Читать книгу Четыре безмерных. Практики для раскрытия сердца - Алан Уоллес - Страница 5

Буддийская практика начинается не с акта веры, а со тщательного наблюдения за нашим опытом. Среди множества граней переживаний, которым мы могли бы внимать, буддизм с особым интересом относится к явлению под названием «страдание»: первой благородной истине. Это хороший отправной пункт и нечто, что привлекает наше внимание. Большинству из нас мысль о том, что страдания существуют, будет понятна.

Чрезвычайно плодородный вопрос здесь таков: почему, из-за чего мы подвержены страданиям? Если я упаду с велосипеда, поцарапаю колено и затем спрошу: «Почему я страдаю?» – вопрос будет весьма обыденным. Но если я, здоровый и сытый, сижу здесь – в одном из самых прекрасных мест на планете – и все равно несчастен, эта тема становится очень интересной. Что происходит? Почему возникает несчастье? Отчего ум страдает? Этот вопрос также становится интересным, когда дисгармония и конфликты возникают в отношениях с другими людьми. Что вызывает страдания межличностных или международных конфликтов? Разве нельзя просто уживаться? Таков альтернативный способ задать вопрос о второй благородной истине: в чем источник страдания?

Хотя к конфликтам и внутреннему напряжению ведет несметное множество условий, многие из внешних факторов на самом деле не играют в переживаемых нами страданиях сущностной роли. При этом мы не пытаемся обесценить внешние факторы – просто внутренние важнее. И хотя многие из условий на внешнем уровне нам неподвластны, возможностей преобразовать факторы уровня внутреннего, к счастью, больше.

Что играет жизненно важную роль в этом страдании? Что должно неизбежно присутствовать как источник переживаемых нами мучений? Рассматривая эти вопросы, Будда на собственном опыте сделал вывод: определенные основополагающие омрачения ума и есть источник переживаемых нами страданий – как наедине с собой, так и во взаимоотношениях с другими людьми и окружающей средой. Самое базовое из этих омрачений – заблуждение. Мы активным образом превратно понимаем реальность, и это все портит. На основе такого активного искажения действительности возникают другие умственные искажения. На санскрите умственные омрачения называются клеша. Этот термин связан со словом клишта – «скручивать» или «искривляться». Когда мы смотрим на мир через окно своего ума, окно каким-то образом искривляется. Мы видим реальность, но реальность искаженную – и откликаемся на нее мы непрямолинейно. Тибетское слово, которым обозначают адептов, или высокореализованных существ, – дранг сонг[1] – означает «прямолинейный» (не искривленный).

Основополагающая проблема – заблуждение. Как говорил Иисус, «Отче! прости им, ибо не знают, что делают»[2]. Он указал прямо на суть: ключевая проблема – в том, что мы не ведаем, что творим. На основе такого заблуждения возникают и другие искривления ума: эгоистичное страстное желание, враждебность, агрессия и бесчисленное множество иных производных омрачений.

Возможно ли освободиться от всех этих источников страданий или же они просто составляют обязательную часть человеческой участи? Можно ли от них освободиться – не вытеснением, не с помощью каникул или передышки, а при помощи полного, необратимого устранения этих внутренних истоков помрачающих переживаний? Это необычайный вопрос – вопрос, которому Будда посвятил много лет. На основе собственного опыта он заключил: да, это возможно. Так мы приходим к четырем благородным истинам: страданию, истоку страданий, освобождению от истока страдания и, наконец, пути к этому освобождению. Из них вытекает и все остальное повествование.

Если коренная проблема – это заблуждение, коренным противоядием должно быть нечто, напрямую бросающее ему вызов. Вероятнее всего, коренное противоядие от заблуждения – это не любящая доброта. Любящая доброта может послужить противоядием от ненависти, безразличия или эгоцентризма, но главное средство от заблуждения – это реализация прозрения. В контексте двух крыльев просветления – крыла сострадания и крыла мудрости – вызов заблуждению напрямую бросает именно мудрость глубинного постижения. Именно поэтому буддийская практика делает такой большой упор на взращивании прозрения (випашьяне).

Заблуждение принимает разнообразные формы, но ключ ко всем ним – иллюзия относительно нашего собственного существования: относительно того, что мы собой представляем. Плодотворная гипотеза (но не догма, в которую мы обязаны верить) состоит в том, что мы по ошибке считаем себя существующими независимо, автономно, отдельно от окружения и от других живых существ. Это маленькое эго с трудом пробирается по жизни, пытаясь дотянуться до всего хорошего и отпихнуть все дурное. Пока мы верим этим ложным построениям о реальности, мы уже подспудно обрекаем себя на конфликты. Если я – независимый, автономный Алан – приближаюсь к другому человеку, я это делаю не как статичный камень, а с большим объемом желаний относительно собственного благополучия и достижения собственного счастья. Если в человеке, к которому я приблизился, заложена сходная программа, мы с самого начала участвуем в конфликте – а в помещении, полном людей, проблема разрастается в соответствующих масштабах.

Мы были бы счастливее без этого заблуждения, а прозрение – способ прямо сквозь него пробиться. Его не обрести за счет веры в какую-то догму или систему убеждений: это нечто, что мы можем без каких-либо сомнений познать на собственном опыте. Прозрение – это вид опыта, рассекающий несовместимые с этим опытом заблуждения, а самый продвинутый вид буддийской медитативной практики – это его взращивание. О какого рода прозрениях речь? Упор делается на постижении природы «я». Если мы не существуем как нечто автономное, самодостаточное и изолированное, каким же образом мы существуем? Кроме того, как в этом вопросе перейти к чему-то большему, чем просто философский вывод? Как обратить вывод в прозрение?

Чтобы развить прозрение, мы крайне пристально рассматриваем природу нашего собственного существа и опыта. Жизненно важную роль здесь играет памятование. Это пристальное рассмотрение ведет к явному, неопосредованному переживанию явлений: наших собственных умственных состояний, чувств и желаний, нашего восприятия собственного тела и среды вокруг. Оно ведет к постижению: это «я», за которое мы так долго цеплялись, вообще не существует. Речь не о том, что мы не существуем – это было бы выводом нелепым, – а о том, что того конкретного «я», которое ощущается нами как отдельное и автономное, попросту нет. Это маленькое эго не существует – эго, которое пытается все контролировать и испытывает большие трудности, эго, которое оказывается охвачено страхом и пытается заглушить свои эмоции. Чувство этого «я», безусловно, существует – оно особенно грубо проявляется, когда мы ощущаем эгоцентризм или заносчивость. Тем не менее предмет отсылки этого чувства существует не больше, чем если бы я всерьез считал себя Наполеоном и ожидал, что окружающие станут соответствующим образом отдавать мне честь. Живущее в нас чувство собственного «я» столь же помрачено – предмета его отсылки нет. Смысл в том, чтобы тщательно изучать наш собственный опыт, наши собственные волю, умственные состояния, чувства, историю прошлого, желания будущего, все наше чувство того, что мы собой представляем, – и самостоятельно увидеть, есть ли у этого чувства «я» какой-либо существенный объект отсылки. А если мы осознáем, что никакого подобного «я» не существует, где же тогда мы?

Существует история о Цонкапе, который жил в Тибете в XV веке. Как-то раз он давал учения по такому пониманию пустотности эго группе монахов. Среди них был монах из местности Нартанг, который слушал очень внимательно. Иногда, если между учителем и учеником возникает особый раппорт, одно лишь слышание слов может чрезвычайно мощно поспособствовать преображению. Цонкапа как раз приближался к главной мысли – к тому, что ощущаемое нами «я» не существует, – когда монах внезапно ухватился за свой воротник, как если бы его ударило током. Цонкапа увидел этот жест, заметив монаха в толпе, и сказал: «Ага! Этот парень из Нартанга только что установил свое условное „я“ на основе своего воротника». Сама история, может, и относится к XV веку, но случившееся с монахом – не дела глубокой старины и не что-то особо исключительное. На начальных этапах медитации нередко можно пережить внезапное чувство дезориентации, из-за которого вы попытаетесь за что-нибудь ухватиться. Герой этой истории нашел свой воротник. Я помню человека, который очень прилежно и целенаправленно медитировал под руководством довольно реализованного учителя и обрел очень глубокое постижение, сопровождающееся радикальным изменением опыта. Это до смерти его напугало, и переживание стало чем-то, что ему пришлось вытеснить. В нашей жизни уже достаточно травм – и без погони за духовным опытом, который затем нужно было бы вытеснять.

Когда вы воспринимаете свое собственное «я» как бессамостное – на уровне опыта, а не просто философских положений, – это постижение может стать для вас драгоценнейшим из сокровищ: полностью преображающим и ни с чем не сравнимым. Противоположный вариант – воспринимать это переживание как утрату величайшего возможного сокровища. Усердно медитировать лишь для того, чтобы обнаружить потерю самого ценного, что у вас есть, – вашего «я», – кажется, не самая удачная трата времени. Различие между этими двумя переживаниями – настоящая развилка на нашем пути, отделение овец от козлищ. Это различие зависит от контекста, в котором вы воспринимаете реализацию. Необходима определенная предварительная работа – с ней вы точно сможете поприветствовать и принять глубокое прозрение (когда оно случится) так, чтобы оно обогатило вашу жизнь, а не вызвало у вас чувство экзистенциального обнищания. Мы можем помочь себе продвинуться в более плодотворном из этих двух направлений, постепенно ослабляя хватку за свое отдельное и автономное чувство «я»: не просто интеллектуально, но и в эмоциональной жизни, а также на уровне того, что мы выбираем.

Также полезно развивать понимание того, что мы собой представляем во взаимоотношениях с другими. Я ребенок своих родителей, я супруг, я учитель, я ученик, я в сообществе, я взаимосвязан. Лоскутное одеяло того, кто мы есть, имеет множество истоков: что нам говорили другие люди, как на нас откликаются окружающие, как мы относимся к уединению. Само наше чувство того, кто мы есть, представляет собой зависимосвязанное проявление. На интеллектуальном уровне понять, что мы существуем во взаимосвязи с другими, довольно просто. Но вот вопрос: когда мы идем по жизни и следуем своим устремлениям, не делаем ли мы это так, словно наше благополучие совершенно не связано с благополучием всех остальных существ? Если да, мы живем во лжи, и наше сердце не знает, что говорит наш ум. Когда мы начинаем жить с чувством, что мы не просто существуем во взаимосвязи с другими – но что только во взаимосвязи с другими существует и само наше благополучие, – понятие «мое благобытие» становится лишь условностью. Чем больше это понимание становится для нас реальностью, а не просто неким тезисом, тем больше смягчается наше цепляние за автономное эго. Чем больше мы учитываем благополучие других – их горести и радости, а также тот факт, что каждое живое существо желает счастья так же, как и мы, – чем больше мы начинаем этим жить, тем больше оно становится для нас реальностью. Как говорил Уильям Джеймс, «Наши вера и внимание – один и тот же факт. То, чему мы внимаем, в данный момент для нас и есть реальность»[3]. Предшествующая реальность из «моих» желаний, «моих» радостей и горестей не заглушается. Вместо того она становится частью большей семьи. Она оказывается в более обширном контексте.

Представьте, что вы по-настоящему воплощаете это качество – способность тщательно, умом и сердцем, внимать благополучию других, при этом продолжая внимать благополучию и своему собственному. Это не самоуничижение, а, скорее, самоконтекстуализация. Представьте жизнь, при которой мы словно бы уже знаем, что существуем во взаимоотношениях. Эта норма становится платформой, от которой мы отталкиваемся в поисках постижения отсутствия автономного, осуществляющего контроль эго. В этом случае сам наш образ жизни будет подкрепляться таким постижением. Все выше и выше становится вероятность, что с этим постижением мы отыщем величайшее сокровище и не потеряем его.

Для создания прочной основы есть и другая причина. В практике любой медитации, призванной привести к радикально преображающему прозрению, – в любой практике из традиций випассаны, дзена или тибетского буддизма – есть вероятность пережить дразнящие нас проблески, которые неуловимы и ускользают. Вы словно бы чувствуете запах чудесных блюд, которые кто-то готовит в соседнем помещении. Вы пытаетесь отыскать источник запаха, но стоит слегка почувствовать вкус, как он исчезает: ум недостаточно устойчив, чтобы погрузиться в прозрение и в нем покоиться. Опять-таки, необходима определенная предварительная работа: она породит способность поддерживать постижения так, чтобы они не обращались в простые воспоминания. Очень многие люди испытывают чрезвычайно ценное переживание, но не могут вновь к нему подключиться. Проходят год, десять, двадцать лет, и переживание угасает. Это лучше, чем если бы переживания вообще не было, – но если оно было сколь-нибудь стоящим, насколько лучше было бы снова и снова в него погружаться, углублять его и позволить ему насыщать наш опыт!

Если мы хотим достичь очень глубокого постижения и новых уровней опыта, нам необходима качественная подготовка, позволяющая сделать погружение устойчивым и продолжительным. Если мы на это способны, у постижения будет больше всего шансов насытить собой наш опыт, наши убеждения, наши эмоции. Если мы можем пребывать в подобном постижении непрерывно и с ясностью, оно приведет к радикальному преображению. В противном случае мы просто с ним заигрываем.

Именно такова – при рассмотрении практик «сверху вниз» – причина для развития и безмятежности, и четырех безмерных. Их взращивание строит фундамент для того, чтобы переживание прозрения оказалось плодотворным и принесло нам глубокое преображение. Практика прозрения без всего остального могла бы оказаться достаточной, если бы мы жили в полной изоляции от внешней среды – но это не так. Мы уже воплощены как полноценные участники жизни со всем ее невообразимым многообразием и сложностями. Мы можем с огромной искренностью, серьезностью и решимостью пройти затвор по медитации, можем развить определенную степень устойчивости и яркости – а затем после этого опыта вернуться к обычной жизни, снова начать взаимодействовать с людьми в сопровождении конфликтов и враждебности и полностью растерять все, чего мы добились. Все эти усилия разрушает одна-единственная вспышка гнева – что уж говорить о пулеметной очереди повторяющихся вспышек гнева, страстного желания и зависти.

К счастью или несчастью, наша духовная практика разворачивается в контексте нашей жизни – и, хорошо это или плохо, помимо формальной духовной практики в нашей жизни есть и множество других вещей. Жизнь предполагает наличие детей, супругов, родителей, работы. Характер нашего поведения может быть глубоко деструктивным, а это разрушит любое продвижение, достигнутое в формальной духовной тренировке. Краеугольный камень нашей практики – это не какая-либо техника медитации, а сама наша жизнь. Характер наших часов бодрствования и даже сна должен быть плодородной почвой – чтобы, когда мы начнем расти и созревать в своей практике, корни пошли вглубь и смог появиться росток.