Читать книгу Людовик XIV, или Комедия жизни - Альберт-Эмиль Брахфогель - Страница 8

На улице Антуан, недалеко от ворот, между Бастилией и старым отелем Святого Павла находится монастырь Дочерей Святой Марии. Было часов пять пополудни, только что начали звонить к вечерне, как к воротам монастыря подъехала простая извозчичья карета, из которой вышел мужчина, плотно закутанный в плащ, и в шляпе, низко надвинутой на глаза.

Он подошел к калитке и позвонил.

В этом тихом, мирном убежище Марианна Мартиноци скрыла от людских взоров свою глубокую печаль. Здесь дни и ночи думала она о своем возлюбленном Конти. Правда, в последнее время она имела большую отраду в письмах мужа. Но могла ли переписка вполне удовлетворить сердце женщины, преисполненной такой страстной любви.

Звук колокольчика дошел до ее печального уединения, но она и не подозревала, что перед калиткой стоит тот, кого она воображала далеко от Парижа в объятиях соперницы. Стук в дверь прервал ее грустные размышления. Вошла настоятельница монастыря.

– Дочь моя, – сказала она, взяв Марианну за руку. – Я пришла сообщить вам, что вас желает видеть…

Принцесса вскочила.

– Мой дядя, кардинал? Или… может быть, посланный из Лангедока, – прибавила она с внезапной бледностью на лице.

– Нет, не посланный, дочь моя, а…

– Он, мой муж?.. О, дорогая матушка, скажите мне, он в Париже? Он здесь… желает меня видеть…

Марианна дрожала всем телом.

– Да, принц Конти здесь и желает вас видеть.

– О боже!..

– Милая принцесса, вы так взволнованы, что не лучше ли было бы отложить это свидание до другого раза?

– О нет, нет! Как это возможно! Проводите меня к нему!

– Дочь моя, этот человек причинил вам столько страданий, что вы должны встретить его с достоинством и самообладанием, на которое едва ли способны в настоящую минуту.

– О, будьте спокойны, дорогая матушка. Я не сделаю ничего недостойного. Прошу вас даже присутствовать при нашем свидании.

– Я не могу быть при вашем свидании, потому что при моем сане неприлично слушать разговоры, подобные тому, который должен быть между вами. Я буду находиться в соседней комнате, и как только вы позвоните, немедленно явлюсь. Пойдемте, я провожу вас в приемную.

Настоятельница поцеловала молодую женщину и повела ее в приемный зал. Эта комната была разделена пополам высокой железной решеткой, завешанной плотной серой материей.

По другую сторону стоял Конти с поникшей головой.

Когда занавеска была отдернута и Марианна, то бледнея, то краснея, подошла к решетке, принц не узнал ее в первую минуту – она была в монашеском платье с черной вуалью. Он был так взволнован, что не мог выговорить ни слова.

Он молча протянул к ней свои руки сквозь отверстие решетки и страстно сжал ее холодные пальчики. Так стояли они несколько минут, не отрывая взоров друг от друга. Конти с восхищением смотрел на молодое, взволнованное лицо, на глубокие сияющие глаза. Неужели Конти только теперь увидел, как хороша его жена? Да! И он стыдился в глубине души, что был так слеп и несправедлив к этой прекрасной женщине.

Наконец он заговорил глубоко взволнованным голосом:

– О Марианна, видно, глубоко было мое падение, если мне нужно было такое тяжелое испытание, чтобы узнать, что я потерял, лишив себя вашего присутствия…

– Принц, не обманываетесь ли вы в чувствах, которые привели вас ко мне? Бога ради, будьте осторожны! Что же касается меня, то вы найдете во мне готовность безропотно исполнить все ваши желания.

– Дорогая Марианна, не мучьте меня этой пассивной покорностью! Я отнял у себя право быть вашим другом и советником, и мне осталось только, как нищему, выпрашивать прощение и сострадание к моему разбитому сердцу. Если в вас осталась хоть искра того чувства, которое я, недостойный, не сумел оценить, то умоляю вас – не отвергайте меня! Я заранее подчиняюсь всем условиям, которые вы захотите потребовать от меня!..

– Ваши слова, Арман, показались бы мне невероятными, если бы я не была отчасти подготовлена к ним вашими письмами. Мои чувства оставались неизменными – иначе и быть не могло. Но я боюсь, что шаг, который вы теперь делаете, не свободный поступок человека, почувствовавшего влечение к отвергнутой женщине, но чувство долга и сострадания, которое так свойственно вашей великодушной натуре. Подумайте, принц, не будете ли вы раскаиваться в вашей поспешности, которая может отравить и испортить всю вашу жизнь?

О, нет, нет, лучше навеки остаться здесь, чем быть во второй раз отвергнутой вами!..

Голос Марианны оборвался. Она едва держалась на ногах. Конти сильнее сжал ее дрожащие пальчики, как бы боясь, что у него отнимут это сокровище.

– Если бы вы могли читать в моем сердце, вы бы не отвергли меня с такой холодностью! Только вы, вы одна можете сделать меня счастливым… Я люблю вас, Марианна!.. Но и заслужил, тысячу раз заслужил свое несчастье! Я предчувствовал ваш отказ, я боялся ехать сюда, но у меня есть друг, который уверил меня, что вы не оттолкнете своего недостойного мужа. Но вы правы, я действительно не стою вашего прощения!.. Прощайте, Марианна! Мы больше не увидимся, я уеду, но не в Лангедок, а в такую же обитель, как эта, где, надеюсь, скоро окончу свое печальное существование!

Он страстно прижал ее руки к своим губам.

– Никогда, – крикнула Марианна, – я не допущу этого. Я вижу, что вы страдаете, и быть вашей утешительницей для меня уже величайшее счастье!

Она бросилась к колокольчику и позвонила. Вошла настоятельница.

– Отдайте меня ему, дорогая матушка, – вскричала Марианна, – я не могу оставить его.

Монахиня медленно отворила дверь в решетке, и Марианна бросилась к Конти, который принял ее в свои объятия.

– Да благословит вас Бог, дочь моя, – сказала настоятельница, – что бы ни случилось с вами в жизни – не забывайте, что эта обитель всегда открыта для вас!

– Благодарю… не считайте меня неблагодарной… – едва выговорила Марианна, горячо целуя монахиню.

Через несколько минут счастливый Арман заботливо усаживал жену в карету, которая покатила в квартал Сен-Андре к дому Конти. При приближении кареты вся прислуга высыпала на улицу, чтобы встретить принцессу, которая каждого из них награждала или ласковой улыбкой или приветливым словом.

– Любезный Фаврас, – сказал Конти, – прикажите приготовить городскую карету, мы отправимся к эминенции!

Он взял Марианну под руку и повел ее по амфиладе роскошных комнат.

– Дорогая Марианна, – сказал Конти, когда они остались вдвоем, – снимите теперь ваше мрачное покрывало и дайте мне полюбоваться этим ангелом, который дает мне такое незаслуженное блаженство.

Конти усадил жену в кресло и хотел снять с ее головы вуаль.

– Нельзя, Арман, – удержала его руки Марианна, – у меня распущены волосы, а я… хотела бы вам нравиться.

– Об этом вам не нужно думать, – прошептал Конти и начал бережно снимать вуаль. Он опустился перед ней на колени и с восторгом смотрел на прелестное лицо.

Да, Марианна действительно была хороша, в десять раз лучше и милее портрета, писанного Лебреном. Она обвила рукой шею мужа и прижалась своей разгоревшейся щекой к его лицу.

Так пробыли они долго, долго.

– Простите меня, Арман, – начала наконец Марианна, – если я предложу вам один вопрос. Он, конечно… но войдите в мое положение, ведь я похожа на слепого, который внезапно прозрел и не доверяет еще своим глазам.

– Спрашивайте, дорогая, спрашивайте о чем хотите…

– Видите ли, Арман, я страшная эгоистка. Мне хотелось бы безраздельно владеть вами, чтобы ваше сердце принадлежало мне одной. Поэтому я желала бы знать, осталось ли у вас хоть маленькое чувство к той…

Принцесса запнулась и спрятала свое лицо у него на плече.

– О, не вспоминайте об этой презренной женщине, которой я отдал лучшие годы своей молодости, – вскричал Конти. – Вы поймете все, если я скажу вам, что выдал ее замуж по ее собственному желанию.

– Простите мне эту женскую слабость. Больше вы не услышите от меня ни одного намека на эту женщину.

Но скажите, Арман, имя вашего друга, мне хочется выразить ему всю глубину моей признательности.

– Мне стыдно сознаться, что он прежде меня оценил вас и открыл мне глаза на эту бездушную женщину. Это был не кто другой, как Мольер, актер, товарищ мой по Клермонтской коллегии.

– Актер?!

– Да, Марианна, но какой актер! Это гений! Я убежден, что со временем он станет не только кумиром Франции, но одним из первых в числе знаменитостей нашего времени.

– Если только наша общая любовь и уважение смогут содействовать его славе. Когда вы думаете ехать?

– Если вы согласны, то хоть сегодня вечером. А теперь, моя дорогая жена, принарядитесь немного, и мы поедем к кардиналу, чтобы обрадовать его нашим счастьем!

– Я никогда не видела в глазах Мазарини слез, но сегодня он заплачет, – сказала Марианна.

Поздно вечером из ворот дома Конти выехала дорожная карета, в которой сидели принц и его жена. Гурвиль еще раньше поскакал вперед, чтобы заготовить по дороге квартиры.

Марианна угадала. Железный кардинал действительно прослезился при виде племянницы, и, когда она удалилась, долго и горячо молился о счастье своей любимицы.

Между тем весть о скором прибытии принцессы уже долетела до Безьера. Кардинал, как опытный дипломат, пустил в ход все средства, чтобы расположить общественное мнение в пользу своей племянницы. В ту же ночь были посланы курьеры с различными депешами. Вдова Серасина назначалась гофмейстериной при дворе принцессы. Аббат де Коспак получил место епископа. Но самое главное распоряжение состояло в пожертвовании 20 000 ливров на основание монастыря Дочерей Святой Марии для бесплатного обучения бедных девочек и в учреждении стипендий «Мартиноци» в старинном университете в Монпелье, для поощрения наук и искусств. Этого было достаточно, чтобы дворянство и буржуазия с восторгом встретили женщину, которая так благотворно влияла на своего страшного дядю. Когда же Марианна появилась рядом с Конти, и на лице ее вместо холодного спокойствия, некогда оттолкнувшего принца, явилось счастливое, радостное выражение и чудная улыбка озарила ее благородные черты, всякий почувствовал к ней неотразимую симпатию. Пылкие натуры южан пробудились. Все наперерыв старались угодить принцессе и заслужить ее милостивую улыбку.

Когда кончился бал, завершивший пышную встречу первого дня, Конти остался вдвоем с Марианной в ее будуаре.

Они оба были так взволнованы, что долго не могли произнести ни слова, хотя сердца их были переполнены и им хотелось много и долго говорить друг с другом. Конти обнял гибкий стан своей возлюбленной и подвел ее к открытому окну. Перед ними расстилался ярко иллюминированный город, но огоньки потухали один за другим, и скоро все погрузилось в глубокий мрак.

Но вот всплыл месяц и рассыпал свои серебристые лучи.

– Что говорит теперь ваше сердце, Марианна? – прошептал наконец Конти, заглядывая в ее глаза. – Сомневаетесь ли вы еще в моей любви?..

– О нет, нет, Арман, я не могу выразить всю беспредельность своего счастья… Я сожалею только о том, что подобные минуты едва ли могут дважды повториться в жизни…

– О, дорогая, разве глубокая взаимная любовь, искренняя дружба не есть величайшее благо в мире? Мы смело пойдем с тобой по жизненному пути и поставим себе задачей делать счастливыми всех, окружающих нас. О, моя милая, ты сделала меня совсем иным человеком! Я чувствую в себе небывалую силу и энергию. Я способен теперь на подвиг!

Марианна крепко сжала руку Конти. В глазах ее показались слезы.

– Знаешь ли что, Арман? Ведь я еще не видела твоего друга. Не грешно ли тебе так долго не знакомить меня с ним?

– Ты, конечно, говоришь о Мольере и совершенно напрасно обвиняешь меня. Он спешит закончить репетировать к завтрашнему дню свою новую комедию «Любовная размолвка» и потому никуда не показывается. Но, однако, пора тебе отдохнуть. Дай бог, чтобы ты встретила завтрашний день так же весело, как и сегодняшний.

Он порывисто обнял жену и вышел из комнаты.

На следующий день вечером давалась новая комедия Мольера «Любовная размолвка». Принц с принцессой и вся лангедокская знать собрались в театре. Хотя сюжет комедии и был заимствован из одной старой пьесы Никола, но под пером Мольера она получила столько комизма, игривости и оживления, что публика пришла в неописуемый восторг. Мольер и Жозеф Бежар, игравшие комические роли стариков Альберта и Полидора, были неподражаемо хороши. Принцесса сидела в немом изумлении.

– Послушайте, Арман, – воскликнула она наконец, – я горю нетерпением познакомиться с Мольером! Ведь это удивительный артист. Признаюсь, я думала, что ваше пристрастие к нему преувеличило его талант, но теперь я убедилась, что он составит эпоху во французском театре.

– Я предвидел твое желание, Марианна, и пригласил его к нам ужинать. Как я рад, что он понравился тебе!

Когда молодая чета вернулась домой, стол уже был накрыт.

– Попросите скорее господина Мольера, – сказала принцесса Лорену.

Через несколько минут паж вернулся вместе с Мольером. Конти поспешил ему навстречу.

– Идите, Мольер, принцесса горит нетерпением видеть вас!

Марианна протянула Мольеру обе руки. Волнение и радость осветили ее прелестное лицо.

– Я не могу лучше выразить свою благодарность другу моего супруга, как попросив его стать также и моим другом.

– А я не могу лучше доказать мое глубочайшее уважение и признательность, как приняв ваше предложение, – ответил Мольер.

– Ну, знакомство состоялось! – воскликнул Конти. – Теперь, Мольер, прошу вас – отбросьте всякий этикет и пойдемте ужинать.

Маленькое общество отправилось в столовую и уселось за стол.

– Вы не можете себе представить, Мольер, – начала принцесса, – какое впечатление произвела на меня ваша игра. Мало сказать, что я пришла в восторг, – я была поражена, изумлена. Право, я предвижу для вас великую будущность. Вы станете со временем любимцем, гордостью Франции.

– О, ваше высочество, я могу принять вашу похвалу только как шутку.

– Напрасно, Мольер, я говорю совершенно серьезно. В прошлом году я имела возможность видеть всех театральных знаменитостей Парижа, красу нашей столицы: Корнеля, Рабле, Скаррона, Бурзальта и других. Я сравниваю их игру с вашей и знаете, в чью пользу сравнение?

– Тут не может быть никакого сомнения…

– Принимая во внимание ваше недоверие к своему таланту, я полагаю, что вы ошибаетесь. Я должна отдать справедливость, что все они люди талантливые, серьезно работающие, но я заметила в их игре какую-то неестественность, натянутость, постоянное старание производить эффект, что портит все впечатление. Сегодня я видела такую верную, правдивую игру, что если ее увидят в Париже, то театр, в котором играет Корнель, будет пуст, если в другом станет играть Мольер.

Лицо Мольера пылало, он с жадностью слушал принцессу.

– О, это невозможно… Это такая высота, о которой я не смею мечтать! Превзойти тех актеров, которым покровительствует сам король! Это невероятно!

– Напротив, очень возможно! Вы не знаете, Мольер, что, кроме Сида и других немногих героев древности, мы видели на сцене только арлекино, которые угощают нас такими пошлыми шутками, что, право, даже римская чернь постыдилась бы слушать их. Людей живых, настоящих людей мы так же мало видели на сцене, как мало похожи Мениже, Эвремон и другие академисты на настоящих слуг науки. Поверьте, Мольер, ваше торжество в Париже несомненно! А мы уж позаботимся, чтобы вы добрались туда.

Мольер схватил руку принцессы и с жаром поцеловал ее.

– Вы поразили и осчастливили меня вашей похвалой, вы разбудили во мне те горделивые мечты, которые заставили меня некогда променять адвокатскую мантию на лоскутки комедианта, но, право, мне что-то не верится в возможность подобного счастья.

Между тем началась иллюминация на реке. Принц с принцессой должны были присутствовать на празднестве, даваемом в их честь собранием купцов. Мольер оставил замок и быстро направился в парк. Он был сильно взволнован. Голова его горела.

– Мне быть в Париже! Мне превзойти Корнеля! О, мечты моей юности! Неужели вам суждено сбыться… – шептал он в каком-то забытье.

Долго ходил он по аллеям парка и очнулся, только когда солнце уже высоко стояло на небе.

Последствия этого дня были чрезвычайно благоприятны для Мольера. Несомненно, что сам принц Конти чувствовал к нему глубокую симпатию и дозволял с ним такую фамильярность, которая, по тогдашним аристократическим понятиям, могла быть только следствием каприза человека, не знающего, как убить свое время. Но все же он относился к нему не как к гениальному человеку, заслуживающему удивления, а как к верному товарищу, в котором он не видел ненавистного для него лакейства и льстивости. Совсем другое дело принцесса. Она видела в Мольере необыкновенный талант и обращалась с ним, как с равным себе. Похвала Мольеру была всегда на ее устах, и она даже ввела его в интимный кружок, который избрала для себя. Разумеется, такая милость не могла не возбудить ненависти, и, конечно, новому любимцу плохо бы пришлось от закулисных интриг, если бы не опасались раздражить его высоких покровителей. Паж Лорен и герцог де Гиш дорого поплатились за попытку оскорбить Мольера. Молодой герцог подзадорил Лорена, который и без того ненавидел Мольера, чтобы тот сыграл с ним какую-нибудь оскорбительную шутку на вечере у принца. На первом же балу Лорен отказался угощать Мольера вином, и когда Конти строго приказал ему исполнить свою обязанность, то Лорен с намерением облил все платье Мольера. Паж был немедленно удален из салона, а Мольера принцесса пригласила на танец: высокая честь, которой немногие могли добиться. Лорена отправили в Монпелье корнетом в кавалерийский полк, а когда стало известно, что и герцог де Гиш замешан в этой шутке, то ему был закрыт вход на все интимные собрания и его стали принимать только как официальное лицо. Взбешенный герцог немедленно подал просьбу об отставке и поскакал в Париж.

Два счастливых года до весны 1656 года провел Мольер в Безьере и потом в Монпелье, куда переехал принц Конти.

Эти два года были самым радостным, самым отрадным временем всей его жизни.

Мадлена Бежар, которая в прежнее время так мучила его ссорами и капризами, передала теперь в его руки все управление труппой. Гордая Дюпарк, увидев, что Мольер осыпан милостями, подарками и похвалами, сочла не лишним обратить на него свой благосклонный взор, и нежное сердце актера не могло устоять против ее очаровательных глаз. Большая часть жалованья Мольера пошла на прихоти красавицы, которая полунежно, полупрезрительно принимала его ухаживания и подсмеивалась над его вздохами. Между тем любимица Мольера, Арманда, также стала расцветать, и проницательная Мадлена сочла нужным сменить метод ее воспитаний. Она принялась просвещать молодую девушку по части хитростей женского кокетства, и Арманда сделала удивительные успехи в этой науке. Что касается Кальвимон, то союз ее с Лагранжем оказался, против ожидания, чрезвычайно счастливым. Прекрасная Флоранс ревниво оберегала как талант, так и верность своего супруга, который должен был сказать «прости» всем своим любовным похождениям. Но в сердце ее все-таки гнездилась глубокая ненависть к Мольеру, которого она считала главным виновником своего падения.

Аббат Даниель давно уже отправился в свое епископство. Перед отъездом он дал обещание Мольеру, что употребит все свое влияние на Мазарини, чтобы труппе Бежар были открыты врата столицы. Но, разумеется, Мольер не обманулся в искренности этих уверений.

Но весной 1656 года два важных обстоятельства изменили весь ход событий. Срок заседаний земских чинов кончился. Все дворяне спешили разъехаться по своим поместьям. Пезенас совсем опустел. Празднества и спектакли прекратились. Вслед за тем приехали маршал де Брезе с герцогом д’Эперноном и передали принцу желание как Мазарини, так и его величества короля, чтобы Конти с супругой возвратился в Париж, где его присутствие было необходимо. Герцог д’Эпернон должен был принять на себя управление провинцией.

Это предложение, чрезвычайно лестное для самолюбия принца, было вызвано серьезными политическими комбинациями. Борьба с Испанией в Нидерландах продолжалась с обоюдным ожесточением. Счастье было то на стороне французов, находившихся под начальством Тюренна, то на стороне противников, предводительствуемых Конде, братом Конти, и Карлом Лотарингским. Мазарини решился заключить союз с Кромвелем против мадридского двора, пообещав последнему изгнать из Франции Стюартов, чего, впрочем, не исполнил.

Но даже и это средство, как ни сильно оно ослабило Испанию, не могло придать этой войне благоприятный для Людовика XIV оборот. Оставалось одно только средство – хитрость. Было известно, что Конти завидовал брату, который, будучи гораздо менее способным полководцем, достиг такого блестящего, почти королевского положения. С другой же стороны, все знали, что Конти горячо желал примирения со старшим братом и его возвращения из изгнания. На этих данных Мазарини построил целый план и решился привести его в исполнение. Конти должен был занять место в совете короля и, соединившись с де Брезе, сестра которого была замужем за Конде, перетянуть на сторону правительства Конде и Карла Лотарингского. Кардинал понимал очень хорошо, что, лишившись этих двух главных полководцев, Испания будет поставлена в такое безвыходное положение, что согласится на мир, какой бы ценой он ни был куплен, хотя бы даже потерей Нидерландов. Все эти соображения и заставили Мазарини вызвать принца в Париж. Между тем в Безьере шли деятельные приготовления в дорогу. Мольер был как громом поражен, когда принц сообщил ему о своем отъезде. Опять приходилось приниматься за прежний бродячий образ жизни, исполненный лишений и всяких невзгод.

Вечером, накануне своего отъезда, принц послал за Мольером. Их высочества были одни. Всюду царствовал беспорядок, неразлучный с дорожными сборами. Как-то холодно и чуждо показалось Мольеру в этих комнатах, в которых он провел за два года столько счастливых минут.

– Приходится расстаться с вами, любезный Мольер, – начал Конти, – поверьте, что эта разлука нам не менее тягостна, чем вам.

– Но я надеюсь, что наша разлука продлится весьма недолго, – прибавила Марианна. – Я рассчитываю встретиться с вами в Париже.

– Ах, ваше высочество, человеку только раз в жизни удается подняться на волнах счастья, и потом он снова и навсегда погружается на мрачное дно. События следуют одно за другим помимо нашей воли, и беспощадное время все предает забвению!

– Ну можно ли предаваться такой глупейшей меланхолии, – воскликнул Конти почти с неудовольствием. – Ведь это наконец обидно, что самые искренние наши убеждения ничего не стоят в ваших глазах!

– Неужели вы в самом деле имеете так мало доверия к нам, – сказала Марианна, ласково протягивая руку Мольеру. – И вы также разделяете общее мнение, что будто бы высокопоставленные лица недоступны чувству благодарности и дружбы? Нет, Мольер, вы для нас незабвенный человек, которому мы обязаны счастливейшими днями жизни!

– О, ваше высочество, вы совсем не так поняли мои слова. Я ни минуты не сомневался, что поговорка «с глаз долой – из сердца вон» не может быть применима к таким людям, как вы. Я уверен, что вы употребите все меры, чтобы перетянуть меня в Париж. Но между вашим желанием и исполнением будут стоять тысячи препятствий. Вы, конечно, можете расположить его эминенцию в мою пользу, но вы не властны отнять монополию Бурзольта на театры Бургонне и Марэ, дарованную покойным королем и кардиналом Ришелье. Да и было бы несправедливо пожертвовать любимцами двора и публики ради какой-то неизвестной провинциальной труппы!

– В таком случае оставьте труппу Бежар и поедемте вместе с нами! – воскликнула принцесса. – Вы скоро займете первое место в театре Бургонне, а со временем мы перетащим туда Тарильера и Лагранжа.

– Вот прекрасная мысль, – согласился Конти, – она устраняет все затруднения.

– Но одного не устраняет, ваше высочество, – моей совести! – грустно проговорил Мольер. – Вот уже одиннадцать лет, как я нахожусь в труппе Бежар. Мы переносили вместе и холод, и голод, и нищету, и довольство! Неужели теперь я должен купить свое счастье изменой этим людям, которые, вы сочтете эти слова за тщеславие с моей стороны, не в состоянии существовать без меня? Я сознаю, что поступаю глупо, безрассудно, отказываясь от такого блестящего предложения, но что же делать? Я предпочитаю быть глупым, нежели бесчестным.

Принцесса молчала. Она была, видимо, тронута.

– Я бы назвал ваш поступок в высшей степени благородным, – начал Конти, несколько задетый отказом Моль-ера, – если бы не видел, что он вытекает, скорее, из эгоизма, чем из доброго начала. При всем вашем таланте и неоспоримых достоинствах вы имеете один громадный недостаток – нежное сердце, которое в настоящее время совершенно предано Дебрие и Дюпарк. Признайтесь, что три четверти вашего заработка вы отдаете этим алчным женщинам за их далеко не искренние ласки и объятия, и вот теперь хотите испортить из-за них всю вашу карьеру.

– А если бы и так, ваше высочество, так разве же я первый делаю глупость из-за женщины? – спросил Мольер с легкой усмешкой.

– Но если вы умели спасать от этой слабости других, то отчего же вы не хотите помочь себе? – сказала Марианна с живостью.

Мольер вздохнул:

– Ах, ваше высочество, какой же доктор умеет лечить самого себя?

– Вы непреклонны, Мольер! Ну, бог с вами, делайте, как знаете. Но не забывайте только, что мы будем выжидать первого удобного случая, чтобы вытащить вас из провинции.

– Эта мысль будет поддерживать мое мученичество и напоминать, что и для меня когда-то блеснул луч счастья!..

– Я хочу еще оставить вам маленькое воспоминание о нас.

Марианна взяла со стола небольшую металлическую шкатулку и подала ему:

– Примите от нас на память эту шкатулку. Вы найдете в ней портрет моего супруга и мой и, кроме того, десять банковских билетов в две тысячи ливров каждый. Взамен этого подарка я прошу вас сделать мне одно маленькое одолжение.

Мольер был глубоко тронут добротой принцессы. На глазах его дрожали слезы.

– Приказывайте, принцесса!..

– Дайте мне честное слово, что только крайняя нужда заставит вас прибегнуть к этой шкатулке, что никто не будет знать о ее существовании. Мы даем вам эти деньги взаймы и вы должны будете вернуть их, когда станете знаменитым артистом.

Мольер упал к ногам принцессы и смог только проговорить:

– Да благословит вас Бог, чудная, несравненная женщина…

Рыдания заглушили его слова.

На другой день принц и принцесса уехали в Париж. В тот же день по дороге, ведущей в Монпелье, потянулся караван труппы Бежар, во главе его шел Койпо со своим неизменным ослом. Путешественники торопились добраться засветло до Монпелье и на другой же день предполагали отправиться далее. На всех лицах лежала мрачная тень, все жестоко ошиблись в своих надеждах попасть в Париж при покровительстве принца. Только две личности не сочувствовали, по-видимому, общему унынию – Мольер, который, спрятав на груди сокровище, подаренное принцессой, подтрунивал над гордой Дюпарк, и Арманда, которая была совершенно довольна, что началась снова кочевая жизнь. В ней уже сказывались цыганские инстинкты.

– Вот мы и опять в том же положении, в каком были два года назад, когда выехали из Лиона, – заметил Койпо, обращаясь к Мольеру.

– Ну что ж такое? Разве за это время у нас не было денег и удовольствий?

– Но зато теперь кошелек мадемуазель Бежар чертовски пуст!

– Мольер! На пару слов! – крикнула в эту минуту Бежар, сидевшая в экипаже рядом с пасмурной Флоранс.

Мольер подъехал к ней.

– Ну-с, я вам должна сообщить, что средства наши весьма плохи!

– Это не новость!

– Все это время ты играл роль любимца Конти и вследствие этого забрал в руки управление всей труппой. Мы смотрели сквозь пальцы на твое своеволие, надеясь попасть в Париж.

– Весьма разумно.

– Но мы жестоко обманулись. Принц без церемоний вышвырнул тебя за дверь, потому что ты надоел ему!

– Это в порядке вещей!

– Поэтому я вступаю снова в свои права как содержательница труппы и прошу не вмешиваться более в мои распоряжения. Если тебе это не нравится, то можешь убираться хоть сейчас.

Мольер расхохотался:

– Вот уж не верю, Мадленушка, чтобы ты могла со мной расстаться! Ты никогда меня не прогонишь!

– Ты, кажется, воображаешь, будто незаменим! А что как в самом деле я выдам тебе в Авиньоне твой паспорт и попрошу отправиться куда глаза глядят?

– Я только этого и жду!

– Чтобы я тебя прогнала? Ха-ха! Желала бы я знать, куда ты денешься?

Мольер насмешливо приподнял свою шляпу:

– Не далее, как вчера, принц Конти сказал мне: бросьте труппу Бежар и поедемте с нами в Париж. Вы будете любимцем парижской публики. Но я отвечал на это его высочеству, что никогда не покину своих товарищей. Или быть в Париже вместе с ними, или никогда не быть там! Понимаете ли вы это, восхитительная Мадлена? Если вы прогоните меня в Авиньоне, то я от души поблагодарю вас!

С этими словами Мольер ударил своего мула и снова подъехал к Койпо.

Мадлена покраснела как рак:

– Он не лжет, тут действительно что-нибудь да кроется! Нет, Флоранс, уж скорее я расстанусь с вашим мужем, если только вы не угомонитесь, но не отпущу Мольера. Я уверена, что через этого человека мы попадем в Париж.