Читать книгу Твой дом - Агния Кузнецова - Страница 3

Староста литературного кружка Чернилин в семь часов вечера открыл литературный кабинет и хозяйским взглядом осмотрел, все ли в порядке. Под личную ответственность он вручил ключ Вере Сверчковой и отправился в радиокабинет, наказав ей, как только будет звонок, позвать его.

– А у тебя уши золотом, что ли, завешены, – сказала Вера. – Звонок во всех кабинетах слышно.

– Займусь – и ничего не слышу. Натура у меня увлекающаяся, темпераментная… – дурачился Чернилин.

Чернилин был общим любимцем, отказать ему в чем-либо было невозможно. Вера дала честное пионерское позвать его при первом же звуке звонка, и он убежал, как всегда оживленный и всклокоченный.

Пришел юноша в военном костюме – Геннадий Сафронов, прозванный товарищами сфинксом. Эту кличку принесли из школы, и дана она была ему потому, что Сафронов был очень нелюдимый, диковатый, не понятный ни учителям, ни товарищам. Может быть, это объяснялось тем, что Сафронов рос с необычных условиях. Шестилетним ребенком он потерял родителей. Его взяли на воспитание соседи Сафроновых – муж и жена. Через два года женщина, заменившая Геннадию мать, умерла, и мальчик остался жить с ее мужем – человеком молчаливым и раздражительным. Названый отец Геннадия целыми днями был на работе, месяцами находился в командировках. Над воспитанием Сафронова мудрили соседи, а по существу он был предоставлен сам себе. Он питался в общественной столовой, учился в школе, а остальное время проводил в библиотеке, без разбора поглощая книгу за книгой. Случилось так, что никто не догадался определить его в детдом, под надзор опытных воспитателей…

…Сафронов чуть приоткрыл дверь и с трудом пролез в узкую щель, точно нельзя было распахнуть ее и пройти совершенно свободно.

– Здравствуйте, – сказал он Вере сильным глуховатым голосом. Ребята утверждали, что именно такой голос был у Горького.

Он прошел в угол, сел в кресло под портретом Толстого и с увлечением начал перелистывать принесенные книги.

Широко распахнув обе половинки двери, с шумом и смехом впорхнула в кабинет Стася Ночка. Она увидела Сафронова и на мгновение умолкла, но через минуту смеялась громче прежнего, тормоша Веру. Если бы то же самое делала Вера или кто-либо из девочек, это могло раздражать присутствующих, но у Стаси, что бы она ни вытворяла, все получалось милым и уместным. Еще через минуту она так же шумно выбежала из комнаты, смех ее прозвучал на лестнице и замер в первом этаже старого дома.

Без четверти восемь Вера за руку привела Чернилина. К этому времени уже все члены литературного кружка были в сборе. Звонок еще не прозвенел, когда один за другим вошли шесть юношей и черноглазая девушка. Как по команде, пятнадцать хозяев бросились к круглому столу и заняли пятнадцать кресел. Шестнадцатое, на котором всегда сидела Агриппина Федоровна, оставалось пустым. Гости в недоумении стояли у двери. Стася Ночка пристально смотрела на девушку, которую она встречала уже на новогоднем балу. Она невольно любовалась ее свободными, мягкими движениями, ее удивительными коричневыми бровями, решительно вскинутыми вверх. Она завидовала спокойному, внимательному взгляду ее красивых глаз, ее густым ресницам, тяжелой русой косе. Она пыталась найти какие-нибудь недостатки в ее внешности, но их не было. И тогда она не без злорадства отметила про себя, что грубые ботинки уродуют стройные ноги девушки, а платье сидит на ней мешковато и смешно.

Чернилин, окинув взглядом гостей, вдруг закричал громким голосом:

– Гречневая каша!

– Гречневая каша! – пронзительно, со смехом подхватила Стася, не понимая, почему именно эти слова надо кричать, и забарабанила кулаками по столу.

– Гречневая каша! – с озорным весельем подхватили все остальные.

Крик, топот ног, стук кулаков по столу заполнили комнату и разнеслись по всему верхнему этажу.

В это время вошла Агриппина Федоровна. Она взглянула на растерянные лица незнакомых ребят, на кружковцев и все поняла. Глаза ее загорелись негодованием, она подняла руку, требуя тишины, и сразу все смолкли.

– Встаньте! – резко сказала Агриппина Федоровна.

Пятнадцать человек порывисто поднялись.

– Выйдите из-за стола.

Все беспрекословно вышли.

– Садитесь, пожалуйста, – совсем по-другому, мягко сказала Агриппина Федоровна, обращаясь к гостям. Те нерешительно расселись в кресла.

– А почему нет дополнительных стульев, Чернилин?

Боря опустил голову и чуть слышно ответил:

– Сейчас принесем.

Он рукой сделал знак товарищам, что означало – за мной!

Несколько человек вышли из комнаты и быстро стали вносить стулья.

Когда все разместились вокруг стола, Агриппина Федоровна спросила:

– Скажите, что значит этот нелепый выкрик «гречневая каша»?

Стася улыбнулась, Вера скорчила недоумевающую гримасу. Сафронов с любопытством взглянул на Чернилина. Никто, кроме Бори, не мог объяснить нелепого восклицания.

– Сами не знаете? Очень хорошо! – иронически заметила Агриппина Федоровна.

И тогда поднялся незнакомый ей юноша.

– Разрешите, Агриппина Федоровна, объяснить вам недоразумение, – сказал он и, получив утвердительный ответ, продолжал: – Гречневая каша – это я. А вообще-то я Федор Новиков.

Глаза всех присутствующих с искорками смеха и с любопытством устремились на Новикова. Он был небольшого роста, широкоплечий, курносый, с голубыми умными глазами, у него были светлые волосы, до них хотелось дотронуться руками, потому что они казались мягкими, как шелк.

– Дело в том, – продолжал Новиков, – что некогда я имел неосторожность написать рассказ под названием «Гречневая каша». С тех пор это стало моим прозвищем.

Дружный смех покрыл его слова. Засмеялась и Агриппина Федоровна. Смех этот примирил ребят, прошла напряженная неловкость, и каждый почувствовал, что теперь ничто не помешает задушевной беседе. Первой говорила староста библиотечного кружка Елена Стрелова.

Стася Ночка уже без всякой неприязни смотрела на ее тонкий профиль. Стрелова говорила спокойно и обстоятельно, по-взрослому переводила взгляд с одного слушателя на другого. Прежнюю неприязнь к ней Стася почувствовала на секунду только тогда, когда та сообщила, что кружок при библиотеке из-за отъезда руководителя распался и они, присутствующие здесь семь человек, хотели бы вступить в литературный кружок Дворца пионеров.

– Федя Новиков написал у нас очень хороший рассказ «Васюк-голубятник». Мы хотим его переслать в альманах. Если хотите, он прочтет рассказ, – закончила она свое выступление.

Взгляды всех с дружелюбным удивлением устремились на живое, привлекательное лицо Новикова. Он встал, спокойно, без тени стеснения открыл толстую тетрадь и начал читать. Рассказ был написан живо, просто, убедительно. Чернилин всеми силами своего критического дарования пытался найти темные стороны рассказа, но ничего не придумал, развел руками и обескураженно сказал:

– Ни к чему не придерешься. Очень хорошо.

В это время, как всегда, мимолетно и тайно Стася взглянула на Сафронова и увидела, что тот с увлечением рисует в блокноте профиль Стреловой. Стася вспыхнула и опустила голову. Ее мысли прервал голос Чернилина:

– Ребята, сейчас Сафронов прочтет свою поэму.

Тот, сидя, долго перелистывал блокнот, затем спросил, ни к кому не обращаясь, стоит ли читать, и, не получив ответа, встал и глухим голосом, точно говоря в пустую бочку, начал читать стихи.

Стася нарочно шумно подошла к Агриппине Федоровне и попросила разрешения выйти. Она возвратилась, когда поэма была прочитана, и Сафронов сидел в кресле, пытаясь сделать презрительно-равнодушное лицо, чтобы присутствующие почувствовали, что его нисколько не интересует их мнение. Поэма вызвала ожесточенный спор. Говорила опять Стрелова:

– Автор, по-моему, очень способный, но с поэмой его я бы советовала поступить так: прийти домой, сесть возле топящейся печки, выдрать ее из блокнота и сжечь.

Сафронов покраснел и смерил Стрелову холодным взглядом с ног до головы.

– Да вы не сердитесь на меня, Сафронов, такие случаи даже у классиков были, – продолжала она. – Вспомните хотя бы Гоголя. Новикову удался его «Васюк-голубятник» потому, что он писал о случае, который сам наблюдал. А у вас американский клуб. А что вы знаете об американских клубах? – Она села и добавила: – Вам простоты нужно побольше.

Так и не понял никто, о какой простоте сказала Стрелова: о простоте в стихах или в поведении. Но как бы то ни было, сказано было не в бровь, а в глаз. И стихам и поведению Сафронова действительно не хватало простоты. Угрюмо насупившись, он сказал:

– А мне все это – как с гуся вода.

– Очень жаль, что вы не уважаете мнение своих товарищей, – сказала Агриппина Федоровна.

Стася обиделась за Сафронова. Она не очень хорошо разбиралась в стихах, и все, что он делал, ей казалось совершенным.