Читать книгу В могиле не опасен суд молвы - Алан Брэдли - Страница 4

– Как омерзительно! – ныла Даффи, сидя за столом в пабе «Дуб и фазан».

Я понятия не имела, что она имеет в виду: паб, труп или скулящую женщину в кресле, которую мы оставили в нежных руках констебля.

Какая разница.

Фели беспокойно ерзала в кресле, украдкой оглядываясь по сторонам. Я сразу же поняла, что ей неловко сидеть вместе со слугой.

Не знаю, что ее тревожит. Кроме нас в пабе были только плохо одетые мужчины с разноцветными шарфами на шеях. Они тыкали друг друга в грудь и гоготали.

Доггер не беспокоился. Мы в отпуске, и он тоже. Социальное положение и статус забыты – или предполагается, что они должны быть забыты. После войны многое изменилось. Фели воспитывалась в другом мире, и это было заметно.

Сочувствую ей. У Фели нелегкая жизнь, особенно в последнее время. Она тоскует по отцу и страдает из-за отложенной свадьбы. Для человека, который привык всегда получать все, что хочет, это, должно быть, конец света.

– Что закажете? – спросил хозяин, держа карандаш наготове. – Всем подать крестьянский обед? – в рубашке с короткими рукавами и переднике он напоминал хозяина трактира из комикса в «Панче».

– Пожалуйста, пинту «Гиннесса», – сказала Фели, и я чуть не упала со стула. Она заговорила в первый раз за все утро.

– Вам больше восемнадцати лет? – уточнил хозяин. – Простите, мисс, но я обязан спросить.

– Я гарантирую, что да, – сказал Доггер.

– Мне то же самое, – выпалила Даффи.

Хозяин так изумился, что даже ничего не спросил. Она явно потрясена еще сильнее, чем я думала.

– Мне имбирное пиво, – попросила я. – И, если вас не затруднит, не могли бы вы погреть его три минуты на плите?

Всегда полезно попросить что-нибудь особенное, чтобы вас не приняли за глупого туриста.

Нам придется провести какое-то время в этой деревне, пока констебль ведет расследование, так что важно обозначить приоритеты с самого начала. Потом будет поздно, тем более что вокруг одни незнакомцы.

Хозяин прищурился, но записал мой заказ, а затем обратился к Доггеру:

– А вы, сэр?

– Молоко. Стакан молока. Полагаю, оно пастеризовано?

– Пастеризовано не то слово, сэр! – рассмеялся хозяин, хлопнув себя по бедру. Мне хотелось ударить его по лицу. – Вы в жизни не видели настолько пастеризованное молоко, как наше. Я только вчера говорил мистеру Клемму (это наш викарий): «На нашей кухне вы не заработаете!» Разумеется, я имел в виду похороны. Но его это не развеселило.

Я перестала слушать. Слишком хорошо известны мне опасности непастеризованного молока.

В конце концов, химик Луи Пастер – один из моих любимых героев. Я с удовольствием вспомнила симптомы туберкулеза (он же чахотка). Вызывающая эту болезнь бацилла превращает легкие пациента во влажный сыр, лицо делается синюшным, поскольку в крови повышается уровень углерода, развиваются лихорадка, мучительный кашель, повышается пульс, мышцы слабеют, человек потеет по ночам и начинает бредить – жестоко, но сознание при этом сохраняет ясность и сосредоточенность до самого конца.

Одно время, прочитав статью на эту тему, я отказывалась пить молоко, пока не протестирую его в лаборатории и не пастеризую собственными руками, а потом снова проверю под микроскопом на предмет наличия бацилл.

Сейчас, конечно, с тех пор как в 1928 году Александр Флеминг открыл пенициллин, от чахотки никто не умирает, разве что в кино, где приступ болезни изображается с помощью трагических взглядов, фальшивых капель пота, сажи, которую втирают под глаза, драматического кашля и брызг ненастоящей крови на безупречно белом платке.

Мой поток завораживающих мыслей был прерван появлением напитков.

– Ура! – сказала Даффи, приветственно поднимая стакан.

Она делала вид, что совершенно не думает о серьезности ситуации. Но даже если вкус и приличия покидают нас, остается одно правило: проявлять уважение к смерти.

Я выстрелила в нее укоризненным взглядом.

– Простите, – устыдилась она.

Воцарилось молчание, и я мысленно перенеслась через дорогу – и по церковному кладбищу к берегу реки.

Кто этот мертвец и почему он утонул? Несчастный случай или…

– Я хочу домой, – внезапно сказала Фели. – Мне нехорошо. С меня хватит.

Странно, но я поняла, что она имеет в виду. Дело не в трупе, который я выловила из реки. Как я уже говорила, Фели тяжело перенесла смерть отца, а постоянные откладывания свадьбы и последующие ссоры действуют на нее еще сильнее.

«Бедняжка Фели, – подумала я. – Она всегда жила с призрачной надеждой, что вот-вот поймает счастье за хвост».

У меня была мысль, но придется подождать, пока мы поедим. Я прикоснулась к ее рукаву, подавая знак, что понимаю ее.

Была ли благодарность в ее взгляде? С Фели никогда нельзя быть уверенной.

Доггер заказал крестьянский обед, Фели – салат, а Даффи – маленькую порцию тушеной моркови.

– Извините, – сказала она, – не могу даже смотреть на мясо.

Я остановилась на старом добром чатни, сыре и маринованном луке – это мое любимое блюдо, которое я втайне называю бальзамирующим завтраком. Словно химическая лаборатория вдали от дома.

Мы ели в молчании. То, что мы могли бы обсудить с Доггером, не предназначалось для посторонних ушей, а темы, на которые можно говорить с сестрами, не подходят ему.

Когда мы заканчивали, в пабе по соседству распахнулась дверь и кто-то громко объявил задыхающимся голосом:

– Утопленник! Из реки выловили мертвеца!

Все зашумели, стулья задвигались, ноги зашаркали. Не успели бы вы и глазом моргнуть, всех будто корова языком слизала, и слышался только гул удалявшихся голосов.

– Пойдем, – сказала я, дернув Фели за рукав. – Время привести мой план в действие.

– Я туда не пойду, – возразила она. – Мне нехорошо. Я хочу домой.

– Я знаю, – ответила я, не ослабляя хватку. – Но подумай, что там через дорогу?

– Утопленник, – вздрогнув, ответила она.

– А еще?

Она смотрела на меня с непонимающим видом.

– Церковь! – сказала я. – А где церковь, там орган. Нет дыма без огня и так далее. Давай же, пойдем. У меня завяли уши. Мне нужна инъекция Баха.

В лице Фели что-то изменилось. Это было еще не счастье, но что-то близкое к нему.

Она встала, я взяла ее за указательный палец и повлекла к выходу. Первый раз я по своей воле прикоснулась к руке сестры с тех пор, как мне было девять месяцев и я училась ходить.

Июньская погода радовала ярким солнцем, и нам пришлось прикрыть глаза ладонями.

Мы пересекли улицу и по гравийной дорожке пошли к церкви.

«Святая Милдред-на-болоте», – гласила надпись на старой табличке, и я затрепетала от удовольствия. В этот самый момент призрак каноника Уайтбреда может выглядывать из-за любого надгробия.

Когда я перевела взгляд на колокольню, у меня возникло отчетливое чувство, что за нами наблюдают, но через секунду оно прошло. В церквях такое бывает.

На пороге Фели, определив кратчайший путь к органу, устремилась к цели, а я села на скамью в начале центрального прохода.

Нет другого места на земле, где присутствие мертвецов чувствуется так остро, как во влажном мраке пустой церкви. Если прислушаться, можно расслышать их дыхание. Знаю, это невозможно, мертвые не дышат – по крайней мере, в земном смысле слова. Но все равно их можно услышать.

Я на полную мощность включила свой сверхъестественно острый слух. Эту особенность я унаследовала от покойной матери Харриет, и хотя обычно от этого только уши болят, иногда бывает и польза.

Но если мертвецы и шептали что-то в тот день, они обращались не ко мне. Может быть, жертвы каноника Уайтбреда собирались поболтать вокруг алтаря, где их причащали. В конце концов, ведь на этом самом месте их отравили?

Я заинтересованно уставилась на алтарь. Над ним что-то едва поблескивает? Если и так, то это нельзя пощупать. Дуновение теплого ветерка откуда-то снаружи или порыв воздуха от находящейся под полом батареи.

Либо воздух, либо проявление древней святости, и готова поспорить, что скорее первое.

В задней части церкви что-то несколько раз глухо стукнуло и зашелестело, и зазвучал орган. Я сразу же узнала пьесу: Бах «Искусство фуги».

Сначала заиграла одна труба – словно высохшая кость запела себе колыбельную ночью в склепе. Но вскоре к ней присоединились другие кости, и ноты Баха игриво вспорхнули к стропилам и консольным балкам, словно эскадрон веселых, безумных летучих мышей. Изысканное сравнение, осмелюсь сказать, поскольку слово «фуга» означает «полет».

О, как прекрасно!

Я сделала глубокий вдох и закрыла глаза.

Должно быть, мозг старины Иоганна Себастьяна работал так же, как и мой, и он мог одновременно думать о разных вещах.

Я всегда считала, что органная музыка очень стимулирует мыслительный процесс. Под аккомпанемент Баха и в отсутствие отвлекающих факторов мой мозг заработал со скоростью спущенной с поводка гончей.

Кто он, мертвый Орландо, и кто эта женщина в кресле? Что их связывает? Почему она так бурно отреагировала, когда я сказала, что он умер?

И самое важное: что означают цифры, которые я нашла в кармане покойника?

В этот момент мои глаза широко распахнулись, сфокусировавшись на цифрах, написанных на досках с псалмами над кафедрой и аналоем. Это, конечно же, псалмы, которые будут петь на следующей службе или которые пели на предыдущей.

Три псалма: 289, 172 и 584.

Я повернулась и схватила с полочки на моей скамье экземпляр «Псалмов старинных и современных». Пролистала до псалма 289:

Обожаю псалмы! В них есть чувство перспективы, которое часто теряется в повседневной жизни.

Но прямого совпадения с цифрами на листке нет. Перед моими глазами возник мятый клочок бумаги: 54, 6, 7, 8, 9.

Что ж, 8 и 9 совпадают с цифрами в номере псалма, но этого недостаточно. Две цифры из шести не считаются даже в лотерее, и в моем случае тоже.

Я обратилась к гимну 172:

Это уже больше похоже. Я подумала о несчастном Орландо, которого я извлекла из глубин, хотя сомневаюсь, что он бы вознес хвалу своей участи.

С номером этого псалма совпадала только одна цифра, 7. Еще меньше шансов, чем в предыдущем случае.

Что если эти цифры относятся к псалмам 54, 67 и 89?

Я начала яростно листать молитвенник.

Псалом 54 показался многообещающим:

Но вслед за этим псалом скатывался в жалость, вину и уныние.

Я перешла к номеру 67.

Третья строфа говорила о крови и воде, а четвертая – о вечных берегах.

Я вздохнула и перешла к псалму 89.

Здесь постился Моисей. Тоже ничего полезного.

Но потом я вспомнила, что «Псалмы старинные и современные» – не единственный маяк в этом море. О нет! Насколько я знаю, в церкви столько молитвенников, что голова кругом. Утренние воскресные службы превращаются в скачку с препятствиями, когда от нас требуется быстро найти нужное место в книге.

Конечно, вот и он, «Английский сборник псалмов». Совсем другой сорт рыбы.

Интересно, мысли о рыбе – это святотатство? Я решила, что нет, в конце концов, рыба – символ христианства на кресте.

Я повернулась на сиденье, вернее, встала коленями на скамью лицом назад и начала (я хотела было сказать «выуживать», но сдержалась) копаться на книжной полке.

И да, я так и знала, что найду его здесь. Мои пальцы нащупали потрепанный экземпляр «Английского сборника псалмов».

Он больше и толще, чем «Псалмы старинные и современные», потому что содержит не только тексты на греческом и латыни, но и ноты и примечания. Огромная книга, предназначенная для специалистов.

Я открыла псалом 54:

И так далее.

Предупреждение? Маловероятно.

Я перелистала до номера 67:

Целительно, но разочаровывающе.

Остался только псалом 89.

Кончиками пальцев я уже чувствовала поражение.

Но постойте, вот он:

Я невольно вздрогнула. Может, это послание вселенной лично Флавии де Люс?

Это то же, что гадать по Библии, когда тычешь пальцем в книгу наугад и читаешь текст?

Однажды я видела как Фели делает это, но то был единственный раз.

«Что мне надеть, когда Дитер в субботу поведет меня в кино?» – спросила она. Но когда Библия ответила: «Тело мое одето червями и пыльными струпьями; кожа моя лопается и гноится» (Иов 7:5)[7], – Фели дико завопила и отменила свидание.

Дальше в псалме говорилось о проклятиях и искуплении. Мне кажется, любой человек, шифрующий послание, воспользуется только первыми строками. Иначе это будет слишком туманно. Жертва заскучает и бросит читать до того, как поймет смысл.

Идея с псалмами провалилась, и я вернула книгу на место.

Рядом с двумя сборниками псалмов лежала третья книга, толстая, черная и сильно потрепанная от частого использования.

Ничего не ожидая, я взяла ее.

Святая Библия, перевод короля Якова. Тяжелая, как кирпич.

Поддавшись импульсу, я ткнула пальцем между страниц.

Князья ее – львы рычащие; судьи – рыщущие под сенью ночи волки; они не выгрызают костный мозг.

Зефания, глава 3, стих 3.

«Вот тебе и пророчество», – подумала я.

Верьте или нет, но в этот самый момент из ниоткуда мне в голову пришла мысль. Уселась, словно голубь на статую адмирала Нельсона.

Я перелистнула к началу Библии, молясь, чтобы в ней было содержание.

Да! Вот оно, в начале, как и следовало ожидать.

Книга Бытия… Исход… Левиты…

К моей обнаженной руке прикоснулась холодная ладонь. Я подскочила фута на два как минимум, сердце ушло в пятки.

– Я так и знала, что найду тебя здесь, – произнес голос мне на ухо, и я в ужасе обернулась.

Это была женщина с берега. Опять она подобралась ко мне в абсолютной тишине.

Сидя спиной к алтарю и внимая звукам органа, я не слышала и не видела ее кресло. Должно быть, она прикатила в церковь через трансепт.

– Наше знакомство было неудачным, – продолжила она, ткнув пальцем в сторону кладбища. – Это целиком и полностью моя вина. Ты просто пыталась помочь бедному Орландо. Мне следовало сразу понять.

Должно быть, она увидела мое замешательство. Неужели это тот самый человек, который недавно на берегу реки рвал волосы на голове?

– Должно быть, тебе хочется дать мне пощечину, верно? Ох, ну давай, признайся. Я бы не стала тебя винить.

Я одарила ее мрачной улыбкой и снова вернулась к книге.

Книга Бытия… Исход… Левиты…

– Скажи, что ты меня прощаешь, – она сжала мою руку. – Викарий и констебль посоветовали мне пойти в церковь и успокоиться. Вот я и пытаюсь это сделать. Но ты должна мне помочь.

Я попыталась игнорировать ее, но это было нелегко. Она сунула ладонь мне под нос:

– Пожмем руки. Я Поппи Мандрил. А кто ты, скажи, молю тебя?

– Титания Боттом, – отозвалась я. Иногда я представляюсь такими именами, когда меня сильно злят.

Женщина откинула голову и расхохоталась удивительно богатым, теплым и глубоким смехом, взлетающим в воздух и переплетающимся с органом.

– Да ладно, – сказала она. – Я поставила достаточно пьес Шекспира, чтобы понять, когда мне морочат голову.

Она постучала по правому колену – или, во всяком случае, по тому месту, где оно должно быть. Я впервые заметила, что у нее нет ноги. До сих пор плед хорошо скрывал отсутствие конечности.

– И… извините, – сказала я, чувствуя себя идиоткой.

– Не стоит, – ответила она. – Забавно, но это дает такую свободу. Ой, не надо смотреть на меня с таким скептическим сочувствием. Я устала от этих взглядов. Люди не знают, как себя вести со мной. Пусть у меня нет ноги, но голова-то есть.

Должна признать – правда, неохотно, – что в этой женщине есть нечто, вызывающее во мне восхищение. Внезапно я решилась и протянула ей руку.

– Флавия де Люс, – я посмотрела ей прямо в глаза, крепко пожала ладонь, молча извиняясь за свое нахальство, и попросила, не выпуская ее руку, – расскажите мне об Орландо. Мне так его жаль.

Она внимательно рассматривала мое лицо.

– Кроме того, мне любопытно, – добавила я.

– Довольно честно, – заметила она. – Я тебе верю. Орландо был… моим протеже.

Интересное слово. Я знаю, что оно происходит от французского глагола, означающего «защищать». Учитель органа, занимавшийся с Фели, мистер Колликут, всегда именовал ее своей протеже. По крайней мере, он так говорил, пока его не убили.

Но если мистер Колликут когда-нибудь думал, что защищает Фели от чего бы то ни было, он был болваном. Моя сестра родилась с защитными инстинктами тигровой акулы.

Нет, у этого слова есть другой смысл – «студент, ученик». Должно быть, так.

– Вы его учительница? – уточнила я.

Мисс Мандрил окинула меня взглядом с ног до головы, перед тем как наконец ответить.

– В некотором роде да.

За последние годы, наблюдая за моим другом инспектором Хьюиттом, главой полицейского участка в Хинли, я выяснила, что лучший способ выудить информацию – это держать рот на замке.

Я ничего не сказала, и, клянусь Иисусом, это подействовало!

– Орландо был очень талантливым актером, – объяснила она. – Он мог бы стать величайшим в нашем поколении, если бы не умер. Второй Гилгуд[8]? Кто знает? Может, даже более великим. В нем соединялись сталь и чувствительность – бесценное сочетание, которого вечно не хватает современным труженикам рампы. Ему недоставало только счастливого случая, и теперь его лишили всего.

«Кто это сделал? – подумала я. – Судьба?»

Или мисс Мандрил намекает, что произошло преступление?

Я подалась вперед, демонстрируя крайнюю заинтересованность.

– Что ж, – продолжила она, покачав головой, – где бы он сейчас ни был, он смеется над своей трагедией. Вот как это делается. Вот секрет подлинного величия.

«Она права», – подумала я. Не знаю, сколько раз я смеялась при одной мысли о своих не сказать чтобы незначительных талантах.

Я скромно улыбнулась.

– И где он, как вы полагаете? – спросила я, побуждая ее говорить дальше.

– Орландо? – она хмыкнула. – Он восседает на краю какого-нибудь розового облака, болтает ногами и попивает абсент. И общается с кем-то из наших эксцентричных покойных романистов. Например, с Рональдом Фирбанком.

– Не с Шекспиром? – удивилась я.

– Шекспиром? – повторила мисс Мандрил и поджала губы. – Господи, нет! Орландо ненавидел Шекспира. «Разрекламированный навоз» – вот как он его называл. «Буря в свинарнике».

Я чуть не подавилась. Какое счастье, что здесь нет Даффи. Она бы распылила эту женщину на атомы за такую ересь.

– Вижу, ты со мной не согласна, – добавила мисс Мандрил. – У тебя на лице написано. Ну ладно. Полагаю, есть люди, с которыми можно разумно разговаривать, и есть другие.

Ну и как иметь дело с этой женщиной? В один миг она исповедуется мне, как лучшей подруге, а в другой – пускает отравленные стрелы.

Я не могла позволить себе отступить в «высокую башню», как однажды выразилась мисс Мюллет, или тратить время на игры с этим блуждающим разумом. Конечно, она расстроена. Любой бы расстроился, обнаружив труп своего протеже.

– У него есть родственники? – поинтересовалась я. – Кто-то, кому надо сообщить?

– Ха! – гаркнула она.

И больше ничего не сказала.

К тому времени Фели дошла до более спокойных частей «Искусства фуги», и звуки органа теперь не летали и не порхали, а тихо шептали. Я услышала звуки приближающихся шагов.

И это не церковнослужитель.

Это была полиция.

– Констебль Оттер, мисс, – представился голос. Запахло луком. – Прошу вас на пару слов снаружи.

Я бросила взгляд на мисс Мандрил, нарочито перекрестилась (на всякий случай), встала и последовала по проходу за констеблем. На солнце я заморгала.

Отрадно, что у констебля хватило понимания приличий, чтобы прийти за мной в одиночестве.

– А теперь… – начал констебль Оттер, открывая записную книжку и облизывая кончик нестираемого карандаша, и в душе моей воцарился покой.