Читать книгу Четыре странных истории - Алджернон Блэквуд - Страница 4

Профессор Марк Эбор, ученый, вел двойную жизнь, и единственными, кто знал об этом, были его ассистент доктор Лэйдлоу и его издатели. Но двойная жизнь не обязательно всегда плоха, и, как хорошо знали доктор Лэйдлоу и благодарные издатели, параллельные жизни этого конкретного человека были одинаково хороши, и бесконечное производство, несомненно, закончилось бы где-нибудь на небесах, где уместно сочетались бы такие странно противоположные черты, как его замечательная личность.

Ибо Марк Эбор, член ФБР и т.д. и т.п., был тем уникальным сочетанием, которое вряд ли когда-либо встречалось в реальной жизни, – человеком науки и мистиком.

Как первое, его имя стояло в галерее великих, а как второе – но тут наступила тайна! Ибо под псевдонимом "Пилигрим" (автор той блестящей серии книг, которая понравилась столь многим) его личность была скрыта так же хорошо, как личность анонимного автора прогнозов погоды в ежедневной газете. Тысячи людей читали жизнерадостные, оптимистичные, вдохновляющие книжечки, которые ежегодно выходили из-под пера "Пилигрима", и тысячи людей лучше переносили свои повседневные тяготы, прочитав их; хотя пресса в целом сходилась во мнении, что автор, помимо того, что был неисправимым энтузиастом и оптимистом, был еще и женщиной; но никому так и не удалось проникнуть за завесу анонимности и обнаружить, что "Пилигрим" и биолог – это одно и то же лицо.

Марк Эбор, каким доктор Лэйдлоу знал его в своей лаборатории, был одним человеком; но Марк Эбор, каким он иногда видел его после окончания работы, с восхищенными глазами и восторженным выражением лица, обсуждающий возможности "единения с Богом" и будущее человечества, был совсем другим.

– Как вы знаете, я всегда придерживался мнения, – сказал он однажды вечером, сидя в маленьком кабинете за лабораторией со своим ассистентом и близкими людьми, – что Видение должно играть большую роль в жизни пробужденного человека – не считаться непогрешимым, конечно, но быть замеченным и использоваться в качестве ориентира к возможностям.

– Я осведомлен о ваших необычных взглядах, сэр, – почтительно, но с некоторым нетерпением вставил молодой врач.

– Потому что видения приходят из той области сознания, где о наблюдении и эксперименте не может быть и речи, – с энтузиазмом продолжал собеседник, не замечая, что его перебивают, – и, хотя впоследствии их следует проверять с помощью разума, над ними не следует смеяться или игнорировать их. Я считаю, что всякое вдохновение имеет природу внутреннего видения, и все наши лучшие знания приходят – таково мое твердое убеждение – как внезапное откровение к мозгу, подготовленному к его восприятию…

– Подготовленный, прежде всего, упорным трудом, сосредоточенностью, возможно более тщательным изучением обычных явлений, – позволил себе заметить доктор Лэйдлоу.

– Возможно, – вздохнул другой, – но, тем не менее, благодаря процессу духовного просветления. Самая лучшая в мире спичка не зажжет свечу, если фитиль не будет предварительно соответствующим образом подготовлен.

Настала очередь Лэйдлоу вздохнуть. Он так хорошо знал, что невозможно спорить со своим начальником, когда тот находится в области мистики, но в то же время уважение, которое он испытывал к его огромным достижениям, было настолько искренним, что он всегда слушал со вниманием и почтением, задаваясь вопросом, как далеко зайдет великий человек и к чему приведет это любопытное исследование. Сочетание логики и "озарения" в конечном счете привело бы его к успеху.

– Только прошлой ночью, – продолжал пожилой мужчина, и в его суровых чертах появилось что-то вроде просветления, – меня снова посетило видение – то самое, которое время от времени преследовало меня с юности, и я не стану отрицать этого.

Доктор Лэйдлоу заерзал на стуле.

– Вы имеете в виду, о скрижалях Богов, и о том, что они спрятаны где-то в песках, – терпеливо пояснил он. На его лице внезапно промелькнул интерес, когда он повернулся, чтобы услышать ответ профессора.

– И что я должен быть тем, кто найдет их, расшифрует и передаст миру великое знание…

– Кто же не поверит, – коротко рассмеялся Лэйдлоу, заинтересованный, несмотря на плохо скрываемое презрение.

– Потому что даже самые проницательные умы, в прямом смысле этого слова, безнадежно ненаучны, – мягко ответил собеседник, и лицо его буквально засияло при воспоминании о своем видении. – И все же, что более вероятно, – продолжил он после минутной паузы, устремив в пространство восхищенный взгляд, который видел вещи, слишком удивительные, чтобы их можно было описать точным языком, – чем то, что в первые века существования мира человеку были даны какие-то сведения о цели и задаче, которые были поставлены перед ним, которые нужно было разгадать? Одним словом, – воскликнул он, устремив сияющий взгляд на лицо своего озадаченного помощника, – посланники Бога в далекие века должны были дать Его созданиям какое-то полное представление о тайне мира, о тайне души, о смысле жизни и о том, что такое любовь, смерть, объяснение нашего пребывания здесь, и к какой великой цели мы обречены в предельной полноте сущего?

Доктор Лэйдлоу сидел, потеряв дар речи. Подобные вспышки мистического энтузиазма он наблюдал и раньше. С любым другим человеком он не стал бы слушать ни единого предложения, но профессора Эбора, человека знания и глубокого исследователя, он слушал с уважением, потому что считал это состояние временным и патологическим и в некотором смысле реакцией на сильное напряжение, вызванное длительной умственной концентрацией в течение многих дней.

Он улыбнулся с чем-то средним между сочувствием и покорностью судьбе, встретив восхищенный взгляд собеседника.

– Но вы как-то говорили, сэр, что, по вашему мнению, величайшие секреты должны быть скрыты от всех возможных…

– Да, это величайшие тайны, – последовал невозмутимый ответ. – Но я убежден, что где-то скрыта нерушимая запись о тайном смысле жизни, изначально известном людям во времена их первозданной невинности. И благодаря этому странному видению, которого я так часто удостаивался, я в равной степени уверен, что однажды мне будет дано возвестить уставшему миру это великолепное и потрясающее послание.

И он продолжал пространно и красочно описывать яркие сны, которые время от времени посещали его с самого раннего детства, подробно рассказывая о том, как он обнаружил эти самые скрижали Богов и объявил об их великолепном содержании, точная природа которого, однако, всегда скрывалась от него в тайне, видение терпеливому и страдающему человечеству.

– Рецензент, сэр, хорошо описал "Пилигрима" как апостола Надежды, – мягко сказал молодой доктор, когда тот закончил. – А теперь, если бы этот рецензент мог послушать вас и понять, из каких странных глубин исходит ваша простая вера…

Профессор поднял руку, и улыбка маленького ребенка озарила его лицо, как солнечный луч по утрам.

– Половина пользы, которую приносят мои книги, была бы немедленно уничтожена, – печально сказал он. – Они бы сказали, что я пишу, не высовываясь. Но подождите, – многозначительно добавил он, – подождите, пока я не найду эти Скрижали Богов! Подождите, пока в моих руках не окажутся решения старых мировых проблем! Подождите, пока свет этого нового откровения не озарит растерянное человечество, и оно, проснувшись, не обнаружит, что его самые смелые надежды оправдались! Ах, тогда, мой дорогой Лэйдлоу…

Он внезапно замолчал, но доктор, ловко угадав его мысль, немедленно подхватил ее.

– Возможно, уже этим летом, – сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы это предложение соответствовало искренности, – во время ваших исследований в Ассирии, во время раскопок отдаленной цивилизации, которая когда-то была Халдеей, вы сможете найти то, о чем мечтаете…

Профессор поднял руку, и на его красивом старом лице появилась улыбка.

– Возможно, – тихо пробормотал он, – возможно!

И молодой доктор, возблагодарив богов науки за то, что заблуждения его руководителя были столь безобидны, отправился домой, уверенный в своем знании внешнего мира, гордый тем, что смог объяснить свои видения самовнушением, и благодушно задаваясь вопросом, не будет ли он в старости страдать от видений того же рода, что постигли его уважаемого шефа.

И когда он лег в постель и снова подумал о суровом лице своего начальника, о его голове прекрасной формы, о глубоких морщинах, прорисованных годами работы и самодисциплины, он перевернулся на подушке и заснул со вздохом, в котором было наполовину удивление, наполовину сожаление.