Читать книгу Цивилизованное общество - Акатава Ибис - Страница 2

Проснувшись в десять часов утра, я понял, что не поеду к ней. Вернулась моя рациональность, и дело было вовсе не в погоде – 17 марта было серым, с мокрым снегом, переходящим в мелкий дождь, порывами северного ветра и лужами под ногами, – а в том, что я… струсил. Нет, даже не так: я не хотел признаться себе в том, что она мне нужна, что мне нужна эта девушка, хотя, может, она уже женщина… Кто знает, есть у неё кто или нет.

Такие девушки, как она… О, неверно, такая, как она, вряд ли ещё найдётся, и не в плане красоты, а в плане мышления, принципов, поступков, она индивидуальность, и я это признаю.

Разве будет какая другая девушка, будь она на её месте, пытаться столько раз подряд дарить мне подарки, когда ей говорят, что они не нужны мне, что чужды чужие вещи в доме, а она всё равно дарит и ещё так очаровательно смотрит на тебя или обижается, что ты их не берёшь, что нет слов, одни эмоции, и столь разнообразные, что волей-неволей начинаешь сходить с намеченной цели под этим взглядом её глаз…

И ведь я знаю, что делала она это не из упрямства или вредности, а из тех чувств, что испытывала ко мне. И я, зная это, понимал и отвергал её.

Встав с постели, я ощутил ужасное пошатывание в ногах, посмотрев на них, я увидел, что они трясутся, у меня так бывает, когда я слишком сильно нервничаю. Великолепно, даже не общаясь со мной, она умудряется так выводить меня из равновесия. «Это ты сам себя вывел из равновесия своими мыслями», – как всегда, сказал мой второй «я».

И второй «я» был прав. Прибрав постель, я прошёл в ванную. Умывшись, я оделся и приготовил себе завтрак. Жуя и поглядывая в окно, я видел бесконечное серое небо, затянутое тучами, из которых капала вода. А может, не стоит ничего делать? Зачем теребить прошлое? Ведь, может, она уже и забыла меня или встретила нормального, достойного себя мужчину? Ведь она удивительна и уникальна в своей природе, простоте, чувствах, даже в эгоизме. И всё же я тосковал.

Эта тоска была такой, когда расстаёшься с человеком по не собственной воле, хотя в моем случае это я так захотел, а она впервые в жизни не пошла против моей воли и ушла. И поначалу вроде не так много и часто думаешь о человеке, даже забываешь, что он куда-то уехал, но вот проходит месяц-два, и ты понимаешь, что его всё нет и нет, но ты знаешь, что он вернётся, но только не в нашем случае. Она ушла, и я, болван, сам, сам этого хотел, а теперь тоскую.

Но почему, спрашиваю я себя, почему? Тем временем я помыл посуду, почистил зубы, пришёл в спальню и гостиную, что было одним помещением, и, встав посреди комнаты в одних трусах, стал смотреть на своё отражение в большом зеркале, что прикреплено у меня на дверце шкафа.

Почему ни одна из девушек не вызывала у меня таких разных чувств? Она могла меня довести до кипения, если, конечно, предварительно меня ещё кто-нибудь подогреет, как воду в чайнике, и в то же время она меня умиляет своей непосредственностью, она, как маленький ребёнок, когда мы с ней заходили в магазины игрушек, чтоб убить время, например, до сеанса в кино, тыкала в кнопки игрушек и отдергивала руку, когда та начинала работать, при этом её лицо выражало такое внимание и спокойствие.

Ещё она так мило рассуждала о кухонных наборах посуды к чаю, что, мол, надо зимой пить из зимнего набора, то есть там должны быть снежинки или ёлочки с игрушками, саночки и так далее, весной – из весеннего, и прочее, в целом понятно, про что речь.

А иногда от неё шли странные волны, которые дурманили меня немного, и я видел в ней не только то, что она взрослый ребёнок, которому не хватало в детстве всех тех игрушек, что есть у современных детей, да и то не у всех, в не особо обеспеченных семьях детям игрушку за 30 кусков родители не подарят, и даже не это, я видел в ней девушку – с красивой стройной фигурой, губы, что она иногда красила в алый цвет, как мне нравится, с огромными карамельными глазами, ресницами, которые она никогда не красила, с длинными волосами, что она всегда убирала в замысловатые прически, маленькую ладонь с тонкими пальцами, и это меня пугало.

Я боялся видеть в ней девушку, вполне себе привлекательную, не совсем стервозную, да, с изменчивым характером, горячую, подгоняющую меня, но незлобивую, ревнивую – это да, со своими моральными принципами, своим мнением на любой счёт, гордую и в то же время так нуждающуюся в опоре и верном друге.

Конечно, можно было бы обвинить в том, что я вновь вспомнил её, ту юную особу в лисьих ушках, но это наполовину будет неправда, я вправду думал о ней, только всё это запихивал в дальний угол своего подсознания, а эта девушка только была спусковым крючком, чтоб вновь запустить механизм моих воспоминаний о ней.

По сути, что мне мешает жить нормально, весело или по крайней мере радоваться жизни? Разве меня кто-то неволит, или я калека, или неизлечимо болен? Живи себе да радуйся – нет, устрою себе головомойку. Опять же глупо скидывать всю вину на неё, она тут уже ни при чём, а мне всё-таки как-то неспокойно, и я тоскую.

И, как она любила говорить, первым должен начинать мужчина, потому что во все времена мужчины не любили, когда руководят женщины, она давала мне право быть первым, я же отвечал, что кому нужно это общение, пусть тот и старается. И я тогда был абсолютно уверен в своей правоте, что ей надо – пусть меня и переубеждает и доказывает, что и мне надо это общение с ней.

А когда не вышло, потому что у неё характер такой, у меня эдакий, да и не хотел я общения с ней, и вообще ни с кем, тогда, когда всё это происходило, у меня были свои кризисы, ссоры с родителями, да и с самим с собой, мы разошлись, потом я успокоился, восстановился, как говорится, и ждал, что она вот-вот вновь заявит о себе, но ошибся. Она ушла, послушав меня впервые за всё то время общения, что мы вели… а, кажется, я повторяюсь. Не знаю, как это расценивать: её взросление, или обида, или смирение, а может, она решила больше не тратить на меня своё время, силы, слёзы и любовь?

Посмотрев на себя в зеркало, я увидел красивого, молодого, стройного, но не щуплого, невысокого, но и не низкорослого юношу с тёмными, но не чёрными, слегка вьющимися от природы и влажности волосами, с холодными, но не лишёнными ума и не пустыми серыми глазами.

Но, с другой стороны, она права, я мужик, и я должен добиваться девушки, если она нужна мне, конечно… А она нужна мне, потому что ни та, что похожа на меня характером, ни та, которую я когда-то страстно «любил», не похожи на неё, в ней сочетается всё: и взрослая девушка, и капризное дитя, и умная, усердная в работе личность, но и беспомощная и наивная девочка, за которой нужен присмотр и уход.

И я понял, что я хочу ухаживать за ней, оберегать её от тех, кто падок на её красоту – уж я-то как мужчина всё давно оценил и разглядел в ней, – помогать ей, когда она нуждается в помощи, готовить ей завтрак или ужин, покупать ей украшения и красивые наряды, гулять с ней в парке, держать зонт над её головой, если будет идти дождь, в осенний, прохладный день… быть рядом с ней.

Поняв это и перестав отрицать очевидное, я начал одеваться. Надел я, как всегда, джинсы, рубашку в клеточку, которую она так любила, фланелевую, попшикался тем одеколоном, что ей нравился, и, пройдя в прихожую, понял, что надо помыть сапоги. Они были по щиколотку в грязи, и, достав ведро и тряпку, я начал их мыть.

И тут мне вспомнилась её речь: «Ты парень, но ты другой, понимаешь, ты можешь сам приготовить, постирать, зашить, даже квартиру убрать один раз в месяц, но ты уберёшь, а он, – она говорила про своего одноклассника, с которым более-менее поддерживала общение и на которого я ей намекал как на хорошего друга, а может, даже как спутника жизни, – он тоже это может, потому что у него три младшие сестрёнки, а мать наверняка его заставляет делать «немужскую» работу, но ему нужно женское тепло, забота, уход, а я этого не могу ему дать, дать в качестве жены…» А потом она добавила: «Но не тебе, ты можешь всё это сделать сам…» И она права, я могу всё сделать сам, но мне необходимо, как она выразилась, женское тепло, забота, уход – как поздно я это понял. А может, ещё не поздно?

Я всегда считал, что без женщины в доме спокойней, да и мне всегда было хорошо и одинаково, что есть она, что её нет, хотя совсем раньше я жил с родителями, и мать готовила, стирала, конечно, меня заставляла иногда вымыть окна, помыть пол и так далее, но меня это не особо напрягало, а сейчас я наконец понял, что имела в виду она.

Она оказалась мудрее, чем я думал, это я думал, что я такой весь умный не по годам, древний пень, хотя что есть, то есть, а она глупая, цепляется за меня, ревнует, требует моего внимания к ней, как ребёнок, избалованный ещё притом, говорит мне тут про то, что не по любви жить нельзя, а я с умным видом и философскими речами говорю, что, мол, чаще всего выбор наш не совпадает с выбором избранника или избранницы и советую, мол, сблизиться с тем её одноклассником.

Вот я болваном был, а она смолчала, ничего не ответила, лишь смотрела на меня своими глазами, тогда был солнечный день, отчего глаза у неё были золотистого цвета, долго смотрела, я а всё отводил взгляд или смотрел прямо перед собой на землю.

Наконец, приведя сапоги в порядок, вылив воду, помыв руки, я вышел из квартиры, закрыв её, пошёл к метро. Шёл я под моросящим дождем и хмурым небом, но мысли мои были ясны и понятны. Как легко дышится, когда ты снимаешь с себя такой тяжёлый груз, груз, который сам на себя повесил.

Зачем я утверждал, что она мне не нужна или что она слишком далёкая и непонятная мне, для меня, или что она не подходит мне? Да потому что был убеждён в том, что лучше я один проживу эту жизнь, чем обрекать другого человека на мучение со мной.…

Но стоп, разве я могу гарантировать, что она будет со мной в уюте и счастье, или то, что я ей сейчас ещё нужен, что она согласится начать сначала наше общение? А что если у неё кто-то уже есть, он любит и уважает её, и она вообще за него замуж собирается? А разве такого не может быть? И разве я не могу опять, вот как вчера, бродить до ночи неизвестно где, думать о своём и знать, что меня никто не ждёт дома?

Но сейчас я один, сейчас меня никто не держит и меня никто не ждёт, мне не к кому спешить… А когда вновь появится она, если вообще захочет появляться в моей жизни, многое изменится… и для меня, и для неё.…И вот я, всегда не колеблющийся в своих решениях, почувствовал неуверенность в своем нынешнем решении, точнее поступке или бездействии.

Надо с родителями повидаться, подумал я вдруг неожиданно для себя, чтоб уйти от основного вопроса, тем временем полдороги от моего дома к метро было пройдено. А если она тоже переехала?..

Я остановился и, достав мобильник, набрал её номер, послышались гудки, затем ничего не произошло. Я ждал. Время на вызов закончилось, он автоматически выключился. Я смотрел на потухший экран и думал – может, она не успела взять трубку, а может, не хочет говорить?

Затем я спрятал мобильник в карман джинсов и медленно пошёл к метро. Решил прогуляться на набережную, хотя это место было не самым лучшим из вариантов, куда я бы хотел, а точнее, не хотел ехать, но сегодня мне так дёрнуло – туда направить свои стопы, коль всё равно на улицу выполз.

Да, в цивилизованном мире мы живём не совсем цивилизованно, подумал, я, проходя мимо бомжа, от которого мало того что несло мочой и немытым телом, так ещё и воняло перегаром и алкоголем, и он сиплым голосом просил подать ему десяточку. Но ради чего? Зачем? Чтоб он пошёл и вновь принял дозу? Вот он переключился на меня и сиплым голосом, открывая свой почти беззубый рот, обратился ко мне:

– Подай десятку, а? Будь человеком!

Я остановился и спокойно сказал:

– Я похож на банкомат?

Бомж не понял сначала, потом как-то застыдился и отошёл. И почему он стал таким? Не в плане одежды – в плане жизни, почему он стал бомжевать? В чем причина? Где начало его истории?

Ведь не все бомжи сразу ленивые попы, безмозглые твари и прочее, среди них бывают люди, попавшие в беду, из которой не смогли выбраться, так вот и спились. Ведь не у всех хватает силы воли выбраться из депрессии или оправиться от потери или предательства друга, девушки и так далее.

Я бы, может, тоже запил бы, хотя был такой период в моей жизни, когда я пил каждый день, да ещё как, жил в деревне, так что мог позволит себе быть бухим и не заморачиваться, чем закусывать и с кем бухать. Хотя я знал, когда стоит уйти, чтоб не проболтаться, конечно, правда, после такой двухнедельной попойки, а может и дольше, я лечил печень полгода или и того больше… В общем, в алкаша я не превратился, а жизненный опыт приобрёл.

Я почти уже дошёл до метро, как услышал входящий звонок. Мое сердце невольно застучало быстрее, я извлёк из кармана мобильник и ответил:

– Да?

– Сын, ты к нам в гости заглянуть не хочешь? – услышал я голос отца.

– Когда? – «Как почувствовал. – подумал я. – Телепатия».

– Завтра вечером.

– Думаю, что могу. К каким часам?

– К пяти вечера сможешь?

– Да.

– Спасибо.

– Да не за что, – ответил я. – А что случилось?

– Родственники приезжают, – страдальческим голосом ответил отец. – Мама попросила тебя позвать.

– Понятно, – ответил я. – Хорошо, приеду.

– Спасибо, – с облегчением отозвался отец.

– Ага.

– До встречи.

– Угу, – промычал я. Родственники у нас были ещё те фрукты: один дядя Толя чего стоил, как сядет за стол, так не выйдет, пока всё не съест, да и выпить он любит… А, не хочу про них говорить, а то настроение подмокнет, и так дождь моросит. И только я спрятал мобильник, как вновь он завибрировал. Посмотрев на экран, я увидел, что это звонит она. Приняв вызов, я сказал:

– Да?

– Ты звонил? – услышал я вопрос.

– Да.

– Извини, не слышала. Что-то случилось?

– Да не… – замялся я. – Хотел спросить – не хочешь встретиться?

– Эм-м… Когда?

– Сейчас.

Молчание.

– Где?

– На набережной тебя устроит? И меньше ехать тебе до дома.

– Хорошо, – согласилась она. – К которому часу?

– А сейчас сколько? – спросил я.

– Почти одиннадцать.

– Тебе сколько надо времени, чтоб доехать?

– Час с небольшим. Короче, полтора где-то, – ответила она.

– Тогда к полпервого, я буду ждать тебя на мосту, над поездами.

– Хорошо.

– До встречи.

– До встречи, – ответила она и закончила вызов. Я стоял и смотрел прямо перед собой на мокрый асфальт. Затем спрятал мобильник и спустился в метрополитен. Может, надо было цветы купить? Нет, подумает ещё что-то не то. «Всё правильно она подумает», – тут же сказал мне второй «я». Ты вроде как решил начать за ней ухаживать. Да, но я покупал цветы той, что страстно «любил», а ей – никогда, притом она ромашки любит, где я их найду? Хотя в наше время один цветочек, роза к примеру, стоит 150 рублей как минимум. Нет, я не жмот, я экономный, но я не знал, стоит покупать розу или нет. Да и притом где я цветы ей куплю? «Выйдешь из метро и купишь», – ответил мне я сам. И всё же я решил не покупать ей цветов…

Зайдя в вагон, я присел на пустое место, по выходным их было достаточно. Прикрыв глаза, я думал. Думал о том, как изменился мир, о том, что в древние времена, если мужчине нравилась женщина, он завоевывал её или отбивал у соплеменника, а она, как безвольная раба, подчинялась ему, если была слаба характером, а если столь же мужественна, как и амазонка – хотя ещё не факт, что они существовали, легенды, летописи и доказательства их существования находят, – то она могла выбрать не того, кто дрался за неё и победил, а проигравшего.

Кстати, точно так же бывает и у львиных пар: львица может выбрать и уйти с побеждённым из клана, вот так вот. Но амазонки жили без мужчин, вот в чём фишка, современные женщины тоже.

Мало кто из девушек или женщин постарше, моего поколения, современные люди, хотят семью, полноценную семью, я молчу про детей, детей вообще не хотят, а если получаются, то делают аборты, а если не делают аборт, отдают в детский дом.

Блин, понимаете, в детский дом, свою кровь и плоть, и ничего, ничего не ёкает в сердце, в душе, а они просто не понимают и не осознают ещё в свои 16 или 17 лет, если не моложе, что ребёнок – это не игрушка, это живое существо, да, пока ещё только вякающий, не осознающий себя и мир кусок красного сырого мяса, но оно живое, и этот кусок произошёл из твоей яйцеклетки и чёрт знает чьего сперматозоида…

Но нет, куда мне говорить о морали и добропорядочности, если я сам грешен в этом плане. Не стоит искать оправдания и говорит, что я мужчина и мне половая близость нужна больше, чем женщине. Но ведь был бы я честен с теми, с кем просто трахался, – так я и с ними был нечестен, а им это и не нужно было. Всего лишь утолили этот голод и разбушевавшиеся гормоны, что пронизывают всё тело, заставляя его изнывать от желания и страсти.

Современным людям не нужен брак, не нужна семья, не нужны дети, не нужна жена или муж, не нужен штамп в паспорте, хотя всё же кто подобропорядочнее и посовестливее, тот не может жить только одними вспышками страсти и сменами партнёров, это опустошает, исчерпывает тебя, твою душу, тебя самого. Наверно, я дошёл до этой черты своего опустошения, когда либо переходишь черту и падаешь вниз, и тебя уже ничего не волнует, притом не нужно искать и прилагать много усилий, чтоб найти себе партнёршу на одну ночь, либо…

А может, мне вовсе не она нужна, а я вновь только хочу спасти свою шкуру, себя, выползти или отползти от этой грани между этим и тем, что там, и это вовсе не понимание и не осознание того, что она нужна мне? Может, это единственный образ, что сохранила моя память, и она вовсе не то, что мне нужно? Тогда я поступаю нечестно по отношению к ней, ведь я её от себя прогнал, а теперь вновь зову, а она ответила… как и говорила… тогда… Я чувствую себя гадом.

Затем, когда люди типа стали разумнее, они перестали бегать нагишом, есть сырое мясо, начали ухаживать за женщинами, придумали слово «брак», стали выходить замуж по любви – а потом всё покатилось вниз, начиная так с XIII, может, XII века, а может, и того раньше, начали браки составлять по капиталам.

Дети только родились, ещё неизвестно, выживут они или нет, а их уже поженили – по титулам, по землям, по чьей-то чужой воле. Всё это тогда было ужасно, отвратительно, муж изменял законной жене с любовницей, законная жена изменяла мужу, если могла, в общем, рожали потомков богатства, и воспитывали их гувернёры и прочее. Ну, это в богатых семьях, а в крестьянских,отец выдавал дочь за кого подостойней, да и не так беден, в деревне или губернии. В целом механизм был таким же, только капитала меньше, а так…

В наше время, теперь, выходят замуж тоже по капиталам, элита общества, зато средний класс женится и разводится по любви. Статистика разводов превышает статистику браков больше трёх лет совместной жизни, но даже если вы и живёте больше десяти лет в браке…

Ой да, про что это я, сейчас модно жить в гражданском браке. Ну то есть вообще без брака, но с детьми, и если что, он уйдёт, ничем не связанный, даже штампом в паспорте. Хотя если мужчине захотелось уйти, то его ничто не удержит. Так что моё поколение редко дарит цветы девушкам, но есть индивиды, не спорю, которые уважают девушку и понимают, что маленькие сюрпризы дарить и что-то делать для неё и ей – это нужно и это правильно.

А я вот собираюсь дарить ей цветы? Конечно, нет. А почему? Да потому что… А я и сам не знал, как-то не мог представить себе, что я дарю ей их, да и неизвестно, стоит ли уже сейчас это делать?

Так что могу сказать лишь, что с большим прогрессом в технике, медицине и прочими заоблачными технологиями мы всё больше регрессируем в моральном, духовном и принципиальном плане. Мы поступаемся своими принципами ради того, чтобы что-то получить, а сами не замечаем, как теряем самих себя, как из милых, добрых, благородных, справедливых, человечных мы становимся злобными, себялюбивыми, жадными, ищущими выгодные связи, и даже в голову не придет помочь человеку, если ему вдруг плохо, он же не выгоден, что с него взять?

Опять же я не говорю, что все люди такие, нет, даже не так: по отдельности мы все хорошие, но вот когда мы все вместе и когда среди нас есть тот, кто портит воду, как говорят, паршивая овца, то всё, люди поддаются стадному чувству.

Это как скажет один в очереди в магазине: «Ну чё так долго?!» – и все начнут в толпе орать: «Давай живей!» или «Работать не умеют!» и так далее. Нет, это значит, помолчать, подумать, что приготовить на ужин или на завтра, надо орать через всю толпу, вот вам доказательство стадности. И особенно мне нравится это «ну чё…» – так и подмывает всегда сказать: «Через плечо», но я сдерживаюсь, потому что понимаю, что зацепится, и выйдет перебранка, а мне это надо? Нет, не надо, так что я мирно стою в очередях, думая о своём, под всеобщий гам.

И вообще, работа в морге успокаивает. Материал, какой бы он ни был и чей бы он н и был, заразен чаще всего, так что ему всё равно, когда я его в формалин залью – с утра пораньше или чуть позже.

Поезд подъехал к платформе, я глянул, где я уже, и, выскочив из вагона и сделав переход на кольцевую линию, зашёл в вагон и продолжил мыслить. Теперь я думал о том, что я ей скажу.

Давай начнём с чистого листа наше общение? Да, я и сам понимаю, что это глупо, может, я и забыл уже всё, что она до этого вытворяла, её истерики, скандалы, главное, я понял, почему она это делала, но вот она-то захочет что-то начинать, что важно, нужно ли ей теперь это общение?

И все жё – нужна ли она мне? Не мнимая ли это, вшивая мысль, что она мне нужна? Не иллюзия мозга, не запоздалая паника, что я дошёл до края и остаётся только прыгать или балансировать, пока кто-то не толкнёт меня туда?

Так я проехал остановку по кольцу и вышел из вагона. Сделав ещё один переход на синюю ветку, я вновь сел в поезд. Не думал я, что когда-нибудь моя самодостаточность, отсутствие потребности в ком-либо может сыграть со мной такую шутку. Я считаю себя самодостаточным человеком со своим воззрением на мир, на людей, на те и иные ситуации и вообще нынешние правила и нормы, я всегда жил по своим собственным законам и нормам.

Но что же изменилось сейчас? Почему мне вдруг стало так некомфортно, так грустно, почему я тоскую именно по ней? Ведь мы не виделись уже довольно давно и с той девушкой, с которой мы остались друзьями, и с моими давними знакомыми, но я не чувствую потребности в их появлении или встрече с ними.

Нет, я могу встретиться с ними, я даже буду рад узнать, как их дела, рассказать им о своих, если они захотят послушать, сходить с ними в кино или просто погулять в парке, но сам я могу обойтись без них и их общения, с ней же всё как-то вышло иначе, она не стало одной из тех приятелей, кого я знаю. Почему? Притом до того злосчастного дня мне хватало общения с теми друзьями, с которыми у меня были мирные связи, а не буйные скандалы и выяснения отношений.

Потому что ты влюбился в неё, нет, даже не так – ты любишь её.

Вздор, мотнул я головой, отгоняя эти мысли. За что её любить? А разве у неё мало достоинств и качеств, за которые её можно ценить и любить? Но она не для меня.

О, даже так, издевался голос в моей голове. А раньше ты говорил, что это ты не для неё, интересно, что же поменялось? И всё же, что мне ей сказать? Пока я так стоял и мучился своими мыслями и спорил с самим с собой, приехала она…

Я не узнал её, нет, я узнал, что это она, по её фигуре, походке, но я не узнал её лица, а точнее, глаз. Лицо её было красивым: аккуратно выщипанные брови, белые щеки с чуть заметными веснушками – пожалуй, это ещё одна её особенность, особенность её организма, появление веснушек именно весной, в остальное время года их у неё нет, – красивые губы, покрытые блеском, чистый лоб и глаза – уставшие, мудрые, печальные, спокойные, какие угодно, но не те глаза, что, сияя, всегда смотрели на меня, не те глаза, что всегда излучали искорку смеха, веселья, радости, не тот оттенок карамели, а тёмные, с отливом зелени, бурые глаза.

Улыбнувшись мне одними губами, она сказала:

– Здравствуй.

Я стоял и смотрел в её глаза, ища в них что-то, но я не мог там найти этого и ответил:

– Привет. – Затем добавил:

– Ты хочешь на набережную поехать?

– Можно, – отозвалась она. – А то тут шумно.

– Тогда пойдём, – сказал я. Она, развернувшись, пошла к платформе, я следовал за ней. Спустившись на платформу, мы молча ждали, пока приедет поезд. Она стояла и смотрела прямо перед собой, прямая, с поднятым подбородком, я хорошо видел её профиль, и если раньше черты лица у неё были мягкими, красивыми, то сейчас мне казалось, что они так же красивы, но холодны, будто высечены из металла, алюминия например, это мягкий, но металл. Она даже не пыталась начать разговор, она просто стояла и молчала, как чужая, – нет, мы стояли и молчали, как чужие… Хотя мы и были чужими.… Нет… но всё же…

Вот подъехал поезд, открылись двери, люди хлынули из них, она стояла и всё так же молчала, когда поток рассеялся, она зашла в вагон и сев на первое с краю место, положила сумку себе на колени. На ней были надеты синие джинсы, серое пальто, на ногах сапожки на невысоком каблуке, на голове милая шапочка. Я сел рядом и почувствовал какой-то холод, он внезапно овладел мною, придя ниоткуда, он охватывал мою грудь, пробираясь по коже, доходя до позвоночника, до костей, мне стало зябко.

Поезд тронулся с места, мы поехали. Она сидела и молчала. Лицо её ничего не выражало. И тут я понял, что не так: сам её облик был не тем. Она, всегда одевающаяся ярко, всегда любящая зелёный цвет и серёжки.… На ней не было их, никаких, вообще. Мне стало нехорошо, я понял, что это она, но в то же время не она.

Она не любила одеваться неэффектно, неярко, всегда только ярко, если уж неэффектно, или же эффектно, если неярко. А сейчас, сейчас передо мной, рядом со мной сидела другая девушка, девушка, которую я не знаю… Хотя я её и ту, как видно, не знал и не хотел знать…

Серое, хорошо сшитое пальто, видно, что дорогое, но серое, даже не серое, а цвета сухого с мокрым по окантовке асфальта, с большими, в тон пуговицами и поясом, что аккуратно и элегантно был перевязан на талии.

Строгая – вот какая она была, взрослая, уже не ребёнок, уже не девочка, не подросток, не та веселая молодая девушка; спокойная, рассудительная молодая девушка – вот кто сидел рядом со мной.

Боже, неужели это я, я сломал её, я превратил из яркой красавицы в серую льдышку, которая не улыбнётся, не засмеётся, не повернёт ко мне головы, не заговорит. Поезд подъезжал к станции, а нам ещё ехать четыре остановки, это молчание угнетало меня. Я искоса бросил на неё взгляд, хотя понимал, что если она это и видит, то никак не реагирует.

И тут пришла в голову мысль, что зря я вообще всё это затеял. А ты не подумал, из-за кого или чего она стала такой? Ну не обязательно из-за меня, возразил я сам себе. Ну ты и козёл, отругала меня совесть.

Если признаться по-честному, разошлись мы врагами, хотя она виновата была в этом самым прямым образом. Но кому теперь от этого легче, или кому теперь до этого какое дело, что виновата была она, если ты решил начать с ней общаться?

Первая и единственная мудрость, которую реально надо усвоить и принять: даже если ты не виноват, извинись перед ней, потому что последствия бывают разные, и дело не в битье посуды, дело в том, что я видел сейчас…

Я вновь посмотрел на неё; она прикрыла глаза, и я увидел, как из-под ресниц скатилась слеза. Она плачет?! Но почему?! Что я успел такого сделать или сказать? А может, у неё что-то болит, а я её тут вызвал на встречу? Может, менструация?

Вот она поднесла ладонь к лицу и резким движением стёрла со щеки влагу, опустив руку, она тихонько вздохнула, видно, почувствовав на себе чей-то взгляд, а точнее мой, она резко открыла глаза, я же отвёл свои, делая вид, что поглощён чтением рекламы на стене вагона. И вдруг я услышал её голос:

– Как твои дела?

Я резко повернул голову, отчего в шее что-то хрустнуло. «Зря я забросил тренировки», – подумалось мне, тогда и посмотрел на неё.

– Нормально, – ответил я. – А твои?

– Тоже, – отозвалась она. Я понимал, что, если я не продолжу, она замолчит, и разговор закончится, а я не хотел, чтоб она умолкала.

– Что нового?

– Всё по-старому. Работа, дом, быт, работа, – Ответила она без эмоций, глядя куда-то. Этим «куда-то» оказался молодой человек, в которого она упёрлась не видящим его взглядом, он же под этим тяжёлым взглядом начал ёрзать и краснеть. Я пододвинулся к ней немного, шепнул:

– Не пугай человека.

Она перевела свой взгляд на меня и подняла бровь.

– Юношу напугала, – объяснил я. Она посмотрела туда, куда смотрела секунду назад. Поняв, про что я, она холодно улыбнулась и так сбитому с толку и смущённого парню, чем и добила его. Вскочив на ноги, он прошёл в другую часть вагона. Она повернула голову ко мне и сказала:

– Ну вот, сбежал, – и, полуулыбнувшись, мне, спросила:

– А у тебя что нового?

– Да так, тоже работаю. Вот, например, на прошлой неделе… – начал я, понимая, что это пустая болтовня, но я хотел говорить, потому что это меня успокаивало и давало видимость того, что я общаюсь с ней, того, что она не чужой человек, сидящий рядом со мной.

Для меня почему-то это стало так важно и нужно. Поезд подъехал к станции, вновь вышли и вошли люди. Двери закрылись, мы поехали. Я всё ещё что-то говорил ей, а она, как в былые времена, повернув ко мне голову и смотря на меня, внимательно слушала этот бред про то, что нам в морг на заливку принесли биопсию легкого от пациента, где сплошь была одна перерождённая ткань… И тут, пока я все ещё говорил, она пододвинулась ко мне и шепнула в самое ухо, отчего у меня мурашки побежали по телу.

– Там кто-то в углу слева, видишь, – шептала она, – смотрит на нас, мне кажется, это тот самый парень, что всё никак не мог отвязаться от меня, помнишь? – Я, не качая головой, поднял взгляд и посмотрел в тот угол, где находился объект; там и вправду стоял юноша, даже могу сказать, мужчина и смотрел на мою спутницу нехорошим взглядом, но и не взглядом насильника.

Это был взгляд, выражающий сомнение, а может, и нет. Но что было ясно – что он последует за нами. Я повернул голову к ней, посмотрев в её лицо, в глаза, я не увидел там ни паники, ни страха, но и ни мольбы о помощи, там было пусто и устало.

А может, она так хорошо научилась скрывать свои чувства? Но сейчас не об этом стоит думать, через остановку нам выходить, а мне совсем не хотелось, чтоб этот тип, кем бы он ни был, преследовал нас, да и драться с ним мне также не хотелось без причины.

– Слушай, я не знаю, тот это или не тот… – Я осекся, потому что она начала мило мне улыбаться, при этом глаза её были холодны.

– Подыграй мне, – не переставая улыбаться, сказала она мне. – Пусть думает, что мы вместе… – попросила она.

– Конечно, милая, – громко сказал я, потому что мы подъехали к очередной станции метрополитена. – Карамельное?

– Да, – сияя, сказала она и прижалась ко мне. Я обнял её, стараясь, чтобы это выглядело естественно.

– Спасибо, – шепнула она мне на ухо.

– Мне думается, лучше нам не ходить сейчас на набережную, потому что он последует за нами.

– Это точно.

– Пойдём в другую сторону, от неё.

– Там есть рынок.

– Сольёмся с толпой.

– И сбежим от него.

– Хорошо, что ты не ярко оделась, – сказал я и осёкся, почувствовав, как она напряглась в моих руках. Поднявшись, она отстранилась от меня. Мы подъезжали к остановке, встав с мест, мы подошли к дверям, она взяла меня за руку, крепко стиснула пальцы, давая понять, что она готова бежать. Я сжал в ответ её пальчики, говоря, что я её понял.

Не смотря друг на друга, мы обменялись взглядами в отражении стёкол дверей вагона. Она показала, что тот мужик в углу все ещё сверлит нас взглядом. Тут она побледнела, я не понял отчего, но было уже неважно, потому что не успели двери открыться, как она сиганула из вагона, увлекая меня за собой.

Перепрыгивая через две ступени, мы выбежали из толпы, что шла вниз по той же лестнице, толкнув стеклянные двери, побежали к рынку, что был недалеко от метро. От быстрого бега я начал задыхаться, ибо всегда имел, почти со школьного возраста, обструктивный бронхит, который сказывался при таких гонках очень неприятным ощущением удушья и кашлем.

Остановившись где-то в ряду посуды, она отпустила мою руку и полезла в карман пальто, достав мобильник, посмотрела на пропущенный вызов.

– Это был он, – сказала она. – Гад! – В сердцах выкрикнула она, топнула ножкой. Затем, переведя на меня свой взгляд, спросила:

– Тебе плохо?

Нагнувшись ко мне, она непроизвольно потянула ко мне руки, затем, опомнившись, опустила их, смотрела на меня.

– Нет, – сказал я. – Всё норм. Так бывает у меня.

– Ну хорошо, – отозвалась она и посмотрела вновь в мобильник. – А я-то надеялась, что всё закончилось, что он отвязался… – выдохнула она. – Пойдём?

– Пойдём, – согласился я.

– Тебе лучше?

– Да, всё норм, – отозвался я.

– М-м, кстати, есть не хочешь? – спросила она.

– Да нет, – ответил я, – может, попозже. А ты?

– Я тоже не хочу.

Мы шли по торговым рядам к другому выходу из рынка. Незаметно для неё я оглянулся, прошёлся глазами по толпе людей; вроде среди них этого типа не было видно. Но, не уповая на то, что он не последовал за нами, я не решился пока рисковать выходить на открытую зону.

– Давай пока не будем высовываться отсюда, – сказал я спутнице.

– Отличная мысль, – сказала она, глаза её немного заблестели, а может, мне показалось. – А, вот, вновь звонит.

Я посмотрел на мобильник в её руках, там высветился номер и подпись.

– Не отвечай, – сказал я.

– Ясное дело – ответила она, глядя в экран. – Сам себя спалил с потрохами, – продолжила она. – Я ещё сомневалась, что это он, теперь уже нет. Дурак, – констатировала она факт, дождавшись, когда вызов прекратится, спрятала мобильник в карман. Я невольно улыбнулся – она ругалась, но так мило.

– Ну, коль мы здесь, пойдём поглядим, что тут есть интересненького, – обратилась она ко мне.

– А пойдём, – согласился я, и мы пошли. Вот она вновь остановилась, достала мобильник.

– Да ёперный бабай! – выругалась она. – Никак не угомонится, зараза.

– Звонит?

– Ага.

– Выруби телефон.

– Не. На вибрацию поставлю. Пусть себе вибрирует, массаж буду получать, – ответила она и улыбнулась. Я хмыкнул.

Мы шли вдоль рядов с продукцией, она с любопытством смотрела на вещи, что лежали на столах, на секунду мне показалось, что та, прежняя, она вновь вернулась, когда она метнулась вперёд, глядя на что-то, что привлекло её взгляд, её лицо осветило любопытство, а глаза заблестели. Но вот это секундное явление закончилось, и, подойдя к ней, я увидел лишь спокойное выражение лица и взгляд, устремлённый на янтарную розочку.

– Нравится? – спросил я.

Продавец навострил уши.

– Нет, – не глядя ни на продавца, ни на меня, отозвалась она. – Слишком тяжёлая. Да и носить мне её не подо что. Я вообще как-то брошки не ношу, – отходя от прилавка, сказала она.

– Янтарь красиво смотрелся б.

– Возможно, – отозвалась она.

Мы потихоньку шли к выходу с рынка.

– Держись поближе ко мне, – сказал я ей.

– Ага, – откликнулась она, но не приблизилась ни на сантиметр. Тогда я приблизился к ней, она не отстранилась, но напряглась. Мы вышли с рынка и пошли к переходу.

– Сделаем зигзаг, – сказал я ей.

– Я поняла, – ответила она, и мы вновь погрузились в молчание. Вроде бы ничего не изменилось, она всё так же молчит, раньше нам тоже было тяжело начать разговор, только фишка была в том, что это она испытывала дискомфорт оттого, что не знает, что сказать, а теперь – я. Вот так вот, всё в жизни меняется…

Будто мы поменялись ролями, то это она всё ломала голову, как ко мне подступиться, начать беседу, а я знал это и не помогал, когда был в скверном настроении, а когда был в состоянии покоя или даже добродушным, начинал беседу сам и мог говорить очень долго, а она только слушала и добавляла что-то своё или даже спорила, смеялась или хмурилась. Перейдя дорогу, мы пошли через аллею к парку, где и находилась набережная.

– Может, скажешь что-нибудь? – неожиданно для себя спросил я.

– Что? – не поворачивая головы, спросила спутница.

– Тебе неинтересно, зачем я тебя попросил о встрече?

– Зачем? – всё так же идя вперёд и не поворачивая головы, спросила она.

– Чтобы поговорить, – ответил я. Не знаю почему, но её поведение начинало меня злить. Хотя чего я ожидал, за год – почти год – много чего могло измениться. Но не до такой же степени… А почему нет? С чего я решил, что она всегда будет такой, какой была при нашем расставании, с чего я вообще это решил?

Решил, что она будет прогибаться и подстраиваться под меня? А она раз – и решила меня вычеркнуть из своей жизни, притом что я сам не раз хотел, чтоб она ушла, и вот она ушла, и что, теперь я удивлён, что передо мной не тёплая, мягкая, а холодная и уставшая девушка? Личность? А раньше – что было раньше, кем она выглядела для меня раньше? Слабой, просящей о помощи, глупой, даже иногда считал её тупой, эгоистичной, настырной бабой?

– Так говори, – сказала она, и мне показалось, что голос её был напряжённым и в нём чувствуется не то раздражение, не то обида и боль.

– Я хотел извиниться, – сказал я, отчего она споткнулась и чуть не упала, я хотел помочь, но она справилась без меня. Я опустил руку. Посмотрев она, спросила:

– И за что?

– За то, что не понял раньше, что ты в чём-то права.

– И в чём же?

– В том, что я не самодостаточный человек.

– Отчего же? – спросила она; мы подходили к ещё одному переходу. Был красный свет, мы остановились.

– Оттого что самодостаточные люди ни в ком не нуждаются. И я не говорю про общение, общение нужно любому человеку… почти, психически здоровому человеку.

– А ты что, нуждаешься в ком-то? – повысила она голос, так как орда машин поехала мимо нас. И я понял, что вот он, этот решающий момент, момент, когда надо сказать правду, но смогу ли я, нужно ли это?

Я посмотрел на неё. Сейчас её лицо было освещено мартовским солнцем, и я видел, как нервно дрожит её губа, как шевелятся пальцы на её руках, она сама не замечала этого, но я всё понял. Она так же нервничает, как и я. Она такая же, как и прежде, только скрывает это от меня, не хочет, чтоб я знал, как ей плохо. Зажёгся зелёный, мы пошли, спускаясь под сень деревьев по ступенькам, мы хранили молчание. Выйдя на лесную тропинку, что вела от входа в парк к его центру, где располагалась летняя сцена, мы обгоняли людей, что высыпали на улицу в этот выходной день.

И вот мы достигли просвета между деревьями, где была главная сцена и танцевальная площадка, сейчас там никого не было, да и музыки не было, чтоб танцевать, а она очень любила танцевать… Но к чему я это говорю? Может, потому что я не люблю танцевать, да и не особо умею?

– Ты никуда не спешишь? – прервал я затянувшееся молчание.

– Нет, – холодно ответила она, проходя главную сцену и танцевальную площадку мимо.

– Точно? – переспросил я, не зная зачем. Я просто боялся продолжить тот разговор, что сам начал, по сути то, зачем я её и позвал.

Конечно, она обижена на меня, я причинил ей боль, как ещё она может со мной вести, да и в конечном счёте все мы взрослеем, меняемся, она не является исключением, да и я помог ей измениться, как видно, не в самую лучшую сторону.

«А может, наоборот, теперь она не совершит той же ошибки, что со мной», – подумал я, приписывая себе мнимую добродетель и благородство поступка. «И какую же?» – спросил меня язвительный голос совести. Я молчал, а голос продолжил: «Не будет открывать своих чувств тому, кто ей дорог, до тех пор пока тот не поймёт этого или не отвергнет её даже без этих её признаний?»

– Да, – спокойно ответила она, вдохнув чистый воздух весны. – Хорошо дышится, – вымолвила. Это значило, что она уже не сердится и может спокойно продолжить наш разговор. Хотя с чего я это взял? Неужели незаметно для себя я изучил её повадки и перемены в настроении и теперь замечаю их машинально?

– Ты хотел что-то сказать, – деликатно напомнила она мне. Тем временем мы начали подниматься в гору, и я уже не мог полноценно говорить и идти, с годами всё становилось тяжелее, да и весна с этим влажным воздухом и цветением также сказывалась на моих лёгких, да и на ней тоже. Оба мы – одна аллергик, другой почти астматик.

– Давай поднимемся и продолжим разговор наверху? – предложил я. Она посмотрела на меня, всё поняв, кивнула в ответ. Мы молча поднимались в горку, подъем ещё усложнялся тем, что асфальт под ногами был местами покрыт коркой и скользил. Пару раз я чуть не навернулся, но не это было страшно – страшное было то, что она всё же навернулась, на самом последнем метре от прямой дороги. Неудачно поставив ногу, моя спутница поехала вниз с горки, при этом сильно ударившись коленной чашечкой об асфальт и лёд. Я поспешил к ней, она, шипя и отплёвываясь от боли, пыталась встать, но, видно, удар был сильным, и нога некоторое время не подчинялась попыткам её согнуть. Наконец, растерев место ушиба, она начала вставать, я протянул ей руку:

– Хватайся.

Но она, упрямая и гордая, отмахнулась от неё, сказав:

– Не надо, чтоб ещё и ты рухнул рядом…

Встав на ноги и отряхнув коленки, она, немного прихрамывая, поднялась на ровную дорогу. Я шёл за ней следом. Гордая, чрезмерно гордая, ругал я её мысленно. А она всё шла вперёд, к лестнице, ведущей на набережную. Обернувшись ко мне, она спросила:

– Сейчас будем спускаться или посидим здесь на лавочках?

Оглядев местность, я заметил, что лавочки почти все заняты и слишком много народу – это моя проклятая социфобия, нелюбовь к людям, хотя и она не питала особо тёплых чувств к человечеству, ну да ладно, всё это лирика.

– Нет, слишком много людей, – сказал я. – Погода, кстати, хорошая, – добавил я зачем-то.

– Да. Солнечная и изменчивая, – согласилась она и начала спускаться по лестнице, ещё прихрамывая. Я не мог на это спокойно смотреть, смотреть, как она идёт и хромает. Мне надо было предвидеть это, пришла мысль в голову. «Ну и что б ты успел сделать?» – тут же спросил мой рациональный ум. Ответ я не нашёл, хотя и знал его.

Спустившись по лестнице на земляную тропинку, она обернулась, посмотрела на меня. Глаза её были всё такие же, чужие, но в них застыло ожидание. Спустившись с небольшого бугра к асфальтированной набережной, мы наконец-то остались одни.

Так как от речки тянуло холодом, да и порывы ветра доносили холод воды, то желающих гулять возле реки было мало, хотя и светило тёплое мартовское солнце, и я был этому рад, вот только она вскоре замёрзнет, она же мерзлявая… «Холод меня убивает», – вспомнил я её слова в последнюю нашу встречу.

И этим холодом был я, я убивал её, убивал всякий раз, когда не мог дать ей тепла, любви, чувств, не мог более эмоционально принимать подарки, принимать их не через силу, а с открытой душой и сердцем, все это убивало её, и вот результат: холодная и сдержанная, серая, неяркая, грустная, и слишком тяжёлый взгляд некарамельных глаз…

Неужели я здесь с ней только из чувства вины, только потому, что считаю себя виновным в том, что она стала ТАКОЙ? Но нет, я же думал, пришёл к тем выводам, ещё не видя её ТАКОЙ, но всё же, правда ли то, что я хочу сказать ей? Если это только предлог, чтоб отползти от той черты, к которой я сам себя привёл? Ведь для неё слова – это не пустой звук, особенно те, что собираюсь сказать я.

Я посмотрел на неё, она шла рядом и смотрела на воду, что небольшими волнами текла своей дорогой.

– Смотри! – обернувшись ко мне, показывая рукой на воду, воскликнула она, – уточки! – И в эту секунду глаза её заблестели. – Жаль, у меня ничего нет, чтоб их покормить, – сказала она уже сдержанным голосом, да и блеск глаз пропал.

«Боже, я сойду с ума», – мысленно ужаснулся я тому, что происходило сейчас на моих глазах, тому, что я сотворил. «Сломал. Ты её сломал!» – кричали мои мысли, моя совесть, я-второй. «Нет, нет и нет, я не хочу видеть её такой, такой мёртвой, серой, грустной, нет. Я верну прежнюю её, верну!» – кричал я в душе, хотя лицо моё в ту минуту было спокойным и холодным, как всегда.

– Да, милые уточки, – ответил я на её возглас. – Если хочешь, можем зайти в кафе и купить что-нибудь.

– Нет, не хочу, – отозвалась она, вновь отвернув от меня голову. – Там всё всегда дорого.

На этом реплики по поводу уточек и их кормления закончились. Солнце припекало, ветер успокоился, мы дошли до лежанок.

– Посидим? – предложил я ей.

– Можно, – согласилась она и пошла наверх, сев на лежанки и свесив ноги, она смотрела на речку, а я готовился с мыслями и силами, чтоб продолжить начатый у светофора разговор.

– Я начал говорить там, у светофора, – начал я, – так вот, про самодостаточность.

– Да, что ты в чём-то согласен со мной, – припомнила она.

– Да.

– В чём же? – повторила она свой вопрос.

– В том, что самодостаточный человек ни в ком не нуждается. У него есть свой собственный мир со своими правилами, законами и общением с теми людьми, что ему удобны, и я не говорю про выгодные и деловые отношения сейчас…

– И, по-моему, у тебя это всё есть, – перебила она меня, – и правила, и законы, коль ты не простил себе свои ошибки и мою ошибку мне. – Глаза её потемнели, отчего и так тяжёлый взгляд, который был направлен на меня, стал ещё более пугающим. – Извини, перебила, – тут же сказала она, – продолжай.

– Так вот, я не самодостаточный человек, – продолжил я. – Я думал, что я такой, но ошибся и признаю свою ошибку, – нелепо закончил я.

– А я тут при чём? – спросила она.

– Да при том, что ты помогла мне это понять, – ответил я. Всё это звучало нелепо. – Точнее, не ты, а твоё отсутствие в моей жизни. Я думал, что это пройдёт со временем. Ведь я не так уж плохо жил без твоего общения, без тебя в целом столько лет, потом появилась ты, да и не только ты, ещё и другие наши с тобой одногруппники, кто-то стал мне хорошим товарищем, а кто-то ушёл, но не в этом дело.

Да, я хотел, чтоб ты ушла, потому что, как ты сама говорила в ту последнюю встречу, мы оба мучаемся, ты мучилась в большей степени от моего холода, что убивал тебя…

Она резко вздохнула и отвернула голову от меня.

– И вот, – продолжил я, – спустя время я начал понимать, что ты права, права в том, что жизнь без праздников пуста, нет, это не значит, что теперь я стал заядлым тусовщиком, я понял, что жил немного не так.

Отстранившись от всех, я жил отшельником, наблюдавшим за людьми, те, кто приходил ко мне за советом, получали его, а дальше меня не волновало, что они будут с ним делать, воспользуются им или забудут. Если да, то я видел результат, и если человек хотел, мы продолжали общение.

Те, кто приходил с намерением завязать общение, получали такую возможность, а дальше всё зависело от человека – сможет ли он выдержать меня, мой характер, мои заскоки и как он к этому всему вообще относится, поэтому иногда общения не выходило, тогда всё просто – человек уходил, я про него забывал.

Но с тобой всё вышло иначе изначально, ты была другой: не слушала моих советов и не пользовалась ими, это, конечно, вина твоя, но и моя, потому что я неправильно тебя понимал, нет, зачем я вру. Я правильно тебя понимал, но не хотел, не мог – или всё же не хотел – это понимать.

Я помню, ты хотела дружбы, да, ты всё время спешила, тут есть твоя ошибка, твой вспыльчивый нрав, я просил тебя научиться терпению. Ты не могла, я злился и, конечно, гадил в какой– то степени. Так что тут мы оба виноваты.

Да, ты хотела любви, потому что была юна, потому что была живой, в отличие от меня, ведь я уже давно неживой там, внутри, всё, что осталось, это труха и рухлядь, а ты, ты – другое дело. Тебе хотелось любви, а я тебе жестоко отказывал в ней, не потому, что такой плохой был, а потому, что, наоборот, не хотел ещё больше усугублять ситуацию, я не мог полюбить тебя и не смог даже тогда…

– Когда ты играл в любовь, – перебила она меня, повернув голову в мою сторону.

– Да, – сглатывая ком в горле, согласился я. – Потом ты хотела заботы, потому что забота – это почти такая же любовь, потому что за чужого человека переживать не будешь. Не будешь и проявлять к нему трепет.

Но и этого я не мог тебе дать, потому что слишком сильно был занят тем, что анализировал тебя и все наши ссоры и скандалы, да, я не злопамятен, но всё это – ты и сама это говорила – оседало осадком, но ты сама его и взбалтывала. Припоминая разное и перейдя к удобному для себя решению, я решил избавиться от твоего общения, от тебя в своей жизни. Да и твои подгонки и вопросы о наших одногруппницах, с которыми я общался…

– Можешь не продолжать. Я поняла, – вновь перебила она меня, – привели тебя к этому решению, а я, поняв это, конечно, не сразу, я ж упёртая, упрямая, эгоистичная… решила уйти с достоинством, но не вышло, в итоге ты всё равно избавился от моего общения и меня. Тогда зачем ты позвал меня сейчас сюда и всё это говоришь? – спросила она меня, глаза её были печальными.

– Позвал, потому что понял, что был не прав.

– И ты мне это сказал только что. Зачем?

– Затем, – начал я, – чтоб извиниться. – В итоги сказал не совсем то, что хотел.

– Ты уже извинялся, – сказала она. – Да и за что мне тебя прощать? За то, что не сложилась дружба? Так ведь сама ж я виновата, всё бежала впереди паровоза, а ты всё прощал, ну и твоё терпение иссякло, так что здесь твоей вины ровным счётом нет.

Нет вины твоей и в том, что меня любить ни тогда, ни когда были типа парой не мог. Ну, раз не по сердцу, не по душе, что уж теперь? – Она подняла плечи и развела руками. – Так что просить прощения тебе незачем. А то, что убивал холодом, – так это побочное действие от несостыковки двух вроде бы непохожих на весь мир людей, но также и несовместимых для общения друг с другом, так что… – Она вновь развела руками. Лицо её при этом исказилось от боли, но она продолжила:

– Да, я помнила тебя, помнила всё это время, но не писала, не звонила, потому что не хотела больше унижаться, потому что ты меня гонишь, а я как банный лист цепляюсь за тебя. Потому что ты не можешь дать мне того, чего я жду от тебя, а я не могу дать тебе того, что нужно тебе, вот и всё. Поэтому я не понимаю, зачем ты позвал меня сюда и разворошил прошлое и мою рану, что так и не заживает в моей душе, зачем? – Она повернула ко мне своё лицо, я увидел в глазах слёзы – и не только их, ещё её прежнюю, ту, что радовалась праздникам и наряжалась к ним, ту, что смеялась и плакала, не скрывая своих истинных чувств, ту, которую я так сильно обидел.

– Потому что я не могу и не хочу, чтоб ты была такой серой, грустной и некричащей, неэмоционирующей, такой спокойной, – ответил я. – Я не хочу, чтоб ты стала как все.

– А я и есть как все, – перебила она меня. – Я просто человек, а ещё дура, которая не может тебя забыть и в конце концов послушать твоего совета и выйти замуж не по любви, а по уму, и какая разница, что мне будет противны прикосновения моего мужа ко мне и секс в постели! – выкрикнула она, слёзы уже подступили к кромке её враз посветлевших глаз.

– Главное, чтоб хорошим был, правильным, чёрт бы его побрал, а чувства – они ведь проходящие, так если их нет, это ещё лучше, не так больно будет изменять и знать об изменах. – Вздохнув, она перевела дыхание, отвернула голову, стирая слёзы, уже катившиеся по её щекам. Я не мог этого выносить, хотя раньше, когда она плакала, я менее чутко на это реагировал, а сейчас…

Что же изменилось сейчас? Лишь то, что плакала она из-за меня. Может, зря я решил начать всё сначала? Ага, решил пойти на попятную, ну ты и скотина, обругал я себя. Если начал, так иди до конца.

– Ты нужна мне, – сказал я, голос мой был тихим и осипшим, может, от страха, а может, оттого что я сильно волновался. Или, может, оттого что вновь врал, и теперь не только себе, но и ей?

– Что? – не поворачивая головы, спросила она.

– Ты необходима мне, мне нужно твоё общение… – повторил я, она посмотрела на меня, глаза всё ещё были мокрыми от слёз, а на щеках остались влажные следы, вот порыв ветра обрушился на нас, иссушая влагу на её щеках и глазах. – Но я не настолько эгоистичен, чтобы просить тебя вернуться и начать общение с нуля.

– А этого и не получится, – сказала она. – Потому что мы не незнакомые, мы знаем друг о друге слишком много, чтоб забыть, мы причинили друг другу слишком много проблем и боли, чтобы не вспоминать этого, даже если и не со зла.

И знаешь, если честно, мне сейчас всё равно, чего хочешь ты, мне раньше было не всё равно, раньше я стремилась подстроиться под тебя, быть нужной, быть такой, какой бы ты хотел меня видеть, чтоб тебе было удобно со мной, и я совсем забыла про себя, чего же я хочу. На что ты мне ответил, что не надо подстраиваться под других, и знаешь, я больше не собираюсь этого делать. – Лицо её стало жёстким, голос – холодным и взвился до высоких нот.

– А знаешь, я ведь просила так мало и так много от тебя – дружбу и преданность. Ведь дружба – она намного больше, чем встречаться с симпатичным и нравящимся тебе парнем. Ведь – не хочу всех под одну гребёнку гнать, но всё же – в наше время парень не будет ждать до брака, а затащит девушку в постель, а мне это надо? – с вызовом спросила она, хотя ответа не ждала от меня.

– Нет, мне этого не надо, не надо, потому что если я люблю, то я люблю не только телом, не только телом отдаюсь, но и душой и сердцем. А зачем отдаваться тому, кому нужна не любовь, а секс, зачем быть с тем, кому нужна не ты, не то, что есть у тебя в душе, а только твоя красивая внешность и тело? Так вот, незачем.

И если ты думаешь, что я такая глупая и не понимаю, что любовь – это не только поцелуи и хождение под ручку, то можешь не волноваться, я не совсем дура, чтоб не понимать, чего ждут парни в отношениях и что им нужно. Проблема только в том, что я не могу делать это только из физической нужды.

Вот такая я проблематичная вся, кто-то пишет сам у себя в статусах о том, что нужен парень для телесных утех, это я ещё мягко выразилась, или типа отношений без обязательств, а мне такого не надо, не надо и всё, даже если на самом деле я так же жажду телом любви, но и душой. – Глаза её вновь заблестели от слёз.

– Зачем ты мучаешь меня? Зачем? – тихо от подступивших слёз прошептала она. – Ведь мне и так тяжело, когда я смотрю на те вещи, что ты мне подарил, я не могу их выбросить, потому что рука не поднимается. Всё это причиняет боль, да, уже не такую сильную, как в первые два месяца после нашего расставания, я их спрятала все, но не выбросила, не могу.

Ты же не любил меня, ты же не можешь любить, а то, что я приняла за любовь, вот эти все вещи, твои слова, это всё было неверно мной истолковано. Поэтому я вновь спрашиваю – зачем всё это? – Подняв голову, она посмотрела прямо в мои глаза. Я видел, как ей больно. Я видел теперь не взгляд взрослой девушки, мудрой и холодной, а взгляд обиженного ребёнка, и сама она уже не казалась такой холодной и неприступной.

Я сглотнул ком в горле. Какой же я болван, отругал я себя. Как я посмел обидеть эту девушку, этого взрослого милого ребёнка, ребёнка, который любил меня и пытался доказать, что праздники – это здорово и что без них жизнь не весёлая, а обыкновенная, серая, что дарить подарки – это классно и приятно, что сам процесс этого уже поднимает настроение.

Я пододвинулся к ней на сидушке, протянул руку к её плечу, дотронувшись до него, и почувствовал, как рука её напряглась.

– Прости меня, – прошептал я. Она отвернула голову. – Прости, я такой болван, что не понял этого раньше.

– Чего не понял?

– Что ты настоящая, слишком настоящая, чтоб кого-то играть, играть чью-то роль. И все твои слова про то, что на самом деле ты другая, всё это было неправдой, а я мерил тебя по другим, да что скрывать – по себе. Ведь у меня много масок, я был уверен, что так лучше, зачем кому-то видеть меня настоящим, разве люди воспринимают друг друга настоящими?

– Да, у тебя много масок, – согласилась она, но головы не повернула.

– Я не доверял никому и никогда, даже себе.

– Я помню.

– Я и сейчас не могу доверять ни себе, ни кому-либо ещё. Но я хочу попробовать начать доверять тебе…

– Зачем? – хрипло спросила она.

– Потому что я выбрал тебя.

– А ты спросил меня, выбрала ли я тебя? Хочу ли я тебе доверять? Хочу ли я что-то начинать с тобой сначала? – Она повернула голову, взгляд её глаз был вновь холодным и тёмным.

– Если не хочешь, я не буду больше беспокоить тебя, извини, что вызвал сюда, на этот ветродуй.

Её лицо было непроницаемым, затем черты его смягчились, и она спросила:

– Почему ты поменял своё мнение о собственной самодостаточности?

– Потому что понял, что жить в одиночестве – это возможно, но не нужно, не нужно, если ты на самом деле не хочешь быть отшельником. Раньше я хотел, но сейчас уже нет, не потому, что я полюбил этот мир, мир людей, или отказался от мысли уехать из города и стать лесничим, а потому, что я понял, что ты слишком много для меня значишь.

Я не думал, что когда-нибудь стану таким сентиментальным и скажу то, что собираюсь, но мне хочется быть счастливым. Хочется любить так, как описывают в книгах, но всё жё немного иначе. Я не книжный герой, но я человек. И ты права, жить надо каждым днём.

Я не могу сказать, что резко и сильно изменился, моя медлительность в некоторых делах – она всё равно при мне. Но теперь я понял, что ты хотела сказать, говоря о праздниках, что ты хотела донести до меня, даря подарки, которые зачастую не были мне нужны и полезны, которые я принимал скрипя зубами и говоря спасибо так, чтобы не обидеть тебя, а ты верила мне.

– И что же это? – хрипло спросила она, её глаза вновь наполнились слезами.

– Твоё отношение ко мне, – ответил я и посмотрел в её опущенное лицо. Взяв её руку в свои ладони, я попытался сжать её пальцы, но она высвободила её из моих ладоней.

– И что дальше? – спросила она, смотря на меня карамельными глазами. – Что дальше? Ну, понял ты, и дальше что?

– Если хочешь, я уйду из твоей жизни и больше не побеспокою тебя никогда, – ответил я, опуская свою дрожащую руку в карман джинсов. Она молчала, она долго молчала, смотрела на речку, где ветер гонял волны и дрейфующих уточек. Затем заговорила:

– Меня интересует ещё один вопрос: почему из всех тех девушек, а точнее тех, с кем ты контактировал, я не говорю в плане постельном, а наших с тобой одногруппниц, тех самых, с которыми ты общаешься после училища, почему ты выбрал меня, чем же они хуже? Одна из них точно подошла бы тебе на роль друга и собеседника, помощника, если тебе нужна была бы помощь, почему я? – Лицо её ничего не выражало, она смотрела на речку. – И, как мне помнится, одну из них ты, говорил, любил… – добавила она.

– Потому что ни одна из них не тронула так сильно струн моих души и сердца. Да. Я отрицал поначалу, да и ещё очень долго, что ты можешь значить для меня что-то большее, чем знакомая. Ведь если рассматривать по твоей логике тех двух, одна и вправду очень похожа на меня в плане характера, мышления и мировоззрения в какой-то степени, но она не испытывает ко мне сильных чувств, так же как и я к ней, того, что подтолкнуло бы нас к более близкому общению, чем переписка в соцсети и беседы на разные темы.

Хотя я и любил её, она меня никогда не любила и не полюбила бы, я смирился, чего ты сделать никак не могла. Это так, к слову, – добавил я, чтобы не обидеть её. – Другая же – она похожа на тебя, точнее, была похожа на ту тебя, прежнюю, которую я бы хотел видеть, но она всё равно не ты, да и к ней я сильных чувств никогда не испытывал. Если к той что-то было, я даже думал, что она была бы хорошим другом, хотя друзьями мы стали не такими уж плохими, то к этой девушке сильных эмоций я не питал, да и она не питала также никогда, с ней мы общались по интересам, хотя то же я могу сказать и про ту девушку.

Но ты другое дело, ты совсем другая. Я не хотел признавать, но ты давала мне то, чего я не чувствовал, общаясь с ними.

– Хм, и что же это? – хмыкнула она. – И как же твоя любовь к той девушке? Я признаю, она лучше меня и в плане мозгов, и в плане характера, хоть истерики и психозы не устраивает, это уж точно.

– Тепло, – ответил я. – Мне было очень тепло с тобой, твои ласковые руки, касающиеся моей головы и усыпляющие меня, твои тёплые пальцы, гладящие мою ладонь… Ты думаешь, я ничего не испытывал от твоих прикосновений? Испытывал, боялся, что это полностью завладеет мной, что я не смогу жить без них, потому что они тёплые и искренние, поэтому сопротивлялся тому, чтоб ты трогала меня. – Я замолчал. – А в плане любви к той девушке – я могу любить людей и ценить их как хороших друзей, наверное, та любовь, что вспыхнула во мне к ней, перешла именно на этот уровень, и мне в целом достаточно этого, мне достаточно общения с ней на умственном уровне, не цепляя душу и тело…

Она молчала, всё так же смотря на реку, на её противоположный берег, где было когда-то поле, но сейчас высилось какое-то здание.

– Не замерзла? Может, пройдёмся? – спросил я, прерывая это молчание.

– Немного. Можно и пройтись, – ответила она, вставая с лежанки. Мы двинулись вдоль речки. Она хранила молчание, я не мешал ей думать.

– Хорошо, если мы попробуем начать всё сначала, – начала она, – в каком направлении ты хочешь, чтобы оно развивалось, это общение? Иными словами, что тебе от меня надо?

– А чего ты хочешь?

– Того же, что и пять лет назад.

– Общения?

– Друга.

– Дружбы, значит… – ответил я.

– Да, – ответила она, я молчал. – Ты можешь стать мне другом? Можешь? Или это слишком сложно, не так ли? Ведь мой характер остался при мне, и меняться я больше не могу и не хочу, я и так превратилась уже в тень. Потому что, как бы сильно я тебя тогда ни любила и ни желала быть рядом и в горе и в радости… – Она перевела дыхание. – Всё можно разрушить, искоренить, сломать. Мы это и сделали. Да, может, во мне говорит сейчас обида, боль, злость, ненависть к тебе. Но чувств, тех, что раньше, я не слышу в себе.

Понимаешь, я ничего не испытала, когда услышала твой голос и твоё предложение встретиться. Я не почувствовала этого неясного порыва и окрылённости, когда выбирала, что надеть, когда шла, а не полубежала к автобусной остановке, когда ехала в метро, когда увидела тебя, ничего. Понимаешь, пусто, глухо, затем пришло всё, что угодно, кроме положительных эмоций. Лишь одна мысль – зачем всё это? Ты хотел, чтоб я ушла, – я ушла, ты попросил о встрече – я пришла. Теперь ты хочешь общения – его не хочу я. Ты хочешь того тепла, что раньше? Его не осталось во мне, я замерзла, умерла, заледенела, стала как все. Хотя исключение есть – всё ещё девственница. – И она фыркнула и усмехнулась, губы её искривились в улыбке, а лицо приобрело заострённые черты, выдавая её внутреннюю борьбу и усталость.

– И не надо, – отозвался я. – Я хочу видеть прежнюю тебя, ту, которая всегда имела своё мнение и никогда не прислушивалась к моим советам, ту, которая всегда смеётся и дарит подарки, ту, которая всегда была не похожа на других. – Я говорил, а она смотрела на меня, в глазах её мелькали разнообразные эмоции от боли, удивления, грусти до гнева и испуга.

– Я не могу вернуть прошлое, да и не в моих привычках сожалеть о чём-то или о ком-либо, но ты говорила, что надо бороться за тех, кто тебе дорог.

– И типа я должна поверить, что стала вот так резко тебе дорогой и необходимой? – с язвительной ноткой спросила она. – Ты хочешь сказать, что готов начать общение со мной такой, какой я была прежде? – переспросила она. – А прежней меня уже не будет, – печально.

– Так давай вернем её? – спросил я. – Вернём ту тебя вместе.

Она посмотрела на меня глазами взрослой уставшей женщины, а потом остановилась и ещё долго изучала моё лицо. Под её пристальным взглядом мне стало немного некомфортно, но я выдержал этот взгляд.

– Я отрицал, что ты в самом деле то, что мне нужно, тот человек, который взаправду может быть со мной рядом. Я не привык кому-либо доверять и привязываться. Привязанность – это самое плохое в отношениях, – говорил я, а она всё смотрела немигающим взглядом.

– Вопрос в том, сможешь ли ты меня простить и полюбить вновь, – закончил я почти шепотом, не думал я никогда, что буду говорить такие вещи, такие слова и быть не самим собой, а немного другим, даже для себя неизвестным и неясным.

– Хорошо, – сказала она. – Давай попробуем начать общаться. Но готов ли ты стать мне другом? А насчет любви… Не знаю, не верится мне в то, что ты так долго отделывался от меня, а теперь чувства проснулись, – и она приподняла бровь, не сводя с меня своих тяжёлых глаз, которые вновь потемнели.

– Да, – серьёзно ответил я, и, стоя, как два памятника, мы смотрели друг на друга, порыв ветра налетел с реки, обдав нас каплями воды и холода, она поёжилась, а я неожиданно сам для себя развёл руки в стороны, приглашая её в объятия, которые она так любила.

Брови её взметнулись вверх ещё выше в удивлении, а я всё стоял так на ветродуе, затем она неуверенно подошла ко мне и прижалась к моей груди, не поднимая рук, я обнял её и только сейчас понял, как она похудела: её и так выпирающие всегда лопатки теперь вбивались в мои ладони.

Крепко и нежно сжав её в своих руках, я погладил её спину, торчащие лопатки сквозь пальто, а она, расслабившись, молчала. Я скосил глаза вниз, поглядел в её лицо, глаза её были прикрыты, а губы сжаты, вот она тяжело вздохнула и подняла голову, я не выпускал её из своих рук. Она посмотрела в моё лицо.

– Давно мне не было так спокойно, – сказала она. – Что уж отрицать, я тосковала по тебе, как собака по хозяину, как ночь без дня, как сердце без души…

– Мне тоже, – отозвался я. – Я тоже тосковал по тебе… – добавил я, она вновь приникла к моей груди, сжав меня в ответ в объятиях, сказала:

– Эх, Rebane, как много и бездарно мы потратили нервов и времени.

– Это какой язык?

– Эстонский, – подняв голову, улыбнувшись, ответила она. Я нежно погладил её по голове.

– Пойдём, а то, наверное, ты замёрзла? – спросил я.

– Есть такое, – отозвалась она, отпуская меня, и мы двинулись вдоль по набережной. Мы говорили о том, как мы прожили этот почти год в необщении.

Удивительно, правда, что никогда прежде те люди, с которыми я расставался или которые сами уходили от меня, не были для меня большой утратой, а если они и писали или звонили мне, то для меня это не было ни шоком, ни огорчением. Я отвечал им, мы даже встречались, ну а потом они вновь пропадали в небытии, и я забывал о них, но с ней всё было иначе.

Будто не было этого года, мы говорили как прежде, понимая друг друга, но в то же время эта грань образовалась между нами, и если раньше это остро ощущала она, то теперь эту грань, созданную ею, ощущал я. И ещё не скоро она пустит меня за эту стену, что я начал строить тогда, а она закончила сейчас.

Так мы всё шли, говорили, она была немногословна, в принципе как всегда, хотя нет, ей нужно время, чтобы вновь привыкнуть ко мне, чтобы окончательно простить меня. Хоть она и говорила, что не обижается, но я-то понимал, что я причинил ей много страданий, ведь она девушка ранимая, но скрывает это так искусно, как и все представители её знака. Хотя при чём тут гороскоп?

Все девушки, даже будь они разбитными и горластыми в душе, желают быть слабыми, ранимыми и плаксивыми, но жизнь такова, что рыцарей нет, принцев нет, да и если ты слабая, беспомощная, тебе не помогут, а наоборот, утопят, сровняют с землей, так что…

Я не могу сказать, что собираюсь жениться на ней, потому что я уже говорил, и не раз, почему нет, но я хочу заботиться о ней, и мне нужно её присутствие, возможно, я эгоист, но она же согласилась попробовать начать общение, значит, не всё так плохо.

Да и притом я бы очень хотел, чтоб она вышла замуж за достойного человека, человека, который бы любил её, ну, она, конечно, тоже, хотя, как я говорил, для меня любовь – это не особо важный фактор в общении…

Но все жё я лгу себе. Если б она не была мне настолько симпатична, то я бы не стал так много думать о ней, анализировать и в итоге не позвонил бы ей и не говорил всё, что говорил сегодня.

Она шла рядом и улыбалась, остановившись, она немного перегнулась через поручень, что отделял нас от воды, и посмотрела на уточек.

– Такие лапушки, – вновь умиляясь, сказала она. – А помнишь, по-моему, на третьем курсе, точнее перед ним, летом, в Измайловском уточки умирали, ты ещё хотел в ветеринарку ехать с уткой, в пакет её завернул, но так и не поехали.

– Да, помню, – согласился я. – А потом на втором уроке паразитологии мы узнали, что это была акантамёба, что размножается очень хорошо в стоячей воде при жаркой погоде.

– …и поражает мозжечок и мозг, – договорила она. – И поэтому они не могли тогда плавать и ходить, да и не крякали, только клювом щёлкали. Жалко их было. А кстати, они вернулись на тот пруд? Бобовый, по-моему? Не знаешь?