Читать книгу Не раскрытые тайны друг друга - Агата Ашу - Страница 5

Лето не сопротивлялось и уступило натиску необычно холодной, агрессивной осени. Листья дрожали на ветру, из последних сил отчаянно цепляясь черенками за мокрые промозглые ветки. Обожаемые бардами «мои дожди, мои тяжелые, осенние» будоражили души людей, портили и без того плохое настроение, давали волю бунтующим мыслям.

В Москву приехал «бравый морячок», с которым Алёна познакомилась на конференции еще летом, перед поездкой в Эстонию. Звали его по-простому – Джордж Смит. Было решено пригласить его на ужин. Каждый иностранец в начале девяностых воспринимался как инопланетянин, застолья с ними были популярным развлечением.

В прошлом Джордж служил морским пехотинцем. Потом волей случая оказался в администрации сначала Рейгана, а позже и Буша-старшего. Учитывая высокий пост и существенную годовую зарплату, он мог бы позволить себе купить дом Вашингтоне, но на протяжении всех восемнадцати лет упорно продолжал жить в причаленной на речной стоянке яхте. Мистер Смит считал, что его госслужба временная и связываться с покупкой недвижимости не стоит. Так и состарился под всплески волн и бесконечное покачивание пола под ногами. Но, выйдя в отставку, всё же переехал поближе к детям, купил дом, заскучал и увлекся романтикой перестроечной России. Зачастил в Москву, приезжал налаживать бизнес-контакты и отчего-то выбрал продвижение образовательных инициатив. Поэтому они и пересеклись на конференции летом.

В последнее время Алёна полюбила устраивать приемы дома. Они оказались более действенным способом, чем деловые встречи с обсуждениями высоких педагогических замыслов: и людей узнавала ближе, и нужные связи для продвижения проекта становились крепче, и работа реже спотыкалась на отсутствии финансирования.

Переступив порог «родового гнезда» Урбановой, Джордж замер:

– Какие у вас апартаменты, – восхитился он, как будто был здесь в первый раз.

– (Дежурный комплимент? Наверное, дедушка забыл, что принимал у нас душ во время «грязной конференции»), – так когда-то участники обозвали международный форум по причине отсутствия горячей воды в гостинице. Это для москвичей дело обычное. Подумаешь, горячую воду отключили, а на что тазики и большие кастрюли в кладовках пылятся? А для иностранцев – нонсенс.

Проходя по квартире, он продолжал рассыпать комплименты:

– Какой простор! Четыре комнаты в самом центре, – он заглянул в каждую. – Высоченные потолки, красивый вид из окон. Кремль рядом!

– Любоваться – так по полной! – Нахимов распахнул балконные двери перед собравшимися гостями.

В тот же момент включилась подсветка гостиницы «Украина», да так неожиданно и к месту, будто хозяин дома нажал на потайную кнопку. Народ просто ахнул.

– Алёна Владимировна, – не удержался Ник Ник, коллега по работе, – вы меня превзошли. Какая панорама! Москва-река под окнами. Какой размах жилплощади! (Но парадное у меня в высотке шикарнее!) – успокоил он себя. – У вас папа был министром?

– Что-то вроде того.

Алёна предпочитала не рассказывать всем подряд историю квартиры на Краснопресненской набережной: как ее папа, герой войны, инвалид, унижался в старости и писал заявления на расширение стесненных условий жизни двух поколений семейства, ютившегося в малогабаритной двушке, как она штудировала стопки обменных бюллетеней, как часами обзванивала подходящие варианты, как после работы, чуть живая, объезжала кандидатов на обмен и как стала «своей» для маклеров. Но в итоге всё получилось, и хотелось забыть о трудностях и потраченных усилиях.

– Вы же живете у самого Белого дома, – включилась в разговор жена Ник Ника Валентина.

– Да, это так, – согласилась хозяйка. – Расположение у нас действительно престижное, но только тогда, когда политическая обстановка спокойная, особенно за углом.

Московские гости оценили шутку сдержанным смехом, вспомнив попытку переворота в 91-м.

Урбанова пригласила всех к столу. Афоня, проходя мимо телевизора, по обыкновению ткнул в кнопку и включил ящик. Едва Алёна открыла рот, чтобы попросить сына избавить гостей от лишнего собеседника, как диктор объявил, что через несколько минут выступит президент Российской Федерации Борис Ельцин.

Джордж на слух уловил известное во всем мире имя и пошутил:

– О, у вас перед ужином выступают президенты?

Заморский гость попросил оставить трансляцию и сосредоточился на экране, хотя русского вроде как не знал.

На лицах гостей застыли маски легкого внутреннего напряжения. Их выдавали приподнятые брови, заточенные взгляды, слишком шумное позвякивание приборами и отсутствие комментариев.

В стране отчетливо назревало противостояние двух ветвей власти – исполнительной, которую и представлял на экране первый президент России, и законодательной во главе с Руцким и Хасбулатовым.

Ельцин, путаясь в окончаниях слов, сообщал своему народу, что в стране кризис государственности, идет борьба на уничтожение, нарастают проблемы с поддержанием элементарного порядка, а он хочет сохранить мир в России.

– (Ого! – подумала Алёна. – Если президент заговорил о сохранении мира, значит, быть войне. Типун мне на язык!)

Ельцин говорил о себе в третьем лице:

– Верховный Совет предложил одобрить смещение президента России.

– Сейчас начнется, – сказал нараспев Ник Ник и поскреб вилкой по тарелке с оливье и холодцом.

Алёну передернуло от этого звука.

Оратор нагнетал:

– Верховный Совет захвачен группой лиц, которые превратили его в штаб непримиримой оппозиции…

Гости заёрзали на стульях. Всем стало неуютно.

– Наступило время самых серьезных решений… Прерываются функции Съезда народных депутатов и Верховного Совета Российской Федерации. Полномочия народных депутатов прекращаются. Сохраним Россию для себя, наших детей и внуков!

– Аминь, – сказал кто-то с дальнего края стола и поднял бокал.

Благодаря первому лицу государства ужин был свернут сразу после горячего. Москвичи заспешили домой, от греха подальше.

– (Мало ли что еще учинит руководство на ночь глядя, так и домой не вернешься!)

Все помнили 91-й год. В головах происходила перестановка множителей спокойной жизни и ввод отрицательных величин неопределенности.

Алёна сетовала на то, что народ не попробовал ее десерт. Эклеры с заварным кремом и фруктовый салат ждали гостей на кухне.

– Может, с собой завернуть? – вопрошала она каждого на выходе. – Я так старалась.

Гости отнекивались, а Афоня остался доволен:

– (Мне эклерчики достанутся!) – и отправился на кухню.

В отличие от остальных визитеров, Джордж не спешил уходить и попросил хозяев сопроводить его к Белому дому.

– У вас под окнами вершится мировая история! – американца переполнял пафос момента.

– Вам нельзя в этом выходить, – засуетилась Алёна около лифта.

– Это еще почему? – не понял мистер Смит.

Хозяйка еще раз окинула взглядом его невысокую крепкую фигуру.

– Вы слишком похожи на американца.

– Я и есть американец! – с гордостью сказал Джордж и по-военному отдал честь.

– Нет, подождите, пожалуйста, я принесу вам во что переодеться. Сейчас около Белого дома начнут собираться рьяные защитники советской власти. Побьют!

Алёна вернулась в квартиру, открыла шкаф с верхней одеждой, сняла с вешалок несколько курток мужа и вынесла их на лестничную клетку:

– Вот, выберите, что вам больше по вкусу.

Джордж сопротивляться не стал и быстро переоделся.

– Теперь вы сольетесь с толпой, – с удовольствием заключила Алёна и крикнула вслед уходящему лифту: – Только вы там по-английски не очень-то разглагольствуйте!

– Слушаюсь, мой генерал! – донесся снизу голос мужа.

* * *

Мужчины вышли через черный ход и задержались около арки, пропуская граждан, тащивших со двора мусорные баки, железные заборы от газонов и прочую чепуху.

– Наши люди в своем репертуаре, – отметил Нахимов.

– Это они зачем? – спросил американец.

– Баррикады строить, – Алексей уже познал толк в современных русских революциях.

– Но эти баррикады ни от чего не предохраняют, – тоном знающего человека заметил Джордж.

– Это неважно. Людей ведут два типа памяти: генетическая и эмоциональная. Мы имеем счастье проживать в особом месте, это Красная Пресня. Недалеко отсюда улицы Тысяча Девятьсот Пятого Года и Баррикадная. Здесь исторически при каждом удобном случае население сооружает баррикады и сопротивляется властям.

– Это у вас юмор такой? – не понял американец.

– Вроде того. Черный юмор. Страшен русский бунт, бессмысленный и беспощадный.

– Вы боитесь?

– Пока нет, но у меня наверху семья.

* * *

Проследовав за расхитителями дворового имущества, они вышли в Глубокий переулок. Вокруг Белого дома собирались люди, некоторые даже с красными флагами в руках. Со стороны Нового Арбата топали отдельные группки демократов с триколорами в руках. Всё смешалось: сторонники, противники и их настроения. Люди бурно обсуждали Указ Президента.

Джордж и Алексей обошли пока еще мирно спорящих граждан и оказались у лестницы парадного входа в Белый дом. Они поднялись на верхнюю площадку, немного постояли, обозревая окрестности. Народ прибывал, подобно бурлящей воде в половодье: интенсивно и напористо. Шум усиливался, были слышны отдельные выкрики:

– Все на защиту Верховного Совета!

Пробежавший мимо них некто, видимо, корреспондент, бросил на ходу:

– Идите на задний двор! Сейчас начнется заседание президиума ВС.

– Зачем на задний двор? Что такое ВС? – крикнул ему вдогонку Нахимов.

– Ну, ты даешь, мужик! Не знаешь, что такое ВС! Верховный Совет Российской Федерации, – с гордостью сына империи заявил журналист. – Там на балкон будут выходить члены ВС и докладывать о происходящем внутри. Узнаешь всё из первых рук.

Влившись в тягучий поток «оттекающих» от фасада людей, Алексей с Джорджем попали на Конюшковскую улицу и, обогнув Белый дом по длинной дуге через парк, оказались на так называемом «заднем дворе».

– (Надо было по Глубокому пройти. Было бы быстрее, а то «лучшие места в партере» уже заняты), – подумал Нахимов, протискиваясь к балкону вместе с американцем.

Толпа плотно окружила здание и продолжала разрастаться, уподобляясь посеву живых бактерий в чашке Петри.

– (Какие быстрые эти русские. Не прошло и часа после выступления их президента, а здесь уже целый митинг собрался), – подумал Джордж. – Алекс, как вы считаете, можно мне поговорить с людьми? Узнать их настроения?

– Можно, только осторожно. Задайте мне ваши вопросы на ухо, а я попробую пообщаться. Здесь разный народ собрался. (Могут и побить).

Их переговоры полужестами прервал всклокоченный человек с бородой, возникший на балконе:

– Началось заседание Президиума Верховного Совета! – орал он вниз срывающимся голосом через мегафон. – Граждане, не расходитесь! Мы будем сообщать о продвижении дел!

– Долой Ельцина! – взорвалась толпа.

– Нет шоковой терапии! – резкие выкрики стрелами пронзали холодный воздух.

Кто-то явно заранее подготовленный разогревал публику, скандируя:

– Ельцина вон из России! Ельцина вон из России!

– Нет проискам американского империализма! – отзывался народ.

После провозглашения последнего лозунга Алексей аккуратно взял под локоть Джорджа и показал ему глазами в направлении своего дома. Американец всё понял и молча последовал за ним.

Они выбрались из центра небезопасного скопища рьяных защитников. То тут, то там мелькали лица разных национальностей и оружие наперевес.

– Ельцин больше не президент! Ельцин больше не президент! – скандировали сторонники советской власти.

– Отстоим завоевания отцов! – завизжала в экзальтации довольно пожилая женщина в вязаной розовой мохеровой шапочке.

– Ельцин нарушил Конституцию! – выкрикнул тенором стоящий рядом с ними верзила в полувоенной форме с чем-то похожим на свастику на рукаве.

Напряжение росло. Зазвучала революционная музыка. Нахимов наклонился к гостю и тихо спросил:

– Вы хотите остаться и еще посмотреть? Или давайте вернемся домой?

– Я бы хотел потолкаться здесь еще немного. Живая история!

Двое парней оглянулись, расслышав иностранную речь. Алексей тут же среагировал:

– Мужики, всё в порядке. Это итальянский корреспондент.

– Что-то староват для корреспондента, – пьяно заржал один из них.

– Я думаю, нам не нужны неожиданности, – прошептал Нахимов, наклонившись к Джорджу. – Давайте отойдем в сторону.

Они нашли удобное место, забравшись на бетонный блок ограждения. Господин Смит с интересом впитывал происходящее. На балкон выскочило несколько возбужденных людей. Перебивая друг друга, они кричали в рупор:

– Верховный Совет лишил Ельцина полномочий!

– Он больше не президент!

Публика радостно завопила:

– Ура!!!

– Конституционный суд, – с трудом выговаривая длинное нерусское слово, прохрипела другая личность на балконе, – в общем, Зорькин сказал, что Указ Ельцина противозаконный.

– (Понеслось. Сейчас еще одну революцию у нас во дворе устроят), – Алексей снова попытался увести гостя в направлении их дома, но Джордж не хотел уходить. Он был отчаянным, повидавшим виды парнем, и распаляющаяся толпа его не пугала. В результате они проторчали там несколько часов и вернулись домой очень поздно.

Алёна не спала и открыла дверь со вздохом облегчения:

– Вы что так долго? Я уже вся извелась.

– Можно, я домой позвоню? – спросил Джордж с порога, снимая куртку. – Моя жена тоже, наверное, волнуется: ведь всё, что мы видели там внизу, уже в новостях.

– Конечно, звоните. Пойдемте на кухню, чтобы никого не будить.

Она принесла и поставила на стол аппарат с дисковым набором.

– (Антиквариат или они такими до сих пор пользуются?) – подумал американец. – Спасибо, спасибо большое, я признателен за вашу заботу и внимание.

Мистер Смит достал из бумажника стодолларовую купюру и положил рядом с телефоном.

– Что вы, что вы, не надо! Звоните, пожалуйста, – засуетилась Алёна, хотя знала, что общение с заграницей стоит недешево, чуть ли не три доллара в минуту. Вика, у которой брат жил в Америке, когда-то рассказывала, насколько это разорительно.

– Я знаю, звонки дорогие, так что не сопротивляйтесь.

Он поднял трубку и, не спрашивая, как звонить из Москвы в Штаты, задвигал пальцами по циферблату.

У Нахимова закралось подозрение:

– (Откуда он знает, как набирать? Кому это я экскурсию устраивал?)

* * *

Сумбурная Москва закрутила в штопор весь следующий день Алёны. Нужно было и на работу заехать, и в поликлинику зайти, и в Дом книги на Новом Арбате забежать, чтобы забрать несколько томов «Химической энциклопедии». В такой суматохе могли и продать за невостребованностью.

– (Да, я еще в булочную обещала заглянуть, в доме весь хлеб кончился).

А как же выйти из магазина без чего-нибудь «к чаю»? Клюкву в сахаре и сушки для Афоньки, мармелада желейного – для мамули, пару-тройку пряников «Тульских» и печенья «Юбилейного» – для Алёшечки, а для себя, любимой, зефир, лучше в шоколаде, если всё это останется на прилавке перед закрытием магазина.

В результате поздно вечером Алёна выползла из второго троллейбуса на остановке около СЭВа, как каракатица на скользких лапах, с трудом удерживая равновесие. Пакеты и сумки всё норовили выскользнуть из рук и очутиться в лучшем случае на ступеньках, а в худшем – на грязном мокром асфальте.

– (Жалко, что я с Нахимовым не договорилась, чтобы он меня встретил. Сколько раз домой звонила: то занято, то никто не подходит. Трубку, что ли, плохо положили? Теперь буду тащиться тихим ходом вдоль Белого дома с руками до колен от тяжести. Слава богу, что хоть митингующих нет).

Но не тут-то было. Перейдя Конюшковскую улицу, она уткнулась в патруль из нескольких солдат и омоновца, переминающихся с ноги на ногу на тротуаре около хлипкой баррикады.

– Гражданка, здесь проход закрыт, – остановил ее один из них.

– Ребят, вы что, с ума сошли? Что значит «закрыт»? Я живу в том доме, – она с трудом приподняла руку с сумками, чтобы указать на свой дом.

– Предъявите, пожалуйста, документы.

– Какие документы? Я с работы еду. Документы еще какие-то понадобились. Я во втором подъезде живу.

– Девушка, мы всё понимаем, – обратился к ней не по-московски вежливый омоновец. – Но у нас приказ.

– Так мне что, теперь с вами тут на улице ночевать?

Солдаты с простыми крестьянскими лицами искренне рассмеялись.

– Я не шучу. Вся замерзла. Видите, сентябрь какой… Дождь, холодрыга, как в ноябре. Какое сегодня число?

– 23 сентября, – подумав с секунду, ответил патрульный и зачем-то добавил: – 1993 года.

– Год я еще помню. Спасибо. Давайте по-человечески договоримся. Я пройду сейчас как есть, а завтра уже буду и с паспортом, и со всем набором, если хотите, – заскулила Урбанова, стараясь бить на жалость.

– Мы не можем вас пропустить, – вступил в разговор щупленький солдатик, наверное, новобранец. – В Белом доме полно оружия. Они могут вас убить на этом отрезке тротуара.

– И как я попаду домой?

– Вам надо обойти вокруг, через парк Павлика Морозова.

– Господа-товарищи, вы что, смеетесь? Посмотрите, уже одиннадцатый час. Вокруг полно всякого непонятного народа бродит. Вот там как раз со мной что-нибудь и случится!

– У нас приказ, – стояли они на своем.

Алёна тяжело вдохнула и отошла в сторону, прикидывая, как бы ей пробраться к дому. Руки замерзли, холодные пальцы судорожно вцепились в ручки тяжелых сумок и пластиковых пакетов. Она тоскливо взглянула на набережную и направилась к лестнице у основания моста.

– Даже и не думайте, – прокричал ей вдогонку фактурный омоновец. – Мы за вас не отвечаем!

Но Алёна, не обращая на него никакого внимания, шаркала по направлению к мосту.

– (Сейчас, так я и потащилась в обход через парк со всеми этими сумками. И не подумаю!)

Она спустилась по мокрым, скользким ступенькам, пересекла пустую проезжую часть набережной и оказалась на узком тротуаре с каменным ограждением вдоль Москвы-реки. Идти пришлось медленно, низко пригнув голову: ледяной ветер пронизывал насквозь и сбивал с ног.

– (А в Ленинграде, между прочим, такая погодка – обычное дело, да. На Дворцовом мосту совершенная жуть, свистит – хуже этого. А дачная Вика туда всё равно ездит. Ездит и ездит к своему любовнику, – она вдруг вспомнила о Романове, вернее, не о нем, а о его машине. – Ну почему он со своим «Мерседесом» – там, а я с тяжеленными сумками – здесь?! Кстати, хорошо, что они оба Алексеи: Романов – Алексей и Нахимов – Алексей. В случае чего, в будущем не назову Алёшечку чужим именем. У него же все Алёны: и до меня были, и текущие воздыхательницы. А у меня будут Алексеи, тем более что мне нравится это имя. И как только Алексей Дмитриевич Романов там живет? В автомобиле прячется? Холод омолаживает. Наверное, он поэтому так хорошо выглядит).

Она целеустремленно продвигалась вперед, стараясь не оглядываться на Белый дом и сосредоточиться на своих мыслях:

– (Может, действительно кто-нибудь сейчас меня на прицеле держит? Тьфу-тьфу! Кому нужна согнутая в три погибели тетка с сумками? Усмири свои фантазии, Урбанова).

Фасад мятежного Дома погрузился во мрак, лишь несколько окон тускло мерцали сквозь дождь. Создавалось впечатление, что световые квадраты просто висят в ночном небе между тучами и никакого здания там вообще не существует.

* * *

В подъезде Урбанову ждал очередной «подарок судьбы»: кромешная тьма, ни одного отблеска, ни единого огонечка. Она поняла, что темные окна распространяются не только на Белый дом.

– (Сопротивлению свет отключили, а мы тут при чем? – ладошки предательски вспотели от переживаний. – Хорошо, что не на морозе и не на ветру, а то бы пальцы примерзли к сумкам и пакетам. Хотя сейчас не зима. Просто всё стало бы выскальзывать из рук).

Внимательно нащупывая каждую следующую ступеньку, она упорно карабкалась наверх. Лифт, конечно же, не работал. В подъезде было тихо, это одновременно и успокаивало, и настораживало.

– (А вдруг в доме ни души и всех эвакуировали?)

Отсвет большого города от штормовых облаков, пробирающийся через окна подъезда, помогал ориентироваться к темноте.

В пролете между вторым и третьим этажами она остановилась, бухнув тяжелую ношу на кафель пола. Где-то наверху хлопнула дверь, послышались гулкие шаги. Алёна мысленно заметалась, не зная, что ей делать, во рту мгновенно пересохло.

– (Всё бросить и бежать вниз на улицу? Продолжать восхождение? Стоять на месте?) – она замерла в нерешительности.

Шаги приближались.

– Эй, вы там, соседи, откликнитесь! – голос ее звучал нарочито уверенно.

– Джульетта, это я, твой возлюбленный, – с облегчением услышала она голос Нахимова. – Порхаю навстречу.

Между лестничными маршами мелькнул луч фонарика. Алёна приобрела эмоциональную точку опоры.

– Ты что не позвонила, я бы тебя встретил, – муж быстро спешил на помощь.

– Звонила! То занято по полчаса, то никто не подходит.

– Надо проверить телефон.

– Алёшечка, миленький, как же хорошо, что ты вышел. Тут так страшно и темно. Ползу на ощупь…

Мужской силуэт формата Алёши Поповича из русской былины приблизился и поднял сумки, поставил их на подоконник, а ее на ступеньку выше себя. Мокрый плащ жены распахнулся, его теплые руки обняли и привлекли к себе. Она, дрожа от холода и остатков страха, приникла к почти что богатырской груди, излучающей спокойствие и безопасность. С оттаиванием прорастало завораживающее желание. Замерзшие ладони скользнули под свитер, нырнули в подмышки, быстро согрелись. Ей захотелось забраться не только под одежды, но и внутрь его тела, как в норку, устроиться там поудобнее и слиться с родным существом воедино.

– Не спеши, – прошептал он, смеясь, – давай сначала тебя просушим. Пойдем домой…

* * *

Войдя в квартиру и сбросив мокрый плащ, Алёна прямиком отправилась на кухню. Там при свечах мама уже ждала ее у накрытого стола:

– Доченька, ты что так долго? Мы уже все поужинали. Я несколько раз для тебя разогревала. Давай мой руки.

– При таком развитии событий мы скоро окажемся в ловушке, – сказала Алёна, забираясь на стул в теплом углу у батареи.

– Не думаю. Смотри, сколько охраны понагнали. В обиду нас не дадут, но продуктами надо запастись, – нравоучительно подсказала Наталья Николаевна, прошедшая войну, голод и фронт.

– Завтра этим и займемся, – решила Алёна, приступая к вкусным маминым котлетам, жареной картошке и соленым огурцам.

– Доченька, ты вся промерзла, даже губы синие, – приговаривала Наталья Николаевна, доливая кипяток в чашку.

– Мам, откуда ты знаешь, что у меня губы синие, здесь же темно?

– Мне так кажется. Попей горяченького, – и подвинула ей чай.

– Ты знаешь, лучше я эту чашку с собой в ванную возьму. Как у нас с горячей водой? Есть пока?

Наталья Николаевна открыла кран на кухне.

– Да, всё в порядке. Давай тогда доедай, а я пойду наливать воду.

Подсветка гостиницы «Украина» за рекой пригодилась как никогда. В комнатах, выходящих окнами на набережную, не было кромешной тьмы, как в подъезде, во всяком случае, можно было передвигаться по квартире, не спотыкаясь.

Алёна заглянула в комнату сына. Тот потешно посапывал, сбросив одеяло на пол. Алёна укрыла, посидела рядом, чмокнула и пошла искать свечи. Ей захотелось создать уют в ванной комнате, согреться, расслабиться, растворить страх в приятной горячей воде.

У советских людей всегда были запасы всего на всякий случай. Сегодня настало время раскопок шкафов в поисках свечей.

– Мам, а где у нас праздничные свечки, которые я привозила из Англии, красивые такие?

– В баре. Тебе помочь найти?

– Нет, спасибо, уже нашла, – и пошлепала в ванную.

– Тебе еще чем-нибудь помочь?

– Спасибо, мамуль, я в порядке, иди спать.

Нахимов неслышно зашел и осторожно присоединился к ней в отблесках мерцающих свечей. Тихие всплески воды заскользили по длинной шее Алёны, сопровождая плотные перемежающиеся движения его рук вдоль груди. Она приподнялась из воды, притянула к себе, и его напряженная плоть, чистая и свежая, коснулась ее лица. Губы с удовольствием приняли к себе старого знакомого. Головка вдруг выскользнула изо рта и шлепнула по носу.

Алёна сделала вид, что рассердилась:

– Не шалите, Алексей Дмитриевич!

– Вообще-то я Борисович.

Воцарилась гнетущая тишина.

– (Идиотка, – окрестила себя Алёна. – Нашла себе потенциального любовника с таким же именем, как у мужа, а прокололась на отчестве. Ну не балда?)

На ее лице застыла трогательная неправильно изогнутая улыбка, высокий лоб сморщился от тяжести мыслительного процесса.

Такого глупого выражения лица у жены Алексей еще никогда не видел. Он хитровато улыбнулся:

– Ты знаешь, Дездемону задушили за значительно меньшую оплошность.

Оба рассмеялись. Напряжение улетучилось вместе с горячим паром.

Нахимов легко поднял Алёну из воды, завернул, как ребенка, в большую махровую простыню и понес сквозь спящий дом в пещерную темноту спальни. Бережно опустил поперек постели, у края, заботливо укрыл одеялом. Женщина почувствовала, как ее пятки, будто пылинки в луче света, подхваченные сквозняком, легко и приятно поднимаются высоко вверх, а плавные пульсации проникают в нее. Это больше не тот дружеский супружеский секс, в котором удовольствие всегда поверхностно и разливается только внизу живота, не выходя за его пределы. Сейчас совершалось совсем другое. Когда тугое и эластичное достигло и приятно заполнило целиком, а ее округлившийся бугорок плотно прильнул к курчавым завиткам, она ощутила, что настает принципиально новое качество их слияния, все оргазмические точки отреагировали неожиданно бурно.

– О-о-х-х… как ты туда попал? – вырвалось у Алёны.

Как он непривычно настойчив и доминирующе неутомим! Будто все мужчины, которых она встречала в своей жизни, о которых думала, а особенно те, что добивались ее благосклонности и были отвергнуты, все они собрались в это мгновение у постели и переплелись в единую телесную сущность. И вот эдакая нереальная сущность теперь крепко обнимала и властно овладевала ею, щедро изливая свою невостребованную любовь. Она отвечала в такт содроганиям виртуальных тел, взлетая над поверхностью кровати от сладостных конвульсий. Лица калейдоскопом мелькали в ее закрытых глазах, сознание стало неотвратимо затягиваться мерцающей пеленой оргазма, такого оргазма, какого она еще не знала в своей счастливой жизни.

* * *

На несколько дней напряжение между ветвями власти немного ослабло, но телефоны в их квартале по-прежнему не работали, и электричество отсутствовало.

* * *

– (Как хорошо, что у нас газовая плита, – каждый раз думала Алёна, возвращаясь домой. – Готовили бы сейчас на примусах. Уверена, что и на такой случай у мамули на антресолях найдется что-то вроде керосинки из далекого прошлого).

Урбанова не читала газет. Политическая обстановка для нее высвечивалась на улицах столицы. То, что у политиков опять приключились разногласия, она обнаружила внезапно, возвращаясь поздно вечером домой из офиса мужа, куда пришлось переехать всем проектом из-за бесконечных кордонов. Представители президентской власти, окружившие их микрорайон, с маниакальным усердием проверяли документы, дабы не пропустить «лазутчиков» в стан врага. Ее программисты попали в их число.

Приятного вида молодой человек помог Алёне выйти из троллейбуса, приняв из рук в руки многочисленные сумки и пакеты, на сей раз с продуктами. Поблагодарив незнакомца, Урбанова засеменила к мосту, приседая от тяжести сумок и рассчитывая, как обычно в последние дни, незаметно для патруля проскользнуть к своему дому.

Но оказалось, что оцепление расширили и ее «тайный лаз» вдоль реки перекрыли.

– Добрый вечер защитникам, – сказала она воркующим голосом. – Ребята, я живу в доме 1/2, вот мой паспорт, – и полезла в сумку.

– Добрый вечер, девушка, – козырнул приветливый симпатичный омоновец.

Она уже видела его здесь в прошлый раз.

Сейчас он показался Алёне еще выше и плечистее, наверное, по сравнению с помощником из троллейбуса. Правильные черты лица и умный взгляд усиливали симпатию.

– Опять нарушаете? Одного случая вам мало?

– (Не одного, а двадцать одного). О, знакомые лица! Добрый вечер. Ничего же в прошлый раз не случилось? Тут всего два шага до моего подъезда, – она смотрела на него дружелюбно.

– Сожалею, но сегодня ваш фокус не удастся. Мы не имеем права никого пропускать. Охрана усилена и расширена.

– А как я попаду домой? Я летать еще не научилась, – недовольно проворчала мадам.

– Очень просто, вам следует обойти Белый дом по Конюшковской, потом на…

– По Рочдельской топать? – возмутилась Алёна.

– Хуже, там тоже оцеплено.

– Метро? (Я не езжу на метро).

– Хуже.

– Так что еще хуже может быть? – не удержалась и вспылила Алёна.

– По улице Красная Пресня.

– Я даже не знаю, как по этим переулкам идти.

– Не волнуйтесь, гражданка, я вас сопровожу.

– Вам что, больше делать нечего?! – возмущение Алёны зашкаливало.

– Вроде того. Я должен проверить посты. Давайте сумки, я помогу.

Шли долго, надо было о чем-то говорить, чтобы наладить взаимоотношения на непредсказуемое будущее.

– Вы здесь каждую ночь дежурите? – Алёна решила загладить свой эмоциональный взрыв.

– Сутки на дежурстве – двое или трое дома, по обстановке, но с сегодняшнего дня, похоже, будут сутки за сутками.

– А что у нас сегодня?

– 27 сентября. Вы что, вообще за новостями не следите?

– Не-а, у меня своих дел хватает, а телевизор не работает. Мы же без света сидим. Вон, посмотрите на окна, – Алёна поежилась от холода.

– Еще в таком месте живете. Вся страна бурлит! – он явно гордился и страной, и бурлением.

– Не бурлить, а работать надо, – отчеканила Алёна. – Занимался бы каждый своим профессиональным делом, тогда и пену взбивать не пришлось бы. Жили бы, как нормальные люди в некоторых других странах.

– Вам хорошо так говорить, вы москвичка, да еще, наверное, и коренная.

– А вы откуда такой с фигурой чемпиона Союза по плаванью? – непослушной столичной штучке не хотелось напрягать обстановку и конфликтовать.

– Я из Норильска. Люди сидят без зарплат, работы нет, беспредел, бандиты творят, что хотят.

– Я вам сочувствую. У вас большая семья?

– Два сына.

– (А жена?) – она постеснялась спросить. – Мальчишки какого возраста?

– Три и пять.

– Маленькие совсем.

– Но самостоятельные. Вы, наверное, хотите о жене спросить?

– Не уверена, что это удобно, если вы сами о ней не говорите.

– Вы тактичный человек. Жена исчезла полгода назад в этой, как бы без мата выразиться…

– А вы не сдерживайтесь.

– …в этой б**дской перестройке. Весь Норильск на ноги поднял, безрезультатно. Поэтому и в Москву попросился, когда набор в ОМОН шел. Дети с моей мамой остались. Может, отсюда что удастся узнать. Моя жена инженер, но занялась бизнесом, как только завод накрылся. Часто в Москву ездила, всё время отзванивала, знала, что мы волнуемся. А потом пропала.

– Понятно. Это грустно. Я уверена, что она найдется. Может, куда за границу уехала, задержалась, или что с билетами. Всё будет в порядке. Главное, ищите и ждите.

– Как у Симонова? Жди меня, и я вернусь…

– Именно, только не пассивно ждать, а искать. К сожалению, у меня в органах никого знакомых нет.

– Как вы уже поняли, я на меланхолика не похож.

– Ни разу. Но я тоже могу попробовать включиться в розыск, правда, не знаю, как.

Дальше шли молча. По дороге к дому Алёны они со стражем порядка остановились на нескольких блокпостах, где в основном стояли молодые, замерзшие восемнадцатилетние первогодки, с тонкими, как у гусят, шеями, торчащими из нестиранных гимнастерок.

У Урбановой подкатил комок к сердцу. Предъявляя в пятый раз свой паспорт, она спросила:

– Ребят, вас ужином покормили? – срабатывало материнское чувство.

– Да, с нами всё в порядке, а вот о тех, которые там внизу, на набережной, о них забыли, не доехали. Они там голодные стоят.

Алёна выразительно посмотрела на сопровождающего и двинулась к следующему патрулю.

– Народ, говорят, до вас ужин не доехал?

Один из них парней хотел было выругаться, но, посмотрев на приятного вида молодую женщину с добрым лицом, передумал:

– Если завтра в казарме не извинятся, то пожалеют, – был он голодный и злой.

Остальные солдатики стеснительно заулыбались. Алёна достала из одного пакета белый хлеб, из другого вытащила нарезанную колбасу и протянула мальчишкам. Те вопросительно посмотрели на омоновца как на старшего по званию.

Тот, разрешая, кивнул головой:

– Налетайте, ребят. Это наш человек.

Глядя на молодых солдат, Алёна всегда думала об Афоне:

– (Он еще маленький, но кто знает, что нас ждет. Сегодня я помогу чьему-то сыну, потом моему кто-то поможет. Не приведи Господь), – у нее даже рука поднялась, чтобы перекреститься.

* * *

Так, с остановками, они добрались до нужного подъезда.

– Спасибо вам большое за помощь. Дальше я сама, – Алёна забрала у омоновца свои сумки и уверенно открыла дверь.

– Может, до квартиры проводить? – ему явно не хотелось возвращаться на пост.

– Нет, нет, спасибо, тут уже безопасно, – излишне сухо ответила новая знакомая. Она решительно не хотела входить в темный подъезд с незнакомым мужчиной.

– Ну, как хотите, – кажется, слегка обиделся провожатый.

– Спасибо вам большое еще раз. Кстати, как вас зовут? – спохватилась Урбанова. – (Всё-таки человек старался, сумки нес).

– Старший лейтенант Соколов.

– А если по-человечески?

– Виктор.

– Очень приятно, Виктор. А я Алёна, Алёна Владимировна.

– Моя жена тоже Алёна, вернее, Елена Сергеевна.

* * *

В пятницу, первого октября, дали свет, но телефон по-прежнему не работал. Наталья Николаевна обрадовалась и включила телевизор.

– Хоть последние новости узнаем. А то сидим с Афоней каждый вечер в темноте: ни новостей, ни развлечений.

– Мам, лучше пока без их политических спектаклей обойдемся.

Ящик вещал:

«В Свято‐Даниловом монастыре при посредничестве патриарха Алексея II начались переговоры между представителями правительств России, Москвы и Верховного Совета. В здании Верховного Совета включено электричество…»

– Это мы заметили, – прокомментировала Урбанова.

* * *

Семейство кое-как дотянуло с продуктами до субботы второго октября благодаря усилиям Алёны. Она исправно приносила в дом еду, хотя каждый раз половину оставляла на блокпостах.

– Защитников надо исправно кормить, если государство о них не заботится. Если не я, то кто? – приговаривала она.

Разобраться в том, что происходит у Белого дома, было практически невозможно. Телевизионные ведущие сыпали названиями государственных учреждений и общественных организаций, информировали о переговорах и встречах. Понятно было только одно: те, кто успел распробовать вкус власти, сцепились за нее не на жизнь, а на смерть.

Алёна всегда в любой проблеме видела только светлую сторону. На сей раз она так объясняла преимущества осады:

– (Отлично, спасибо, ребята, устроили мне зарядку, теперь можно объедаться жареной картошкой и пирожками. Каждый день приходится топать пешком от метро 1905 года, да еще и с сумками, – семья из четырех человек требовала пополнения негустых запасов продовольствия чуть ли не каждый день. – Ну это ничего, переживем, главное, что территория вокруг наших домов под охраной государства).

В субботу, наконец-то, Алексей с Алёной отправились за покупками на своей машине, припаркованной за пределами расширяющегося кордона довольно далеко от их дома.

– Хоть отдохну от этих сумок! – радостно воскликнула Алёна, садясь в любимый «Запорожец».

В начале девяностых прилавки магазинов были абсолютно пустыми. Тогда в огромном гастрономе на площади Восстания в продаже присутствовало только одно: «Шаховская» сметана, довольно жидкая, но вкусная. Теперь же продукты заполнили московские магазины, но ценники выстреливали новые цифры почти каждый день. Алёна не уставала благодарить в душе Нахимова за то, что их семья не голодала.

Выехали на Новый Арбат. Москва была спокойной, ничто не напоминало о воинствующих властных группировках и их возне.

Закупив и загрузив всё необходимое для себя и соседей в багажник, они вернулись на Мантулинскую улицу, оставили машину в тихом дворе и, навьюченные сумками и пакетами, двинулись на Краснопресненскую набережную.

– (На неделю хватит, – довольная поездкой, думала Алёна. – Теперь хоть домой буду возвращаться налегке).

Урбанова устала от бесконечных «походов» вокруг Белого дома, траектория которых удлинялась с каждым днем. Постоянные проверки документов достали. В последний раз она насчитала их чуть ли не десять. Терпение подходило к концу и было готово лопнуть в любую минуту.

У своего подъезда Алёна увидела знакомого омоновца.

– Здравствуйте, Виктор. Надо же, опять встретились.

– Да. Меня перевели на этот пост. Теперь стою у ваших ног, – он лучезарно улыбнулся.

За спиной возвышался Нахимов. Алёна представила мужчин друг другу.

– Мы тут отоварились сегодня на неделю, вас подкормить? – казалось, что у нее нет никаких других забот, кроме как заботиться о еде на блокпостах в бунтующем районе, не осталось. Возможно, таким странным образом проявлялось волнение женщины.

– Нет, Алёна Владимировна, спасибо, у нас всё в порядке.

– (Надо же, они хорошо знакомы!) – весело мелькнуло у Алексея.

– Полевая кухня не бездействует. Снабжение наконец наладили. Вот водички бы хорошо. Обед был плотный, а компота маловато, – Виктор рассмеялся. – Какая же у вас замечательная жена, – сказал он Нахимову. – Заботливая.

– Да, спасибо. Я в курсе, – муж усмехнулся и зашел в подъезд.

– Виктор, вода – это не проблема ни разу. Сейчас поднимусь и попрошу сына спуститься к вам с бутылками. Только, пожалуйста, не сочтите за труд, верните мне пустую посуду, чтобы было, во что завтра наливать. Сами знаете, всё приходится на себе таскать по пять километров.

– Да, да, я понимаю.

* * *

Утром следующего дня, в воскресенье 3 октября 1993 года, Алёна сама вынесла все оставшиеся в доме бутылки из-под фанты и колы, тщательно вымытые и наполненные кипяченой водой.

– Виктор, вы что, вообще без отдыха тут дежурите?

– Вроде того. В полтретьего смена, – вздохнул он.

– Тогда я к этому времени подойду, чтобы «тару» забрать и воды свежей принести. А вчерашние бутылки сохранились?

– Да, конечно, я помню о вашей просьбе. Мы их в вашем подъезде поставили за дверью, чтобы ветром не разметало.

– Спасибо.

– До скорого.

* * *

В 14.25 Алёна вышла на балкон и перегнулась через перила, чтобы определить, там ли еще их «телохранители». День разгулялся, а может, это было запоздалое бабье лето? Скромно светило солнышко, подавая надежду на мир. Несколько человек в форме уже привычно топтались на углу их дома.

Со стороны Нового Арбата послышался гул толпы. Что выгнало каждого отдельного человека из квартиры и заставило влиться в единую бесформенную угрожающую массу с флагами и самодельными транспарантами? Зов какой «пионерской трубы» выстроил их в кривые шеренги и призвал тащиться через пол-Москвы от Октябрьской площади к Белому дому, прихватывая следом за собой зевак с тротуаров?

– (Неужели моя страна не может обойтись без гражданской войны, без того, чтобы брат на брата?) – с беспокойством подумала Урбанова, предчувствуя грандиозное политическое землетрясение и пламя стихийных пожаров.

Алёна выбежала за фотоаппаратом сына в столовую и, вернувшись, защелкала автоматической камерой. Всё семейство подтянулось за ней на балкон.

– Что, что случилось? Что там происходит? – спрашивали они по очереди.

Нерасторопно, с остановками темная людская лава ползла к Белому дому, испуская волнообразные звуки, издалека похожие на завывание огромной стаи шакалов. Послышался треск автоматов. Алёна вцепилась в перила балкона, ей стало не по себе, нехорошее предчувствие дало о себе знать холодком внизу живота.

В первый момент Алексей испытал возбуждение, как перед учебным боем на сборах, но уже в следующую секунду его резанула мысль:

– (А как защищаться, если что? У меня же две женщины и ребенок), – и стал прикидывать, что из домашних инструментов может стать оружием.

В воздухе со стороны Лужников показался вертолет. Наталья Николаевна вспомнила начало войны с каждодневным гулом фашистских самолетов-нарушителей на границе в 41-ом. Рев приближающейся разъяренной толпы не был похож на подготовку к 7 ноября, и она как человек, побывавший на фронте, задумалась о возможных столкновениях и потасовках вокруг Белого дома в непосредственной близости от их подъезда.

– (Надеюсь, к нашему дому не пропустят, там же везде оцепление), – решила она.

Не понимающий происходящего Афонька принялся отнимать у матери фотоаппарат.

– Ну дай мне самому поснимать! – происходящее его забавляло.

Алёна с затаенным страхом наблюдала за происходящим. Малочисленная группа из нескольких милиционеров и военных, продолжая выставлять перед собой омоновские щиты, бодро драпала от надвигающейся разъяренной толпы. Как по заказу, на набережной напротив Дома Советов появился пустой автобус. Блюстители порядка рысцой пересекли газон, заскочили в машину и отбыли в неизвестном направлении.

– Ну дают, защитнички, – возмутилась Алёна.

– Что они могут против такого потока взбешенной орды? – Наталья Николаевна пыталась их оправдывать.

– Мам, сборище такого масштаба не в одну секунду и не из ничего образовалось, могли бы сюда прислать пополнение для охраны.

Урбанова перегнулась через перила балкона и посмотрела вниз. Стоявший около их подъезда Виктор, заметив «благодетельницу», жестами попросил спуститься.

– Сейчас вернусь, – кинула на ходу Алёна, чуть не сбив с ног Наталью Николаевну, стоявшую в балконном проеме.

Дочь стремглав забежала в кухню и выхватила из холодильника металлическую коробку с бутербродами, приготовленными для Нахимова на завтра на работу.

– (У меня определенно паранойя с этой едой!) – вынесла она вердикт и, как была в домашней размахайке, джинсах и тапочках, влетела в закрывающийся лифт, на котором только что поднялся с улицы бледный как полотно испуганный сосед. Через пару минут Алёна уже открывала дверь на набережную.

Виктор буквально втолкнул ее обратно в подъезд и прижал к стене, закрыв своим телом.

– Там какой-то идиот с автоматом появился из ниоткуда. Не шевелитесь.

– Сейчас уроню коробку с бутербродами.

– Вы что, опять с едой? – прошептал Виктор.

– Да, у меня это на нервной почве.

Она обхватила Виктора двумя руками и крепко вцепилась в коробку у него за спиной. Спровоцированное моментом опасности, где-то в глубине брюшных мышц обоих вспыхнуло дикое первобытное желание, ударившее в голову, как алкогольное опьянение.

В следующее мгновение дверь от резкого толчка ноги в армейском сапоге распахнулась, прозвучало ругательство, и прогремела автоматная очередь, заполнив подъезд брызгами штукатурки и мрамора.

Соколова сильно толкнуло и крепко прижало к Алёне. Она всплеснула руками, выронила коробку, встряхнула кистями рук, как при ожоге. Дверь захлопнулась, топот и звук выстрелов удалились. Оба очнулись:

– Что это было? – Алёна даже не успела испугаться, только посмотрела на свои покрасневшие ладони.

Виктор отпрянул, поводил плечами и лопатками, как бы вправляя на место свою костную систему. На полу валялась стальная коробка с вдавленной пробоиной. Он поднял ее и снял крышку. Там лежал бутерброд, украшенный острой пулей.

– Зачем вы притащили сюда бутерброды? – это всё, что он был в состоянии спросить.

– Не знаю. У меня такая навязчивая идея. Наверное, от воспоминаний родителей о блокаде и голоде.

– Черт, – выдавил из себя омоновец. – Мы должны охранять жителей города, а они жизнь нам спасают.

– Что случилось? Я ничего не поняла, – Урбанова заторможенно приходила в себя.

– Пуля срикошетила мне в спину, может, от стены или от лестницы.

Алёна смотрела на него, сморщив лицо от недопонимания. Ее начинал бить озноб. Сердце бухало и крякало.

– Какой-то придурок с автоматом ворвался в подъезд и саданул очередью, а дальше всё как в кино. Выходит, ваша коробка жизнь мне сохранила! – и, не останавливаясь, скороговоркой добавил: – Алёна Владимировна, Алён, пожалуйста, быстро возвращайтесь домой и не выходите из своей квартиры. У нас приказ оставить посты. Я не знаю, каким местом думают эти идиоты. Здесь же в домах люди, живые!

Омоновец нажал на кнопку, дверь открылась, и, как несколько лет назад в «Виторганову ночь»[3], из лифта выплеснулся желтоватый конус лучей от лампы. Он соединил их овалом светового пятна в единое существо. Алёна прилипла к Соколову хваткой репейника: всеми колючками своего страха одновременно, боясь отпустить хоть на секунду. В ушах еще стоял рокот автоматной очереди. Она втянула его за собой в лифт и плотно прижалась к мужественному торсу. Их дыхания смешались. От неожиданности Виктор замер, почувствовав, как мгновенно, в такт с ударами сердца поднялось его естество. Урбанова всё поняла и молча проскользнула руками вниз, выпуская его на волю.

* * *

Разбуженная опасностью, проснулась наследственная память и перекрутила осознание происходящего в плотный жгут. Алёне привиделось, что она не здесь, в тесном лифте, а в сыром блиндаже на передовой, наскоро оборудованном в медпункт. Да и не она это вовсе, а умело перевязывающая рану Наталья Николаевна, ее мама, военно-полевой ангел-хранитель отца, Владимира Урбанова.

– Тебе бы в медсанбат, Володя, с такой раной… – робко посоветовала Наташа, понимая, что никакого госпиталя поблизости нет и что, возможно, это последние минуты жизни ее отчаянного возлюбленного.

Надежды на выход с окруженной фашистами высоты практически не оставалось.

– Какой медсанбат, перевязывай скорее, через пятнадцать минут идем на прорыв кольца, – он мельком взглянул на командирские часы.

В блиндаже на земляном полу стоит вода по щиколотку, и никуда не деться, негде присесть, некуда даже прислониться. Но через двенадцать – нет, уже через десять – минут взлетит красная ракета, и он первым поднимется из траншеи, пойдет, забыв о ранении, побежит впереди с поднятым пистолетом, увлекая за собой в атаку бойцов. И единственное, что убережет, защитит его от немецкого пулемета, который неутомимо бьет с фланга, – это ее любовь, это память о ее руках, это то счастье и та сила, которые она подарит ему в оставшиеся минуты перед боем.

* * *

Легкие движения ладоней Алёны, сложенные трубочкой, становились плавными и тягучими, уверенно скользили вдоль и вокруг его плоти, настойчиво умножая накал желания, возвышая простое действие до уровня магического обряда.

– Еще, еще, еще, у вас волшебные руки, – бормотал Виктор, понимая и не понимая, что с ним происходит. – (Такого со мной еще не было).

Кульминация была мощной и протяжной, разлилась по всему его телу, заставив Виктора застонать.

Алёна выудила двумя пальцами носовой платок, вытерла ладони и влажные следы на одежде. Открыла лифт.

– (Теперь с тобой будет всё в порядке, мои мысли тебя защитят), – подумала она и перекрестила лейтенанта. – Иди.

– Может, я останусь? Кто-то должен людей защищать? – взволнованно предложил он.

– И тебя расстреляют как дезертира. Иди. Всё будет хорошо. Мы справимся.

Виктор выскочил во двор, постоял с минуту, приходя в себя, и исчез в суматохе очередного предательского противостояния тех, кто считает себя властью.

* * *

Урбанова вернулась в квартиру и торопливо прошла на балкон. Муж и сын с большим интересом тянули шеи, рассматривая происходящее перед фасадной частью Белого дома. Автоматные очереди учащались, становились всё более назойливыми.

– Ребят, давайте-ка обратно в комнату.

Но «мальчики» и не собирались. Оживленно обсуждая разыгрывающиеся перед ними батальные сцены, показывали на что-то друг другу пальцами со словами: «Смотри, смотри, а те!..», «А эти!..»

Несколько минут тому назад Алёна уже поняла, что шутки закончились, и проорала на них голосом строевого командира:

– С балкона, в квартиру, сейчас же!

Они подчинились и нехотя оставили свой наблюдательный пункт.

* * *

Поиски связки ключей в кухонных ящиках заняли какое-то время.

– (Здорово, что нас когда-то ограбили. Я всегда считала, что не бывает худа без добра. Зато замки в каждую дверь врезали), – приговаривала Урбанова, с большим удовольствием запирая комнаты, выходящие окнами на набережную. – Из спальни не вылезать. Сидите тихо. Если что нужно, я вам принесу. – Она взяла на себя роль ощипанного беспокойством ангела-хранителя.

Сын с отцом заняли себя сборкой пиратского корабля. Алёна не признавала никаких других игрушек для своего ребенка, кроме конструкторов. Когда он был совсем маленький, это было что-то типа LEGO разных размеров: от крупноблочных советских до миниатюрных, привезенных из-за границы друзьями вместо шмоток. Потом их сменили парусные корабли, к счастью, появившиеся в «Детском мире». Постройка каждого занимала почти целый день, потому что надо было приклеивать массу миниатюрных деталей.

Наталья Николаевна возилась на кухне с ужином.

– Лёнушка, принеси, пожалуйста, картошки с балкона, – попросила она.

Дочь послушно подошла к выходящей во двор балконной двери и взглянула на крышу противоположной части их П-образного дома. Ей показалось, что там кто-то передвигается. Она прищурилась, но через большое расстояние было невозможно рассмотреть происходящее.

Погремев ключами, подумала:

– (Просто богиня Гера – защитница дома и семьи), – вынесла из комнаты Афони огромный полевой бинокль, открыла настежь двери и вышла на кухонный балкон.

Любопытство заставило навести резкость и установить фокус. Линзы неторопливо заскользили по соседней крыше и внезапно, приведя Алёну в шок, наткнулись на оптический прицел автоматической винтовки. Через толстые стекла бинокля и огнестрельного оружия она встретилась взглядом со снайпером. Урбанова замерла, не зная, как поступить. Неприятные холодные мурашки пробежали по всему телу, и сразу захотелось в туалет. Козырная карта в этой игре, несомненно, была на стороне «человека с ружьем».

– (И что ты предлагаешь мне теперь с тобой делать?) – услышала Алёна мысленный голос стрелка. Странно услышала, как в канале телепатической связи.

– (Ничего не делать. Отпустить на все четыре стороны).

– (Но ты же меня заметила, а теперь еще и в бинокль рассматриваешь. У тебя с головой всё в порядке? Зачем на балкон выперлась?)

– (За картошкой).

– (За картошкой. О’кей. У тебя там огород? А теперь помчишься звонить в полицию и докладывать о своей находке?)

– (У нас нет полиции, у нас только милиция, и вообще телефон не работает, так что вы в безопасности).

– (Стой и не шевелись), – снайпер заговорил на непонятном языке в пуговицу микрофона радиосвязи.

– (Сегодня твой день. Уходи и забудь, что видела. Никому ни слова. Проболтаешься, пеняй на себя).

Неприятные ощущения и замешательство от сознания того, что ты находишься под прицелом, длились не больше секунды, но она казалась бесконечной. Алёна инстинктивно, как в противостоянии с опасным хищником, опустила бинокль и, не меняя позы, не поворачиваясь спиной к снайперу, не делая резких движений, отступила внутрь кухни. Села на стул так, чтобы ее не было видно снаружи, и прикрыла ногой дверь.

Наталья Николаевна развернулась от плиты в сторону дочери:

– Лёнушка, я же тебя просила принести картошки.

– Мам, там снайпер на крыше, – удивляя себя необъяснимым спокойствием, прошептала Алёна.

– Этого нам только не хватало… Задерни шторы!

* * *

Не успела Урбанова опомниться от «скрипача на крыше», как кто-то отчаянно заколотил во входную дверь. Она выбежала в прихожую. Муж уже был там и щелкнул замком. Алёна даже не успела крикнуть, чтобы не открывал.

На пороге стояли несколько личностей. Они были немало удивлены тому, что кто-то им открыл.

– А мы вот тут… – замялся один от неожиданности.

– Мы тут ходим, проверяем, – подхватил второй с кавказским акцентом, заложив руки за спину: видимо, пряча оружие.

– Проверяем, есть ли пустые квартиры, – выпалил третий, схлопотав шипящее недовольство и тычки остальных.

Урбанова догадалась, что это либо воры на охоте за легкой добычей, либо «лазутчики», добывающие информацию для возможных «военных действий» из окон или с балконов их дома. Московские квартиры и подъезды в самом начале девяностых еще не имели укрепленных металлических дверей и кодовых замков. Их собственную входную – деревянную двустворчатую – можно было легко выбить одним хорошим ударом ноги.

Увидев двухметрового мужика в дверях, пришельцы стушевались, попятились и заспешили вниз по лестнице, поругивая друг друга.

* * *

После случившегося до семейства наконец-то дошло, что клетка со щелчком захлопнулась. Как по взмаху волшебной палочки, вся так называемая охрана их квартала исчезла, и они остались внутри клокочущего политического очага, предоставленные самим себе.

Первой пришла в себя Наталья Николаевна:

– Надо продумать, как мы будем обороняться. Если в квартиру начнут ломиться, дверь не выдержит.

– Думаю, до погромов дело не дойдет, – хотел было успокоить ее зять. – Мы же вчера катались по Москве. Всё спокойно…

– Спокойно, спокойно, а потом в несколько минут всё совсем даже наоборот. Надо себя как-то предохранить от неожиданностей, – недовольно прервала его Алёна.

– Вообще-то, я уже достал топор, в случае чего отобьюсь.

– Этого недостаточно, – жена открыла дверь в одну из комнат. – Будем баррикадироваться.

– Как? – спросил Афоня.

– Мебелью! – в один голос, как на утреннике, ответили родители.

Все взялись за дело и потащили диван, стол и стулья из столовой в прихожую.

– Просто так около дверей громоздить не имеет смысла, – рассуждал вслух Нахимов. – Холл, коридор – нет упора.

– Сюда можно упереть, – сообразил Афоня, показывая на стену напротив входной двери. – Только расстояние слишком большое. Мам, отопри мою комнату, – мальчик со знанием «оборонительного дела» выдвинул и установил пару кресел.

Через полчаса баррикада была построена. Сын попрыгал на конструкции и остался доволен:

– Теперь даже штурм выдержит!

– Хорошо, что вы вчера много подсолнечного масла купили, – сменила тему Наталья Николаевна.

– Мам, при чем здесь масло? – Алёна плюхнулась на баррикаду, испытывая на прочность и раскачивая в разные стороны.

– Будем его кипятить, а если кто-нибудь рискнет к нам силой ворваться, обольем.

– По-моему, этот вид оружия запрещен международной конвенцией, – Алексей шутливо поморщился от столь варварского предложения.

– У тебя есть что-то лучше, кроме одного топора на всех? – вмешалась задумчивым голосом жена.

Ее мысленный экран прокрутил жуткие кадры из Тбилиси, увиденные когда-то по телевизору. Вооруженные озлобленные люди врывались в квартиры и через окна выкидывали сопротивлявшихся хозяев, чтобы устроить на подоконниках пулеметные точки для обстрела.

– Чем, по-твоему, мы будем обороняться? (На крыше снайпер, по дому неизвестные личности слоняются, на улице стрельба), – она старалась не взвинчивать ситуацию, чтобы не пугать сына.

– Женщины всегда правы, – мгновенно согласился Нахимов, поняв, что ему одному, при всем желании и представительной внешности, будет нелегко защитить двух женщин и ребенка в замкнутом пространстве квартиры.

И уже спокойно, без паники и истерик семья продумала все детали обороны, если в этом возникнет необходимость.

В последние дни информационные агентства по всем каналам нагнетали обстановку. Одно за другим шли сообщения о том, как много оружия бесконтрольно раздается неизвестным личностям в Белом доме для его охраны. О том, что депутаты назначили новых силовых министров. О том, что армия обещала не вмешиваться, но, если нужно, «готова смести всё на своем пути». Семья, по воле судьбы очутившаяся в плену у противоборствующих сторон, не хотела оказаться на пути армейских или каких-либо других сил и быть сметенной очередным революционным безумием.

* * *

К вечеру, когда все наконец собрались у телевизора, новостная лента раскалилась и привела в оцепенение: Александр Руцкой с балкона призвал штурмовать мэрию и «Останкино»; Хасбулатов требует двигаться на Кремль; демонстранты штурмом взяли несколько этажей здания мэрии города Москвы, при прорыве оцепления в этом районе сотрудники милиции применили против демонстрантов огнестрельное оружие на поражение; Боевики атаковали телецентр «Останкино».

При этом один из каналов, как в театре абсурда, транслировал футбольный матч Спартак – Ротор.

– Кому это интересно? – возмутилась Алёна.

Будто бы услышав ее недовольство, репортаж прервали. Появились сменяющие друг друга заставки с картинками: начало улицы Горького – гостиницы «Националь» и «Интурист» – и почему-то московский закат. Страна насторожилась.

Через несколько секунд диктор РГТРК «Останкино» Лев Викторов голосом, похожим на голос Левитана, коротко и сухо сообщил:

– Уважаемые телезрители! В связи с вооруженной осадой телекомпании «Останкино» мы вынуждены прервать эфир.

Россия замерла. Президент не показывался на экране уже несколько дней. Где он был? Что делал? Подражая Сталину, проникался своим величием и молчал несколько дней, как тот в июне 41-го? Или беспробудно пил? Думу думал?

Народ шутил, что сатирику Михаилу Задорнову опять придется закрывать собой амбразуру эфира, на сей раз в переходный период возможной смены власти.

* * *

В Москве страсти кипели только внутри отдельных микрорайонов. Вокруг Белого дома народ «развлекался» врукопашную. Бампер неизвестного грузовика разворотил застекленный первый этаж мэрии. «Останкино» окружила боевая техника.

Машины с людьми обоих полов и многих национальностей, называемыми в те дни или повстанцами, или защитниками советской власти, разъезжали по улицам Москвы в эйфории революционного подъема. На полной скорости борцы за «кто его ведает, что» обгоняли автоколонны с войсками и отрядами МВД, приветливо размахивая оружием. Они пока не вступили в «неравный бой» и миролюбиво соревновались наперегонки. Прохожие на улицах восторженно приветствовали и тех и других.

Остальная часть огромной столицы, находящаяся за пределами взбудораженных районов, прозябала своей обыденной жизнью. Люди возвращались с работы домой, ужинали, смотрели телевизор.

Исчезновение трансляции практически на всех центральных каналах заставило москвичей обратить внимание на происходящее в центре города. Появление на экранах тестовой таблицы обозначило важность момента. Не хватало только «Лебединого озера», как в 1991. И только минут через двадцать к облегченному вздоху всей страны в эфир вышла программа «Вести» на канале РТР, работавшем из резервной студии на Ямском Поле. Адрес держался в секрете, чтобы трансляция не была сорвана, однако не от всех. В студию приходили в основном либералы. Пребывая в демократическом угаре, они истерично призывали безоружных людей выходить на улицы столицы и защищать молодую Россию.

– (Хорошо быть Россией: всегда молодая – и в сто, и в тысячу лет), – заключила Алёна, стараясь не впадать в уныние.

Взрослые сидели перед телевизором, перенесенным в спальню с окнами во двор. Афоня устроился в прихожей с книжкой и с фонариком на тот случай, если опять отключат электричество.

22-часовые новости вышли с некоторым опозданием. К этому времени перед телекамерами проявилась Администрация Президента. Некто Валерий Виноградов зачитал обращение Ельцина, передав от президента «большой привет» в виде Указа об освобождении Руцкого от обязанностей вице‐президента РФ и о введении в Москве чрезвычайного положения. Оба «драчуна» легко и просто освобождали друг друга от занимаемых постов, но не оставляли народ в покое. Сам президент на экране так и не появился. Поговаривали, что он то ли пил, то ли впал в зимнюю спячку.

Зато выступил мэр Москвы Лужков, единственный в эти непростые дни трезвомыслящий человек, призвавший москвичей «проявить сдержанность и благоразумие, отказаться от выхода на улицы, проявить гражданскую позицию по отношению к действиям провокаторов».

– Хоть один человек с нормальной головой остался, – прокомментировала Алёна.

За весь день телевизионной неразберихи это было единственным рассудительным высказыванием: без призывов, без раскачивания лодки, без перетягивания каната, без фальшивой заботы о жизни людей.

Дальше и вплоть до самого утра безумие набирало темп.

Вице-премьер Егор Гайдар:

– Мы призываем тех, кто готов поддержать в эту трудную минуту российскую демократию, прийти на помощь и собраться у здания Моссовета, с тем чтобы объединенными усилиями встать на защиту нашего будущего…

Слабо разбирающаяся в политике Лия Ахеджакова пафосно и артистично вопрошала:

– Где наша армия? Почему она нас не защищает?

– Армия? Это на улицах многомиллионного города? – не выдержала и высказалась вслух возмущенная Алёна.

– …Проснитесь, не спите! – продолжала актриса в темпе аллегро. – Сегодня ночью решается судьба нашей несчастной России, нашей Родины… Опять придут коммунисты!

– По-моему, они никуда не уходили, – заметил спокойным голосом Нахимов.

– Нет, моя страна не готова к свободе слова, – сделала вывод жена. – Сколько же у нас… как там говорил Салтыков-Щедрин… или Гоголь? Вторая беда России – дороги, а что первая?

– Не оскорбляй народных, – встал на защиту Алексей.

– Я люблю Ахеджакову, обожаю ее роли, но неужели она не понимает, что ее просто используют. Актер в России – это большая ответственность, она должна думать головой, а не ж***й. Ведь завтра вместо работы люди действительно выйдут «защищать» под пули и снаряды. Ей нужны эти жертвы? Ведь они будут ей сниться до конца жизни. Они будут и на ее совести. Она же порядочный человек.

– Мышь, Мышь, не драматизируй. Всё обойдется, вот увидишь, – успокаивал муж.

Неслыханная безответственность обеих сторон противостояния возмущала Алёну, приводила в вулканическое бешенство, трясла изнутри, усиливая негодование. Поняв, что она уже готова разбить телевизор, отправилась на кухню, чтобы занять себя чем-нибудь мирным и уйти от маразма действительности.

Измерила давление.

– (180 на 100, это при моем нормальном 100 на 60. Так можно и не дожить до победы капитализма. Успокойся, Урбанова, это только начало революционного Октября. Испеки блинов, которые ты не умеешь делать. Выплесни на них свой закипающий гнев).

* * *

К вечеру шум и стрельба за окнами усилились. Афоня сидел на диване в прихожей перед настежь открытыми дверями спальни, как в кино с боевиком.

– Папс, что это? – спросил сын, с восторгом глядя на перелетающих по дуге с крыши на крышу светлячков от трассирующих автоматных очередей метрах в пятидесяти от их окна.

– Пули летают.

– Они нас убьют? – ребенок еще не понимал, что такое смерть, и особо не боялся. Он был уверен, что всё, что происходит, похоже на путч 1991 года: побегают, пошумят и разойдутся. Зато можно днем по настоящим танкам поползать и залезть внутрь.

Раздражительность Урбановой не снижала градуса, блины выходили комом.

– (Скоты! – думала Алёна. – Защитники фиговы. Я еще им еду носила и раздавала. Смылись, как последние трусы. Хотя что они могли бы сделать против многотысячной толпы? Кучка милиционеров, омоновцев и новобранцев? Спасибо Виктору. Он хотя бы предложил остаться и защищать нас. Предупредил об опасности. А эти, правительство, называется, – она продолжала шипеть сковородой. – Слава богу, мой папа этого уже не видит. Он со своей заставой на границе держал высоту в 41-ом. Горстка бойцов заботилась о гражданском населении. Его отряд дал возможность отступить женщинам и детям, эвакуировать продовольствие и боеприпасы. Фашисты так и не смогли их взять, только через несколько дней сообразили, что русские не сдаются, и обошли, оставив его отряд в тылу, – Урбанову трясло от негодования и стыда за собственный народ и его правительство).

И вдруг вспомнила свою бывшую подругу Вику:

– (А ведь она была права. Мы действительно по разные стороны баррикад, хотя их баррикады ни с той, ни с другой стороны ко мне не имеют никакого отношения. Я за мир, дружбу и цивилизованное решение всех споров, поэтому и сижу теперь, как дура, между их баррикад!)

* * *

Семейство окопалось в своей квартире метрах в ста от Белого дома и было счастливо оттого, что живет в сталинской постройке с толстыми стенами, дающими надежду остаться в живых. Ни одна из противоборствующих сторон ни разу не подумала о том, что в прилегающих к вооруженному конфликту густонаселенных кварталах живут люди: мужчины, женщины, старики и дети. Никто не позаботился об их безопасности. Предостережение не было обозначено нигде: ни по телевидению, ни по радио, ни в газетах. Никому до них не было дела.

* * *

Заканчивался самый длинный и сумбурный день в жизни Алёны. Все устали, пора было укладывать сына спать. Понятно, что никакой школы или работы завтра, в понедельник 4 октября, уже не будет. Из окружения толпы и боевиков им не выбраться, а психов с оружием на улице хоть отбавляй. Пришлось остаться там, где их застал очередной российский переворот.

Решили постелить Афоне и Наталье Николаевне на диванах в холле, казалось, что там безопаснее.

– Лёнушка, Алёшенька, а вы где спать будете? – беспокоилась самая старшая в семье.

Супруги рискнули лечь в спальне с закрытыми шторами. Возник вопрос:

– Какая кровать безопаснее? Та что ближе или дальше от окна?

Ответа не было. Траектория возможного движения пуль непредсказуема, а практика в этом вопросе отсутствовала.

Телевизор продолжал трансляцию. Крутили старые сюжеты, показывали новые: в основном стрельбу на улицах Москвы. Смотреть на это безумие в мирное еще вчера время было невыносимо. В студию «Вестей» продолжали приходить либералы и демократы, слабо понимающие, какая между ними разница, но у всех были заготовлены слова призывов: выходить, защищать свободу, не дремать. Интересно, что они при этом делали сами?

Сильно за полночь в промежутках между хроникой на экране стали сводить счеты бизнесмены, обвиняя друг друга в краже огромных, немыслимых сумм денег, аж по сто двадцать тысяч долларов. Маразм крепчал, дебаты отходили от политики и переносились на личности.

Выключив телевизор, супруги забрались на узкую односпальную кровать, и, как Ромео и Джульетта, обнявшись, прильнули друг к другу, переплелись в единый клубок. Они молча, в полусне «созерцали» происходящее. Из дома напротив в небо вспорхнула душа десятилетней девочки, неосторожно выглянувшей в окно и встретившейся с пулей испуганного солдата, впервые взявшего в руки настоящее боевое оружие. Выше, где-то над Останкино, к ней присоединились несколько новопреставленных рабов Божиих из коммуналки, в которую по ошибке угодил выстрел гранатомета. Взявшись за руки (души продолжают помнить контуры тела), они легко парили над трассирующим салютом, кружили над Москвой и возносились в свое иное будущее.

* * *

Разбудил Алёну не луч солнца и не дуновение свежего ветра, а бодрый утренний треск автоматных очередей. Вчерашний вполне нормальный для психически здорового человека страх был безвозвратно вытеснен острым паническим ужасом.

– (Какая же я дура, – корила она себя. – Ведь предлагали и Алёшкины родственники, и мои тетушки, и сестра, чтобы мы перекантовались у них. Не надо было отказываться! Думать надо, Урбанова, думать и самой заботиться о себе и семье, а не надеяться на правительство с его липовой охраной. Хотя ни у кого из наших нет лишнего места, чтобы всех вместе на ночлег устроить. Но были бы сейчас вне этого пулеметного кошмара, хоть по отдельности, но в безопасности. Мама не хотела разъединять семью, я не спорила. Может быть, она и права. Что теперь будет? – настроение у Алёны было мрачным, беспокойство туманило разум. – Возьми себя в руки, не распускайся, лучше пойди и разведай, что снаружи происходит).

Она на цыпочках выбралась из спальни и перелезла через баррикаду из столов, кресел и диванов, на которой еще спали мама и сын. Стараясь не брякать ключами, открыла дверь в комнату, пригибаясь пониже к полу, по-черепашьи проползла к окну на набережную. «Калашниковы» не спали всю ночь и теперь вяло и устало переругивались между собой в ожидании более мощного подкрепления.

Урбанова встала на стул сбоку от окна вплотную к стене и посмотрела вниз. На набережной как раз напротив их подъезда за прошедшую ночь появились две длинные фуры, перегораживающие проезд к Белому дому со стороны Хаммеровского центра. На земле между фурами лежали тела молодых парней. Алёна испугалась и съежилась, подумав, что это мертвые, однако, приглядевшись, заметила, что люди шевелят руками, заложенными за голову. К ним приблизился некто в военном камуфляже с автоматом, приказал всем подняться и встать вдоль парапета набережной, отошел в сторону и вскинул оружие.

– (Неужели он сейчас будет их расстреливать?!) – с ужасом подумала Алёна, напряженно отслеживая происходящее.

К радости всех действующих лиц и наблюдателей, военный отдал приказ шеренге развернуться и повел их в сторону здания парламента.

– (По-видимому, это мародеры), – сделала вывод Урбанова, сверху рассматривая распахнутые настежь двери фур и разбросанные повсюду непонятные предметы.

Алёна перевела взгляд на противоположный берег Москвы-реки, где на набережной прямо напротив их дома стояли боевые машины с расчехленными орудиями. Она мысленно оценила толщину собственных стен и калибр пушек. Нервный озноб усилился, даже задергалось левое веко, что заставило отправиться на кухню и порыться в домашней аптечке.

– (Спасибо, что мама врач и у нас всегда есть запас медикаментов на любые случаи жизни, – нашла что-то успокаивающее типа тазепама и положила таблетку под язык. – Закончится это мракобесие, надо будет йогой заняться. Так ведь могу и на сильнодействующие усмирительные подсесть. У меня, кажется, есть книга по медитации. Вдруг поможет?)