Читать книгу Впереди веков. Рафаэль - Ал. Алтаев - Страница 6

В мастерскую Перуджино один за другим поступали новые заказы. Каждый итальянский городок стремился заказать ему изображение своего патрона – святого, особо им чтимого. Кроме церквей и монастырей требовалось расписывать общественные здания и дворцы богатых граждан. Эти владельцы роскошных палаццо просили украсить стены фресками, изображающими подвиги членов их фамилий, аллегорическими картинами и ликами любимых святых.

Между учителем и учеником почти сразу установились простые, товарищеские отношения. Да и нельзя было относиться иначе к этому юноше, всегда ровному, спокойному и доверчивому, одна наружность которого располагала к нему всякого: стройный и грациозный, с прекрасным девическим лицом и мелодическим голосом, с изящными манерами. Он одевался просто, не вынося ничего яркого, кричащего; из-под тёмного бархатного берета без всяких украшений выбивались каштановые кудри, длинные и мягкие. Не мудрено, что и ученики Перуджино полюбили нового товарища: он никому не отказывал в совете и помощи, со всеми был приветлив, но особенно подружился с Эусебио ди Сан-Джордже.

Их дружба окрепла ещё больше после одного знаменательного дня. В мастерской, как обычно, был изрядный хаос и стоял шум молодых голосов. Здесь велись жаркие споры о чём угодно, лишь бы спорить. Была суббота, ученики с нетерпением ждали конца рабочего дня; толковали, как провести воскресенье, чтобы воспоминаний потом хватило на неделю. Слышались весёлые насмешки:

– Смотри наряжайся получше: vesti un ciocco pare un fiocco![6] Тебя ведь не слишком богато одарили грации.

– Ха-ха!.. Попридержи денежки, приятель, и позабудь хоть половину адресов таверн, которые тебе любы…

– Вассо е Vénere ridacon l’uomo in cènere…[7]

Эти пословицы и поговорки с упоминанием античных богов: Аполлона – бога искусства, Вакха – бога вина и веселья и Венеры – богини красоты и любви – были в обиходе среди художников.

К этому прорвавшемуся на исходе дня озорству Эусебио оставался равнодушен. Он молча работал над копией с картины учителя «Младенец Иисус и Иоанн Креститель» и не поднимал глаз, казалось, не слыша голосов товарищей. Рядом, у другого мольберта, был Рафаэль.

У Эусебио работа не ладилась. Он откинулся назад, провёл рукой по влажному лбу и вздохнул. Худой, болезненный, он сегодня казался особенно бледным и некрасивым со своими чёрными, торчащими во все стороны волосами, оттенявшими ввалившиеся щёки.

Рафаэль обернулся:

– Что с тобою, Эусебио? Болен?

– Устал. Целое утро бьюсь до одури и не могу поймать этот нежный тон, не нахожу красок, точно картина заколдована.

Рафаэль оторвался от работы, несколько минут внимательно вглядывался в оригинал и копию Эусебио, потом взял палитру и кисть и начал исправлять копию товарища.

– Посмотри, пожалуйста, – сказал он, – как ты думаешь? Мне кажется, этот тон верен.

Эусебио вспыхнул от радости.

– О Рафаэль! – пробормотал он. – Как легко тебе даётся то, чего напрасно ищут другие!

С этих пор он на всю жизнь остался другом и поклонником Рафаэля. Он видел в нём гения, равного которому ещё не было в Италии. И Рафаэль со своей стороны платил ему глубокой привязанностью.

* * *

…Восторг Эусебио перешёл всякие границы, когда Рафаэль создал свою прелестную «Мадонну Конестабиле»[8].

На этой картине Мадонна с младенцем на руках читает книгу. В отдалении видна цепь гор, напоминающих окрестности Перуджи, – пустынные холмы с редкими деревьями, озеро, по которому плывёт одинокая лодочка, на берегу – две фигуры.

Солнечный луч застал Рафаэля за работой – он кончал картину.

– А ты уже работаешь! Прилежный, как всегда.

Рафаэль вздрогнул и обернулся, приставив к мольберту муштабель:

– Это вы, маэстро? – Лёгкая краска смущения покрыла щёки Рафаэля. – Я уже почти кончил, учитель, и ждал вас. Мне бы хотелось знать, что вы думаете о моей картине…

Перуджино потянулся, ещё не совсем очнувшись от сна:

– Картина… гм… картина… Я уезжал на несколько дней и, вернувшись к ночи, не успел вчера взглянуть… но раньше я видел…

Он замолчал. Молодой художник ждал слов мастера, как ждал их и неслышно подошедший Эусебио.

– Ну… ну что ты так уставился и молчишь, Эусебио? Что ты думаешь?

– Я… – заикаясь, протянул Эусебио.

– Молчи. Я знаю, что ты ничего не скажешь, ты только заохаешь от изумления. А я спрошу: как ты, Рафаэлло, перенёс на полотно это живое и прекрасное дитя, прекраснее которого не создавала природа?.. Ну вот и весь сказ. Правдой дышит твоя работа, и ребёнок, и мать. Узнаю и пейзаж. Как он кстати здесь, наш умбрийский пейзаж! Впрочем, я толкую, точно до сих пор не был знаком с твоей манерой. Но, когда ты пришёл к концу, яснее можно судить, вот и всё. Тебя ждёт широкая дорога, Рафаэлло, и я рад, что одним мастером, одним прекрасным художником стало больше в Италии.

Он обнял ученика. Ясная улыбка осветила его некрасивое широкое лицо. Он добавил:

– Здесь ты самостоятелен… Эусебио, смотри внимательно, любуйся картиной своего друга!

Перуджино опустился в кресло (так, сидя, он часто вёл беседы с учениками во время занятий), задумался и, тряхнув головой, заговорил серьёзно, почти строго:

– Я должен поговорить с тобою, Рафаэлло, да и со всеми моими учениками, но сейчас с тобою… Я собираюсь перебраться во Флоренцию. Туда понаехали со всех сторон, целое племя художников, не мудрено, что и меня тянет в этот город. А ты, Рафаэлло, и некоторые из твоих товарищей стали на ноги и можете работать самостоятельно.

* * *

Через несколько дней ученики шумно провожали учителя за городские ворота. Он ехал во Флоренцию целым караваном, увозя свои картины, мольберты, домашний скарб и слуг, решивших не покидать хозяина. Среди громких возгласов и пожеланий проскальзывали ноты печали: многие из учеников должны были доучиваться и искали новых руководителей; некоторые последовали за Перуджино; уезжал и Эусебио, ещё не чувствовавший себя готовым мастером; с тоскою расставался он с другом.

Рафаэль остался в Перудже и открыл свою мастерскую. После «Мадонны Конестабиле» имя его стало известно, и заказы посыпались со всех сторон, особенно из Читта-ди-Кастелло. В городке этом было много роскошных палаццо со статуями и фресками, владельцы которых продолжали заботиться об их украшении, не жалея денег на заказы.

Здесь, среди многих работ Рафаэля, в церкви Сан-Франческо появилась его икона «Обручение Марии и Иосифа». Довольный своей работой, молодой художник впервые подписал на ней своё имя.

Впрочем, Рафаэль прожил в Перудже недолго. Его тянуло на родину, и через год после отъезда учителя он собрался в Урбино.