Читать книгу Терракотовая фреска - Альбина Скородумова - Страница 2

Западный Китай,

провинция Синьцзян,

весна 1921 года

Красноватая пыль, столбом летевшая за всадником на кауром жеребце, была заметна издалека. Первым ее увидел Петруха Дронов, адъютант штабс-капитана Ремизова. Он выбрался из душной пещеры по малой нужде и увидел на фоне утреннего неба столб пыли. Пригляделся… и ахнул, увидев всадника.

«Неужели к нам? – с радостью подумал адъютант, забывший, зачем и выбирался-то из каменного мешка в этот ранний утренний час. – Наконец-то кто-то вспомнил про нас!» Петруха бросился назад, в пещеру, будить Ремизова, оглашая каменный коридор диким воплем радости: «Всадник! Всадник на лошади скачет к нам».

Ремизов выглянул из-за угла, сонный и помятый.

– Что же ты орешь так громко, голубчик? Понятно, что если всадник, то на лошади, а не на козе. Люди ведь спят еще, зачем их будить?

Он приставил ладонь к глазам, так как восходящее солнце слепило, не давая возможности разглядеть всадника. Действительно, молодой мужчина на лошади был европейской внешности, скорее всего, русский. Он то и дело подстегивал красавца коня, хотя тот и без того летел во весь опор. Что же могло случиться, если ранним утром в пещеру к брошенным воинам направили курьера с известием?

Третий месяц отряд оборванных и оголодавших белогвардейцев, тех немногих военных, оставшихся от армии атамана Дутова, квартировал в пещерах Могао близ китайского города Дуньхуана. После того, как этот небольшой отряд, в составе которого был и поручик Ремизов, перешел границу с Китаем и добрался до Дуньхуана, местные власти решили разместить белогвардейцев в пещерах Могао, растянувшихся на несколько километров. С этим решением местных властей немногочисленная буддистская братия, хозяйничающая в пещерах, где издревле действовал буддистский монастырь, согласилась с истинно восточным смирением. Так как комплекс был огромный, растянувшийся на несколько километров, несколько живших в нем монахов переместились в его самую дальную часть, чтобы никак не пересекаться с измученными, потерявшими веру в царя-батюшку, солдатами. Сходство пещерного комплекса с обычной казармой уже не раз приводило к тому, что здесь то и дело кого-то поселяли. Когда-то здесь располагался действующий буддийский монастырь, в котором то и дело останавливались паломники. Большое количество маленьких комнат, вырубленных прямо в скале много веков назад, рассчитанных на пребывание в них одного или двух человек, позволяли свободно разместить в комплексе более пятисот человек. Комнаток или келий здесь было бессчетное количество. Точное их число никто не подсчитывал, по мнению Ремизова, здесь их было сотни четыре. В более приличных помещениях разместились офицеры, в тех, что были похуже – обслуга. Было здесь место и для лошадей, кухни, склада, лазарета и еще огромное количество закутков, которые просто пустовали.

Растерянность, царившая в рядах белогвардейцев, оказавшихся здесь после убийства Дутова, обещала перерасти в полное безразличие. Генерал Бакич, все силы которого уходили на междоусобную войну за первенство власти, казалось, совершенно забыл про отряд Ремизова, «квартирующий» в пещерах старинного буддистского монастыря. Военной части русской эмиграции в Синьцзяне необходимая была жесткая консолидация в твердых крепких руках. Это понимали все – и офицеры, и солдаты, только жить легче от этого понимания им не становилось.

Ремизов устал. Его солдаты давно уже научились выживать в нелегких условиях – торговались с местным населением, обменивая провиант на одежду и еду. Оружие тоже шло в ход, как и жалкие остатки медикаментов. Сколько еще такое положение могло тянуться – никто не знал. Поэтому так радостно и вопил Петруха, завидев всадника.

Ремизов оживился: быстро застегнул китель, накинутый на плечи кое-как, пригладил волосы, провел по заросшему щетиной подбородку… Вот побриться бы не помешало, но это так проблематично…

Всадник – молодой голубоглазый парень, энергично спешившийся и побежавший к Ремизову, показался ему знакомым. Где-то он его уже видел, но где? В ставке Бакича или у Анненкова? Между тем паренек подошел к Ремизову, но прежде чем обратиться, скосил глаза на Петруху.

– Петр, вы что, не видите? Человек такой путь проделал по пескам, сообразите хоть чаю, что ли… – Ремизов сообразил, что лучше отослать своего ординарца.

Дронов тут же бросился вглубь пещеры, а паренек быстро достал из внутреннего кармана небольшой конверт:

– Здравствуйте, штабс-капитан, вот просили передать лично в руки, без свидетелей…

– Кто просил? Вы почему не представились? Да и одеты не по форме…

– Я действую, как частное лицо…

– Так вы не от Бакича?

– Нет. Я от профессора Немытевского. Помните, мы виделись у него на праздновании Рождества? В Петербурге.

Только сейчас Ремизов вспомнил, откуда он знает гонца. Конечно, это же ученик Немытевского, потенциальный жених профессорской дочери Ольги. Только имя позабыл. Гонец сам пришел на выручку:

– Меня зовут Николай Платов. Я ассистент Петра Петровича Немытевского.

– Да, конечно, Николай. Я отлично вас помню, только не сразу узнал.

– Да и вы сильно изменились. Похудели. Тяжко здесь.

– Да уж… Так с чем ко мне пожаловали?

– У меня для вас письмо. Очень важное. Я почти неделю к вам пробираюсь. Хорошо, что знаю китайский язык и наречия. А-то сколько бы еще пришлось на перекладных добираться, одному Богу известно. Мы ведь с профессором уже второй год как в Китае обретаемся, всё фрески в Безеклыке исследуем. Я уже целую тонну бумаги извел, все пишу отчеты под диктовку профессора. Вы ведь, Павел Петрович, знаете, как долго мечтал профессор Безеклык посетить, а когда возможность подвернулась, так он в путешествие бросился, как в омут с головой. А теперь вот не знаю, что дальше с нами будет… Вы письмо прочитайте, ответ напишите, и я опять назад поскачу. Коня мне только на три дня дали… Видите ли, плохо профессору, совсем плохо. Болезнь у него обнаружилась здесь, в Китае. Никак не определить, что за хворь… Хочу поскорее с вашим ответом к нему вернуться.

Ремизов позвал Петруху. Велел ему накормить гонца и уложить на свой топчан, чтобы поспал пару часиков перед обратной дорогой. А сам пошел в горы, на свое излюбленное место, где можно было внимательно прочитать письмо и написать ответ, ни на что не отвлекаясь.

Павел Петрович Ремизов – потомственный дворянин, по принуждению родителей ставший офицером, всю свою жизнь – с самого раннего детства – увлекался историей. Пяти лет от роду, едва научившись читать, он большую часть своего свободного времени проводил в дедушкиной библиотеке, разглядывая книги по истории Древнего Рима и античной Греции. Его нянька – деревенская тетеха, этакая пародия на пушкинскую Арину Родионовну, ростом под два метра с кавалергардской выправкой, была безмерно счастлива, что ей достался такой «тихонький барчук», любивший уединение в библиотеке, а не прогулки на свежем воздухе. Родители, долгие годы пребывавшие в неведении относительно того, как их единственный сын проводит дни ввиду сильной занятости светской петербургской жизнью, верили на слово своей разворотливой служанке, выполняющей также роль няньки, поварихи, горничной и прочее, за довольно невысокое жалованье. А сын Павлуша никогда и не думал выдавать свою кормилицу-поилицу, потому что часы-дни-месяцы, проведенные в библиотеке, были для него гораздо приятней игр со сверстниками и прогулок в Летнем саду.

В отрочестве, когда дела родителей пошли совсем плохо, а заслуги деда перед Отечеством стали постепенно забываться, отец чудом умудрился пристроить Павла в Пажеский корпус, в котором учились дети именитых дворян, решив, что на военной службе сыну проще будет прожить без средств. Родители его к тому времени уже растранжирили все, что осталось от состояния его деда.

Об увлечении сына историей Ремизов-старший, скорее всего, и не догадывался. Он совершенно не интересовался мальчиком, как, впрочем, и его супруга. Так и рос Павел под приглядом няньки, а затем своего наставника в кадетском корпусе.

Муштра и военное дело не смогли отбить охоту к увлечению историей. Павел, лишившись возможности изучать богатейшую библиотеку своего деда, подружился с преподавателем латыни – поляком по происхождению Здиславом Грабжбовичем, большим любителем истории и археологии. В молодости Грабжбович даже побывал на раскопках Трои, но серьезная травма помешала ему стать исследователем-путешественником, и он стал зарабатывать на жизнь преподаванием «мертвых» языков. Особенно велик спрос на латынь был в России, куда он и перебрался. Подрабатывал и в Пажеском корпусе, где не по годам эрудированный в вопросах истории Павел Ремизов вскоре стал его любимцем. Именно Грабжбович познакомил юного кадета с профессором Немытевским и ввел его в эту семью.

…Разорвав пакет, Ремизов извлек из него увесистую пачку листов, плотно исписанных мелким убористым почерком профессора. Пристроившись на солнечной подветренной стороне и прислонившись к разогретому камню, он начал читать послание:

«Друг мой Павел Петрович, здравствуйте! Несказанно рад был узнать, что вы уцелели в этой страшной мясорубке, выбрались из красной России, и даже оказались в Китае, совсем рядом со мной. Случайно, совершенно случайно, услыхал вашу фамилию в разговоре с господином Ле-Чжином, местным градоправителем, который слезно жаловался мне на разбой, учиненный формированием генерала Бакича. И в качестве приличного офицера, удерживающего свое подразделение в относительном порядке и узде, назвал нашу фамилию. Как же я обрадовался, когда понял, что он говорит про вас! А когда узнал, что квартируете вы в пещерном комплексе Могао близ Дуньхуана, так обрадовался вдвойне. В какое замечательное место вы попали! Ведь это просто святая святых – собрание старинных буддийских раритетов! К тому же это совсем недалеко от моего нынешнего места обитания – верст 500 будет от вашего прибежища.

Отправил к вам моего верного помощника Николеньку с этим письмом. Видите ли, у меня здесь в Китае обнаружилось довольно странное заболевание, которое пока не знают, как лечить. Вы ведь помните, какой я крепенький старикашка – на раскопках везде и всюду успевал и не всякому студенту за мной удавалось угнаться, а теперь что-то странное со мной происходит… Болезни, как таковой, я не ощущаю, а вот слабость в теле невероятная. Встать утром с постели – целая драма. Дрожь в ногах и руках, слабость такая, что стакан к губам с трудом подношу. Вот ведь какая незадача со мной приключилась и, главное, так не вовремя. Я ведь, дорогой вы мой Павел Петрович, обнаружил здесь нечто необыкновенное. Точнее сказать, то, чего в данной местности просто быть не должно. Не должно, но существует!!!

Не могу, батенька мой, никак не могу описать вам все это в деталях – страшно делается. Очень хочу вас, голубчика, увидеть и при встрече, при встрече все рассказать. Я даже Николеньке открыться не могу, настолько серьезными (и опасными) могут быть последствия моего открытия. А я ведь настоящее ОТКРЫТИЕ совершил. Нашел то, что ни одному ученому или археологу до меня не удавалось сделать. Очень надеюсь, что в самое ближайшее время смогу вам все сообщить. Дорогой Павел Петрович, вы уж изыщите возможность навестить меня, старичка, в самое ближайшее время, а то вдруг болезнь моя окажется чем-то серьезным и не смогу я передать миру то, что обнаружил здесь. Надеюсь на вас и жду, очень жду… Искренне ваш, профессор Немытевский».

Ремизов, отложив письмо, задумался. Он много лет знал чудаковатого профессора Немытевского, уважал и любил его, как близкого человека. Знал и то, каким одержимым становился этот немолодой уже человек, когда дело касалось его любимых манускриптов эпохи Тан. Немытевского, преподававшего в Петербургском университете, очень любили студенты, но преподаватели относились к нему осторожно. Коллеги считали Немытевского немного «не от мира сего» за его рассеянность, увлеченность своей работой, граничащую с фанатизмом. Однако профессор не обращал на это никакого внимания, точнее, не замечал косых взглядов и ухмылок в свой адрес.

Ремизов понял, о каком открытии в такой завуалированной форме написал ему старинный приятель. Несмотря на разницу в возрасте, почти двадцать лет, и в социальном статусе – один профессор, другой кадровый военный, – они все-таки были добрыми приятелями. Конечно же, речь шла о «терракотовом списке Чжана». Этот документ на протяжении многих столетий бередил умы историков и синологов. О нем знали все, но никто никогда его не видел…

Известно, что в первом веке нашей эры китайский путешественник (по другим сведениям – лазутчик императора Уди) Чжан в ходе многолетней экспедиции добрался до государств Срединной Азии, до этого времени китайскому императору Уди неизвестных. На основании отчетов Чжана император принял решение о присвоении этих земель, отвоеванных у кочевников, и создании на их территории новых китайских провинций – Дуньхуан, Увэй и других.

Уди очень увлекся этим проектом, как оказалось впоследствии очень важном для становления и укрепления Китая. Но Чжан, или обидевшись на равнодушие императора, не проявившего особого интереса к его рассказам, или по каким-то другим причинам, утаил часть важной информации от своего повелителя…

А ведь в результате этого сложного, подчас опасного для жизни похода Чжану удалось обнаружить старинное поселение, брошенное и почти полностью засыпанное песком. Так как на территории Срединной Азии испокон веков велись войны между разными племенами, то и дело оседавших в этих красивых и плодородных местах, то наличие крохотных поселений, существовавших от одного нашествия до другого, никого не удивляло. Как правило, они оказывались полностью разграбленными, уничтоженными, но Чжану удалось-таки раскопать что-то совершенно необыкновенное, уникальное, что он даже утаил от императора. Эти сведения он тщательно оберегал и хранил в тайне, но в конце жизни всю имеющуюся информацию разместил и зашифровал в некоем «терракотовом списке». Впоследствии, в девятнадцатом – начале двадцатого века множество экспедиций из Европы и Америки наведывались в пески Срединной Азии, и каждая возвращалась с весомым багажом находок, но вот «списка Чжана» никому обнаружить не удавалось. Немытевский почему-то был уверен, что заветный список дожидается его…

Мнения о том, что именно зашифровано в этом документе, существуют самые разные. Немытевский считал, что список – это некая опись предметов, обнаруженных Чжаном на месте таинственного поселения, и схему или карту, по которой это место можно отыскать. Скорее всего, изъять необычные предметы Чжану не удалось, видимо, потому, что они находились под защитой кого-то (или чего-то), иначе он бы привез найденное с собой. Но то, что эти предметы были очень ценными, сомнений не вызывало.

Что стало с талантливым путешественником, составившим «терракотовый список», неизвестно, но во многих письменных источниках, которые попадали Немытевскому в руки, нет-нет да и проскальзывало какое-нибудь упоминание об этом документе. Однако никто не знал, как выглядит список – ясно только, что он был терракотовым, что, скорее всего, означало, что выполнен он был из глины.

Ремизов попытался вспомнить все, что о списке рассказывал ему профессор. Дело в том, что самого Павла Петровича история возникновения списка и его злоключения оставляли равнодушным. Он даже удивлялся тому нескрываемому интересу, который Немытевский испытывал к этой почти мифической истории. Сказка, да и только! Однако, чтобы не разочаровывать пожилого человека, он делал вид, что увлечен историей «терракотового списка» не меньше самого рассказчика.

И вот, надо же, напомнил-таки список о себе! Только время не самое лучшее для его поисков…

Ремизов поежился. Несмотря на то что солнце уже припекало, холодом тянуло из горных расщелин довольно сильно. Он озяб и, свернув письмо, положил его в карман кителя. Пора возвращаться. Повернувшись в сторону лагеря, он боковым зрением заметил, как что-то мелькнуло у него за спиной. Ремизов резко повернулся, но ничего подозрительного не увидел.

«Вот, началось, – печально подумал он, – уже собственной тени стал бояться…»