Читать книгу Не завидуй себе - Агата Ашу - Страница 5

Алёна перелетела весну на одном дыхании. Солнце било из-за туч, в считанные минуты превращая их на глазах прохожих в легкие пышные облака, рассеивающие даже мимолетную мысль о дожде. Город постепенно растворялся в наступающем теплом лете.

За долгие годы учебы и преподавания в университете Алёна привыкла к длительному летнему отпуску. Она успевала и с сыном на даче посидеть, и съездить на юг, и поработать над своим проектом. Малыша на море не брали, так как врачи не рекомендовали перегревать его на солнце.

Нахимов работал в «Интуристе» и мог бронировать места в элитных гостиницах на юге даже в самый разгар сезона. Обычно это были или «Жемчужина» в Сочи, или «Ялта» в одноименной Ялте. Для своих номер стоил недорого, так что супружеская пара отдыхала дней по десять в году и ни в чем себе не отказывала.

В этот год у Алексея что-то не сложилось, и привычный летний отдых в фешенебельном по тем временам отеле оказался под вопросом. Однако друзья предложили им горящие путевки в пансионат в Пицунде. Он находился на самом берегу Черного моря, вдали от города, цивилизации и конечной остановки автобуса, но рядом с летним лагерем МГУ, что внушало надежду на веселый интеллектуальный отдых.

Добирались долго. В перегретом на жаре поезде ехали до станции Гагра, в суматохе и водовороте пассажиров на площади еле-еле нашли автобус, дотащивший их по ухабам до конечной остановки «Рыбзавод» в Пицунде. Рыбой почему-то не пахло, наверное, сказывались перестроечные времена. А дальше – о, сюрприз! – им пришлось идти пешком до ущелья Ряпш по корявому побережью с чемоданами, которые, конечно же, тащил Нахимов. Всю дорогу, пока они брели, спотыкаясь о торчащие повсюду камни, Алёна безрезультатно пыталась забрать у него свой чемодан. Каждый ее «подход к снаряду» с гневом отвергался.

– (А у Вершинского, наверное, жена сама таскает чемоданы и сумки. Фу, слизняк), – вспомнила она своего начальника.

Урбанова еще не вышла из офисного состояния, и шлейф московских недоразумений парил за ее плечами.

* * *

В пансионате им досталась просторная комната с балконом на втором этаже покосившегося «скворечника», другого имени хибарка не заслуживала.

– (Вот так, дорогая, теперь развалюхи – твой удел), – подумала Алёна, заходя в убого обставленный номер.

Вдобавок ко всему оказалось, что единственные туалет и душ, предназначенные для всех обитателей пансионата, находились на горке, в углу пансионата, занявшего целиком склон холма. Одна радость – в углу комнаты было отгорожено нечто-то вроде микроскопической кухни с электрической плиткой, а значит, был шанс готовить свое вместо общепитовской перловки в клее.

Алёна расстроилась, осмотрев «площадку для отдыха», но решила не портить настроение ни себе, ни мужу.

– (В конце концов, мы на море, отдыхают же нормальные люди в пансионатах, а не в интуристовских гостиницах, и ты отдохнешь, ничего с тобой не случится).

Урбанова умела комфортно жить здесь и сейчас, быстро вживаясь практически в любую ситуацию, предложенною ей судьбой. Съездила в Пицунду, накупила разной ерунды и за пять минут радикально изменила безликий дизайн комнатушки. Стало легче, но ненадолго.

Внутренний голос назойливо продолжал:

– (По берегу ходить босиком невозможно, одна галька, как в каменоломне. В воду только в рыбацких сапогах можно забраться. Брр…)

В столовой она с отвращением ковыряла безвкусную еду и уговаривала мужа через день ездить на рынок за продуктами. Тот не сопротивлялся. Тем более что Алёна заодно купила посуду и с удовольствием готовила. Дома в Москве этим обычно занималась ее мама. Здесь же Урбановой нравилось играть роль хозяйки и выслушивать бесконечные похвалы мужа даже в том случае, если еда не удавалась, – такое тоже случалось.

Вязким туманом запахи от ее жареной картошки с овощами и мясом просачивались в фанерные конурки отдыхающих, заставляя их всё чаще проходить мимо и как бы невзначай знакомиться.

С каждым днем круг приятелей расширялся. На пляже напротив их домика появились палатки дикарей, шашлычница, шахматные доски очкариков. Центром внимания циркулирующего потока отдыхающих стал Алекс с гитарой, обладающий негромким голосом приятно-доверительного домашнего тембра.

Просыпаясь утром, Алёна видела безукоризненную прямую линию морского горизонта и не понимала, почему ей так хорошо в этой отвратительно обставленной «пещере» со скрипящей кроватью, перекошенной тумбочкой и тремя обшарпанными стульями. Какая сила заставляла ее каждый день готовить не только для себя, но и для гостей, неизменно собирающихся вечерами на пляже перед их скворечником. Почему ей, ненавидевшей любые спортивные развлечения, нравилось играть в волейбол на пляже. Зачем она, всегда стремящаяся укрыться от солнца, часами лежит на горячей гальке и растворяется в атмосфере морского прибоя после сиесты. С какой стати она позволяет Нахимову флиртовать с безукоризненно отточенными телами, разбросанными по пляжу в чуть прикрывающих наготу купальниках. Ответ один – наступил долгожданный отдых на море, так необходимый для ее растерзанных нервов.

Время одномоментно и застывало, и неслось со скоростью солнечных лучей в никуда, поддерживая крылатое и безмятежное настроение обоих супругов.

Пляжный, в круг без сетки, волейбол – он ведь не спорт, а, скорее, танец. Смотрины типа хоровода. Все следят не столько за мячом, сколько друг за другом: какова его/ее стать, как двигаются мышцы, красиво ли взлетает песок от приема мяча в падении и что у кого игриво обтягивает купальный костюм.

Иногда Нахимов, двухметровый и сильный, спокойно сажал Алёну на плечи и уносил на прогулку в горы, он не любил пляжный волейбол. Когда Алёна, поправив белое бикини, отправлялась к сетке или в круг, он либо делал вид, что дремлет, либо подхватывал маску и ласты и уплывал в море собирать раковины. Спортом для себя он выбрал регби: бескомпромиссную игру крепких парней.

Алёна уже привыкла к тому, что, возвращаясь из заплыва, Нахимов непременно приносил какую-нибудь морскую гадость, тихо подбирался к жене и беззвучно устраивал глубоководного питомца на ее спине. Она взвизгивала от неожиданности, вскакивала и начинала смешно прыгать, стряхивая с тела неизвестное морское существо.

* * *

Полдень уже давно перевалил за гору. Солнце умеряло свой пыл. Алёна спустилась по корявой лестнице на пляж. Она так и не научилась ходить по гальке, не помогали даже вьетнамки. Изгибаясь и с трудом удерживая равновесие, подошла к Алексею. Расстелила полотенце и предоставила свое расслабленное, тронутое загаром тело мягким лучам. Камушки приятно грели спину.

Муж играл в шахматы с новым знакомым – Курносовым, аспирантом из МГУ. Почему-то все называли его только по фамилии, при этом нос он имел крупный, с горбинкой, а глаза всё время подсмеивались. На доске вместо фигур были аккуратно расставлены маленькие стаканчики, причем каждый строго посередине клетки. Те, что принадлежали Алексею, источали темно-вишневый цвет, а курносовские походили на крупные прозрачные капли холодного осеннего дождя.

– Что плещется в стекле? – спросила Алёна, поерзав спиной на непослушной гальке.

– У меня портвейн, а у господина Курносова – чача, – задумчиво ответил Алекс и, «съев» ладью, с наслаждением сделал глоток жгучего абхазского напитка.

– Вы только не частите. Обдумывайте каждый шаг, а то нагрузитесь раньше времени… до вечера, – губами прошептала Алёна, погружаясь в туманный послеобеденный сон, как в салоне для релаксации.

Развлекая людей, солнце плеснуло в небо ярких предзакатных красок. Подремывать под шум волн на плоских горячих камушках было высоким наслаждением.

Алёна блаженно открыла глаза.

– А где мальчишки? – спросила она подругу Курносова, проснувшись.

– Не знаю, уплыли к буйкам.

– (Уплыли), – подумала Алёна и вновь погрузилась в многоцветное пространство своего медитирующего мозга, но ненадолго.

Алексей не появлялся, не будил ее ледяным прикосновением забавных жителей дна морского. Алёну это насторожило даже в полудреме. Она проснулась от внутреннего, похожего на первый удар землетрясения, толчка и быстро села. Посмотрела вокруг и, не обнаружив вблизи мужа, резко встала и огляделась. От перегрева закружилась голова. Ее качнуло. Сидящий рядом Курносов мгновенно вскочил и поддержал ее за плечи.

– На солнце лучше не спать, – низким проникновенным голосом сообщил он.

– Да, лучше не спать, – преодолевая темноту перед глазами, согласилась она. – А где Алексей? Вы же с ним вместе поплыли?

– Да я не доплыл до буйков, – Курносов выразительно посмотрел на пустые стаканчики на шахматной доске. – Вернулся обратно, а ваш муж решил еще понырять.

* * *

Алексей с трудом удерживался на плаву, не понимая, почему его накрыли вечерние сумерки. Вода, напоминающая жидкую ртуть, была тяжелой и вязкой, тянула ко дну. Единственное, что пульсировало в его сознании:

– (Только бы берег на горизонте потерять и плыть, плыть только на него, как на маяк).

Всё происходило будто бы в замедленной съемке. Взмах рукой, вялый толчок ногами, берег неторопливо приближался.

Почувствовав дно под ногами, он сделал еще одно невероятное усилие, вытолкнул тело на теплую гальку, глубоко вздохнул и потерял сознание.

* * *

Алёна шла по берегу, напряженно вглядываясь в волнистую поверхность темной воды. Небо затягивали сумеречные тучи.

– (Куда же он подевался? Что случилось?) – беспокойство усиливалось.

Вдруг, практически под ногами, она увидела безжизненно распластанного мужа. Подобно корзине острых гречневых крупиц, неожиданно высыпанных на голову с неба, по телу пробежали мурашки, от темечка до ступней. Урбанова застыла в нерешительности.

Нахимов лежал в неестественной позе, раскинув руки и вцепившись в гальку. Вывернутая набок голова делала его похожим на сизого перестроечного петуха на полупустой витрине сельского магазина. Зрелище не для слабонервных.

Несколько стремительных шагов к нему. Прикосновение к непривычно холодному телу. С трудом перевернула мужа на спину. Алекс простонал, расслабленное тело не реагировало.

– Живой! Алёш, Алёшечка, что с тобой? – запричитала Алёна.

Она трясла, била его по щекам, пытаясь привести в чувство. Он не отвечал, губы синие, пульс нитевидный.

Вокруг стали собираться люди.

– Надо сделать искусственное дыхание, – предложил Курносов.

– Не надо, он же не утонул, – скороговоркой ответила Алёна, прощупывая сонную артерию. – Сердце бьется. Он что, выпил всё, что было на шахматной доске?

– Вроде того, – замялся аспирант.

– Как вызвать скорую? – обратилась она к обступившим их загорелым телам.

– В пансионате МГУ есть медпункт. Я могу показать, – предложила подруга Курносова Лариса, спортивного вида девушка лет двадцати с круглым лицом, ясными глазами и вздернутым носиком, как раз под стать фамилии Курносов. – Бегом, за мной! – и с низкого старта рванула вперед.

Девушка мчалась с пластикой африканского животного, профессионально поднимая колени и виртуозно опуская стопы в спортивных тапочках на землю. Алёна бежала рядом. Нет, она не бежала, а летела подобно стремительной птице, не замечая ничего: ни раскаленной за день гальки под босыми ногами, ни острых камней. Но и это казалось недопустимо медленным.

Издав короткий вопль предводителя команчей, жена Нахимова пошла на обгон. В широко раскрытых от напряжения глазах мелькали пляж, заросший кустами откос, ненавистное в этот момент море. Страх за жизнь любимого человека не вводил ее в оцепенение, не мешал думать. Мысли настойчиво отбивали морзянкой, вселяя надежду на успех:

– (Он не умрет, я его спасу).

Встречный ветер усилил порыв, мешая стремительному движению вперед. После первых пятисот метров у Ларисы сбилось дыхание, и, отставая, она прокричала:

– Алёна Владимировна, я так быстро не могу. Вы бьете рекорд по спринту. Медпункт вон там, на горке, видите желтое здание?

– Да!

Урбанова продолжала нестись, не чувствуя боли и не подозревая, что обогнала чемпионку МГУ по бегу на короткие дистанции. Ноги коснулись спасительной песочной дорожки, ведущей к дверям медпункта. Толчок, скрежет петель, запахло лекарствами. На душе отлегло. Вид белого халата на мужчине около открытого окна успокоил. Голосом человека, не терпящего возражения, она приказала:

– Срочно, на пляж, с медикаментами. На берегу мой муж, он без сознания, нужна помощь.

Врач схватил медицинский чемодан и бросился на берег вслед за Алёной.

Вернувшись обратно к мужу, Алёна увидела картину, достойную кисти Микеланджело.

– (Просто снятие с креста), – мелькнуло у Алёны.

Тело Алексея принадлежало трем загорелым красавицам. Торс возлежал на коленях незнакомой блондинки, две другие девушки завладели его руками и нежно поглаживали их, скользя и перебирая пальцами по жаждущей оживления коже.

– (Ни на минуту оставить нельзя, – усмехнулась Алёна. – Уже облепили даже бездыханное тело, прости меня, господи).

Доктор дрожащими руками пытался попасть в вену Алексея и никак не мог: упало давление.

– У вас всё получится, – тихим голосом успокоила она молодого врача и обратилась к толпе зевак. – Люди, пожалуйста, разойдитесь, не мешайте.

Отдыхающие, лишенные права насладиться необычным спектаклем, с неохотой побрели в разные стороны. Особо любопытные просто отошли на расстояние, не покидая сцены событий.

Алёна, выросшая в семье медиков, тут же вмешалась в процесс спасения, порылась в чемоданчике, достала жгут, перевязала предплечье и, сжимая ладонь Алексея в своей руке, подкачала давление. Врач мысленно удивился ее хладнокровию. Она была спокойна, даже слишком спокойна для такой ситуации, будто бы ее сосуды были наполнены не бешено пульсирующей кровью, а ледяной водой. Инъекция получилась, но сознание к пациенту не возвращалось.

– Его надо перенести в медпункт, а оттуда вызвать скорую, – констатировал «работник Красного Креста».

Парни переложили размякшее тело на чье-то одеяло, с трудом подняли тяжелую ношу и понесли. Но один из них не удержал вес, угол выскользнул из рук, и под глубокое «а-а-х…» толпы Нахимов брякнулся на землю. От удара он пришел в чувство, открыл слипшиеся веки, нетвердым движением ладони смахнул с лица крупинки песка. Непонимающим взглядом уставился на «профессионала» из одноименного французского фильма – секретного агента Жослена Бомона – в центре группы склонившихся над ним лиц.

– (Откуда тут Бельмондо-то взялся? Ох, видать перебрали мы с Курносовым в шахматах), – и снова закрыл глаза.

Алёна облегченно выдохнула:

– (Ты молодец, Урбанова, добилась своего, вдовья доля отменяется).

* * *

Уже вечером того же дня Алексей окончательно пришел в себя, и они отправились на дискотеку. Молодой организм чрезвычайно вынослив, как выяснилось. Неожиданно к их кружку на танцплощадке, немного стесняясь, присоединился доктор-спасатель, худощавый человек чуть выше среднего роста с рельефными чертами интересного мужского лица.

– Я днем не представился: Леонид Зильберман, практикант 2-го меда, лечу курортников за бесплатную комнату и тарелку супа в лагере МГУ. А вы, ребят, откуда? Тоже из Москвы? – он включился в ритм танца.

– (Я так и поняла, что практикант, но всё обошлось). Приятно познакомиться, я – Алёна, Алёна Владимировна, а это мой муж…

– Знаю, знаю, Алексей Нахимов, такой же мужественный, как его однофамилец.

Танцевальный круг разбился на несколько колец. Алексея окружили прекрасные загорелые девушки – те самые из молниеносно возникшей команды «Спасатели Пицунды» – и в такт музыке увели в сторону от жены.

Алёна осталась наедине с Леонидом. У врача был умный взгляд и хорошо подвешенный язык. Он уже давно обратил внимание на Урбанову, еще во время волейбольных развлечений. Но сегодня днем он пришел от нее в полный восторг, а точнее, от ее самообладания, так не сочетающегося с теперешним легкомысленным обликом. Доктор с обожанием, не отрываясь, смотрел на нее.

– Я таких женщин, как вы, вообще никогда не встречал, – шептал он ей на ухо в танце.

– (А что ты вообще видел? Мальчишка), – она не собиралась ему отвечать. Безумный день уже почти лишил сил.

– Алёна Владимировна, пойдемте купаться, море сейчас такое теплое, такое ласковое, – начал он свой натиск.

– (Лирик паршивый), – она поправила прядь волос.

– Можно, я задам вам вопрос? – он взял ее за руку.

– Задавайте.

– Я давно за вами наблюдаю и никак не разберу, что у вас на майке написано?

На Алёне были развевающаяся под стать волнам полупрозрачная юбка и майка с коротким рукавом, мягко обтягивающая бюст тонкой материей. От плеча к талии шла неяркая надпись. Длинными тонкими пальцами со светлым маникюром она непринужденно натянула ткань и предоставила доктору возможность прочитать вторую часть надписи, обычно скрываемую важной частью ее призывной фигуры.

– «Blue Jeans!» – по-щенячьи радуясь непонятно чему, прочитал врач и, не делая передышки, продолжил: – Вам обязательно нужно расслабиться, а то ваш муж прибежит ко мне ночью за медицинской помощью… для вас, – он осторожно приблизился к ней. – Стрессы чреваты своими проявлениями. Они особенно опасны необычными и яркими реакциями.

– Я признательна вам за заботу, но это не мой случай, – и огляделась вокруг в поисках мужа, но не отстранилась. Легкое прикосновение незнакомого мужского тела, признаться, волновало.

В сегодняшней необычно душной субтропической ночи события прошедшего дня вместе с симпатией к доктору, а он как-никак спас отца ее ребенка, привели неисправимую трезвенницу Алёну в странное возбуждение. А может, причиной тому таблетка, которую ей любезно предложил симпатичный врач по завершении реанимации супруга?

– Так идем?

Всё, что она смогла, это пискнуть:

– Нахимов, ты где? Твою жену уводят.

Затем наступило некоторое помутнение, а потом (вероятно, от избытка чувств и влияния медикаментов) у нее приключился провал в памяти. Когда очнулась, то обнаружила себя уже на пляжном топчане, в одной своей маечке, с согнутыми коленками, меж которых присутствовала курчавая голова Леонида, быстрыми движениями языка доводившего ее до экстаза. Несомненно, он знал толк в прелюдиях. Она, забыв про всё, сжимала его плечи, он обхватил ее бедра. В полузакрытых глазах светился Млечный Путь, шелестел прибой, и наслаждение накрывало Алёну волнами, одна выше другой.

На гребне ее «девятого вала» руки любовника оставили бедра и направились к собственному поясу, намереваясь выпустить истомившийся инструмент и присоединиться к серфингу на волнах оргазма. Вдруг какая-то сила, типа подъемного крана, ухватила Зильбермана сзади за воротник и ремень пока еще нерасстегнутых шорт, оторвала от объекта его вожделения, легко вознесла чуть ли не к небесам, переместила в сторону и поставила на песок.

– Шагай отсюда, – спокойно и раздельно произнес Алексей и, не уделяя более внимания поспешно ретирующемуся медику, обратился к остывающей Алёне:

– Мадам, поскольку вы уже практически раздеты, не искупаться ли нам?

Жена ухватилась за край майки и отчаянно пыталась натянуть ее вниз.

Он поднял на руки расслабленное тело, понес его к воде и сказал между делом:

– Надеюсь, вы больше не станете мне говорить: «Я всегда знаю, что делаю!»

* * *

Освещенные жаждущей страсти полной луной, Алёна и Алексей плавно погружались сквозь зеркальную поверхность затаившего дыхания моря. Прикосновение к телу теплой воды, не экранированной никакими, даже самыми маленькими деталями одежды, порождало невероятное чувство свободы, будто не плывешь, а летишь в сапфировых лучах света.

– Ты хочешь меня утопить? – спросил Нахимов.

– Конечно, днем же ты не справился с этой задачей, – улыбнулась жена. – Я всё должна делать своими руками, – и нырнула между отражениями звезд.

Он вслед за ней, успев прошептать:

– Я люблю твои руки, они магия, они волшебство…

* * *

Ночью Алёна перемалывала в уме пережитые события. То она залезала в кровать и натягивала до подбородка одеяло, то вставала и выходила на балкон. Волнение от пережитого стресса усиливала полная луна, выключить которую не мог даже Бог. Пожалуй, первый раз в жизни она серьезно задумалась о смерти. О том, что рано или поздно придется покинуть этот мир, что жизнь есть величина конечная и стремится к пределу.

– (И почему людям дана возможность умереть, но не дано знание того, что за этим последует? – мучил ее философский вопрос. – В их распоряжении только утверждения атеистов, догадки религий и предположения ученых. Что происходит на самом деле, вероятно, удастся понять только после перехода в иное состояние души, разума и материи. Ладно, Урбанова, не трать напрасно время, ответа не накопаешь, засыпай. Осталось всего две недели твоего отдыха. Мысли должны быть веселыми. Ты совершила сегодня героический поступок, можно даже сказать, «подвиг» барона Мюнхгаузена. Почти что по расписанию спасла от верной гибели мужа после четырех по полудню. Ты же любишь восхищаться собой, сейчас есть повод. Кстати, если бы я не носилась как ненормальная по берегу со своим навязчивым желанием помочь близкому, может, всё само собой и обошлось бы? Может, и не умер бы? Сам бы оклемался. И нервы бы не тратила. И ноги бы сейчас не кровоточили, – тут последовал диалог, намекающий на попытку раздвоения личности: – А если бы умер? Ага, ты не любишь рисков. То есть, если бы ты не помогла и он умер, то это была бы твоя вина, и ты бы мучилась всю оставшуюся жизнь. А сейчас ты знаешь, что исчерпала все зависящие от тебя возможности, и если бы он и после этого умер, то это была бы уже не твоя вина, а судьба. Вот оно в чем дело, – она вывела формулу: – Ты должна знать, что отработала все возможные и невозможные варианты развития событий, сделала всё от тебя зависящее, чтобы потом не ковырять болячку и не превращаться в Стену Плача. Кстати, у тебя слишком бурное воображение. Усмирять надо и думать поменьше), – и уснула.

* * *

Но это была только увертюра к южным приключениям Алёны. На следующее утро Нахимову доставили телеграмму из Москвы. Сухой текст сообщил, что его отца госпитализировали по скорой в больницу. Положение было серьезным, и муж срочно вылетел в Москву, пробыв там несколько дней. К счастью, состояние отца стабилизировалось, и Алексей решил вернуться в Пицунду догулять свой и без того короткий отпуск.

Алёна проскучала несколько дней среди чужого пляжного народа. Доктор Зильберман демонстративно обходил ее стороной, в глаза не смотрел, в разговор не вступал. Вечерами сидел у костра, окруженный толпой университетских красавиц. Где и как он раздобыл их в таком количестве, оставалось загадкой. Прикормил?

Алёну сей факт огорчал меньше, чем радовал:

– (Хоть не надо свои принципы нарушать, и то хорошо. Если у мужа проблемы, то я надеваю пояс верности, запираю его и прячу ключ в дальний угол своей памяти).

* * *

В день прилета Нахимова из Москвы Алёна отправилась встречать его на конечную остановку автобуса. В одиночестве путь показался длиннее: только она и море, тянущееся вдоль уходящего вдаль отвесного мыса. Волны радовались ее появлению и щекотали подошвы теплыми пенящимися пузырьками, ласкали воздушными поцелуями. После «пробежки ради спасения» с ней произошла любопытная метаморфоза: она перестала концентрироваться на несчастной гальке и камешках на берегу. В ответ они ее больше не кололи и не обжигали.

Урбанова расположилась в маленьком придорожном кафе. Жадно выпила стакан лимонада и попыталась расслабиться в белом пластмассовом кресле, разглядывая застывшие на жаре пальмы и припавшую к земле выгоревшую траву.

За соседним столиком скучала пара: красивый молодой человек с голливудской бородой и взъерошенной шевелюрой. Он, конечно же, попал в поле зрения Алёны. Рядом с ним сидела маленькая жилистая девушка с рельефной мускулатурой рук и ног. Некоторое время «борода», так она окрестила незнакомца, и «добропорядочная жена», это она про себя, молча наблюдали друг за другом. Поерзав на стуле, парень встал и пошел к Алёне.

– Excuse me, – начал было он по-английски, но тут же перешел на ломаный русский. – Мы хотеть с вами знакомиться и немножко общаться.

– С удовольствием, – обрадовалась возможности хоть с кем-то поговорить Алёна.

Урбанова не испытывала смущения перед иностранцами, как обычно это случалось с советскими людьми, еще недавно пребывавшими за железным занавесом. В студенческие годы она была президентом Интерклуба университета и называла себя «интердевочкой», хотя заграничных бойфрендов у нее не было, по причине всё той же фирменной нравственности. Были подружки: Мартина из ГДР и Верка из Чехословакии. Предложение иноземных гостей скоротать вместе время ей понравилось.

– Это мой жена Анна, а меня зовут Дитер. Мы недавно пожениться. У нас свадебное путешествие по Европе затянулось, сделали крюк и заехали в Союз. (Это всё Анна. Я бы сюда не потащился), – представился он.

– А я Алёна, – она протянула руку. – Вы откуда? Из какой страны?

– Из ГДР. Мы не помешать? – хотел удостовериться Дитер.

– Даже наоборот, ускорите время ожидания.

– Это как ускорение и перестройка? – смущаясь, Дитер сделал попытку пошутить.

– Вроде того. Перебирайтесь за мой столик, – приветливо улыбаясь, она освободила два кресла около своего стола.

– Вы здесь отдыхать или жить? – робко поинтересовался молодой человек.

– Я здесь ждать… – хихикнула в душе Алёна.

Дитер вопросительно поднял брови.

– … мужа из Москвы. Присаживайтесь, пожалуйста, – она жестом пригласила новых знакомых. – Я жду мужа, – отчетливо произнося каждое слово, пояснила Алёна. – Он сейчас должен прилететь из Москвы. Вернее, должен приехать на автобусе из аэропорта.

– А вы из Москвы? – непонятно чему обрадовался Дитер.

– Да, – ответила Алёна и сделала глоток из очередного стакана с лимонадом, с интересом разглядывая фигуру немецкого аполлона.

– А чем вы заниматься?

– Раньше преподавала в университете, а сейчас перешла на научную работу.

– А вы случайно не из Московский университет?

– Случайно да, из него я как раз недавно и ушла, – незнакомец заинтриговал ее.

– Не с химический факультет? – продолжал пытать ее немец с интересом.

– Случайно с химического.

– Знаешь Мартина Тёрнер?

– Такого не бывает! Она моя подруга, мы с ней в аспирантуре вместе учились, – опешила Алёна от неправдоподобного совпадения.

– Она и моя подруга, была! – воскликнул Дитер. – Мы с ней в школе учиться вместе.

Тут они оба в порыве безудержной радости вскочили и кинулись в интернациональные объятия. Дитер приподнял Алёну от земли и закружил. Анна смотрела на них спокойно, но с удивлением.

Таким же озадаченным был и Нахимов, подъехавший в этот момент на автобусе.

– Ни на секунду одну нельзя оставить! – весело сообщил он окружающим, заходя в кафе.

– Алёш, привет, наконец-то! – Алёна отпустила бородача и с еще большим энтузиазмом повисла на муже, охая от счастья.

– Я так соскучилась, ты что так долго? – хотя не прошло и недели.

Она обвила его шею руками и прилипла к фундаментальному, как скала, торсу. – Ребят, извините, забыла вас представить. Алёш, представляешь, это друзья Мартины: Анна и Дитер.

Муж приветливо взглянул на приезжих.

– Которой Мартины, большой или маленькой?

– Нашей, большой. Ребят, а вы где остановились? – обратилась она к немцам.

– А мы нигде не остановиться. У нас палатка, спальный мешки и всё остальной в рюкзаках.

– Тогда пойдемте в наш пансионат. Там неплохой пляж. Я думаю, с палаткой для дикарей проблем не будет.

Около столика иностранных путешественников на земле лежали два рюкзака: огромный станковый и обычный, стандартный. К большому удивлению русских супругов, маленькая и щупленькая Анна взгромоздила на спину двухэтажный рюкзак. Дитеру достался второй. Нахимов хотел было помочь немке, но та жестом отвергла его услуги.

– Видишь, как поступает настоящий жены, – шепнул муж на ухо Алёне.

– Я закрываю глаза.

– От ужаса?

* * *

Немцы установили палатку на пляже пансионата, и они вместе весело проводили время. За первые два дня гости покрылись пузырями солнечных ожогов. Следующие несколько дней, смеясь, что родились в рубашке, пластами снимали с тел тонкий «папирус», обнаруживая под ним младенческую приятно-розовую кожу. Коварство кавказского солнца приучило их ежедневно сооружать намек на тень, натягивая на вбитые в сопротивляющуюся гальку корявые палки самодельный тент из простыни.

Хором плавали, ныряли с масками, гоняли на моторных лодках, готовили ужин на костре, хохотали до потери сознания, смотрели на отражение звезд в морской волне, наслаждались общением. Дитер явно испытывал симпатии к Алёне, но проявлял их только продолжительными взглядами и случайными обжигающими прикосновениями. Однако, заходя в воду, он изменял своей сдержанной манере и отчаянно щекотал новую знакомую, не отдавая отчета своему поведению. Это было неожиданным для всех. Урбанова, не зная, как реагировать, старалась быстрее выбраться на берег. На суше его порыв мгновенно гас. Остальные делали вид, что ничего не произошло. Это было похоже на флирт с пингвином.

* * *

Через несколько дней они все вместе дружной компанией сидели в том же кафе, на той же автобусной остановке, где впервые познакомились. Провожая немцев, Алёна загрустила, ощущая надвигающуюся тоску. Она быстро сходилась и тяжело расставалась с людьми.

– Да, чуть не забыл, – Дитер полез в карман шорт и достал клочок бумаги. – Тут наши телефоны и адрес. Надеюсь, вы приедете к нам в Берлин на следующий лето.

– (Его русский стал немного лучше за неделю общения), – подумала Алёна. – Не знаю. Попробуем. У тебя есть авторучка и на чем написать? – спросила она мужа и нацарапала свои телефон и адрес на салфетке.

* * *

Лето мчалось за ними вслед, в Москву. В перестроечные времена даже столица ветшала: унылые фасады домов линяли от дождя и солнца, улицы не подметали. Город с нетерпением ждал, когда его перестанут сравнивать с пустыней Сахара из-за хрустящего при буйных порывах ветра песка на зубах. Никто в стране просто не замечал загибающихся городов. Великий и могучий народ медленно, но неминуемо оставался без «привычной» руководящей роли партии. На него день за днем методично выливали ушаты свобод разного вида. Каждый понимал происходящее по-своему. Людям была предоставлена возможность беспрепятственно разглагольствовать о неотвратимых переменах в длинных очередях, совмещая приятное – общение – с полезным, то есть с добыванием пропитания.

Прилавки продуктового магазина в Переделкине «восхищали» свежевымытыми пустыми лотками в витринах. Горячей воды на съемной даче у Алёны не было, поэтому в Москву помыться, постирать и закупить еду взрослые ездили по очереди, оставляя «дежурного по лету» с Афоней. Пригородные электрички заполняли запахи. То клубникой с земляникой, то малосольными огурчиками и помидорами, а то и русским духом повеет.

Урбанова перевезла все свои проектные материалы за город, работала перед открытым окном с видом на сад. Если возникала необходимость позвонить в Москву, то подолгу занимала телефон-автомат у станции Переделкино, вызывая недовольство желающих «по-быстрому звякнуть своим».

– Доченька, я тут что-то ничего не пойму, – голос Натальи Николаевны из московской квартиры звучал встревоженно. – Звонят из милиции и говорят, что какие-то ваши немецкие друзья находятся у них в отделении.

– Мам, я понятия не имею, о чем ты говоришь. Какие друзья? Какая милиция? – в стекло телефонной будки постучали монетой. – Алёна недовольно развела руками. – Я только зашла.

– Какой-то Дитрих или что-то в этом роде, я не разобрала.

– (Кто бы это мог быть?) – в московской суете мимолетная тоска по новым знакомым испарилась, будто след от метеора. – Может, Дитер? – догадалась она. – (Но вряд ли, уже две недели прошло после нашего возвращения. Они что, не улетели в Германию? Я их даже не спросила там, на остановке в Пицунде, куда и когда они отбывают). Мам, из какого отделения звонили, не сказали? Оставили номер телефона? (Ерунда какая-то).

– Да, я тут записала, ты их знаешь?

Алёна выглянула из будки:

– Ни у кого нет карандаша или авторучки?

Сердобольные граждане порылись в сумках, пожилая женщина протянула ей обрывок от бумажного пакета, а дедушка с внуком дал карандаш.

– Знаю, возможно. Мам, диктуй, – и, изворачиваясь в тесной телефонной будке, накорябала номер. – Записала, спасибо.

– Лёнушка, давай я вернусь на дачу, а ты с Алёшей сама разбирайся со своими иностранцами здесь, в Москве.

– Мам, мне неудобно, я хотела дать тебе хоть немного отдохнуть от Афоньки.

– С вами отдохнешь. Меняемся местами. Еду, – Наталья Николаевна всегда расставляла приоритеты в пользу дочери.

* * *

В милиции их встретил не очень приветливый капитан по фамилии Нахимчук.

Алёна спокойно представилась. Тылы обеспечивал Алексей, изображая несокрушимый утес поддержки за спиной.

– У нас тут содержатся двое немцев из ГДР, – уведомил их представитель власти, перелистывая бумаги на столе. – Уверяют, что вы с ними знакомы и можете подтвердить их личности.

– (Что такое «подтвердить личности»? Как я их буду подтверждать? Я знаю их без году неделю в полном смысле этого слова. Даже фамилий не помню). У них что, нет документов? – насторожилась Урбанова.

– Есть: Дитер Шмидт и Анна Шмидт, – отчеканил капитан.

– (Спасибо за подсказку), – вздохнула она с облегчением.

– Вы таких граждан знаете? При каких обстоятельствах познакомились? – милиционер звучно прихлебнул чая из стакана с подстаканником и отправил в рот печенье.

– Да, знаем. Они друзья моей подруги Мартины Тёрнер, дочери члена Политбюро коммунистической партии ГДР, – Урбанова импровизировала на ходу.

Нахимов с удивлением смотрел ей в затылок.

– (Ну, Мышку понесло), – так он называл жену, переделав за прожитые годы ласковое Малыш в более подходящее для ее беспокойного характера Мышь.

– Их арестовали, когда они разбили палатку в перелеске около аэродрома Внуково, – продолжал суровым голосом капитан милиции.

Алексей чуть не прыснул от смеха.

– Ничего смешного я в этом не вижу. Их задержали и доставили ко мне с обвинениями в шпионаже, – Нахимчук был настроен сурово. – Вот взгляните на протокол допроса.

Алёна быстро пробежала по исписанным листам:

– Ничего себе…

– И я про то же. Из Пицунды они отправились в Минеральные Воды, – чеканил страж закона каждое слово, пощелкивая стержнем авторучки. – Оттуда в Баку. Каспийское море им, видите ли, хотелось увидеть и черной икры попробовать! – он даже привстал. – Потом в Волгоград, принести свои запоздалые извинения советскому народу за битву под Сталинградом. Оттуда уже в Москву. И всё без разрешения на передвижение по стране! – он чуть не взвизгнул.

К тому времени Алёна уже знала, что без оформления специальных документов иностранцы не имеют права выехать даже из Москвы в Московскую область. У самой были проблемы с этим ограничением, когда отправилась в поход на Можайское водохранилище со своим Интерклубом в полном составе и потом заполучила крупные неприятности в деканате.

– Это серьезное нарушение. Им грозит тюремное заключение. Лет эдак на… – не унимался Нахимчук.

– Ну что вы, товарищ майор, – промурлыкала Алёна.

– Я еще капитан, – вставил тот.

– Я уверена, вас скоро повысят в звании, – проникновенно сообщила она и оглядела тусклый кабинет с портретами флагманов перестройки на обшарпанных стенах. – Давайте попробуем всё уладить во внесудебном, так сказать, порядке. Ребята наши знакомые: дружеский братский немецкий народ. Просто они не знали наших порядков. Молодые еще, глупые.

– Сожалею, но ничем не могу помочь, – отрезал милиционер и встал, показывая всем своим видом, что разговор окончен.

– Политика – это дело тонкое. Товарищ Нахимчук, если мы по-хорошему не договоримся, то мне придется обратиться за помощью к Александру Николаевичу, – перешла в наступление Урбанова, нащупывая путь выхода из сложной ситуации.

– К какому еще Александру Николаевичу? – посмотрел на нее вопросительно хозяин кабинета.

– Яковлеву, – спокойно и честно глядя в глаза, сообщила молодая женщина. – Они ведь встречались с ним в Берлине.

– Почему встречались?

– Потому что Мартина Тёрнер является близкой подругой Дитера, а отец Мартины знает товарища Яковлева, еще по учебе в Высшей партийной школе, – сочиняла Алёна, увлекаясь всё больше и больше. – Я, конечно, могу связаться с секретарем Александра Николаевича, и он всё уладит, но зачем беспокоить занятых людей и наживать неприятности? Тем более что мы с вами, можно сказать, родственники, фамилии у вас и моего мужа ну очень похожи. Он Нахимов, а вы – Нахимчук. Поможем друг другу? Капитан, капитан, ну улыбнитесь. У вас такие добрые глаза.

Капитан призадумался:

– У них, как минимум, должна быть временная прописка, зарегистрированная в отделении милиции. Вы готовы забрать их к себе?

– Конечно, без вопросов, – вздохнула Алёна.

– Ваш паспорт, пожалуйста.

– Я не взяла его с собой, – растерялась Алёна.

– У меня есть, – выручил муж и протянул свой документ.

* * *

Дежурный по отделению вывел двух смущенных и испуганных иностранцев. Вид у них был помятый. Глаза обоих радостно заблестели, когда они увидели в конце коридора Алёну и Алексея.

* * *

Нахимчук вернулся в кабинет, грузно сел и тупо уставился в стену напротив. Перед ним красовались портреты лидеров перемен. Он прищурился и стал рассматривать подписи под портретами.

– Яковлев Александр Николаевич… Неужели надула, зараза?! Вот так просто слямзила имя с портрета и нагородила три короба? – он даже привстал в порыве побежать, вернуть и наказать. Но, вспомнив недавние разборки с начальством, передумал и звучно отхлебнул чай. В голове звучала нецензурная лексика.

* * *

Супруги вплотную занялись гостями, желая показать любимый город. Это были не только Красная площадь и соборы Московского Кремля. Урбанова увлекалась древнерусской живописью и архитектурой, даже подрабатывала экскурсоводом в студенческие годы, поэтому хорошо знала старинную Москву, спрятанную в переулках от глаз туристов и приезжих. Нахимов прекрасно говорил по-английски (как они тогда думали), спасибо Интуристу, куда несколько лет тому назад советское военное ведомство поставило первый завезенный в страну суперкомпьютер – IBM 360. Работать на нем обучали американцы, а чтобы понимать, что они там «рыкают», весь отдел Нахимова отправили на языковые курсы.

* * *

Алёна с трепетом пересекла ворота Андроникова монастыря. Она благоговела перед лаконичным Спасским собором, затаившимся за толстыми монастырскими стенами. Шорох гравия под ногами, звон колоколов, проникающих в самое сердце, – она невольно перекрестилась.

– Ты верующая? – удивился Дитер. В его представлении советский человек должен быть отпетым атеистом.

– Да как тебе сказать…

– Скажи, как есть, – включилась в разговор Анна.

– Скорее, я человек верующий, но нерелигиозный.

– Это как?

– Я где-то когда-то видела карикатуру: две такие длинные очереди…

– Как сейчас в Москве на каждый поворот? – перебил ее Дитер.

– Не совсем. Одна очередь в церковь, длинная такая, а другая, всего из нескольких человек, к Богу. Так вот, вторая – это про меня.

– Ты не любишь в очередь стоять? – пошутил немец.

Алёна не ответила. Она задумчиво посмотрела на семь каменных ступеней вверх, к простой темного дерева высокой двери, обрамленной каскадом узких белых колонн и кокошников. Перевела взгляд на устремленные к поразительно синему небу своды храма, и сердце ее сжалось. Среди лета и жары запахло декабрьским снегом.

Короткой вспышкой пронеслось воспоминание о первой встрече с будущим мужем.

*** *** ***

Весной Алёна оканчивала пятый курс, надвигался шестой, дипломный. Она, как и многие другие московские студенты, часто ходила в Ленинскую библиотеку, занимавшую в то время дом Пашкова: красивое белое здание с колоннами напротив Кремля. В дореволюционные времена в воздушном белоснежном зале, где теперь рядами тянулись письменные столы, нарядные дамы и кавалеры танцевали и вальс, и мазурку, и полонез. На балконе сидел оркестр, и дирижер пританцовывал, неистово размахивая палочкой.

Если все места внизу были заняты, Урбанова поднималась на тот самый балкон и всякий раз старалась занять место, где, по ее предположению, могла сидеть первая скрипка.

На сегодня бесконечное конспектирование научных журналов утомило студентку, она вяло собрала пухлые тетради в сумку, подошла к заграждению балкона и облокотилась на перила. Открылась картина: столы, зеленые лампы, раскрытые книги, скучные затылки, а за окном первая зелень, капли дождя и сирень.

В зал вошел высокий парень с шапкой вьющихся волос. Молодой человек двигался по проходу вдоль окон. В ослепительно белом джинсовом костюме он показался ей чем-то неземным, нереальным на фоне блеклых читателей в темных одеждах. Алёна притронулась к мгновенно покрасневшим щекам и поняла, что влюбилась в ту же секунду, как увидела. Легкая эйфория заполнила грудь в попытке оторвать от земли, воспарить и сделать победоносный круг под звуки торжественных аккордов первого концерта Чайковского для фортепьяно с оркестром.

Она неподвижно стояла на балконе и не отрывала от него глаз. Сквозь пелену видела, как незнакомец подошел к столу, поздоровался с приятелем за руку и сел рядом. Первым ее порывом было сбежать вниз и познакомиться. Однако, посмотрев на часы, поняла, что опаздывает на встречу с научным руководителем. Пришлось мчаться в метро, сожалея о несостоявшейся встрече.

* * *

В летние каникулы Урбанова собралась в гости к своей подружке Верке Бартековой в Чехословакию.

У словаков, в отличие от русских, Верка – это не ругательное, а ласкательное обращение. Бартекова выделялась среди других студентов своей несуразностью, что делало ее очаровательно смешной. Густые темные волнистые волосы, рассыпанные по плечам, не соответствовали славянскому образу. Однако всё остальное: решительно вздернутый нос, тонкие губы, светлые глаза и плоские скулы выдавали истинную природу происхождения. Милая рассеянность проявлялась во всём. В дни сессии она могла приехать к Алёне на дачу на последней электричке, с головы до ног облитая летним подмосковным дождем, и, стоя на крыльце в полуночной тьме, сообщить испуганной заспанной Урбановой:

– Алёёёнааа, у меня украли кошелек, я вся промокла, я забыла зонт в поезде, можно, я у вас переночую?

При этом вода ручьями лилась по ее плечам и по вязаному пальто на ботинки, непременно застывавшие в косолапой позе. Сумка через плечо болталась на спине и была, как всегда, открыта, приглашая: «Ну пожалуйста, украдите хоть что-нибудь».

– Проходи. Как ты без денег и без билета доехала? Надеюсь, контролера не было?

– Был, но он меня на первый раз простил.

Подобные визиты повторялись с завидной регулярностью. Алёна к ним привыкла и не удивлялась, стараясь по возможности опекать Верку, как забавного ребенка.

* * *

Прага, Братислава, Высокие Татры, заграничная обстановка с уютными кафе – всё располагало к романтическому настроению. В горах подруги случайно познакомились с двумя братьями, неожиданно остановившими их около симпатичного кафе в альпийской деревне.

– Добрый вечер, – сказал молодой человек, тот, что был явно постарше.

У девчонок не было настроения знакомиться на улице. Они прошли мимо. Молодые люди обогнали их и, загородив путь, продолжили:

– Это мой младший брат Питер.

И не давая им опомниться, второй сообщил:

– А это мой старший брат Стефан, мы только что приехали из Братиславы и не знаем, как проводить здесь время, вы нам поможете?

Подруги не устояли и рассмеялись.

Питер оказался на три года младше Алёны. Для тех, кому слегка за двадцать, это огромная разница в возрасте. Он хоть и в последнем классе, но всё еще в гимназии, где мысли молодых людей сосредоточены на одноклассницах, а лицо заливается краской при одном только виде обнаженной женщины, случайно замеченной между шторами в окне. Возраст молодого человека камуфлировался ростом и брутальными мускулами, но ребенок предательски просвечивал через смущенный взгляд. Они с Веркой могли бы быть братом и сестрой. Темные вьющиеся волосы и мягкий овал лица делали их похожими.

Его ухаживания были по-европейски красивыми и по-славянски настойчивыми. Алёна поддалась натиску и проводила с ним всё время, тем более что Верку заносило: то она усаживалась на тротуаре центральной площади горного курорта, протягивая ладонь для милостыни, и при этом пела «Катюшу»; то не приходила ночевать в дом, где они остановились, и Урбанова, не любившая оставаться ночью одна еще с детства, сидела, уподобляясь васнецовской Алёнушке, только что не у пруда, а у темного окна, и прислушивалась к завыванию диких животных в зоопарке у подножья гор; то она встречалась с друзьями и не приглашала с собой Алёну. Если два последних Веркиных «преступления» она еще могла простить, мало ли что, то «Катюшу» с протянутой рукой – никогда. Максималистке Урбановой это казалось кощунственным. Ее родители прошли всю Великую Отечественную от первого дня на западной границе и до последнего. Минувшая война для Алёны, очень позднего обожаемого ребенка, была святыней, и она никому не позволяла оскорблять память о ней.

Питер относился к Алёне с порывом юношеского восторга. Даже его родители, ненавидящие русских еще после танков в Праге в 68-м году, не могли устоять перед увлечением любимого младшего сына. Его несло, как перекати-поле во время урагана. Каждое утро «предки» отвозили их на машине или на горное озеро, или к подножию Высоких Татр. Питера, прожившего всю жизнь в чистенькой белой Братиславе, раскрашенной красными черепичными крышами, привлекали романтические пейзажи. Всякий раз его душа ликовала при виде природных чудес.

– Стой, посмотри какой роскошный гриб рядом с тобой. Я таких еще никогда не видел!

Алёна остановилась, огляделась вокруг и ничего не увидела.

– Какая же ты смешная, вон, около твоих ног, прямо рядом с тобой.

Девушка искренне пыталась найти гриб, внимательно смотрела под ноги, сканировала взглядом всё вокруг, смущенно улыбалась, но ничего не находила.

– Около правой ноги, – не унимался Питер.

Алёна видела только крупные разноцветные листья, прильнувшие к ее ботинку.

– Ну вот же, около твоего носка, – прыснув от смеха, он присел на корточки и аккуратно срезал ножку лесного чуда. – Ну, ты даешь.

Алёна, будучи глубоко испорченным городским жителем, выезжала на природу только в случае серьезной необходимости. Своей машины у ее родителей не было, а тащиться в утреннюю тмутаракань на забитой грибниками электричке удовольствия не доставляло. Она не понимала и не чувствовала радости ни от звуков шелеста листвы, ни от летних запахов травы, не замечала радуги на паутине между ветками деревьев. Она была неисправимым вечно занятым и спешащим куда-то столичным жителем, родившимся в центре города и никогда не тосковавшим по природе. Зона ее комфорта не выходила за пределы уютных московских двориков с тополями, сиренью и цветочными клумбами.

Теперь же Урбанову забавляло карабканье по уступам отвесных скал, устремленных к неправдоподобно синему небу, но приводил в ужас спуск по скользким, покрытым мхом валунам. Питер не отпускал ее руку из своей ни на секунду. Внимание юнца тешило самолюбие Алёны.

У подножья начался дождь, и они, взявшись за руки, долго бегали между деревьями-акселератами, пока не наткнулись на заброшенный дом с заколоченными окнами. Сеновал при нем, по-европейски чистый и аккуратный, был не заперт. Пахло сухими цветами и травами. Через щели в крыше пробивалось солнце, грибной дождь тонким пунктиром исчертил угол сарая под потолком. Им было хорошо лежать на копне сена, обнявшись, и смотреть ввысь, иногда нежно целуясь и переговариваясь. Мягкий и деликатный Питер, поэтизирующий и боготворящий русскую диву, дрожал от восторга и обжигал свои красивые тонкие пальцы прикосновениями к ее лбу, щекам, губам, не смея решиться на большее. Постепенно близость тел стала одерживать верх над здравым смыслом, и, когда губы плотно соприкоснулись, начав игру, а языки трепетно переплелись, Алёна больше не смогла удерживать свои ладони, плавно проникающие под его свитер и скользящие по мускулистой груди. Питер часто задышал, руки сжали ее плечи, и она почувствовала бедром сквозь ткань его твердое желание пробраться наружу, а руки услышали мощные толчки сердца юноши. Сначала мягко и стеснительно и уже в следующую секунду уверенно и настойчиво по телу Алёны пошла цепная реакция от разливающегося и бунтующего вожделения. Игривая ладонь нырнула вниз вдоль втянутого живота и нетерпеливо стиснула то, что искала. Это стало последней каплей. Питер охватил ее всю, прижал к себе, и сплетенными телами они перекатились по душистому колючему ложу, где его бедра сразу, без прелюдий начали ритм, тот непобедимый Его Величество Ритм, перед которым нельзя устоять, который сразу передался ей и объединил, вытесняя сознание. Их дыхание смешалось в водовороте порыва, его пальцы устремились расстегнуть ее тонкие светлые брюки… стащить такие же мягкие и шелковистые, как ее кожа, трусики…

Воспитание и природная рассудительность всегда мешали Алёне делать непоправимые ошибки, а уж острые соломинки, колющие голую попу, поучаствовали и включили в критический момент мозг, зажгли в нем лампочку с надписью «Стоп».

– Почему? – шептал ничего не понимающий Питер. – Ты же…

– Потому, Петечка.

Ну как ему объяснить, что «студентка, комсомолка, спортсменка» после 5-го курса университета не желает расставаться со своей девственностью?

Алёна встала, поблескивая тициановской белизной, оттененной золотистым треугольником волос в косых стрелках солнечных лучей. Под аккомпанемент испепеляющих взглядов юноши неторопливо оделась, сосредоточенно стряхнула прилипшие травинки и листья и как ни в чем не бывало холодно сказала:

– Пошли, пора, твои родители, наверное, уже заждались.

* * *

Она уехала через несколько дней, вдоволь насладившись вниманием и смешной влюбленностью Питера. Однако, вопреки обещанию, трепетный возлюбленный не пришел на вокзал проводить. Алёна не понимала, что случилось. Девичья фигурка с большим чемоданом в руках выглядела одиноко на фоне тусклых отсветов окон вагона за спиной. Поезд, как ежик в тумане, затерялся на конечной железнодорожной станции в горах. Казалось, что про него и ее все забыли.

В Москву вернулась в тоскливом настроении. Ее полностью зациклило на воспоминаниях о романтических приключениях в горах, и она пребывала в догадках о причинах неожиданного финала. Каждый день проверяла почтовый ящик, ждала писем из Чехословакии. Зарубежных конвертов не было.

Летние события, как ластиком, начисто стерли из памяти Урбановой высокого парня в белых одеждах, перед которым «расступались столы с зелеными лампами» в воздушном зале библиотеки имени Ленина.

* * *

Притащился декабрь со снегом и дождем вперемежку и с отвратительным месивом на тротуарах. Мерзкие тучи стояли стеной и не давали солнцу даже ничтожной надежды бросить беглый взгляд на Москву. Урбанова практически каждый день проводила в Ленинке. Сумерки заполонили город.

– (Рано темнеет, еще только четыре часа), – подумала Урбанова и включила настольную лампу. Ей нравились темно-зелёные абажуры с мягким теплым светом, по-домашнему падающим на пожелтевшие страницы книг. В читальном зале было тепло и уютно, особенно в зимние дни.

Она сняла очки. Из-за неправильно подобранных к ее астигматизму стекол долго читать не могла, текст не фокусировался, двоился, расплывался. Алёна отвлеклась от журнала и посмотрела замутненным взглядом в проход. Перед ней стоял тот самый длинноволосый парень, из весны, но уже не в белом одеянии. Урбанова поморгала, думая, что это призрак, возникший от перенапряжения. На сей раз молодой человек был одет в нечто темно-синее, напоминающее военно-морскую форму. Алёну опять обожгло. Объяснить, что значит это «обожгло», практически невозможно, но она отчетливо поняла, что если сию же минуту не сделает первого шага, то пропустит в своей жизни что-то очень важное. От Питера не осталось даже самого скромного воспоминания.

Урбанова вырвала из общей тетради листок, сложила его пополам и в спешке написала какую-то чушь: «Милостивый государь… увидеть вновь и не подойти… – а в конце:… Прошу Вас не делать эту записку предметом смешливого обсуждения. Уверена, Вы благородны настолько, насколько красивы». И номер телефона.

Встала, превозмогая мелкую дрожь, сгребла свои вещи в сумку и направилась к столу, за которым сидел парень. Вдруг ей стало стыдно, и показалось, что она идет не по библиотечному залу, а по подиуму и что все читатели смотрят на нее с недоумением. Голова транслировала бормотание их мыслей. В полумраке зеленых абажуров показалась охапка светлых, взбитых кудрями волос незнакомца, лицо склонилось над книгой. Алёна приблизилась, преодолевая нерешительность, положила перед ним записку, сразу же развернулась и направилась к выходу.

– (Я сделала всё, что могла! Будь что будет).

* * *

Нахимов не понял, что произошло. Он сидел и спокойно читал «Большую советскую энциклопедию», всё подряд без разбора, отдыхая от научных журналов. Перед ним появилась «божественная рука», почти как в «Сотворении Адама» Микеланджело на своде Сикстинской капеллы. Рука, притом женская, положила перед ним сложенный лист бумаги. Вместо него записку схватил «сосед по парте» Толян, развернул, прочитал вслух и заржал, именно заржал, а не засмеялся. Алексей не стал суетиться и отнимать послание. Толян сам отдал, похихикав еще немного.

Девчонки обожали Нахимова не только за рост. Был он образован и талантлив, вырос в семье кинематографистов, мог и в Дом кино пригласить, и в театр сопроводить. Не заметить такого невозможно: копна волос, умеет рассмешить, умеет изысканно восхищаться женской красотой и умом. Умеет всё. Толяну повезло меньше. Он был низкорослым, белобрысым и поэтому очень активным.

* * *

Прошло несколько дней. Алёна ждала, но звонка от парня из библиотеки не было. Зато пришло письмо из Чехословакии от Петечки, где он подробно описывал свои метания в день ее отъезда:

«Я проспал. Проснулся в 6 утра вместо 5.45. Подошел к окну и увидел тебя, идущую по аллее».

– (Неужели крикнуть не мог?) – с досадой подумала Алёна.

«Я открыл окно, но кричать не мог, рядом спали родители».

– (Ах да, он же несовершеннолетний. Так тебе и надо, Агапэ-Урбанова, в другой раз не связывайся с мелюзгой).

«Я стоял, смотрел на тебя и плакал. Потом сообразил и побежал на вокзал, но поезд уже отходил от перрона».

– (Только этого мне не хватало: утешать и вытирать нос).

«Алёна, прости меня, пожалуйста, и не сердись. Я боялся тебе писать. Думал, что ты меня никогда не простишь. Я собираюсь приехать в Москву через лето, когда закончу гимназию и поступлю в университет».

– (Значит, увидимся, когда я совсем старухой стану).

«Не выбрасывай это письмо. Ответь мне. Я тебя очень люблю. Петечка.

P.S. Мне нравится, как ты назвала меня тогда на сене. Скучаю без твоих рук, глаз и губ. Целую, целую, целую».

Алёна живо представила себе картинку: она, не понимая, почему ОН не пришел проститься, стоит, едва сдерживая слезы обиды, уронив бесполезные руки, взгляд устремлен на восход, на первые лучи просыпающегося солнца, на желто-оранжевые горы. Петечка рыдает в голос у окна. От нее к нему и от него к ней текут два соленых потока с маленькими корабликами, суденышки встречаются в водовороте струй и исчезают.

Письмо отвлекло ее от ожиданий звонка и рассмешило. Теперь она забыла парня из библиотеки и села писать ответ парню из Чехословакии. Алёна не была девушкой легкого поведения, она была девушкой с легким характером и умела быстро переключаться, переводя стрелки обид и разочарований, оставаясь счастливой.

* * *

На тот момент у Нахимова уже было в активе несколько подружек: одна текущая – Рита и несколько «слоев» из прошлого. Он был человеком мягким и никогда не разрывал отношений по собственной инициативе, просто не мог кого-то обидеть. Девчонки добровольно от него не уходили, так и оставались поблизости, в резерве, вливаясь в его жизненный круговорот.

– А что, звякни ей, может, интересное приключение получится, – подначивала Рита, смеясь в объятиях любимого.

К тому времени, благодаря Толяну, вся их университетская компания ознакомилась с запиской Алёны и дружно веселилась по этому поводу.

– Везет тебе, Лёха, даже пальцем шевелить не надо. Барышни летят на тебя, как бабочки на… – делился с ним низкорослый щуплого телосложения друг Сашка фамилией Эгалите.

– Бабочки? – перебил его Алексей. – Может, мухи? – и рассмеялся.

– Неважно, всё потому, что ты двухметровый и притягиваешь уже с длинной дистанции, – вклинилась в разговор Рита, устраиваясь поудобнее на коленях Алексея.

– Ты не представляешь, сколько усилий приходится мне прикладывать, – Сашка сделал ударение на слове «мне», – чтобы охмурить хотя бы одну девчонку. А тебе надо только появиться и пройти по общему читальному залу в Ленинке.

Их компания тусовалась в студенческом кафе под названием «Сирена». Они всё-таки сделали записку «предметом смешливого обсуждения»! Однако это не могло ничего изменить. Судьба успела запустить свой шар.

* * *

Алёна, лежа на диване, в уютном свете ночника перечитывала письмо от Петечки. Настроение из смешливого переходило в романтическое. Память услужливо воспроизводила дрожь от его прикосновений, блеск глаз, тепло тела, когда они прятались от дождя на душистых блоках сена. Рукописные строки в красках рисовали картины. Вот он стоит у открытого окна гостиницы, торопится на вокзал, бежит за поездом по перрону, выкрикивает что-то на ходу.

Резкий звук телефонного звонка прервал мечты.

– А-лё, – тихо выдавила она, душой витая в Высоких Татрах.

– Добрый вечер, – произнес приятный мужской голос, слегка не выговаривающий букву «Р». – Меня зовут Алексей. Вы передали или, точнее сказать, оставили мне интересную записку с этим номером телефона. Не так ли?

«Девичья душа» резко спустилась с гор обратно в Москву и с хлопком приземлилась у аппарата.

– Да, это так, – Алёна смутилась, садясь на диване. Конверт обреченно скользнул на пол.

– Но вы не написали, как вас зовут, – было слышно, что он улыбается.

– Алёна.

– Алёна? – он помолчал. – Мне нравится ваше имя. – (Это будет третья Алёна в моем арсенале. Удобно, никогда по ошибке не назовешь чужим именем!) Алёна, если вы не возражаете, то можно завтра пересечься в Ленинке, – Алексей напряг силу воли и на сей раз отчетливо выговаривал букву «Р» в каждом слове.