Читать книгу Клуб худеющих стерв - Акулина Парфенова - Страница 6

Юля: уровень фенилэтиламина 100 %.

Юля улетела в Абу-Даби.

А Илья тем временем заехал в спортклуб, там его идентифицировали и дали Юлины номера. Но пользоваться питерским мобильным в далекой жаркой стране Юля не планировала и поэтому держала его выключенным.

В самолете рядом с Юлей сел субтильный и лысеющий, несмотря на юный возраст, еврейский мальчик, который сразу углубился в свой лаптоп. Юля скосила глаза на экран лаптопа, там мелькали цифры биржевых индексов. Манжеты рубашки Юлиного соседа сверкали идеальной белизной. Юля скосила глаза еще дальше. Никакой перхоти, ногти не обкусаны. «Вот из таких скромных и усидчивых нердов вырастают миллиардеры, капитаны экономики. Да здравствует капитализм», – умилилась Юля. Но умиление улетучилось, когда юноша снял ботинки и по салону разнесся ядреный запах его носков.

* * *

Юля сошла с трапа в Абу-Даби. Солнце палило немилосердно. Термометр показывал сорок два градуса в тени. «Ничего, – подумала Юля, – привыкну». В ее распоряжение предоставили дом с прислугой, слишком большой для одного человека, и машину с шофером. Обслуживающий персонал почему-то был родом из Шри-Ланки, они объяснялись на какой-то диковинной разновидности английского языка, но к обеду Юля начала кое-как их понимать. Водитель отвез Юлю в супермаркет, там он толкал за ней тележку, она должна была только показывать, что класть в корзину. Обращался он к ней «мадам». Юлю это сначала шокировало, а потом стало забавлять.

В супермаркете, в машине и в доме Юля чувствовала себя хорошо, там работали кондиционеры. Но едва она оказывалась на улице или в слабо кондиционируемых помещениях, ей становилось хуже. Ее сильно тошнило, и она с огромным трудом удерживала себя от того, чтобы не упасть в обморок. Особенно худо ей становилось в спортивном зале, где она должна была проводить свой рабочий день. Сначала она нюхала нашатырь раз в час, потом все чаще и чаще, и на третий день упала-таки в обморок. Арабские коллеги заподозрили, что она беременна, но анализ крови показал критическое обезвоживание. «Такое случается, – объяснили они ей, – некоторые люди совсем не могут жить в пустынном климате, они просто умирают». Ей выплатили компенсацию и вручили обратный билет в бизнес-класс.

Юле было так плохо, что квалифицировать происшедшее как форс-мажорные обстоятельства она смогла лишь в самолете. Она сидела в просторном кресле, свободно вытянув ноги, грустила об утраченной возможности, наслаждалась привилегиями бизнес-класса и морозным духом кондиционеров.

* * *

Юля Хлудова была девушкой из социальных низов. Впрочем, в стране под названием Си-си-си-пи это понятие имело относительный характер. Родилась она во вросшей в землю железнодорожной казарме, стоявшей в тридцати метрах от стальных путей самой напряженной в Советском Союзе магистрали Ленинград – Москва. Из интерьеров детства Юля помнила только похожую на паровоз чугунную дровяную плиту, на которой готовили пищу, и покрытое линолеумом очко. Казарма сотрясалась от грохота, вызываемого тяжелыми товарными и скорыми поездами, каждые пятнадцать минут, то есть примерно семьдесят раз в сутки. Но никто не обращал на это внимания. Все давным-давно привыкли. Крошечная Юля влезала на подоконник и махала проезжавшим мимо на «Красной Стреле» участникам Олимпиады-80, улавливая обрывки зажигательной музыки диско, медленным поездам с призывниками, двигавшимся к югу, в сторону Афганистана, товарным составам с химическими удобрениями, над которыми клубилась красивая голубая или розовая дымка, и тяжелым эшелонам с покрытыми брезентом танками – раз в неделю четыре танка «Т-80» везли в сторону Москвы, ровно столько их делал Кировский завод за семь суток трехсменной работы.

Отец Юли Виктор был угрюмый молчаливый мужик из тех, еще некрасовских, кто до смерти работает, до полусмерти пьет. Совершенно трезвым его можно было застать только в пять утра в рабочие дни, когда он вставал, завтракал и выходил из дома, чтобы отправиться к Станции, где работал путевым обходчиком. Раньше он был машинистом, но за пьянство его из машинистов прогнали. С детьми – у Юли были две старших сестры – он общался мало. За всю жизнь от рождения до пяти лет он не сказал Юле и десятка фраз. Иногда вечерами, когда за кухонным столом он чинил утюг или накладывал кожаные заплатки на свои огромные рабочие валенки, Юля забиралась на его колено и тихо смотрела, что он делает. Он не прогонял ее, но и не разговаривал. Однако рядом с ним Юля испытывала странное ощущение, которое осталось с ней навсегда. Ей казалось, что ее отец на самом деле не просто отец, а центр огромного невидимого космического объекта, могущественного и дружелюбного по отношению к ней, Юле, допускающего Юлю в тепло в своем центре. Это ощущение, в свою очередь, порождало ощущение безопасности, защищенности и покоя. Ее мать и отец спали вместе на очень узком диване. Когда Юля, уже став взрослой, задумывалась над физиологическими причинами своего необычного ощущения, то склонялась к мысли, что еще в утробе чувствовала близкое успокаивающее присутствие отца.

Мать Юли, пухлая женщина по имени Идея, в просторечии Идка, служила на Станции буфетчицей в вокзальном ресторане.

Из впечатлений раннего детства Юле вспоминались купания в дренажной канаве жарким летом и походы со сверстниками Димкой и Вовкой за приключениями. Например, выяснять, насколько ниже по течению канавы снесло за ночь дохлую кошку, или выслеживать частенько появлявшегося у здания начальной школы эксгибициониста.

Велосипедов ни у кого не было, зато дети катались на инвалидной коляске страдавшей церебральным параличом девочки Тони. Ее мать уезжала в Питер на работу и оставляла дочку на пьющую бабушку. Бабушка часто засыпала и забывала про ребенка. Тогда дети сажали Тоню на колоду, на которой вся казарма колола дрова, кто-нибудь один оставался держать ее за спину, потому что иначе она падала. Остальные забирались на коляску и развивали бешеную скорость по дорожке, ведущей вдоль железнодорожной насыпи. Однажды коляска угодила в дренажную канаву и был грандиозный скандал с женской дракой и милицией.

И наверное, жизнь Юли сложилась бы так же, как у всех женщин, родившихся в это время в этом месте. Но случилось вот что. У жившего вместе с ними отца Идки, деда Федора Никитича, была единокровная сестра. Она жила в Петербурге, то есть в Ленинграде, была гораздо моложе Юлиного деда и совсем немногим старше Идки. Работала она учительницей биологии в школе. Однажды Нина Никитична бог знает зачем приехала к Хлудовым, ведь жили они совсем не в курортном месте. И выяснилось, что пятилетняя Юля неизвестно откуда знает наизусть поэму Лермонтова «Бородино», которую вообще-то изучают по программе чуть ли не в пятом классе средней школы. С особенным выражением она произносила строку: «И ядрам пролетать мешала гора кровавых тел». Нина Никитична жила одна, детей у нее не было, желания выйти замуж тоже. И она предложила Идке забрать вундеркинда Юлю в город, где ее неожиданно открывшиеся способности получили бы правильное развитие. Юля всегда считалась в семье «не за хером роженой», а в условиях катастрофической нехватки жилой площади это предложение и вовсе показалось заманчивым.

Через полгода после Юлиного переезда Виктор погиб в результате несчастного случая там же, на железной дороге. Он даже не был пьян. Еще через полгода Идка сошлась с сыном соседки, ростовщицы и самогонщицы бабы Маши. Тоже пьющим.

* * *

Нина Никитична работала в школе с углубленным изучением химии и биологии. При школе был детский сад, в него и устроили Юлю. Ей купили новые платья и всю необходимую одежду, одна из родительниц класса, в котором Нина Никитична была классным руководителем, работала в «Детском мире» и охотно пошла навстречу обычно бескорыстной учительнице.

Никогда и никто не уделял Юле столько внимания. Никто и никогда столько с ней не разговаривал. За полгода Юля узнала больше, чем за всю предыдущую жизнь. Она научилась правильно умываться и чистить зубы, рисовать гуашевыми красками, вытирать рот салфеткой, различать на небе Большую Медведицу, лепить из пластилина, сушить волосы феном, собирать желуди в парке, играть гаммы на пианино, насыпать корм в кормушку для птиц, кататься на коньках, говорить «Май нэйм из Юля» и еще тысяче маленьких, но очень важных вещей, о которых раньше она не имела ни малейшего представления.

Нина Никитична звалась сначала тетей Ниной, потом мамой Ниной, потом просто мамой. Тогда как Идка звалась теперь мамой Идой.

Больше всего на свете Юля любила приходить к Ниночке в школьный кабинет биологии. Там она сидела, забравшись с ногами в шкаф с учебными пособиями. Юля водила пальцем по глянцевому пищеводу курицы в разрезе, снимала с макета человека, сделанного из папье-маше, слой за слоем кожу и мышцы, заучивала названия, а потом в правильном порядке нанизывала их обратно. Юля обнаружила, что, если макет скелета кошки поставить на задние лапы, он будет очень похож на скелет человека, и сделала еще массу открытий, казалось бы недоступных пониманию шестилетнего ребенка.

Особенно ее магнетизировали макеты человеческого глаза в натуральную величину, вообще-то это были не макеты, один из родителей подарил школе списанные устаревшие, сделанные из тяжелого голубоватого фарфора глазные протезы. Юля подобрала глаз, в точности похожий на ее собственный, а потом другой, похожий на Ниночкин. У Ниночки было плохое зрение, много диоптрий, поэтому Юля переживала, что не может подобрать для Ниночки второй похожий, который, как думала Юля, несомненно, понадобился бы, если бы Ниночкино зрение ухудшилось.

Как-то раз Ниночка застала Юлю за тем, что та засунула в нос почти на половину тонкую вязальную спицу. Ниночка сначала запаниковала, но, обнаружив, что ребенок прекрасно себя чувствует, просто вытащила спицу и стала ругать Юлю за неосторожность. В ответ Юля напомнила Ниночке, что, согласно наглядному пособию из ее собственного кабинета, носоглотка простирается в глубь черепа не менее чем на пятнадцать, а в Юлином случае на десять сантиметров, тогда как она ввела себе спицу всего на восемь с половиной. Юля ничем не рисковала, просто хотела убедиться в том, что это действительно так. И Ниночка еще раз осознала, что имеет дело с необычным ребенком.

В детском саду Юле удалось собрать интересную коллекцию. Она выменивала на конфеты у других детей выпавшие у них молочные зубы, нанизывала зубы на нитку и, когда никто не видел, надевала «ожерелье» на шею. Когда зубы начали засыхать – молочные зубы содержат очень много воды, – Юля поместила их прямо с ниткой в содовый раствор.

Потом Юля пошла в школу. Она была довольно замкнутой девочкой, не слишком интересовалась жизнью своих сверстников. Однако постоянно ставила не только естественно-научные, но и психологические опыты. Например, она долго разными способами втиралась в доверие к горбатой девочке из параллельного класса. Она пробовала по-разному вести себя, чтобы добиться дружбы обиженного жизнью ребенка. Но после того как Юле удалось уговорить расположившуюся-таки к ней девочку дать посмотреть и пощупать горб, она потеряла к ней интерес.

Благодаря отличной памяти Юля хорошо, но не блестяще училась. Ее интересовали в основном предметы естественно-научного цикла, а остальные она изучала просто потому, что это было обязательно. К концу шестого класса она прочла все книги раздела «Биология» в районной библиотеке. Для Ниночки не оставалось сомнений, что Юля будет поступать в медицинский институт.

Но когда Юле исполнилось тринадцать лет, случилось неизбежное.

Юля и Ниночка жили в сравнительно благополучной коммуналке в мансарде старого шестиэтажного дома на небольшой улочке, примыкавшей к Невскому проспекту. Юля начала экспериментировать с табакокурением. Делала глубокую затяжку, а потом измеряла себе пульс и давление. Она пробовала разные сигареты и трубочный табак, свернутый в самокрутку. Особенно редким пульс становился от «Беломора». Чтобы не нервировать Ниночку, ради этого эксперимента Юля вылезла на крышу. Ниночке ведь не объяснишь, что Юля не курит и не собирается приучаться, просто изучает явление.

Юля отползла от своего окна подальше, но она знала, что услышит Ниночку первой: в их комнате гулко, создавая сильную вибрацию, хлопала дверь. Поэтому Юля оказалась рядом с окном квартиры, вход в которую вел из другой парадной. Из окна доносилась музыка. Мужчина играл на гитаре и пел высоким ангельским голосом песню. В этой песне непостижимым образом сочетались ирония, пафос и абсурд. Юля тогда еще не знала этих слов. Но ее неопытное сердце не выдержало такой гремучей смеси и забилось в несвойственном ему быстром, превосходящем возможности человеческой физиологии темпе.

Это был не юноша, а взрослый мужчина – Юля определила по голосу. Рискуя свалиться с крыши, она подползла ближе и вытянула шею, чтобы увидеть того, кто поет и, видимо, играет. Это действительно был взрослый мужчина. Наверное, по возрасту он даже мог бы быть ее отцом.

Юля проходила по истории древнегреческий миф о сиренах, но не подозревала, что сирены бывают также мужчинами и водятся не только в баснословных морях, а и в обычных питерских мансардах. У него было неправильное, но, как показалось Юле, ослепительно прекрасное рыцарское лицо, длинные пепельные волосы, узкая изящная фигура, застывшая на табуретке в неудобной, но изысканной позе. Одет он был в гранжевый свитер грубой ручной вязки, напоминавший кольчугу. Лишь пальцы, перебиравшие струны, показались квадратными и толстыми для его руки, на тонком запястье которой болталась фенечка. Но Юля сразу догадалась, что мышцы пальцев слишком развиты от гитарных упражнений.

Больше в комнате никого не было. Мужчина смотрел в небо, улыбался, то ли Господу Богу, то ли сам себе, и щурился близорукими глазами. Близорукость Юля определяла с ходу, ведь она так долго изучала подслеповатые глаза Ниночки. Оставаясь незамеченной, Юля вслушивалась и вглядывалась в поющего. Внезапно пространство вокруг нее стало искривляться от появления чего-то невидимого – огромного, могущественного и дружелюбного. Однако оно не пускало Юлю внутрь, в безмятежное тепло, окружив центр плотной, непроницаемой границей. И с Юлей вдруг случилось нечто совершенно немыслимое: она заплакала. Юля прочла и хорошо усвоила, что изменение настроения – это всего лишь выброс в кровь определенных гормонов. Понимая это, она сама не плакала никогда и примирялась с эскападами незамужних учительниц средних лет, в том числе и самой свирепой из них – математички. Но, в отличие от горьких и злых слез стареющих жриц педагогики, первые Юлины слезы были томительные и сладкие.

Юля перестала учиться, перестала читать, перестала ходить во Дворец пионеров, где с упоением резала лягушек. А ведь она лучше всех в группе умела вставить одно лезвие ножниц лягушке в рот, а другое установить чуть дальше уровня глаз, чтобы при отрезании как можно быстрее отделить спинной мозг от головного, – так лягушке не было больно и она не издавала ужасных резких криков, как у других учеников. Она лучше всех в группе умела коротким движением рассечь скальпелем грудную клетку, взять пинцетом лягушачье сердце и нацепить его, живое и бьющееся, на крючок механического осциллографа, который рисовал ритмы сердца бедной твари на намотанной на барабан миллиметровке. Юлины отчеты об этом живодерстве также были самыми толковыми.

Но после того случая все было забыто. Юля выпросила у Ниночки гитару и просиживала с ней до поздней ночи, пытаясь самостоятельно вызвать у себя то чувство, от которого она расплакалась на крыше. Но, увы, ей это не удавалось. Рожденный резать лягушек играть на гитаре не может. Но об этом Юля тогда не знала и со всей мощью подросткового фанатизма терзала несчастный инструмент столь же методично и основательно, как прежде лягушачьи тушки.

В конце концов Юля сложила два и два и отправилась на поиски источника живой воды, то есть своих слез. Едва войдя в парадную, в которой жил неизвестный певец, Юля поняла, что неизвестным он был только для нее. Стены были разрисованы его портретами, исписаны его именем и признаниями в любви от пола до потолка. И, будь она старше и умнее, сразу поняла бы, что таких рыб, как она, он уже наловил полные сети и давно потерял к этой ловле интерес. Но она была молода и никогда близко не знала никого, кроме самой себя. Поэтому Юля решила завоевать его, пробить границу его невидимого или разделаться с ним, как с лягушкой. Ее герой не был монахом, но и педофилией не страдал, и шансов у нее не было никаких.

Юля первый раз в жизни осмысленно взглянула в зеркало и пришла в ужас. Она так же мало была похожа на идеальную подругу героя, как Ким Чен Ир на Брэда Питта.

При детальном осмотре она показалась себе довольно толстой невысокой девочкой с маленькими глазками, кривыми зубами и кустистыми бровями. Правда, у нее была хорошая гладкая кожа, не слишком правильный, но аккуратный носик и тогда еще не модные пухлые губы. «Пять: три не в мою пользу», – подумала Юля. Но она была не из тех, кто отступает или сдается.

Гитара была отложена в сторону, а книги по разным разделам медицины, напротив, вернулись на ее рабочее место. Проштудировав с десяток доступных фолиантов, Юля составила подробный план преображения в красавицу.

С избыточным весом она справилась быстро, не впадая в крайности, потому что была абсолютно здорова психически, а информация о диетах и физических упражнениях оказалась правильной и достаточной. Рост прибавлялся медленно, но верно: она каждый день после уроков по полчаса висела на шведской стенке в физкультурном зале. Форму бровей легко удалось исправить с помощью щипчиков и карандаша. Глаза стали больше, когда она похудела, и Юля научилась делать их совсем уж драматически большими, как у диснеевского олененка Бэмби, с помощью нехитрых правил макияжа. Но зубы оставались камнем преткновения. Государственные стоматологи-ортодонты от нее отказались, потому что, с их точки зрения, время было упущено и зубы уже не могли встать на место. Хороших брекет-систем тогда еще не было. Но Юля не успокаивалась и терзала Ниночку с неиссякаемым упорством. В итоге Юле удалили по одному зубу справа и слева, им было слишком тесно, и ей пришлось носить уродливое устройство из пластмассы и проволоки, которое сделал для нее еле-еле найденный частный ортодонт. Устройство мешало есть, дышать и говорить. Но все же спустя полтора года и три разные конструкции во рту Юлины зубы встали ровно. Рост увеличился до 168 сантиметров, она перестала быть дюймовочкой. К слову сказать, ее герой и сам не был дядей Степой.

К тому времени ей шел уже шестнадцатый год, и она считала себя взрослой женщиной.

Юля подключила Идкины матресурсы, и у спекулянтов была добыта модная одежда.

Наконец все было готово, день намечен. Через дежуривших в парадной кумира фанатов она выяснила, что он дома, не на гастролях, и периодически выходит на улицу. Юля оделась, сделала макияж, глаза Бэмби показались ей подходящими к случаю, волосы были вымыты и выпрямлены. Юля посмотрела в зеркало и поняла, что сделала все, что могла. Она нравилась себе, и у нее не было ни малейшего сомнения, что Ему она тоже понравится.

Она ждала два часа восемнадцать минут и тридцать четыре секунды. Рок-стар вышел из парадной в затрапезной рубашке и шлепанцах, в авоське – трехлитровая банка для пива. Он был хмур, небрит, но обожающий Юлин взгляд окружал его золотым ореолом и не замечал эти очевидные посторонним нюансы. Юля встала с лавочки и сделала два широких шага к своему кумиру. Он скользнул по ней близоруким опасливым взглядом и свернул под арку в направлении пивного ларька.

Ему и в голову не пришло, что она стояла здесь для него. Он понятия не имел, что она готовилась к этому дню всю сознательную жизнь, целых два года. А ведь Юля-то была уверена, что, увидев ее, он сразу поймет: она женщина, созданная специально для него, подаст ей руку и возьмет в свою жизнь. И в этой волшебной жизни она будет слушать издаваемые им божественные звуки и, не выходя из катарсиса, тихо плакать от счастья.

Но кумир в тот солнечный полдень мечтал не о юных девах, а о холодном пиве.

Юля не догадывалась, что в жизни рок-героя нет ничего более дешевого и доступного, чем молодое женское мясо, которое предлагается ему тоннами в гораздо более грубой и прямой форме, чем та, которую выбрала она.

Она не знала, чем привлечь к себе его внимание, кроме как безукоризненной красотой, которой добилась тяжелым трудом и физическими мучениями. И она не представляла, что делать дальше.

И вдруг ее осенило. Если он не видит прекрасного, может быть, ужасное поможет. Может быть, шок вызовет у него хоть какое-то ответное чувство. Юля пошла домой, переоделась, смыла макияж, заплела косу, написала Ниночке записку, прихватила старый халат, несколько аптечных пузырьков, острый кухонный нож, скальпель, пару пластиковых мешков и поехала на Станцию.

Она встретилась со своими друзьями детства Димкой и Вовкой, и те, совершенно бескорыстно, восхищенные ее женским совершенством, украли у зажиточных крестьян с окраины Станции молодую овцу и притащили ее в свой сарай. Овца была намного крупнее лягушки, но Юля хорошо знала физиологию млекопитающих и нанесла правильный удар в правильном месте. Овца не пикнула. Пол сарая залился кровью. Подростки охнули, но зауважали Юлю еще больше. Юля приказала пацанам привязать овцу за ноги к верхней балке сарая, подставила под кровь старое ведро, вскрыла овце брюшную полость и извлекла сердце и кишечник. Сравнила свой кулак с овечьим сердцем. Сердце было маловато, но выбора не было. Кишечник основательно промыла от навоза в дренажной канаве. Наполнила кровью пузырьки. Димка и Вовка так и не посмели спросить, зачем ей это нужно.

– А с этим что делать? – спросили они, указывая на тушу.

– Когда кровь стечет, отдайте матери, пусть тушенку сварит.

Юля упаковала свой странный багаж и вернулась в город, даже не удосужившись проведать родных.

В полдень следующего дня Юлин герой вновь отправился в пивную экспедицию. В это время суток фанатов обычно не было. Никто не валился ему в ноги и не приставал с философскими разговорами. Пиво ему отпустили без очереди, как знаменитости. Светило солнце. Жизнь налаживалась, и он даже чуть-чуть улыбался. Кумир собирался сменить жену, пьющую, хипповскую, на интеллигентную, склонную к буржуазности, решил обрасти, так сказать, жирком, переехать в нормальную квартиру, подумывал сменить и религию на менее одиозно-массовую. Но более всего на тот момент его мысли занимал прохладный напиток, который он бережно нес в банке. До первого живительного глотка оставалось несколько пролетов лестницы. Рок-стар заторопился. Он открыл дверь парадной, сделал два шага. И замер. На выложенном плиткой полу прямо на его пути лежал истерзанный труп девушки. Разбитая голова вся в крови, из расстегнутой окровавленной блузки лезли наружу кишки и сердце. В руке трупа была зажата полоска картона, на которой кровью было написано адресованное ему послание: «Имярек, я пришла за тобой». Кумиру никогда не нравился вид крови. Он покачнулся, выронил из рук авоську с заветной банкой и упал в обморок.

Юля открыла один глаз, другой, поднялась, собрала свой реквизит в мешок. Потом склонилась над сомлевшим возлюбленным в надежде уловить ангельские флюиды, запах цветов миндаля или ладана. Но от него пахло иначе – «Беломором» и разлившимся вокруг пивом. Точно так же когда-то пах ее отец. С этого самого момента запах любви для нее соединился с запахом отца.

Только на этот раз того огромного невидимого и дружелюбного не оказалось рядом с ее кумиром. Она не поверила себе, поэтому опустилась рядом с ним, положила его голову себе на колено, поцеловала колючую щеку, сухие губы, глянцевые лиловые веки, сдула со щеки табачную крошку. Но могущественное и любящее нечто не являлось. Спящий красавец отверз не слишком ясные очи и стал хрипло призывать неведомую Галю. Юля наконец осознала обман, положила его голову обратно на пол, встала, переступила через разбитую банку в луже пива, заплакала и ушла. Плакала она долго, горько и безнадежно.

Но больше она ни разу в жизни не плакала.

Надо ли говорить, что в последующие несколько месяцев Юля поставила над собой немало всевозможных экспериментов. Однако сексуальные опыты ни с мужчинами, ни с женщинами не вызвали в ее организме отчетливого стремления к повторению. Ниночка страдала вместе с ней, не зная подробностей. Но не дергала Юлю, ибо сама в ранней молодости пережила любовную драму, исковеркавшую всю ее жизнь. Она опасалась, конечно, СПИДа или беременности, но понимала, что ей остается просто ждать, когда Юлина боль пройдет. И этот день настал.

Однажды Юля оглянулась вокруг и обнаружила, что жизнь придумала новые песни. 60 ударов в минуту сменились на 120. Рок-н-ролл уступил дорогу рэйву. Романтичных певцов оттеснили спортивные диджеи. Все спешно завязывали с плохо очищенными тяжелыми среднеазиатскими наркотиками рока и панка и переходили на воздушные европейские экстази и ЛСД. Но Юля не стала больше экспериментировать, она вернулась к нормальной жизни.

А ее кумир скоро занял почетное место в категории «легенда», или «предмет обожания ботаников за тридцать».

Юля пришла в одиннадцатый класс и поняла, что совершенно не помнит ничего из того, что проходили в десятом. Весь учебный год она вкалывала, чтобы получить приличный аттестат. Ниночка нажала на все педали в школе, обеим мамашам пришлось раскошелиться на репетиторов. В итоге Юля стала студенткой Первого медицинского института.

С тех пор прошло пятнадцать лет, но Юля, сосредоточенная на науке и карьере, так никого больше и не полюбила. Не полюбила, и все. Вплоть до прошлой недели.