Читать книгу Граваль, или Вокруг круглого стола. Хроника в 12 историях - Аландр де Маргон - Страница 2

Содержание

К читателю – 5

Скалтур – 9

Сахарные туфельки – 21

Пимы короля Артурa – 34

Свинка – 48

Мешок – 60

Золотая шубa – 76

Хвостарь – 98

Паршеваль или последняя истина – 108

Погляд – 121

Дракон – 145

Полкороля – 154

Граваль – 170

Медвежья лапка (Баллада) – 219

Благосклонный читатель,

коли уж ты заглянул на сии страницы, то, пожалуй, не худо б было тебе и узнать необычайнейшую историю их появления, коя тебя возможно и удивит, а отчасти и позабавит.

Неискушенный читатель обычно думает, что писатели просто сочинительствуют, то есть корябают чего-то там себе перышками по бумаге в результате чего и получаются книжки. Обыкновенно так-то оно и бывает, но, однако, не всегда.

Книжки, как и все иное в мире, имеют и свои рождения и судьбы: иные бывает сваливаются с небес, иные даются или даруются свыше, а иные и просто вдруг где-то, кем-то случайно находятся, но и тут, конечно, без сочинительства не обходится.

То есть, они давно уж где-то есть, но до поры до времени хранятся в каких-нибудь укромных местечках земных или вселенских и однажды по воле простого случая ли, провидения ли или разом по воле обеих, а то и совсем без оных, а по каким-то неясным и не проявленным причинам, являются вдруг взору почтенной публики.

Похожую судьбу имеет и лежащее ныне пред взорами публики сие древнее творенье, правда оно ниоткуда не свалилось и не было ни даровано ни дадено, а просто напросто найдено в бочке. Да, да не удивляйтесь именно в простой бочке, уж Бог весть сколько веков, носимой волнами, похоже что, всех земных морей и океанов.

Стоит, однако, поведать, и как это случилось. Гуляя однажды летом по пескам Финского залива и размышляя большей частью ни о чем, чем о чем либо, дед мой заметил вдруг качающуюся на волнах весьма почерневшую от долгих скитаний по водам, замшелую и невесть из каких времен приплывшую бочку. Любопытствуя, что бы такое могло в ней находиться, ибо был по натуре своей искатель, направился он к воде, но и бочка по странному совпадению тоже направилась в ту же самую сторону. И так вот, постепенно сближаясь и встретились они в одной точке – мой дед и бочка, так что ему просто уж ничего не оставалось, как взять да и заглянуть внутрь сего плывучего сосуда.

Князя Гвидона там, однако, не оказалось, да и никаких иных сказочных персон: ни колдунов, ни фей, ни каких-то иных таинственных существ, но зато на самом дне покоился обернутый в пестрые тряпицы древнейшего вида фолиант.

Глянув на этот манускрипт писанный замысловатой средневековой словесной вязью, деду пришлось, конечно, сперва охнуть от удивления, и тотчас же прервав прогулку помчаться домой, не забыв, само собой, и прихватить подмышку редкостную сию находку.

Дома хорошенько порассмотрев драгоценную рукопись, подумалось ему, что она не иначе как старофранцузская, сие явствовало казалось и из имени автора стоявшего на заглавном листе. Углубившись в пожелтевшие от времени влажные листы дед догадался по рисункам украшавшим страницы, что манускрипт содержит истории о бритском короле Артуре и славных его рыцарях круглого стола. Тут же задавшись целью перевести это творенье на понятный всякому местному жителю русский язык, взялся он тут же за увесистый французский словарь. Но поверь, любезный читатель, тут случилось, что-то уж и вовсе невероятное. Я и сам не подозревал, что подобные явления существуют в природе, а мой дед и подавно – ибо воспитан он был в строго атеистских воззрениях, но против всех здравых законов материализма книга сия оказалась волшебной. Да, да волшебной и видимо под влиянием мыслей моего деда совершенным образом изменила свой внешний вид, так что рукописные строчки вдруг стали совсем привычной кириллицей, а все написанное обратилось вдруг простым русским языком. Удивляясь и волнуясь, не обман ли это зрения и опасаясь, как бы чудесное видение это вдруг как-нибудь не исчезло, дед мой стал поспешно списывать текст повествования в тетрадку, исписав пожалуй разом изрядную кипу бумаги, и писал таким образом, как он сказывал, почти целую неделю без перерыва – не евши и не пивши. И только было дошел он до окончания сего труда, как древняя книга эта, как-то сама собой вдруг и растворилась в окружающих воздушных пространствах.

Говорят правда, что во сне еще и не такое бывает, но о том право же не берусь судить по причине отсутствия надлежащего опыта. Ведь откуда все изначально берется и куда в конце-то концов девается – и по сей день все еще неразрешимая загадка природы. Только вот если б все случилось во сне и во сне бы и писалось, то во сне бы оно тогда верно и осталось, ведь никому еще не удавалось вынести с собой из сна хотя бы и самый незначительный предмет, тем паче целую стопу тетрадок. Дед мой долго хранил тетрадки сии на чердаке среди старого хлама и никому их никогда не показывал, опасаясь не столько насмешек, как подозрений в нетрезвости ума, а после завещал сие творение своему внуку, то есть покорному вашему слуге.

Не имея, однако, корыстного желания для себя лишь хранить перлы древниго сочинительства и держать их под спудом ревнивого себялюбия, отдаю их на суд любезного читателя.

Пусть это не Мэлори, не де Борон или Кретьен де Труа, да и не Сервантес, но в природе и всякая малая вещь может, равно как и великая, иметь свою ценность и значение.

Ведь не будь незримых глазу молекул из чего б и составлялись тогда горы, леса небеса да и весь зримый мир?

Но пусть читатель лучше сам пробежит взором и оценит сии страницы – отчасти грустные, отчасти веселые, собственно, как и все наше существованье в сем всегда загадочном мире.

Не кори, приятель-читатель, коли повествованье чем-то тебе вдруг не потрафилось, а коли труд сей оказался тебе несъедобен, то недовольство свое потрать лучше на что-то в самом деле разумное да и попробуй-ка, пожалуй, сам сочинить что-нибудь более путное.

Желающий всем всех благ

Издатель

Скалтур

Король Скалтур, как сказывают, был сперва обыкновенный сельский житель и звали его на самом-то деле: то ли Балтур, то ли Балагур. А как он однажды вынул из скалы меч, то и стал тут уж сразу прозываться Скалтуром. И только много спустя получился из Скалтура – Халтур, а из Халтура – Алтур, а уж из того стал, наконец, и Артур, хотя это по сути и все едино – и один и тот же самый человек. Так что останемся поначалу при Скалтуре.

Никто и не думал, что он когда-нибудь угодит в короли, ведь все знали его, вроде как облупленного, и как им всем там казалось, ни к чему такому особо выдающемуся непригодного. Да он и сам ни к чему такому не стремился, а жил себе, как обыкновенно живут люди простые или растения – себя самих не перерастая. Шибко высоко не взлетал, но и больно низко не падал. Словом и не то, чтобы плавал, но и не тонул.

Ну, а как он однажды совсем уж обеднел, то и решил пойти в город Ладонь, чтобы поискать счастья, а еще больше того и чего-нибудь съестного.

Шел он леском да степцой и не заметил, как угодил в сплошной каменный лес. Кругом одни только камни да камни и никакой иной разновидности. Выперлись они ввысь, словно, деревья окаменелые, что только дивиться этакому и можно. Дивился, дивился Скалтур целый день и устал уж, наконец, и дивиться, да и голод его совсем одолел, а питаний кругом никаких, одни тебе сплошные каменные сооружения.

Сел он на камушек, словно, на пенек: «Лучше вздремну, – думает, – может во сне какое съестное перепадет». А во сне ему отец, да дед, да иные родственники ближние и дальние явились и говорят: «Не робей, паря, дерзай шибче! Тебе планида вскоре счастливая выпадет, так что уж давай не подкачай, словом – не зевай! Ты в короне ходить вскоре станешь, а мы сверху с небес на тебя глядеть, да радоваться будем.»

Но потом вдруг видимость во сне испортилась, полосы да пятна пошли, да звук заунывный, как в телевизоре без антенны, заскучал тогда Скалтур да и проснулся.

Глянул, а из скалы штука какая-то торчит, будто воткнул кто ее в щель, как бы специально что ли. Или ж сама собой, как-то из камня непонятным манером повыросла. Выдернул он штуковину, а там надпись хитрою витою руною начеканена: «Меч складенец – кто достанет тот и молодец».

Особливым грамотеем Скалтур, однако, никогда не бывал, ему и без всяких разниц было, что буквы, что морщины на лбу, все одно как медведю расписание поездов, потому и значенья-то особого в надписи он и не уловил.

А на штуковине этой самой еще и кнопочка была с узором треугольчатым, а для чего она не сказано, всяк, мол, сам догадывайся. И как-то так уж оно вышло, то ли пальцы нечаянно на кнопку эту наткнулись, то ли кнопка на них, только нажалась она нечаянно и тотчас же яркий острый луч лезвием из вещицы сей загадочной вытянулся и камни резать да дробить в мелкую труху начал. Придавил Скалтур с испугу кнопку вновь и исчез луч в сим же мигом. Нажал еще раз и опять луч острый камни сверлить да крушить принялся. Снова надавил и снова луч, как по приказу, в штуковине спрятался.

– Ну, с таким-то хозяйством не пропадешь, – думает, – оно хоть кого да и хоть чего растребушить способно.

И пошагал скоренькой походкой и дальше, в славный город Ладонь.

Но только было к близлежащему лесу подошел, как оттуда из чащи навстречу ему спешно разбойнички повылезли.

– Отдавай, – говорят, – скорей чего у тебя такого хорошего имеется, а то всю душу тебе из пуза повыпустим!

Скалтур долго с ними беседовать не стал, а нажал скорее кнопочку заветную неприметную и пошел тут меч-складенец сам собой по хребтам да головам разбойничьим чесать. Застонали тут в голос разбойнички:

– Ой, ой! Уйми ты свою процедуру, говорят, мы к такому обращению, отнюдь, не приспособлены, видим крутость твою и уважаем, а если хошь будь у нас хоть и атаманом.

– Нет, – Скалтур говорит, – не уйму покуда, жельмены, вы мне мне стол полный снедью не представите. Потому очень я нонче проголодавшись буду.

Накрыли тут разбойники скоренько стол, снеди всякой из закромов повыволокли: «Питайтесь, мол, на здоровье, достойный господин, да токмо нас не шевеляйте».

Наелся Скалтур дальше некуда запил это дело винцом да пивцом и говорит:

– Хорошо с вами да мне уж дальше пора, судьба меня торопит. Представьте мне коня, – говорит, – чтоб память о вас у меня шибче сохранилась.

Представили ему разбойники и коня, куда ж тут денешься против силы такой и помчал себе Скалтур рысцой да галопом дальше.

Приехал он в город Ладонь по названию, а там народ совсем грустный да вялый будто месяц другой уж некормленный.

– Чего вы такие невеселые, будто, чего несъедобного наелись? – Скалтур спрашивает.

– Да не с чего веселиться-то, – отвечают, – были у нас и король и королева да извел их карлик носатый, Хнут по прозванию. В хоромы к ним влез, что червь в яблоко, да и опоил их зельем зеленым. Стали они бессловесны, как трава или огурцы. А принцессу Зануду хочет он в жены взять насильно и корону уже носит, будто он и совсем уж король.

Пошел Скалтур во дворец посмотреть карлика этого, что за гусь такой. Но еще и до дверей не дошел, а в воротах уж карлик этот самый стоит, носом в землю упирается, мысли у всякого прохожего вынюхивает.

– Чё, надо? – говорит, – Знаю зачем пришел-то, -говорит, – Только валяй лутше отселева покуда щетину из хребта те совсем не повынули.

Другой бы тут затосковал, да прочь отправился, а Скалтур мужик, однако-сь, настырный, складенец свой достал из котомки и хотел уж на кнопочку ту известную надавить, чтоб нахальство дальнейшее карликовское прекратить, да тут карлик ловко так к нему подластился и через нос нежным женским голосом околдовывать начал.

– Ой, какая вещичка-то интересная, – говорит, – ну-кась, дай-ка посмотрю-полюбуюсь. И хвать тут кладенец в лапу свою, ну и на кнопку-то заветную сразу и надавил.

Скалтур и глазом моргнуть не успел, как пошел его складенец лучем ярким по всем бокам честить. И коли б ноги не унесли его так скоро, то и не уцелеть бы ему уж тут ни за что было. Запыхался Скалтур сел прямо посреди дороги и тосковать начал о потерях своих. Только слышит внутри у него будто ходит кто-то, да сапожками потопывает и, будто как по ступеням то подымается, то опускается.

Скалтур, конечно, спрашивает, как из любопытства, вроде: – Кто там ходит?

А изнутри ему отвечают: – Это я, душа твоя. Не горюй найдется выход. Шагай да шагай и дальше вперед, Скалтуха. Не бывает такого, чтоб хоть какого-то выхода да не было.

– Да я разве чего, я ничего, – Скалтур говорит, а душа меж тем продолжает:

– У карлика энтого прямо на носу бородавка мелкая имеется, а на самом же деле это вроде кнопка тайная для превращений разных. Они и у всякого на теле имеются, только никто того их значенья не подозревает. И ежли нажмешь на этакую кнопку-бородавку, да скажешь «превратись!», то и превратится он тотчас во что только ни захочешь.

– Ну, а как кнопку ту нажать-то? – Скалтур спрашивает, – Он же хитрый бес, карла-то эфтот, близко к себе рази подпустит?

– Не робей, – душа изнутри откликается, – видишь вон трава-ботва растет, пожуй малость и станешь букашкой-таракашкой жуком-летуном невзрачным. А там уж сам думай, как с карлой-то носатой управиться.

Сорвал Скалтур травы-ботвы и не успел хорошенько и разжевать даже, как уж размером уменьшился и совсем жуком усатым сделался. Расправил жук крылышки прозрачные и полетел себе прямо во дворец королевский.

А карла как раз тем моментом чай пил, нос на стол положил и расслабился совсем будто в отпуске.

Тут жук-Скалтур полетал кругом, поприсмотрелся где бородавка потайная находится, да разлетевшись со всего маху туда и втюкнулся. И охнуть тут карла не успел, как уж и в горшок ночной превратился, чего Скалтур-то жук мысленно про себя ему и пожелал, конечно, предварительно.

А Скалтур уже про совсем другое думает: «Букашкой-то стать дело нехитрое, а вот как обратно в человечий-то облик теперь возвернуться?»

И стал он внутрь себя стучать, да душу спрашивать: «Чего нам, значит, дальше-то делать надлежит?»

А оттуда изнутри сперва гудки разные пошли, ровно как из телефонной трубки, а потом и отвечают:

– Душа ваша теперь на море на средиземском отдыхает. Замаялась она у вас внутри сидючи и теперь вот в отпуск на море и махнула.

– Ну и порядки, однако, – осердился Скалтур, – а мне почему ничего не сказала! Как же я теперь без души-то буду?

– Да не хотели Вас знаете беспокоить, – отвечают, – да и у Вас-то тоже видок – ни ахти какой процветающий, измучены Вы уж больно и Вам бы тоже отдохнуть, видно, не мешало. Летите прямо к средиземскому морю там и отдохнете, а может и душу свою, как раз, встретите.

Полетел Скалтур тут же к морю средиземскому, глядит, а там душ собралось видимо невидимо и все отдыхают. Прилег и он в сторонке и тоже отдыхать начал. А некоторые души, которые уже отдохнули или вообще не устали носятся кругом, скачут, да бесятся, как все равно дети малые и все по Скалтуру пробежаться норовят, крылышки ему попортить.

– Хорошо все ж, что души-то из легких веществ изготовлены, – Скалтур думает, – а то бы мне весь хребет вконец покалечили. И тут бы уж мне, как итальянцы глаголют, и полная финита ля комедия приключилась.

Но тут и душа его к нему на крылышках тонких подлетела.

– Ты бы хоть искупался, – говорит, – а то погляди-ка чумазый какой. В таком-то теле и всякой душе жить неприятно станет.

Что ж раз душа велит, то никуда тут не денешься. Разлетелся Скалтур и нырнул в самое синее море средиземское.

«Нырну поглубже, – думает, – коли уж мыться так мыться».

А в глубине его рыбины разные зубастые, хищные поджидают, пасти поразинули и та, что покрупней других была – хвать да и проглотила. Сидит Скалтур внутри рыбины и раздумывает печально:

– Эх, зря я душу-то свою, блин, послушался, теперь вот и совсем пропал. Отсюда уж и выхода-то, видно, никакого нет, похуже тюрьмы этакое заключенье будет.

А душа его тут, как тут в рыбьем брюхе появилась и его научает:

– Я то думала ты поумнее будешь, а ты просто простофиля простодырный. И куда тебе королем-то быть! Тебе больше уж бараном на новые ворота любоваться годится.

Устыдился Скалтур своего малодушия и стал у рыбины по всей внутренности ползать да и изучать: где да чего, да как, да для чего поустроено, и нет ли где каких потайных кнопочек. И получилось оттого внутри у рыбы совершенное трясение и раздражение. А душа-то его еще и подбадривает да подначивает:

– Давай, давай – шибче тапочи, – ну и Скалтур, конечно, старался, сапожищами затопал, заплясал да заскакал во всю прыть, ровно что конь степной.

И рыба, понятно, от пляски-то такой дикой окончательно одурела: петляла петляла кругами да зигзагами, и в конце концов и выскочила на самый сухопутный берег.

«Плевать я, – говорит, – хотела на такое плясучее питанье, просто никакого тебе нормального пищеварения внутри! Ежли еще сам-то пляшешь оно все же того, а ежли в тебе внутренняя пляска идет, то оно уж и совсем не того. И пусть-ка эдакую пакость плясучую другие ядять!», и выплюнула тут Скалтура совместно с его душой. И тут-то он снова, как есть, вдруг в свое прежнее собственное обличье непонятным чудом и возвернулся. А душа его и дальше направляет:

– Вот видишь все вещи исполнимы оказывается, ежели их за нужное место ухватывать. А теперь тебе и корону хватать пора пришла. Ступай-ка, милок, во дворец!

Ну, что ж, надо – так надо! И пошел тут Скалтур снова в город Ладонь, долго правда шел, верно не одну пару сапог испрохудил. Наконец, добрался таки до города, да угодил ровно в час послеобеденный, никто его не встречает, все дрыхнут, даже кошки и собаки, да и мух нет, тоже отдыхают. Уморилась вроде вся природа да и вся живность с ней вместе задремала. Пошагал Скалтур скорей прямо во дворец, а там горшок стоит, что раньше карлой был, а в нем меч-складенец полеживает.

– Ишь, как хорошо-то все ладится, прям как в книжке! – Скалтур радуется. Положил складенец в карман, да и спрашивает горшок:

– Эй, горшок, скажи-ка куда корону-то дел?

– Да под кроватью оне все, – горшок отвечает.

Заглянул Скалтур под кровать, а там целый склад корон разных, на любые головы, прямо как в магазине. Выбрал он какую получше и нацепил себе на самую макушку, чтоб все видели, кто теперь здесь на самом деле король, значит.

А тут и принцесса Зануда проснулась и к нему плавной такой лебяжьей совсем походкой поспешает и родственники ее зеленые за ней рядком словно гуси следуют и все хором в один голос упрашивают и умоляют:

– Нам то ничего и так хорошо, а ты уж будь у нас монархом-королем.

И принцессу к нему подталкивают бери, мол, и ее вместе с королевством со всем впридачу.

Так вот прямо как в сказке все и вышло. Встал тут Скалтур в королевскую этакую важную позицию и говорит:

– Ну, что ж, спасибо за такое ваше общее доверие, отказываться не стану.

И стал вот с той-то поры Скалтур королем.

Сахарные туфельки

Артур, как говорят, был очень добрый король, даже слишком уж добрый. Оттого видно и был несчастлив – к другим уж больно добр, а к себе-то не очень. Всякий знал: что у него ни спроси не откажет, потому часто уж и не просили вовсе, а просто брали да хватали все чего душе или телу угодно. Потому Артур-то, ведь сроду ни в чем препятствий чинить не станет да и за провинность не накажет, так уж он весь изнутри всякой добротой переполнен.

Женевра-королева, супруга Артурова, оттого и не ведала сроду никакого покоя, из-за доброты-то его безмерной, и от всяких желаний, как лягва болотная все равно раздувалась и странно даже, что не лопалась. И не знала порой чего бы ей еще и захотеть. Вроде бы, уж все что надо, да и не надо, есть, а все равно чего-нибудь еще и иного хочется: каких-нибудь тканей этаких брокатных да питий заморских иль жемчугов, диамантов или ж янтарей особенных небывалых-невиданных.

Рыцарство Артурово по всякой весне обычно в походы отправлялось, Грааль искать. Чего это такое толком никто объяснить не сумел бы, но все равно искали. Как только трава зеленеть начинала так и устремлялись по разным сторонам по известному правилу «поди туда не ведомо куда, принеси того не знамо чего». Никаких Граалей, конечно, не находили, но зато попутно обзаводились всевозможным товаром, не ворочаться же спустыми руками. Не покупали, конечно, откуда ж у рыцарей-то деньги? А брали, что только поглянется, воинское-то дело ведь не торговое, а захватное, у кого сила имеется – тот стало быть и хозяин.

И привозили, конечно, всякое заморское изделие: шелка узорчатые, куриц-петухов зобастых, плоды диковинные ароматные, презело вкусные или травки-приправки там всякие душистые да пития дивные ненашинские.

Вот и на сей раз, как обычно, совсем уж было собрались снова по свету рыскать, коней запрягли, снасть рыцарскую понацепили, и тут-то вдруг королева, что против всякого обычая и приличия вовсе – прямо во всех неглижах из покоев выпорхнула, словно поела чегой-то несовместного или же в снах какая несообразность попривиделась.

Подскочила к Артуру королю кобылкою резвою и без всякого предсловья тут же ему и желанье новое, свежевозникшее выразила.

– Хочу, говорит, туфельки, чтоб не как у всех из кожи свинючей-вонючей, а из чистого сахара, чтоб ногам, стало быть, сладко ходить было.

Артур-то известно возражать не умел:

– Ладно, – говорит, – о кей то есть, сладим тебе эдакое хозяйство.

Добрый ведь был, просто уж страсть какой добрый! И к рыцарям тут с такой речью обратился:

– Видать, говорит, ребятушки, жельмены то есть, с Гравалем-то на сей раз повременить придется. Ищите – добывайте в сей год туфельки сахарные. А Граваль не волк, не заяц, и не лисица тож, в лес не смоется, не скроется, не убежит – понеже ног-то у него у окаянного никаких нету.

И разъехалось рыцарство по всем четырем сторонам света белого, туфельки сахарные искать, и примерно с полгода этак погуляв, назад вернулось с добычею всякою. Понавезли конечно чудес разных сахарных: кренделей, курей да гусей, а то и птиц доселе невиданных. Также и слонов, да львов, да бегемотов сахарных разноцветных и прочих зверей натуральных да и сказочных. Лепота одна сахарная да и только! А туфлей сахарных однако ни один добыть не сподобился. «Не слыхано, говорят, нигде про этакую-то разновидность».

Артур, по доброте своей опять же, не уставал тому дивиться сколько в мире всякого чудного разнообразного сахарного изделия существует, а Женевра королева наоборот, надулась прям-таки шаром воздушным да и стала из себя не токмо выходить, но, пожалуй, что и выбегать.

– Это чё ишо за испонаты такие?! – говорит, да и пошла по столу чем попало чесать да притом и нехорошим грубым не дамским словом поругиваться.

– Ну и лыцарь, – говорит, – ноне пошел, ничё толком-то и добыть не умет, токо названье одно. Им бы свинух-боровей пасти, а не в паходы на добычу хаживать!

И все сахарное творение стол украшавшее на пол посмела да и прочее что ей только под руку попадало без раздумья поразрушила. Рыцарство тут от греха подальше под стол круглый поспряталось, а Артур вот уж добрая душа-то!

– Ладно, – говорит, – сам щас добывать поеду диковинку-то сахарну эту. Не может того быти, чтоб где-нибудь на свете да эдакое-т изделье да не изготовилось. Уж где-нить оно да непременно находится». Тут же и велел коня своего серого, белогривого седлать, вскочил в седло златотканое да и помчал наметом в даль неведомую, только пыль столбом заклубилась.

Скачет Артур и видит – у дороги ворон на камне, как гриб вроде какой пристроился, а в клюве кубок златой держит.

– Эй, чудо-птица, – Артур спрашивает, – ты кругом знамо леташь, много чего видашь, а не видала ль где случаем туфелек сахарных?

Ворон развел для важности крыльями, кубок на земь поставил и прокаркал степенно:

– Как же, как же, дело то нам знамое. Есть город такой заморский, Париш прозывается, не ведаю парятся там иль нет, что из названья вроде явствует, только там-то, как слышно, все, что ни есть, просто из чистого сахару. И дома там, и дворцы, и мебель, и утварь и хозяйство всякое – сплошь из чистейшей сладости состоит. Даже и горшки ночные тоже, слышно, совсем сахарные! Сплошная там сахарная жизнь в Левропе этой. Да и сам-то народ нежный да сладкий, что сахар. И вороны там тоже совсем совсем белые, потому что сахарные. Поезжай, – говорит, – милок, прямо в южную сторонку да никуда не сворачивай и тогда уж непременно в этот самый Париш и попадешь.

– Спасибо чудо-птица, – Артур говорит, – благодарствую и век не забуду помощи твоей, – и кинул ворону изрядный кусок голландского сыру, коий, известно, у вороньего племени за высшее изделие почитается. Ворон приспособил сыр в золотую свою чашу и отвечал учтиво, как оно в сказках и водится:

– И тебе спасибо рыцарь, видно что добрый ты очень.

Такие вот были тогда мудрые птицы, а нынче таких уж и нет. Артур сидя на коне поклонился в ответ, да и конь тоже поклон учинил, как уж мог уважительно и поскакали они себе дальше, конь да всядник то есть, по сказанному – прямо на юг: через поля, леса, реки, горы и равнины и в самом деле вскоре, этак через полгода, примерно, добрались и до самого Парижа.

А в Париже, почитай, как с год уж, засели сарацинцы неверные, и бабенки хранцуские никаких канканов уж с тех пор не пляшут, потому как в гаремы басурманские все подряд порасхватаны. А сарацинцы-неверные, верно, что тоже про сахарную-то страну эту от какой-нибудь птицы в свое время прослышали да и заявились не спросясь. Устроились нехристи в самом сахарном дворце, видно и мусульманов сладкая-то жизнь привлекает, и, конечно, почти весь сахарный гарнитур с чаем да кофием, собаки, постепенно и повыпили. Иные вприкуску, а иные еще как-нибудь позаковыристей, вроде, как бы по птичьи – носом.

– Вот же гады, – Артур думает, – всю культуру сахарную разрушают, нехристи поганые!

Долго тут и рассуждать не стал, вынул меч-крестовик и пошел их по хребтам честить-крестить-охаживать. Три дня колотил-молотил утомился вконец. Не убил никого, не хотел по доброте крови-то проливать, хоть бы и неверной, попленил да помял только разве для острастки нескольких, потому ведь известно уж добер, как никто был. Да и лучше уж право выкуп-то взять, чем смертоубивством заниматься.

А сарацины мужи, однако, мудрые ему и говорят:

– Ты, кореш, больно уж шебутной какой-то. Мы тебе вроде никакой пакости-гадости не учинили, а ты нас дубасить да молотить затеял, будто мы резиновые. Спросил бы добром по людски в чем надобность имеешь. Лучше чайку с сахарком вместе попить, да за жизнь поговорить, чем эдак-то вот людей зазря лупасить.

– Что ж, – Артур соглашается, – чай, известно, дело милое. С устатку и испить не грех. А есть ли у вас, нехристи, самовар-то?