Читать книгу Системная ошибка - Алекс Энкиду - Страница 5

Грэм боялся разговора с Нохиным. Надо как-то рассказать так, чтобы тот не заподозрил его самого в ментальных отклонениях. Он шел еще за тем, чтобы кому-нибудь рассказать, выговориться, не держать в себе эти мистические озарения. К удивлению Нохин встретил его по-приятельски, выслушал с большим вниманием. В тот момент, когда Грэм с осторожностью рассказывал про свои видения, глаза профессора загорелись как у гончей собаки почуявшей добычу.

– Очень интересно. Очень.…Такой случай! Уникальный!… Надо открыть проект. Объединиться с генетиками. Подать на грант… Расскажу тебе общую канву, сначала. Ты не знаешь, с тех пор, когда мы вместе работали, я значительно продвинулся в изучении сознания человека. У меня теперь есть своя теория.

Грэм еще не успел сообразить, не успел возразить, а профессор уже погружал его в свою теорию.

– До сих пор все думают, что мозг это биологический орган. Это не так! В действительности мозг – орган когнитивный, то есть психический. Мозг это иная форма организации материи. Это парадоксальное утверждение, но только осознав это, мы продвинемся к познанию души и реальности как таковой. Человечество уделило много времени для поиска сознания в анатомии, затем в физиологии, сегодня мы поднимаемся выше, на когнитивный уровень познания. Уровень нейронных гиперсетей. Я сейчас пишу статью «От искусственного интеллекта к искусственному сознанию».

– Профессор, это теория сознания, но какое отношение это имеет к моему сыну?

– Ах, да, я увлекся, – он задумался. Обнял голову руками, затем медленно протер лицо ладонями как при мусульманском намазе. Блеск в его глазах пропал. – Понимаешь, тут дело может быть в том, что…. Мир мы познаем своими нервными клетками. Нейроны и есть нервные клетки. Каждый раз, когда мы удивляемся, восхищаемся, испытываем стресс, к геному прикрепляется эпигенетический маркер – приклеивается один атом углерода и три атома водорода – метильная группа. Эпигенетические изменения не затрагивают сам геном, но они закрепляются и могут передаваться следующим поколениям. Все это накапливается. Гигантский массив памяти. Есть исследования о том, что гены передавали информацию о голодном периоде беременности бабушек даже через поколение, внукам. Но, вот тут самое важное. Мы не смогли бы прожить наши человеческие сто лет, если бы все, что находится в памяти мозга, передавалось другим поколениям, в противном случае, продолжительность жизни пришлось бы удлинять до, …. наверное, до бесконечности. Но это абсурд. Поэтому, после оплодотворения, в период, примерно от четвертого до десятого дня развития, когда эмбрион уже имплантировался в стенку матки, биологический возраст клеток, а вместе с ним и вся память предков, почти вся обнуляется. Происходит переформатирование клеток. Клетки начинают собственную жизнь с нулевой отметки. Вероятно, у твоего сына произошел эпигенетический сбой в этот период. Часть памяти не стерлась…. Это безумная догадка, не более того. Тут все непонятно. Надо проверить. Положим мальчика в нашу клинику. Проведем эксперимент – глаза профессора снова загорелись, он как будто стал моложе.  – С помощью карт магнитно-резонансной томографии сверхвысокого разрешения мы можем идентифицировать определенные мысли, которые возникают в голове у человека.

– Как вы собираетесь проводить исследования? Какой метод? Технически как это будет выглядеть? – с нетерпением спросил Грэм, он уже понял, что не отдаст Ники в клинику.

– Это совершенно новое дело. Ничего подобного в науке еще не было. Поэтому никакого точного метода я не знаю. Но главное начать. Там по ходу дела будем импровизировать. А технически это будет так: обездвижим объект и введем в мозг микроэлектроды диаметром полтора миллиметра. Но нам необходимо будет снять электрические сигналы очень точно, прямо от отдельных клеток, а не от группы нейронов. Поэтому мы на кончики толстых электродов поместим пучок тоненьких проводков из платиноиридиевых сплавов. Они толщиной всего около сорока микрон. Таким образом, мы услышим сигналы отдельных нейронов. И, конечно, без искусственного специализированного Интеллекта нам не обойтись. И в этом твоя часть работы. Надо будет создать специальную автономную нейронную сеть. Может даже построенную на новой математике. Этот Интеллект должен стать нашим соавтором. Конечно, работы займут довольно продолжительное время. Это не будет легко. Но в финале, чем бы ни закончились эксперименты, мы с тобой создадим новую теорию разума! Стоит рискнуть! Понимаешь?

– Знаете, профессор, я вспоминаю из университетского курса философии – «Мельницу Лейбница» – возразил Грэм. – Если мы вообразим себе мозг как машину в увеличенном виде с сохранением тех же пропорций. И войдем внутрь как в мельницу. Мы найдем там много частей, которые крутятся, взаимодействуют друг с другом, много чего еще найдем, но ничего такого, что могло бы объяснить хотя бы самую примитивную мысль.

– О-о! Дорогой мой! Это восемнадцатый век! Начало века, даже. Поиски Бога во всем! Они тогда все ошибались – с излишней поспешностью продолжил профессор. – Сегодня мы уже знаем, что даже одна клетка, один нейрон может кодировать часть субъективного опыта. Нейрон запоминает что-то, а через некоторое время тот же нейрон запоминает что-то из совсем другой области. Но он связывает как-то эти два мгновения памяти в одно целое. Почему память приходится на конкретный нейрон, хотя рядом множество подобных? Случайно? Как мозг генерирует то, чего никогда не видел? Мы не знаем. Сегодня мы катастрофически нуждаемся в новых идеях, новых экспериментах! А они обязательно появятся, когда мы залезем в такой оригинальный мозг как у твоего сына. Мозг, который живет сам с собой без внешнего мира. Имея такой уникальный объект для исследований, мы можем далеко продвинуться в создании фундаментальной теории.… Мы разомкнем физический каузальный круг. Это же главный вопрос всех мыслителей человечества: можно ли отделить сознание от тела? …

– Профессор, я думаю, вы опоздали с теориями – перебил Грэм профессора. – Мы все опоздали. Пока мы пытались выстроить, сколько – нибудь красивую теорию, объясняющую нам что такое естественный интеллект, а также сознание, мышление, разумность, практика искусственного интеллекта обошлась без нас. У нас нет больше идей для теорий! Идеи теперь генерирует искусственный интеллект… Я не смогу отдать сына в клинику…. Даже такому большому авторитету как вы, профессор.

– Подумай! Все равно терять нечего. А в науке может быть настоящий прорыв! Будем честны перед собой! Скорее всего, твой сын неизлечим. Но ты же настоящий ученый. Как ученый ты должен понимать, что прогресс должен продолжаться любой ценой. Принести в жертву сына – это ли не подвиг ученого с большой буквы? Это ли не святой долг человека профессионально ищущего истину? Наука без жертв не развивается, ты сам это знаешь! Такой случай выпадает редко. Сколько ученых пожертвовали собой! Да и какая это жертва!? Он все равно обречен!

Грэм ушел неудовлетворенным, раздосадованным и злым. Но он выговорился. На сердце все-таки стало немного легче. К тому же он понял, что его мозг в порядке, он не сошел с ума. У него нет мистических галлюцинаций. Несмотря на неприятный осадок, после разговора с профессором, Грэм почувствовал некоторую бодрость в теле. Нельзя существовать в круглосуточном, не проходящем чувстве неприятия новой реальности, ощущения горя. Должны быть просветы. Внутри любого кошмара надо пытаться искать позитивные эмоции. Даже в аду, вероятно, можно увидеть кусочек неба и порадоваться этому. Вот только беспричинное душевное беспокойство увеличивалось….

Вскоре его ждал сюрприз. Только он подошел к своему дому, подъехал ярко-желтый Porsche 1973 года. Конечно, это был Серж. Грэм всегда был рад видеть своего друга. Серж был единственным человеком в его окружении, никак не связанный с наукой. Музыкант, поэт, певец, он всегда мог завалиться без предупреждения, без звонка. Не то, чтобы он отвергал правила приличного общества, он просто никогда не успевал соответствовать им. Он всегда спешил, его всегда везде ждали. Вот и сейчас он подлетел со скрипом тормозов. Впрочем, его старейшая машина скрипела, звенела, скрежетала, дергалась вся. Но внешне она выглядела шикарно. Всегда чистая, яркая, как будто только, что с конвейера. Это ретро знала вся округа и не только. Серж упорно отказывался отдать ее в музей и пересесть на современную машину.

– Надеюсь, ты сейчас не работаешь – закричал он издалека на всю улицу своим глубоким баритоном? И не дождавшись ответа, вытащил из машины кофр с гитарой. Грэм непроизвольно улыбнулся.

– Я сильно спешу. Заскочил к тебе на пять минут.

Он даже никогда не здоровался. Сразу, по делу.

– Ты плохо выглядишь! Давно не брился? Пойдем, я тебе покажу новую песню.

Его широкое лицо в обрамлении черных, длинных и вьющихся волос широко улыбалось. Он был похож на цыгана. Грэму всегда казалось, что когда Серж улыбался, то от исходящей от него энергии улыбался воздух вокруг.

Про работу Серж не зря спросил. Он бесцеремонный, мог без звонка приехать в гости даже ночью. И искренно не мог понять, почему этого не стоит делать. Единственное, что он понимал и к чему с уважением относился, это работа Грэма. Если он заваливался нетрезвым, вдруг, в тот момент, когда Грэм работал, то сразу, как бы трезвел, прикладывал палец к губам закрывая рот и тихо удалялся. Приемы, которые использовал для работы Грэм, его восхищали. Он мечтал когда-нибудь применить их к себе. Грэм не сам их придумал. Такими жесткими, иногда жестокими по отношению к себе приемами научной теоретической работы пользовались известные ученые, Пуанкаре, Мигдал, Эйнштейн, Ньютон, например.

Когда требовалось решить очень сложную задачу, которая, кажется, уже за пределами человеческих возможностей, Грэм готовился в несколько этапов. Для начала ему было необходимо полностью отключиться от всех бытовых забот. С самого первого дня знакомства с Лилит, он предупреждал ее об этой свой особенности. Далее: физические упражнения на выносливость до изнеможения. Так чтобы мышцы дрожали во всем теле. Накануне перед сном он некоторое время работал. Тупо старался решить задачу в лоб. Плохо представляя себе возможное решение. Не думая о правильности путей мысли. Главное не довести себя в эту ночь до бессонницы. Утром, как правило, в голове был конкретный план действий. Потому что подсознание ночью переварило все это. В какой-то книжке когда-то прочитал фразу про работу подсознания, она ему очень понравилась: «Ничего, в духовке дойдет». После этого главное, не останавливаться – упорная работа до конца. День, потом бессонная ночь, иногда вторая. Все это время без еды, употребляя только воду. Он доводил себя до болезненного состояния. Все части задачи, сознательное и бессознательное, четкие мысли и мысли похожие на бред начинали смешиваться в мозге. Одолевали приступы мрачности. Невозможно отвлечься и невозможно забыть. Кажется, происходит зависание мозга. Выход из этого состояния только один – найти решение задачи.

Это состояние максимальной концентрации всех душевных сил и всех скрытых возможностей мозга. Состояние болезненное и ненормальное. Эйнштейн говорил, что в такие моменты видел галлюцинации. Грэм до такого состояния не доходил – задачи у него были, все-таки, не такие глобальные. Надо иметь очень хорошее здоровье, чтобы выдержать долгую бессонницу. Но все трудности забываются, сразу после решения задачи. Окупается! Это счастье! Ради этого чувства можно двое, трое суток пострадать.

– Тебе удается выходить на уровень экзистенциального сознания без химических стимуляторов. Я хочу у тебя научиться. Вдруг мне удастся написать великую поэму.

– У тебя Серж, ничего не получится. Не порти здоровье.

– Почему? Какая разница – решить научную задачу или создать творческий проект? Ученый, художник – по сути, разве не одно и то же? Творчество, озарение, интуиция, прозрение, вдохновение, инсайд, откровение, проявление скрытых внутренних сил, просветление мысли, высота творческого возбуждения – разве этот словарик не является общим для ученого и художника?

– Понимаешь,… есть разница. Для ученого очень важно внутри себя подкармливать жесточайшего критика. Даже коллектив критиков. Адвокат дьявола нужен обязательно. Иначе я задачу не решу, пойду ошибочным путем, а потом буду с пеной у рта доказывать, что решение верно. А притом, мою работу будут подвергать сомнению сто тысяч раз друзья-недоброжелатели. В нашем деле неправильные идеи льются потопом на головы изобретателей всех пород. Последствия могут быть плачевными для всех людей. А вот для творчества, наоборот, внутренний критик – это враг номер один. Ты знаешь! Если хоть на минутку допустить критика к неоконченному произведению – все, хана. Ничего не напишешь. Ученый создает нечто элитное, но результаты будут для всех, а художник создает простое, в сущности, произведение, но для элиты. Я так думаю. Здравый смысл, он для ученого,… а в творчестве – требуется отсутствие здравого смысла. Ученый стремится понять то, что нельзя вообразить, а художник стремится вообразить то, что нельзя понять…

– Ты говоришь о бессознательном и тут же о здравом смысле. Неувязочка…

– Я говорю о совместной работе сознания и подсознания. И чтобы не сместиться в зону безумия, требуется хорошая доза здравого смысла. А в твоем творчестве здравый смысл, рациональность, прагматичность отсутствуют полностью. Ты совершенно свободен. Ученый – прагматичный человек, который работает с противоречиями и парадоксами, а художник сам по себе, по умолчанию, уже парадокс и противоречие, при этом он пытается что-то сделать разумное. Мы, как говорят математики, непересекающиеся множества. А те известные гении, которые были теми и другими одновременно, так это исключение из правил, которые подтверждают их. Сколько людей одинаково гениальных в творчестве и в науке было из ста миллиардов человек живших, когда бы, то ни было на Земле? Это редчайшие, нетипичные мутации!

– Ты прямо разделил нас на противоположности. Ну хорошо. А вот ответь мне на один вопрос. Искусственный интеллект ученый или художник? Он и расчеты делает, и решает сложные задачи, и рисует, и музыку сочиняет. И все это один и тот же Интеллект. Кто он? Тогда на этот вопрос Грэм ответить не смог.

– Лилит дома?

– Вряд ли. Она собиралась на работу.

– Как Ники?

– Не спрашивай. Все так же.

– Пойдем дружище скорее в дом. Я сочинил новую песню. Спою тебе первому. Только я не для этого приехал. Приперся я к тебе, чтобы позвать тебя в поход. Нас будет пятеро, вместе с тобой. Классные ребята – музыканты. Они часто ходят в походы, как дикари. Они тебе понравятся. Я им про тебя рассказал, они тебя полюбили. Представь себе: заберемся туда, где не ступала нога человека, залезем в горы, переправимся через горную реку, спать будем в палатке. Костер! Забудешь про науку, про математику, про уравнения, про цивилизацию, чтоб ей пусто было! Испытаем радость дикого человека, животную страсть и радость, будем орать, безобразно веселиться и хохотать! Вернемся резвыми и с ясными мозгами. Серж издал громкий, протяжный, непохожий ни на что звук, вероятно, он думал, что так кричали древние охотники в начале большой охоты. На крик прибежала Лиз.

– А вот и моя красотка! – с озорством протянул Серж. – Сделай мне, пожалуйста, кофе по-турецки, как я люблю. Ты знаешь.

Лиз быстро спряталась на кухне. Грэм заметил, как она смутилась и даже, кажется, покраснела от смущения.

– Серж, я принять твое предложение никак не смогу. Ты же знаешь, в каком я положении. Мне сейчас не до походов. Мало того что с сыном такое, так еще с Лилит ругаемся…

– Тем более! Тебе надо переформатировать сознание.

Его друг плохо разбирался в компьютерах и в цифровых технологиях, но любил компьютерную терминологию. Люди для него были сложными метафизическими устройствами с функцией метапрограммирования. В мозгу у них жесткий диск памяти и нейропроцессор. У кого старый и один, у кого несколько продвинутых. У некоторых была встроена хорошая звуковая плата, у других стоял четкий видеопроцессор. Люди были, кто с открытыми программными кодами, кто с локальным закрытым программным обеспечением собственного авторства. Кто позаботился о себе и поставил хороший антивирус, а кто, таких большинство, потреблял всю подряд информационную шелуху, не заботясь о своем ментальном здоровье. Людей надо было периодически переформатировать, перезагружать, обновлять программы, чистить от вирусов. Перед сном он говорил: «начинаю перезагружать свой компьютер». Он не видел разницы между нейронными сетями как специальным термином программистов, и нейронными сетями в мозгу человека. Разве только размер и упаковка, форм-фактор разный. Грэм смеялся над этим, но не возражал. Главное,не увлечься и не забыть, что это всего лишь игра в слова.

Серж достал гитару, расположился, глубоко и медленно вздохнул через нос и запел. Он начал петь тихим, неровным голосом. Казалось, звук проникал в дом сквозь стены, а не шел из горла певца.

«А мне все кажется: в один туманный день

Войдет в залив безмолвно и тревожно

«Летучего Голландца" тень –

Не надо лгать, что это невозможно.

Лохмотья парусов прилепит к реям,

По вантам разбегутся вечные бродяги…

Туман над морем пеленою стелет,

Приспустят измочаленные флаги».

На Грэма этот первый трепещущий звук песни подействовал гипнотически. До этого он сидел сгорбленный на диване, а тут он непроизвольно выпрямил спину, расширил глаза, сосредоточился на звуке. Голос Сержа окреп, стал увереннее. Зазвенел как штормовой ветер в вантах. -