – продолжала убеждать его Вальбро, – если не прибегнешь к силе: ее отец будет постоянно отказывать тебе. Брось-ка эту глупую совестливость. Марго сама говорила мне: «Даже если отец будет упорствовать в отказе, Паскуаль сумеет вырвать меня из этого проклятого дома».

– Это вам говорила Марго? – оживился он. – Она так сказала?

– Клянусь, – серьезно ответила Вальбро. – А потом, – прибавила она, – не ты первый, не ты последний сокрушаешь таким манером деспотическую волю родителей.

Заметив, какой эффект произвели ее слова на Паскуаля, она встала, оставив несчастного, который сидел перед огнем, предаваться мучительным сомнениям.

Стало совсем светло. Вальбро подошла к дверям, отворила их и вдохнула немного свежего воздуха. Мимо дома проходили крестьяне, одетые по-праздничному, – наступило Рождество, но никто не останавливался, чтобы пожелать ей доброго утра. Постояв несколько минут на пороге, она вернулась к Паскуалю и, положив ему руку на плечо, сказала:

– Решился ли ты?

Паскуаль встал:

– Да, если вы мне ручаетесь за согласие Марго.

– Ручаюсь.

– В таком случае постарайтесь предупредить ее. Я займусь приготовлениями.

– Я позабочусь о чем угодно, но предупреждаю, это недешево обойдется.

– Я заплачу за все сколько следует.

Вальбро задумалась на минуту:

– Будь сегодня вечером, около десяти часов, близ фермы Риваро. Я буду там с лошадьми и каретой и предупрежу Марго.

С этими словами они расстались. Паскуаль отправился домой, а Вальбро – в Новый Бастид.

В этот вечер ферма Риваро была далеко не так оживлена, как обыкновенно: слуги были отпущены по случаю праздника. Хозяева после ужина расположились у себя в комнатах. Мулине по привычке обошел вокруг дома, спустил с цепей собак и, убедившись, что все в полном порядке, ушел к себе в каморку, устроенную возле конюшен. Марго не ложилась спать; в десять часов маленький камешек ударил в стекло. Она ждала этого сигнала. Одетая в темное платье и завернувшись в плащ, она тихо отворила окно и, несмотря на темноту ночи, разглядела приставленную к стене лестницу. Марго тихо спустилась по ней и упала в объятия Паскуаля.

– Это ты, мой милый, – говорила она, прижимаясь к его груди.

– Наш поступок далеко не безупречен, – грустно ответил он, – но мы не виноваты в этом. Вся ответственность падает на тех, кто не желал соединить нас. Впрочем, если у тебя появится хоть малейшее сожаление о настоящей минуте, вернись к родителям, я не удерживаю тебя.

– Я люблю тебя, – прошептала она ему на ухо.

Паскуаль быстро повел ее прочь от дома. Пройдя сто шагов, они встретили Вальбро. Жестом старуха указала им на повозку, в которую были запряжены две лошади. Рядом стоял неизвестный человек. Влюбленные тотчас уселись в эту неудобную повозку. Паскуаль взял вожжи, отдал деньги Вальбро, потянул возжи, и лошади побежали по дороге, не производя ни малейшего шума, – предупредительный возничий обернул их копыта тряпками.

– В добрый путь, – попрощалась с ними Вальбро.

Затем, обернувшись к своему спутнику, она передала половину полученных денег.

– Спасибо, старая, – сказал он. – А дорого бы я дал, – прибавил он, смеясь, – если бы мне удалось подцепить эту красотку.

– Эта дичь не для тебя, Фурбис.

– Вот как! Неужто не для меня?! – воскликнул неизвестный, которого Вальбро назвала Фурбисом.

Между тем повозка катилась по направлению к Авиньону. На ферме все спали, и только на другой день, в восемь часов утра, Риваро и его жена узнали из письма дочери о постигшем их ужасном несчастье.

– Презренная! – вскрикнул Риваро. – Разве она мало нас мучила? Она пишет, что должна была принести нам это последнее бесчестье.

– Этот Паскуаль вскружил ей голову, – сказала госпожа Риваро.

Фермер отрицательно покачал головой:

– Нет-нет, скорее она вскружила голову несчастному безумцу. Однако я это предвидел. Она отомстила нам за него, кто же отомстит ей за нас?

– Бог, – торжественно ответила госпожа Риваро и горячо обняла мужа, на глазах которого блестели слезы.

– Я не сделаю ни шагу для розыска беглецов – дочь наша умерла.

Это было последним словом фермера по поводу побега дочери. Ни он, ни жена его не упоминали больше о несчастье. Печальная история осталась в тайне. Только Мулине и трое его товарищей знали о ней, но они были настолько тактичны, что не разглашали тайну хозяев. В Горде не обратили внимания на внезапное исчезновение Марго. Если же кто и спрашивал о ней, то получал ответ, что она уехала. Честь дома Риваро осталась незапятнанной. Но рана, нанесенная этим бедным людям, была глубока.

Пятнадцать дней они не получали никаких вестей о беглянке. Все это время они старались казаться спокойными, чтобы не тревожить друг друга, и словно нечувствительными к своему горю. Но едва каждый из них оставался наедине с собой, то обливался горькими слезами.

В первых числах января Риваро получили письмо от Марго. Оно было написано из Тулона. «Мы вернемся, – писала она, – если вы согласитесь на нашу свадьбу».

Риваро ответил дочери: «Я согласен. Приезжайте».

Они вернулись домой после непродолжительного бегства, во время которого так и не сумели полностью насладиться счастьем: Марго постоянно боялась погони, Паскуаль сожалел, что вместо идеально-честной супружеской жизни ему пришлось начинать ее с побега. Из Авиньона они отправились в Марсель, из Марселя в Тулон. Здесь, обходя крепость, они встретили преступника. Их обоих удивило его спокойное и благородное выражение лица.

– Что он сделал? – спросила Марго у сопровождавшего мужчину конвойного.

– Он убил свою дочь, которая бежала с молодым человеком.

При этих словах Марго задрожала, охваченная внезапным холодом. Паскуаль едва смог успокоить ее. В тот же день она написала отцу письмо со словами примирения.

Марго вернулась на ферму ровно через семнадцать дней после своего неожиданного отъезда. Мулине отправился встречать ее в Авиньон, Паскуаль же проехал прямо в Горд. Таким образом, односельчане могли подумать, что Марго ездила гостить к своим родственникам.

Ее ни разу не упрекнули, не сказали ни одного строгого слова, не сделали даже намека на случившееся. Риваро казался вполне бесстрастным, жена старалась подражать ему.

На другой день фермер позвал к себе Паскуаля.

– Приданое Марго готово, – сказал он. – Что касается ее самой, она уже принадлежит вам. Когда свадьба?

– Назначьте сами, – покорно ответил Паскуаль.

– Вы согласны венчаться через месяц? Таким образом, мы соблюдем все приличия. Ведь надо же позаботиться и о чести семьи, в которую вы войдете.

– Вы отец. Если, по вашему мнению, необходимо отложить свадьбу на месяц, я согласен.

– Я надеюсь, что до того времени дочь моя и вы поостережетесь позорить мое имя, – прибавил Риваро.

– Господин Риваро! – вскрикнул Паскуаль с глазами, полными слез. – Я не заслуживаю подобных упреков!

– Я нисколько не упрекаю вас, – холодно ответил фермер. – Вы хотели жениться на моей дочери против моего желания. Вы похитили ее. Вы предложили мне заочные условия, которые я принимаю без возражений. Но нельзя допустить, чтобы, приходя ко мне в дом, вы имели неосторожность забыть, что дочь моя не сделалась еще вашей женой.

Паскуаль судорожно закрыл руками лицо. Его честную и благородную натуру глубоко оскорбляли эти слова. Он мог упрекать себя только в одном – что не устоял перед ослепительной красотой Марго.

Наконец, пришел день свадьбы. Глядя на общую радость, царившую на ферме, никак нельзя было догадаться, что семейному празднику предшествовала столь ужасная драма.

В то время как родственники и знакомые хозяина, приглашенные им на это блистательное торжество, пировали в самой большой зале, какая была на ферме, в кухне собрались за общим столом все гордские нищие, между ними находилась и Вальбро. Риваро и жена его, хотя их и мучило зловещее предчувствие, не выдали себя ни одним движением. Окружающие заметили только, что фермер был очень бледен, но на лице его постоянно играла улыбка.

Когда Паскуаль и Марго стали собираться домой, он проводил их до ворот фермы. Жена последовала за ним. Теперь они оказались наедине, вдали от пирующих гостей.

– Отец, – сказал Паскуаль растроганным голосом, – я увожу вашу дочь и постараюсь сделать ее счастливой, и если вам что-то в ней не нравится, клянусь, я приложу все усилия, чтобы сделать ее достойной вас.

Риваро молчал, жена его плакала.

– Отец, – повторил Паскуаль, – неужели вы откажете вашим детям в благословении?

Взяв за руку Марго, он опустился на колени перед ним.

Госпожа Риваро с беспокойством и мольбой глядела на мужа. Она не произнесла ни слова, но во взгляде ее можно было прочесть: «Будь милосерден к ним и прости». Риваро уступил. Он поднял руку, но в ту минуту, когда слово прощения готово было сорваться с языка, он зашатался, схватился рукой за лоб, с усилием вздохнул и тяжело опустился на землю, неподвижный, с полуоткрытыми глазами, с судорожно искаженной физиономией.

Госпожа Риваро испустила ужасный крик. Паскуаль бросился к упавшему, Марго стала звать на помощь.

Прибежали люди, подняли Риваро, но все было напрасно: прилив крови к мозгу убил его мгновенно.

Любовники-убийцы

Подняться наверх