Читать книгу Неизвестные приключения Шерлока Холмса (сборник) - Адриан Конан Дойл - Страница 3

– Мистер Холмс, та смерть была Божьей карой!

Мы слышали немало подобных утверждений в доме на Бейкер-стрит, однако на этот раз несколько настораживало то, что слова эти исходили от преподобного мистера Джеймса Эппли.

Мне не пришлось заглядывать в дневник; я сразу вспомнил, что произошло это в 1887 году, чудесным летним днем. Мы с Шерлоком Холмсом сидели за завтраком, когда принесли телеграмму. Холмс нетерпеливым жестом протянул ее мне через стол. В телеграмме сообщалось, что преподобный Джеймс Эппли смиренно просит, чтобы его приняли сегодня утром по вопросу, связанному с делами церкви.

– Нет, ей-богу, это уж слишком, Уотсон, – раздраженно заметил Холмс, раскуривая первую утреннюю трубку. – До чего мы дошли! Чтобы священник спрашивал моего совета о продолжительности проповеди или о проведении Праздника урожая! Я, конечно, польщен, но это недоступно моему пониманию. Кстати, а что говорится в «Крокфорде» о нашем странном клиенте?

Уже знакомый с методами моего старого друга, я тотчас снял с полки справочник по духовенству и выяснил, что преподобный Эппли, викарий небольшого прихода в Сомерсете, написал монографию по византийской медицине.

– Странное занятие для сельского священника, – заметил Холмс. – Но вот, если не ошибаюсь, и сам он собственной персоной.

Снизу послышался настойчивый звон дверного колокольчика, и визитер появился в гостиной прежде, чем миссис Хадсон успела доложить о нем. Эппли, высокий худой мужчина, был в типичном для сельских священников простом облачении. Его добродушное умное лицо обрамляли старомодные седые бакенбарды.

– Господа! – воскликнул он, близоруко всматриваясь в нас сквозь круглые стекла очков. – Пожалуйста, поверьте, что я ни за что бы не стал вторгаться к вам и нарушать ваш покой, если бы меня не побудили к тому чрезвычайные обстоятельства…

– Входите, входите, – сказал Шерлок Холмс и благодушно указал ему на плетеное кресло у камина. – Как детектив-консультант, я подобен врачу, а потому каждый вправе побеспокоить меня.

Священник тяжело опустился в кресло и начал свой рассказ с тех же странных слов, с какими появился в комнате.

– Смерть была Божьей карой, – подавленно повторил Шерлок Холмс, однако я заметил в его голосе легкое возбуждение. – Вы вполне уверены, мой друг, что происшествие, случившееся в вашей провинции, нельзя решить без меня?

– Прошу прощения, – торопливо заговорил викарий. – Мои слова прозвучали слишком настойчиво и непочтительно. Но сейчас вы поймете, почему это ужасное событие, это… – Тут голос его понизился почти до шепота, и он всем телом подался вперед. – Мистер Холмс, это самое настоящее злодеяние, хладнокровное преднамеренное преступление!

– Я весь внимание, сэр, поверьте.

– Мистер Джон Трелони, мы называем его сквайром Трелони, был самым богатым землевладельцем в наших краях. И вот четыре дня назад, за три месяца до своего семидесятилетия, он скончался в своей постели.

– Гм… В этом нет ничего необычного.

– Нет, сэр, послушайте меня! – воскликнул викарий и приподнял длинный тонкий палец, чем-то выпачканный на самом кончике. – Джон Трелони был человеком здоровым и бодрым, никакими недугами не страдал и спокойно прожил бы в этом лучшем из миров еще лет десять – пятнадцать. Доктор Пол Гриффин, наш местный врач и по стечению обстоятельств мой родной племянник, категорически отказался выдать свидетельство о смерти без этой чудовищной процедуры, называемой вскрытием!

Холмс, еще не успевший сменить свой халат мышиного цвета на другую одежду, вальяжно откинулся на спинку кресла. Услышав последние слова, он приоткрыл глаза.

– Вскрытие! – произнес он. – Произведенное вашим племянником?

Мистер Эппли колебался.

– Нет, мистер Холмс. Вскрытие проводил сэр Леопольд Харпер, главный авторитет в области судебной медицины. И выяснилось, что бедняга Трелони умер не своей смертью. Пришлось вызвать не только полицию, но и представителя из Скотленд-Ярда.

– Вот как…

– С другой стороны, – возбужденно продолжил мистер Эппли, – Трелони никто не убивал, да и не за что было убивать его. Самый выдающийся судебный эксперт заявил, что он не нашел никаких причин смерти.

Секунду-другую в гостиной стояла мертвая тишина, не доносился даже шум с улицы, потому что окна были плотно закрыты и задернуты шторами от солнца.

– Уотсон, дорогой, – мягко сказал Холмс, – будьте любезны, подайте мне ту глиняную трубку, что на полочке над диваном. Благодарю вас. Знаете, мистер Эппли, я недавно сделал открытие. Глина чрезвычайно способствует мыслительному процессу. Так, а где у нас ведерко для угля? Я хотел бы предложить вам сигару.

– Cras ingens iterabimus aequor[3], – процитировал викарий Горация и пригладил перепачканными чем-то пальцами свои забавные бакенбарды. – Спасибо, но не сейчас. Я не в состоянии курить. Не могу! Это вызовет у меня приступ удушья. Понимаю, я должен более подробно и точно изложить вам все факты. Но это непросто. Наверное, я произвожу на вас впечатление человека несколько рассеянного?

– Пожалуй.

– Что верно, то верно, сэр. Видите ли, в молодости, перед тем как посвятить себя церкви, я страстно хотел изучать медицину. Но мой покойный отец воспротивился этому из-за моей рассеянности. «Если ты, не дай Бог, станешь доктором, – говаривал он, – то когда пациент придет к тебе с жалобой на кашель, ты усыпишь его хлороформом и вырежешь ему желчный пузырь, вместо того чтоб прописать микстуру».

– Так-так, – нетерпеливо сказал Холмс. – И вот вы обеспокоились этим происшествием с мистером Трелони, – продолжил он, не сводя с клиента пронзительного взгляда, – и наверняка, прежде чем сесть в поезд этим утром, просмотрели несколько книг из вашей библиотеки. Так?

– Да, сэр. То были книги по медицине.

– Вероятно, не слишком удобно держать книги на высоко расположенных полках?

– Да, сэр, не слишком удобно. Но что делать, если книг так много и места им в кабинете не хватает… – Тут викарий умолк. Длинное лицо, обрамленное бакенбардами, вытянулось еще больше, а рот изумленно приоткрылся. – Я уверен, совершенно уверен, – растерянно начал он, – что и словом не обмолвился о моих книгах и высоте полок в моем кабинете! Как вы догадались?

– О, это сущий пустяк. Так же, к примеру, я догадался о том, что вы холостяк или вдовец и за хозяйством у вас следит довольно неряшливая экономка.

– Поразительно, Холмс! – воскликнул я. – Не только мистеру Эппли, но и мне хотелось бы знать, как вы об этом догадались.

– Пыль, Уотсон. Пыль!

– Какая пыль?

– Будьте добры, взгляните на кончик указательного пальца правой руки мистера Эппли. Он испачкан чем-то темно-серым. Такого рода пыль обычно скапливается на книгах. Впрочем, пятна эти немного побледнели и смазаны, поскольку трогал он книги рано утром. А поскольку мистер Эппли мужчина высокий и с длинными руками, очевидно, что он доставал эти книги с одной из верхних полок. Что же касается скопившейся в кабинете пыли, надеюсь, нетрудно догадаться, в чем дело. Это объясняется тем, что в доме нет аккуратной жены, а есть только неряха экономка.

– Блестяще! – восхитился я.

– Показуха, – отмахнулся Холмс. – Прошу прощения у нашего гостя за то, что прервал рассказ этим никчемным замечанием.

– Совершенно непонятная, загадочная смерть! Но вы еще не слышали самого худшего, – продолжил наш посетитель. – Должен сказать, что у Трелони остался в живых лишь один родственник. Племянница, девушка двадцати одного года. Ее имя Долорес Дейл, она дочь покойной миссис Копли Дейл из Гластонбери. Несколько лет эта юная леди вела хозяйство мистера Трелони в его прекрасном большом доме под названием «Отдых праведника». И всегда подразумевалось, что именно Долорес, помолвленная, кстати, с прекрасным молодым человеком по имени Джефри Эйнсворт, унаследует дядюшкино состояние. Я вам вот что скажу. Нет и не было на свете создания более доброго и прекрасного, волосы ее темнее и роскошнее моря, описанного великим Гомером, и временами она вся так и вспыхивает, так и горит огнем, тут сказывается, видно, южная кровь, и…

– Да-да, – пробормотал Холмс, закрыв глаза. – Но кажется, вы говорили, что мы еще не слышали самого худшего?

– Ах да, верно. Вот вам факты. Незадолго до смерти Трелони вдруг изменил свое завещание. С упрямством и взбалмошностью выжившего из ума старца он лишил свою прелестную племянницу всего. Трелони, видите ли, считал ее легкомысленной и переписал завещание в пользу моего племянника, доктора Пола Гриффина. Ну и скандал же у нас разразился! Две недели спустя мистера Трелони находят мертвым в постели, и мой несчастный племянник попадает под подозрение в убийстве.

– Если возможно, подробнее, – попросил Холмс.

– Ну, прежде всего, – начал викарий, – попробую описать, что представлял собой покойный сквайр Трелони. Человек самых строгих нравов, неукоснительно придерживающийся традиций. Так и вижу его перед собой: высокий, ширококостный, с крупной головой и седой бородой, которая казалась серебристой на фоне коричневого, словно вспаханное поле, лица. – Заметив ироничный взгляд Холмса, викарий спохватился: – Каждый вечер он удалялся к себе в спальню и прочитывал там одну главу из Библии. Потом заводил часы, которые к тому времени уже почти выдыхались. Ну а затем, ровно в десять, ложился спать и поднимался каждое утро ровно в пять.

– Минутку, – прервал его Холмс. – Скажите, Трелони когда-нибудь изменял своим привычкам?

– Ну, иногда чтение Библии так поглощало его, что он засиживался допоздна. Но такое случалось редко, мистер Холмс. Думаю, в расчет этого можно не принимать.

– Спасибо, вы дали исчерпывающий ответ.

– Теперь второе. С прискорбием должен отметить, что Трелони был не в лучших отношениях с племянницей. Слишком уж суров был, почти жесток. Как-то раз, случилось это два года назад, он высек бедняжку Долорес ремнем для затачивания бритвы, а потом запер в комнате и посадил на хлеб и воду. И только за то, что она посмела съездить в Бристоль, посмотреть там комическую оперу Гилберта и Салливана «Терпение». Так и вижу ее, страдалицу, слезы ручьем бегут по розовым щечкам. Увидев бедняжку, вы тоже простили бы ее за грубые выражения в адрес дяди. «Старый черт, – прорыдала она. – Старый черт!»

– Правильно ли я понимаю, – снова перебил его Холмс, – что будущее благосостояние юной леди целиком зависело от денег дяди?

– О нет, далеко не так. Ее жених мистер Эйнсворт – преуспевающий молодой адвокат, карьера его развивается весьма успешно. Сам Трелони был одним из его клиентов.

– Мне показалось, вы несколько опасаетесь за своего племянника, мистер Эппли, – сказал Холмс. – Но очевидно, доктор Гриффин состоял в хороших отношениях с мистером Трелони, раз тот завещал ему все свое состояние?

Викарий нервно заерзал в кресле.

– Отношения их связывали самые дружеские, – поспешно ответил он. – Однажды Гриффин даже спас сквайру жизнь, в буквальном смысле слова. И вместе с тем, должен признать, он человек горячего, даже буйного нрава. Наши жители настроены против него, не могут простить ему грубости и горячности. Если в полиции сочтут, что Трелони умер не своей смертью, моего племянника тотчас же арестуют.

Викарий умолк и оглянулся. В дверь настойчиво и громко стучали. Секунду спустя она распахнулась, и мы увидели миссис Хадсон, которая маячила за плечом худенького коротышки с крысиным личиком, в клетчатом костюме и с котелком на голове. Когда он увидел в комнате мистера Эппли, в жестких голубых глазах его мелькнуло удивление. Он застыл на пороге.

– Да у вас просто дар, Лестрейд, обставлять свое появление самым драматичным образом, – насмешливо заметил Холмс.

– И делать тем самым кое-кому неприятный сюрприз. – Детектив снял шляпу и положил ее рядом с газовой лампой. – Судя по тому, что преподобный отец здесь, должно быть, уже известно о маленьком, но крайне неприятном происшествии в Шотландии. Факты вполне очевидны, все ясно и просто, как пограничный столб, верно, мистер Холмс?

– К сожалению, пограничный столб не так-то легко развернуть в обратном направлении, – возразил Холмс. – Я имел удовольствие продемонстрировать вам это в прошлом, и не раз.

Детектив из Скотленд-Ярда сердито покраснел.

– Что ж, может, и так, мистер Холмс. Вот только на этот раз сомнений нет ни малейших. Налицо и мотив, и возможность. Мы знаем, кто убил, осталось лишь принять соответствующие меры.

– Уверяю вас, мой несчастный племянник… – начал викарий.

– Я ведь еще не называл никаких имен.

– Однако с самого начала дали понять, что этот человек был врачом Трелони. Кому, кроме него, так выгодна эта смерть, если завещание было переписано в его пользу?

– Вы забыли упомянуть о репутации этого человека, мистер Эппли, – мрачно произнес Лестрейд.

– Да, нрав необузданный. Романтик, вспыльчив, горяч! Но хладнокровный убийца… нет, никогда! Я знаю его с пеленок.

– Что ж, посмотрим. Мистер Холмс, я хотел бы перемолвиться с вами словечком.

Во время обмена колкостями между нашим несчастным клиентом и Лестрейдом Холмс сидел неподвижно, уставившись в потолок, и на лице его застыло столь хорошо знакомое мне мечтательно-отрешенное выражение. Оно появлялось всякий раз, когда разум нашептывал: вот она, обозначилась маленькая ниточка, за которую можно ухватиться и распутать весь клубок. Но пока что клубок этот был похоронен под грудой очевидных фактов и не менее очевидных подозрений. Вдруг Холмс поднялся и обратился к викарию:

– Полагаю, вы должны вернуться в Сомерсет сегодня же днем?

– Да, поездом в два тридцать из Паддингтона. – Лицо преподобного слегка порозовело, он тоже вскочил. – Правильно ли я понимаю, мой дорогой Холмс?..

– Мы с доктором Уотсоном отправимся с вами, если вы, мистер Эппли, окажете такую любезность и попросите миссис Хадсон вызвать нам кеб.

Наш клиент выбежал из комнаты и бросился вниз по лестнице.

– Довольно любопытное дельце. – Холмс взял персидский кисет в виде расшитой туфельки и начал набивать трубку.

– Я рад, что вы, друг мой, наконец-то увидели все именно в таком свете, – заметил я. – Ибо вначале мне показалось, что викарий несколько раздражал вас, особенно когда признался в своих медицинских амбициях, а также в рассеянности, из-за которой мог бы вырезать здоровому пациенту желчный пузырь.

Это невинное на первый взгляд замечание произвело неожиданный эффект. Секунду-другую Холмс задумчиво смотрел перед собой, затем вскочил на ноги.

– Бог мой! – воскликнул он. – Господи! – Обычно бледные щеки его чуть порозовели, в глазах появился блеск, так хорошо знакомый мне по старым добрым временам. – Ваша помощь, Уотсон, как всегда, поистине неоценима! – воскликнул он. – Нет, сами вы не источник света, но вы – его проводник.

– Так я помог вам? Упомянув о желчном пузыре?

– Именно!

– Нет, правда, Холмс?

– Сейчас мне необходимо найти одну фамилию. Да, несомненно, надо найти одну фамилию. Будьте добры, передайте мне папку с записями на букву «Б».

Я тут же передал ему объемистую папку, одну из многих, где он хранил вырезки из газет с описаниями разных происшествий, привлекших его внимание.

– Но, Холмс, ни одна из фамилий героев этой истории не начинается на букву «Б»!

– Верно. Я это знаю. Так, Б-а, Ба-р. Бартлет! Гм… Ха! Старый добрый указатель. – Торопливо перелистав страницы, Холмс захлопнул папку, опустился в кресло и, не выпуская ее из рук, нервно забарабанил по обложке длинными пальцами. За спиной у него на специальном химическом столике поблескивали в лучах солнца колбы, пробирки и реторты. – Всех данных у меня, конечно, не было, – пробормотал он. – Даже теперь они еще неполные.

Лестрейд поймал мой взгляд и подмигнул.

– А для меня их более чем достаточно! – ухмыльнулся инспектор. – И они меня не подведут. Этот рыжебородый доктор – самый настоящий убийца. Чистый дьявол. Мы знаем, что это он, да и мотив очевиден.

– Тогда почему вы здесь?

– Потому что мне недостает одной детали, весьма, впрочем, существенной. Мы знаем, кто сделал это, но не знаем как.

За время нашей поездки в Сомерсет Лестрейд задавал тот же вопрос раз пятнадцать, если не больше, пока он не начал отдаваться болью у меня в висках.

День выдался долгий и жаркий, и когда мы наконец вышли из поезда на маленькой станции, лучи заходящего солнца золотили мягко закругленные холмы Сомерсетшира. На склоне холма, за крышами деревенских домов и рядами благородных старых вязов, при одном взгляде на которые, казалось, слышалось звонкое журчание ручейков, высился большой белый дом.

– Да до него не меньше мили, – кисло заметил Лестрейд.

– Не собираюсь сразу заходить туда, – бросил Холмс. – Скажите, в деревне есть постоялый двор?

– Да, «Кэмбервел-армс».

– Тогда идемте прямо туда. Предпочитаю начинать на нейтральной территории.

– Но Холмс! – воскликнул Лестрейд. – Не понимаю, я…

– Это очевидно, – отрезал Холмс и не произнес больше ни слова до тех пор, пока мы не оказались в небольшом и чистом холле старинного постоялого двора. Там Холмс нацарапал что-то в блокноте, вырвал из него листок и разделил надвое. – А теперь, мистер Эппли, окажите нам любезность и отправьте своего слугу с этой запиской в «Отдых праведника», а вторую передайте мистеру Эйнсворту.

– С удовольствием, мистер Холмс.

– Вот и отлично. Теперь у нас есть время выкурить трубку до прибытия сюда мисс Долорес и ее жениха.

Какое-то время мы сидели молча, погруженные в свои мысли. Что касается меня, то я ни на секунду не усомнился в правильности действий своего друга, хотя и не понимал пока их цели.

– Что ж, мистер Холмс, – заговорил наконец Лестрейд, – вы тут напустили столько туману, что даже ваш друг доктор Уотсон пребывает в недоумении. Может, все же поделитесь своими соображениями?

– Никакой версии пока нет. Я просто выясняю кое-какие факты.

– И упустите преступника за этим выяснением.

– Там видно будет. Кстати, викарий, а в каких отношениях состоит мисс Долорес с вашим племянником?

– Странно, что вы вдруг заговорили об этом, – удивился мистер Эппли. – Их отношения уже давно стали для меня источником беспокойства. Впрочем, ради справедливости должен добавить, причиной тому была исключительно молодая леди. По некой непонятной мне причине она вдруг страшно невзлюбила его. И хуже всего то, что не стеснялась показывать это на людях.

– Ага! Ну а мистер Эйнсворт?

– Эйнсворт слишком добр и благороден, чтоб последовать примеру своей невесты. Принимает все ее выпады почти как личное оскорбление.

– Вон оно как. Что ж, похвально. А вот, если не ошибаюсь, и они.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла высокая грациозная девушка. Она переводила темные сверкающие глаза с одного из нас на другого, и в этом долгом испытующем взгляде читались враждебность и даже отчаяние. За ней следовал стройный светловолосый молодой человек с ясными и умными синими глазами. Он обменялся словами приветствия с преподобным Эппли.

– Кто из вас мистер Шерлок Холмс? – осведомилась юная леди. – Ах да! Полагаю, вы раскопали какие-то новые доказательства, верно?

– Я приехал выслушать их, мисс Дейл. Я много узнал об этом деле. Кроме разве что одного. Что действительно произошло в ту ночь, когда ваш дядя… умер.

– Вы как-то особо подчеркнули слово «умер», мистер Холмс.

– Но, моя дорогая, разве он мог произнести его иначе? – Молодой Эйнсворт изобразил подобие улыбки. – Ведь головка ваша забита самыми несуразными предрассудками, вы отчего-то вообразили, что гроза, разразившаяся в ночь на вторник, могла огорчить дядю. Но ведь она закончилась до того, как он умер.

– Откуда вы знаете?

– Доктор Гриффин сказал, что умер он не раньше трех часов ночи. А до этого с ним все было в порядке.

– Похоже, вы слишком уверены в этом.

Молодой человек растерянно взглянул на Холмса.

– Конечно, уверен. И мистер Лестрейд уже знает: в ту ночь я заходил в комнату три раза. По просьбе сквайра.

– Было бы неплохо изложить все факты с самого начала. Не начнете ли вы, мисс Дейл?

– Хорошо, мистер Холмс. В ночь на вторник дядя пригласил моего жениха и доктора Гриффина отобедать с ним в «Отдыхе праведника». Весь вечер он нервничал. Я приписала это воздействию надвигающейся грозы: рокотал гром, а дядя всегда боялся грозы. Но теперь я склонна приписывать это состоянию его духа. Весь вечер дядя нервничал все больше и больше, не помогало даже чувство юмора, присущее доктору Гриффину. И тут вдруг в дерево, стоящее неподалеку в роще, ударила молния. «Мне еще домой предстоит добираться, – сказал мистер Гриффин. – Надеюсь, ничего страшного со мной в грозу не случится». Знаете, он порой бывает просто невыносим, этот доктор!

«Что ж, рад тому, что мне никуда не надо ехать, – рассмеялся Джефри. – Дом оснащен прекрасными громоотводами». И тут мой дядя вскочил с кресла.

«Мальчишка, дурак! – закричал он. – Что ты такое мелешь? Ведь прекрасно знаешь, что здесь нет ни одного громоотвода!» Дядя стоял, дрожа как осиновый лист, и взгляд у него был безумный.

– Просто не верится, что я мог такое сказать, – наивно заметил Эйнсворт. – Ну, и тут он пустился рассказывать о своих ночных кошмарах…

– Ночных кошмарах? – переспросил Холмс.

– Да. Трелони жаловался, что ночами его донимают кошмары, а душа человека не должна чувствовать себя одиноко в ночи.

– Но затем он немного успокоился, – продолжила свой рассказ мисс Дейл, – когда Джефри предложил остаться и обещал, что будет заглядывать к нему ночью. И он действительно заходил к дяде несколько раз. Когда это было, Джефри?

– Первый раз я заглянул в десять тридцать. Потом в полночь и, наконец, в час ночи.

– Вы говорили с ним? – спросил Шерлок Холмс.

– Нет. Он спал.

– Тогда с чего вы взяли, что Трелони был еще жив?

– Как многие пожилые люди, сквайр засыпал только при свете ночника. И у него в чаше на камине горело некое подобие свечи с фитилем. Голубоватым таким мерцанием. Видно было не очень хорошо, зато я отчетливо слышал его дыхание, несмотря на завывание ветра.

– Было уже начало шестого утра, – вмешалась мисс Дейл, – когда… Нет, я не в силах продолжать! Не могу!

– Успокойтесь, дорогая. – Эйнсворт не сводил с девушки напряженного взгляда. – Мистер Холмс, все это было большим потрясением для моей невесты.

– Может, я продолжу? – предложил викарий. – Уже светало, когда меня разбудил громкий стук в дверь. Из «Отдыха праведника» прислали парнишку конюшего со страшными новостями. Он рассказал, что рано утром служанка, как обычно, понесла сквайру чай. Раздвинула шторы в спальне и закричала от ужаса, увидев хозяина мертвым в постели. Я наскоро оделся и побежал к Трелони. Вошел в спальню, за мной последовали Долорес и Джефри. Доктор Гриффин, его вызвали раньше, уже заканчивал осмотр.

«Сквайр мертв уже часа два, – сказал врач. – Вот только, убей Бог, не понимаю, отчего он умер».

Я подошел к постели с другого края и уже приготовился помолиться за усопшего, как вдруг заметил блеснувшие в луче утреннего солнца золотые часы Трелони. Заводились они головкой, без ключика. И лежали на маленьком мраморном столике среди всяких пузырьков с лекарствами, баночек с мазями, которые пахли на всю комнату. Надо сказать, в спальне было очень душно. Принято считать, что в критические моменты человек думает о всяких пустяках. Вот и я тоже повел себя в тот момент несколько странно. Мне показалось, что часы не тикают, и я поднес их к самому уху. Но они шли. Я два раза крутанул головку завода, и тут ее заело, пружина дальше не пускала. Но я бы и не стал заводить их дальше, потому что раздался резкий звук, нечто похожее на «крэк», и Долорес нервно вскрикнула. Точно помню ее слова: «Викарий! Оставьте, пожалуйста! Трещит, как погремушка смерти!»

Секунду-другую мы сидели в полном молчании. Мисс Дейл потупила взгляд.

– Мистер Холмс, – с жаром произнес Эйнсворт, – раны еще не зажили. Могу ли я просить вас отложить дальнейший допрос мисс Дейл?

Холмс поднялся.

– Все страхи беспочвенны без соответствующих причин, мисс Дейл, – заметил он. Достав карманные часы, он задумчиво взглянул на них.

– Уже довольно поздно, мистер Холмс, – вставил Лестрейд.

– Да, я как-то не подумал. Вы правы. Что ж, отправимся в «Отдых праведника».

Мы сели в карету викария, и вскоре она въехала через ворота сторожки на узкую аллею. На небе взошла луна, перед нами простиралась длинная прямая дорога, покрытая тенями раскидистых вязов. Мы свернули, и в желтых снопах света каретных фонарей показался фасад огромного безобразного особняка. Окна нижнего этажа закрывали тускло-коричневые ставни, входная дверь была затянута черным крепом.

– Вот уж и правда мрачный дом, – тихо промолвил Лестрейд и позвонил в колокольчик. – Эй, есть кто там? Нет, как вам это нравится, а?

Дверь распахнулась. На пороге стоял высокий рыжебородый мужчина в просторной охотничьей куртке с двумя накладными карманами и в бриджах. Он разглядывал нас, и в глазах его сверкала ярость. И еще я заметил, что грудь его взволнованно вздымается, а крупные руки крепко сжаты в кулаки, что говорило о возбуждении или страхе.

– Что вы тут делаете, доктор Гриффин?

– Я что, должен просить у вас разрешения, где мне быть и куда ходить, мистер Лестрейд? Неужели мало того, что ваши дурацкие подозрения настроили против меня всех местных жителей? – Гриффин протянул крепкую мускулистую руку и ухватил за плечо моего друга. – Вы Холмс! – возбужденно воскликнул он. – Я получил вашу записку, и вот я здесь, перед вами! Господи, сделай так, чтоб ваша репутация подтвердилась! Только вы стоите сейчас между мною и виселицей. Нет, я и вправду злодей! Вы только посмотрите, как я ее напугал!

Мисс Дейл с тихим стоном спрятала лицо в ладонях.

– Это просто нервы… и все остальное!.. – прорыдала она. – О нет, это невыносимо, уму непостижимо!

Я даже немного рассердился на Холмса. В то время как все мы окружили рыдающую девушку, пытаясь утешить ее, он заметил Лестрейду, что тело еще, должно быть, в доме. И, повернувшись к нам спиной и протирая увеличительное стекло, шагнул в прихожую.

Для приличия я выждал несколько секунд и вошел следом за ним, за мной последовал Лестрейд. В полутемном холле дверь слева открывалась в просторную комнату, мы увидели там горящие свечи и горы полуувядших цветов, а затем и высокую худощавую фигуру Холмса. Он склонился над открытым гробом. Мерцание свечей отражалось в его очках, а сам он склонялся все ниже, пока лицо его не оказалось в нескольких дюймах от тела покойного. В полной пугающей тишине Холмс разглядывал черты лица усопшего. Затем осторожно натянул на него покрывало и отошел.

Не успел я и слова вымолвить, как он торопливо прошел мимо нас и жестом указал на лестницу, ведущую на второй этаж. Оказавшись на площадке, Лестрейд повел нас за собой, и мы вошли в спальню, обставленную громоздкой темной мебелью. В углу, на столике, горела лампа под абажуром, рядом с ней лежала толстая раскрытая Библия. И здесь, как и во всем доме, было душно и сыро и пахло принесенными усопшему цветами.

Холмс, сведя брови в две прямые черные линии, стоял на четвереньках под окном и дюйм за дюймом разглядывал пол через увеличительное стекло. Мой недоуменный возглас заставил его подняться.

– Нет, Уотсон. Три дня назад эти окна никто не открывал. Если б их открыли в такую сильную грозу, я бы непременно нашел следы. – Он принюхался к воздуху. – Да и не было необходимости открывать эти окна.

– Слышите? – воскликнул я. – Что за странный звук? – Я покосился на кровать под высоким темным балдахином. У изголовья стоял небольшой столик с мраморной столешницей, а на ней множество покрытых пылью пузырьков с какими-то лекарствами. – Послушайте, Холмс, это же золотые часы Трелони! Лежат здесь на маленьком столике и до сих пор идут, представляете?

– Почему это вас так удивляет?

– Да потому, что прошло уже целых три дня. Завод должен был кончиться.

– А они идут. Я завел их, Уотсон. Я сразу поднялся сюда, прежде чем начать осматривать тело. Вообще весь этот путь из деревни до имения я проделал только с одной целью: завести часы сквайра Трелони ровно в десять вечера!

– Нет, ей-богу, Холмс, вы не перестаете меня удивлять!

– Вы только посмотрите, – продолжил он и указал на мраморный столик, – какие тут у нас сокровища! Взгляните, Лестрейд! Смотрите!

– Но, Холмс, это всего лишь маленькая баночка вазелина, такую можно купить в любой аптеке.

– Ничего подобного, это веревка душителя. И однако, – задумчиво пробормотал он, – одна деталь приводит меня в недоумение. Скажите, а вы связывались с сэром Леопольдом Харпером? – Он быстро обернулся к Лестрейду. – Он здесь живет?

– Нет, он гостит у друзей в деревне по соседству. Когда решили делать вскрытие, местная полиция сочла, что им необычайно повезло. Еще бы, лучший в Англии эксперт по судебной медицине оказался поблизости, и они тут же послали за ним. Надо сказать, не самое удобное выбрали для этого время, – с усмешкой добавил он.

– Это почему?

– Да потому, что застали они его в постели, с грелкой под боком, стаканом горячего грога под рукой и холодным компрессом на лбу.

Холмс радостно всплеснул руками.

– Есть! Дело раскрыто! – воскликнул он.

Мы с Лестрейдом взирали на него с недоумением.

– Надо только отдать еще одно распоряжение, – сказал Холмс. – Ни один человек не должен сегодня покидать этот дом, Лестрейд. Проследите за этим. Целиком полагаюсь на вашу дипломатичность в этом вопросе. А мы с Уотсоном останемся в этой комнате до пяти утра.

Я знал: задавать вопросы моему другу сейчас бесполезно. Он уселся в единственное в комнате кресло-качалку, мне же осталось присесть только на кровать, где недавно лежал умерший. Я долго не решался. Но все же решился, а потом…

– Уотсон!

Громкий оклик вывел меня из дремоты. Я сел и не сразу понял, где нахожусь. В глаза било яркое утреннее солнце, на столике, в изголовье, громко тикали золотые часы.

Шерлок Холмс, как всегда аккуратный и собранный, стоял рядом и смотрел на меня сверху вниз.

– Десять минут шестого, – сказал он, – и я подумал, что лучше вас разбудить. А, вот и Лестрейд, – заметил Холмс, услышав стук в дверь. – Полагаю, что не один. Прошу вас, входите.

Я встал с постели. В комнату вошла мисс Дейл, за ней – доктор Гриффин, молодой Эйнсворт и, к немалому моему удивлению, викарий.

– Не ожидала от вас, мистер Холмс! – воскликнула Долорес Дейл, глаза ее гневно сверкали. – По вашей прихоти нам пришлось проторчать тут всю ночь. Всем, даже бедному мистеру Эппли!

– Поверьте, это не прихоть. Просто я хотел объяснить вам, каким именно образом был убит мистер Трелони. Убит жестоко и хладнокровно.

– Так все-таки убит! – воскликнул доктор Гриффин. – Но каким способом, позвольте узнать?

– Замысел дьявольски прост. Не зря доктор Уотсон обратил на это мое внимание. Нет, Уотсон, молчите, пока ни слова! Мистер Эппли дал нам ключ, упомянув о том, что если бы стал практикующим врачом, то по рассеянности мог бы удалить у человека, страдающего простудой, желчный пузырь. Но это еще не все. Он также добавил, что использовал бы при этом хлороформ. Сначала усыпил бы пациента. Ключевое слово здесь «хлороформ»!

– Хлороформ! – эхом откликнулся доктор Гриффин. Похоже, он был потрясен.

– Именно. К слову, хлороформ фигурировал в одном деле об убийстве, которое рассматривалось в Олд-Бейли[4] в прошлом году. Некую миссис Аделаиду Бартлет обвиняли в том, что она отравила своего мужа, влив ему в рот жидкий хлороформ, пока он спал.

– Но при чем тут это, черт побери? Трелони никакого хлороформа не глотал!

– Конечно, нет. Но скажите нам, доктор Гриффин, что бы произошло, если бы я, допустим, взял большой кусок ваты, обильно смочил ее хлороформом, затем прижал ко рту и ноздрям пожилого человека, причем крепко спящего, заметьте, и продержал бы так минут двадцать? Что сталось бы с этим человеком?

– Он умер бы. Однако сделать этого нельзя, не оставив следов.

– Отлично! Каких именно следов?

– Хлороформ сжег бы слизистую оболочку губ. Остались бы следы небольших ожогов.

Холмс взмахом руки указал на мраморный столик.

– А теперь допустим, доктор Гриффин, – с этими словами он взял со стола баночку вазелина, – я нанес на лицо жертвы тонкий слой мази, ну, скажем, вот такого вазелина. Остались бы после этого следы ожогов?

– Нет, не остались бы.

– Полагаю, ваши познания в медицине этим не ограничиваются. Хлороформ – вещество летучее, он быстро испаряется и столь же быстро выводится из крови. Стоит отложить посмертное вскрытие хотя бы на два дня, как было в данном случае, и от хлороформа не останется и следа.

– Не спешите, мистер Холмс! Тут есть еще…

– Знаю. Есть еще одна вероятность, совсем маленькая, что запах хлороформа обнаружат или в комнате, где совершено убийство, или же при вскрытии. Но его ведь можно заглушить запахом разных медикаментов и мазей. А при вскрытии можно и не обнаружить, если патологоанатом, в данном случае сэр Леопольд Харпер, страдал простудой и сильным насморком.

– Верно!

– А теперь спросим, как выразился бы викарий, cui bono? Кто выигрывает от этого подлого преступления?

Я заметил, как Лестрейд решительно шагнул к доктору Гриффину.

– Подите прочь! – злобно огрызнулся тот.

Холмс поставил баночку на место и взял со стола тяжелые золотые часы покойного. В наступившей тишине тиканье их показалось особенно громким.

– Обратите внимание на эти часы. Золотые часы с крышкой. Прошлым вечером, ровно в десять, я завел их до упора. Теперь, как видите, они показывают двадцать минут шестого.

– И что с того? – нервно воскликнула мисс Дейл.

– Если вы помните, именно в то же время, в десять вечера, викарий заводил эти часы, а наутро, в пять, вы нашли дядю мертвым. Понимаю, эта демонстрация может огорчить вас, однако прошу смотреть и слушать внимательно.

Холмс начал поворачивать головку завода, раздался противный скрипучий звук «кр-р-рэк». Головка поворачивалась, звук не стихал.

– Осторожнее! – воскликнул доктор Гриффин. – Там что-то не так.

– Отлично! А что именно не так?

– Разрази меня гром! Викарий крутанул головку всего два раза, и часы оказались заведенными полностью. Вы же повернули уже раз семь или восемь, а они…

– Совершенно верно, – перебил его Холмс. – Но я не утверждаю, что это часы именно мистера Трелони. Любые часы, если завести их в десять вечера, утром вряд ли заведутся до упора всего двумя поворотами головки.

– Бог ты мой… – пробормотал доктор, не сводя изумленного взгляда с Холмса.

– В тот вечер покойный мистер Трелони не лег, как обычно, в десять. Он разволновался из-за сильной грозы и, вероятнее всего, еще долго не спал, читал Библию, – по словам викария, такое порой с ним случалось. Хоть он и завел часы в обычное время, но раньше трех ночи не уснул. Убийца же застал его уже спящим.

– И что же? – вскричала Долорес.

– А поскольку один человек уверял, что сначала видел Трелони спящим в десять тридцать, затем ровно в полночь и в час ночи, означает это одно. Человек сей – отъявленный лжец!

– Наконец-то я понял, Холмс! – воскликнул я. – Все сходится, и преступник…

Джефри Эйнсворт бросился к двери.

– Вот ты и попался, голубчик! – Лестрейд навалился на молодого человека, и на запястьях его защелкнулись наручники.

Мисс Долорес, рыдая, сорвалась с места, но бросилась вовсе не к Эйнсворту, а упала прямо в объятия доктора Пола Гриффина.

Мы вновь сидели в доме на Бейкер-стрит и угощались виски с содовой.

– Как видите, Уотсон, – заметил мистер Шерлок Холмс, – вину молодого Эйнсворта, страстно желавшего жениться на юной леди, чтобы впоследствии завладеть ее деньгами, можно было доказать и без помощи часов.

– Ничего подобного! – пылко возразил я.

– Но, мой дорогой, подумайте сами. Вспомните о завещании Трелони.

– Так значит, Трелони передумал и не изменил завещания?

– Передумал и изменил. И довел до сведения всех и каждого, чтобы ни у кого не осталось сомнений в его намерениях. Но лишь один человек знал, чем все это кончилось. А именно: Трелони составил новое завещание, но так и не подписал его.

– Вы имеете в виду самого Трелони?

– Я имею в виду Эйнсворта, адвоката, помогавшего ему составить завещание. Он уже признался и в этом. – Холмс откинулся на спинку кресла, сложил пальцы домиком. – Раздобыть хлороформ ничего не стоит, все в Британии знают об этом после нашумевшего дела Бартлет. Деревня – маленькое замкнутое общество. И другу семьи, мистеру Эйнсворту, ничего не стоило получить доступ к трудам по медицине, находившимся в библиотеке викария. Он разработал довольно хитроумный план. Прошлой ночью я не получил бы подтверждения своей версии, если бы не обследовал при помощи увеличительного стекла лицо покойного. Мне удалось обнаружить неоспоримые свидетельства убийства. Крохотные следы ожогов и вазелина в порах кожи лица.

– Ну а мисс Дейл и доктор Гриффин?..

– Их поведение удивляет вас?

– Да, женщины, конечно, странные существа.

– Уотсон, дорогой мой, услышав, что судьба свела молодую пылкую женщину с мужчиной столь же необузданного нрава, не имеющего ничего общего с холодным и рассудительным адвокатом, который пристально наблюдал за ней… я сразу заподозрил неладное. И подозрения мои лишь окрепли после того, когда она прилюдно стала выражать неодобрение доктору Гриффину.

– Так почему бы ей просто не разорвать помолвку?

– Вы не учитываете одного важного факта. Дядя уже неоднократно корил ее за непостоянство и легкомыслие. Даже наказывал за это. Стоило Долорес изменить свое решение, и она утратила бы уважение к себе. Однако чему это вы усмехаетесь, Уотсон?

– Да просто несоответствию. Думал о странном названии этой деревни.

– Деревня Кэмбервел? – улыбнулся Холмс. – Да, она совсем не похожа на лондонский район под тем же названием. Вы должны дать своему повествованию какое-нибудь другое название, Уотсон, дабы не вводить в заблуждение читателя по поводу того, где именно произошло дело с отравлением.