Читать книгу Когда погибает Роза - Альбина Рафаиловна Шагапова - Страница 3

Как жалко выглядит празднично накрытый стол, к которому никто из гостей, так толком и не притронулся, но ещё жальче выглядит хозяйка самого торжества, в вечернем платье, с наложенным макияжем, правда, в домашних тапочках. Ведь глупо же по дому на каблуках рассекать?

Разговор не клеился. Девчонки то и дело отвлекались на свои смартфоны, перешёптывались, словно я, вместе со зрением, потеряла ещё и слух, и не могла слышать, как они строят планы. Планы, больше меня не касающиеся, планы, в которых уже нет места бывшей подружке. А ведь было время, когда мой день рождения отмечался шумно, весело, либо в одном из ночных клубов, либо в сауне. Поднимались бокалы игристого, произносились остроумные тосты, были танцы, были, придуманные Ленкой-заводилой, смешные конкурсы. Эх! Не долго музыка играла! Ведь только после замужества, я перестала думать о родительских обидах и замшелых стереотипах, мол, девушка должна быть скромной, щадить чувства тех, кто её произвёл на свет, а по ночам разгуливают лишь падшие женщины. До встречи с Виталиком, все мои мысли занимала мать. Сколько я себя помню, а помнить я начала с трёх лет, каждое моё действие, каждое достижение было посвящено любимой мамочке. Я была очарована ею. Мать всегда стильно одевалась, великолепно пела, много читала и была для меня не только мамой, но и лучшей подругой. Мы могли подолгу гулять в парке, разговаривая обо всём на свете, печь вместе тортики и пирожные, а потом пить с ними чай. Могли читать вслух друг другу книжки, сидя в парке под лохматой сенью клёна на лавочке или танцевать, включив музыку. А как весело мы отмечали праздники! К маме приходили подруги, такие же разведёнки, как и моя маменька, пили вино и пели под гитару.

Но когда в нашу уютную, пропахшую мамиными духами, кофе и весной квартиру ввалился Геннадий, моего кумира-маму, которой я восхищалась, на которую ровнялась, которой посвящала каждую пятёрку, словно подменили. Он пришёл, и мать зазвенела кастрюлями на кухне, забегала по квартире с тряпкой, смахивая какую-то пыль, ведь Гена- наш кормилец, Гена- наш поилец! Я же, хорошо училась, пела в школьном хоре, приходила домой сразу же после занятий, не встречалась с мальчиками и не тратила время на пустой трёп с подругами, ведь передо мной стояла великая задача – показать матери, что я всё также люблю её, что хочу вернуть назад нашу весёлую, спокойную жизнь вдвоём. Гнала от себя мысль о том, что маменьке глубоко плевать на меня и мои старания. Гнала и училась, как проклятая. Училась, училась, училась, ожидая редкой, но такой сладкой похвалы от мамы, стойко сносила высказывания, ненавистного Геннадички, что могла бы и лучше, что тут я поленилась, здесь не дотянула. Что нужно больше стараться. Ведь он- папа, старается, обеспечивая меня и маму всем необходимым, выполняет наши капризы, и я должна быть благодарной и также трудиться. Хотя, мы с мамой капризными не были.

Мама, прибегающая с работы усталая и раздражённая, варящая любимому мужу борщи и штопающая ему же носки, больше в нарядах, украшениях и косметике не нуждалась, а меня и вовсе не баловали. Ведь девочка должна олицетворять скромность. Теперь наряжали любимого Геннадичку, туфли, куртки, рубашки. Мать была готова часами натирать до блеска сапоги милого мужа, чистить пальто и наглаживать брюки. Прошло то время, когда мы с мамой прохаживались по магазинам и выбирать себе пусть не дорогие, но всё же, новые наряды. Теперь я ходила в перешитых маминых блузках, дешёвых шерстяных колготках, пуховичках, купленных на рынке, имела по паре обуви на сезон, прослыла в школе дурнушкой, серой мышью. Однако, влиться в пёструю толпу своих сверстниц, стать такой же, как они, натянуть джинсы или модный топик, сделать маникюр и благоухать духами я не спешила и не стремилась, толи боялась огорчить мамочку, толи, мне удалось внушить самой себе, что мне это не нужно, ведь главное – оставаться для неё хорошей дочерью и принести ей золотую медаль.

После истории с Никитой, я окончательно убедилась в том, что не нужна матери, да и никогда не была нужна, даже в те наши счастливые дни. Она скрашивала мною своё одиночество, но продолжала мечтать о мужике. Осознание пришло внезапно, обрушилось холодным ливнем, пробрало до костей и окружило меня ледяным панцирем. Сквозь этот панцирь звуки пробивались едва-едва. Мир за его стенками казался тусклым, лишённым красок. Каждый день походил на предыдущий. Так пролетел последний школьный год, совершенно безрадостный, нелепый в своей торжественности выпускной вечер, поступление в институт.

А на пятом курсе обучения, в моей судьбе появился Виталик, и жизнь заиграла другими красками. Панцирь раскололся, рухнул, звеня осколками, выпуская на свободу совсем другую меня, трепетную, восторженную, влюблённую. Я словно пробудилась после длительного, унылого сна. Пробудилась и удивилась, насколько скучно я жила, как бездарно распоряжалась своей молодостью, тратя её на то, чтобы угодить маме, что-то ей доказать, получить её похвалу. Виталик ввёл меня в свой круг, и у меня, за всё это время, появились подруги.

Во мне что-то поменялось, перевернулось, словно я сбросила старую кожу и обросла новой. Виталик был человеком-праздником, человеком, для которого скука нестерпима, а быт является пыткой. А я настолько любила его, настолько была им больна, что с лёгкостью отринула все свои старые желания, интересы и стремления, удивляясь, как же раньше жила без клубов, ресторанов, дружеских посиделок на выходных, горячих, наполненных неистовой страстью ночей с любимым. И пусть моя жизнь была обычной, среднестатистической, без головокружительных взлётов и болезненных падений, пусть судьба не баловала меня яркими событиями, однако я жила. Жила, как живут все нормальные люди. Училась, затем, устроилась на работу и работала, встречалась с подругами, вышла замуж, стала вести нехитрый быт. Не была за границей, не сорила деньгами, не рвалась к великим достижениям, не блистала талантами, не имела толпы поклонников. Однако, были моменты, когда чувствовала себя счастливой, любимой, нужной, интересной, уважаемой коллегами. Я вращалась в обществе и была его полноценным членом. И львиной долей своего счастья я была обязана встрече с Виталиком. Хотя, надо было раньше начинать жизнь, со школьных лет. Сбегать с уроков, дружить с девчонками и заглядываться на мальчиков, посещать студенческие вечеринки, а не вежливо отказываться от приглашений. Надо было жить и пить эту жизнь, нырять в неё с головой, как в тёплое море. Оправдывать надежды и чаяния родителей, заслуживая их улыбки и поглаживания по голове – самое бесполезное и неблагодарное дело. Почему я раньше не понимала этого? Дура!

Сегодняшняя встреча с подружками последняя, и я это чувствовала. Светка- сестра мужа, теперь уже бывшего, Ленка- жена Виталькиного друга, Вика- девушка Виталькиного брата. Теперь они мне никто, и я им тоже.

За стеной, в соседней комнате орал телевизор. Не бубнил, не болтал, а именно орал. О нет! Мой горячо любимый отчим вовсе не был глух, просто, если он что-то смотрел, то посторонних звуков в доме не должно было быть. Звон посуды на кухне, музыка и наша натужная беседа в моей комнате, всё это раздражало Геннадичку и отвлекало от просмотра футбольного матча.

Возбуждённые крики спортивного комментатора, яркий солнечный свет морозного дня, заливающий комнату, звуки приходящих сообщений, то и дело раздающиеся из смартфонов подруг, тяжёлые клумбы салатов, приготовленные мамой, коктейль чесночного, алкогольного, лукового и мясного запахов, казались издёвкой, уродливой насмешкой. Всего этого было слишком. Слишком агрессивный свет, слишком душно пахнет едой, слишком громко кричит Виталий Тёмкин. Чёрт! И здесь Виталий? Когда от звучания этого имени перестанет сжиматься сердце, а в уголках глаз накапливаться слёзы? Когда я перестану, готовясь ко сну, класть рядом с собой трубку, в надежде услышать знакомый рингтон?

– Знаешь, – наконец изрекла Вика. Я тут же представила, как она накручивает блестящий каштановый локон себе на пальчик, как морщит аккуратный носик, и как кончик язычка облизывает пухлые губы. – Мы, пожалуй, пойдём.

Ручеёк её голоса подёрнулся тонким ледком, давая понять, что просить остаться и посидеть со мной ещё немного, бесполезно. Только вот я не собиралась этого делать, слишком жалко, слишком глупо, слишком унизительно.

– Да, – подхватила Света. – Не будем тебя отвлекать.

Звук расстёгивающейся молнии на сумочке, торопливое шуршание в поисках помады, словно этими действиями подруга пыталась скрыть свою неловкость.

– Отвлекать от чего? – спросила требовательно, тут же отругав себя за эту требовательность. В конце концов, они правы. Сидеть в комнатушке, развлекая жалкого инвалида под крики футбольного комментатора не так уж и весело. Однако обидно, безумно, чертовски обидно.

По телу растекалась мерзкая слабость отчаяния вперемешку с отвращением к себе. К той, в кого я превратилась.

– Ну, – протянула Света, шлёпая накрашенными губами. Почему-то, такой привычный звук показался мне гадким. Так и хотелось вмазать, как следует, по её силиконовым губищам. –Тебе, наверное, не до нас, после всего, что произошло? Ты ведь зрение потеряла, а это – такое несчастье. А мы здесь со своими поздравлениями. И Виталик, он не будет рад тому, что мы с тобой общаемся. Теперь он с Алиной.

Светка мялась, путалась, и, скорее всего, как все белокожие и светловолосые люди, густо краснела. Она всегда была мягкой, тактичной, не терпела конфликтов и предпочитала обходить острые углы, нежели натыкаться на них.

– Да что ты сиськи мнёшь? – Ленка, или Элен, как она любила себя называть, отпила из своего бокала. Это я поняла по звуку, слишком громкому, отнюдь не соответствующему утончённой Ленкиной натуре. И сразу стало понятно, что она прямо сейчас изречёт нечто неприятное. – Девочки, давайте будем честны друг перед другом! Наш Виталька бросил Розу, а значит- она нам никто, посторонний человек. Человек, с которым, конечно, можно было бы поддерживать контакт, если бы не это.

Скорее всего, её длинный острый ноготок, по обыкновению ярко-алый, указал на моё лицо, для пущей убедительности.

– А развлекать инвалида раз в неделю, тратя на благотворительность своё драгоценное время, я не подписывалась. И не надо, девочки, на меня так смотреть! Каждая из вас думает также, только хочет казаться хорошей.

Я надеялась, что кто-то из подруг возразит, приведёт какие-то правильные аргументы, хотя и сама не знала, что можно здесь ответить. Ведь права Ленка, чёрт её дери! Права!

Но девчонки лишь пробурчали нечто нечленораздельное, больше похожее на согласие с Ленкой, чем возражение. И та, воодушевлённая поддержкой, принялась добивать, уже давно поверженную меня. Поверженную, раздавленную, в дурацком синем атласном платье, сидящую во главе идиотского стола, облитую с ног до головы липким, холодным одиночеством, словно помоями, насквозь пропитавшуюся гнилостным запахом безнадёги, тоски и ненавистью к жизни. Жизни, которая теперь будет проноситься без меня, мимо меня.

– Кто поведёт её за ручку в клуб или на пляж? Кто обратно домой приведёт? Вот мы всей нашей честной компанией собираемся на юг этим летом. Кому захочется возиться с ней, сопли подтирать, вместо того, чтобы отрываться на полную катушку.

Ох! Лучше бы она не говорила про эту поездку! Мне до боли, до ломоты в теле захотелось окунуться в ласковые морские волны, ощутить на губах солёный вкус, почувствовать, как солнце гладит по плечам горячими ладонями, вдохнуть всей грудью душно-сладкий аромат магнолий.

– Это жестоко, – неуверенно пролепетала Светка. И в этом полувопросительном лепете больше слышалась просьба убедить её в обратном, убедить в правильности принятого решения, нежели несогласие с подругой.

– А жизнь- штука жестокая. И в ней нет места неудачникам. Выживают сильнейшие, красивейшие и успешные, и ничего не поделаешь. Ну всё, девочки, собираемся и валим. Если уж мужики нас отпустили, этим нужно воспользоваться.

Провожать девчонок я не пошла. Какой смысл прощаться, искать какие-то слова, если мы расстаёмся навсегда. Сквозь закрытую дверь своей комнаты. я слышала причитания мамы, и к жалости к себе, присоединилась ещё обида за мать. Она так старалась, готовясь к моему двадцать восьмому дню рождению, резала эти салаты, которые лишь едва расковыряли, тушила мясо, к которому так никто и не притронулся, пекла свой фирменный торт.

– Девочки, а тортик, – мамин голос тонул в шуршании одежды, вжиков молний, стуков каблуков. – Куда вы так торопитесь? Посидели бы ещё. Розочке так одиноко.

Чёрт! Мама! Замолчи, пожалуйста, замолчи! Не унижай меня ещё больше!

Девчонки промяукали что-то невнятное. Щелчок открываемого замка и облегчённое хихиканье в подъезде. Словно их только что из тюрьмы выпустили.

Рухнула лицом в подушку, втягивая носом запах кондиционера для стирки и сделала то, что хотела сделать весь сегодняшний день – разрыдалась.

Я лишилась всего, у меня ничего не осталось, только родители, вздыхающая, словно по покойнику мама и угрюмый, раздражённый отчим.