Читать книгу Охлажденный и замороженный - Алекс Кожин - Страница 2

В детстве мы с Женькой жили напротив, через длинный коридор бывшей казармы Красных авиаторов. Во время немецкой оккупации в казарме поселись летчики Люфтваффе. Соседнее, большое и неровное поле, как аэродром, использовали и те и другие. Однажды на этом поле совершил свой беспримерный подвиг летчик Чкалов, напившись и разбив в хлам летательный аппарат, типа истребитель. Ну, а когда авиаторов отселили, нам достался крепкий, красного кирпича, трехэтажный дом с подтекшей послевоенной надписью «Осмотрено мин нет». Казарму разгородили на длинные пеналы, в которые поселили строителей, трактористов и других людей незамысловатых профессий. Тогда, в конце 50-х, это была городская окраина. Уже следующий после нашего дом еще долгое время оставался развалиной, после меткого попадания авиационной бомбы. Историки до сих пор спорят, чья это была бомба. Но уже точно установлено, что ни американцы, ни англичане город не бомбили.

Наш дом и сейчас стоит в Гомеле на Советской улице под тем же 99-м номером. Только аэродрома больше нет, его давно застроили крупнопанельными домами. Да и само это место в результате бурного строительства оказалось ближе к центру города, чем к окраине.

Очень важно отметить еще одну особенность города. Гомель всегда был культурным местом. Согласно переписи, в 1897 году из 30 тысяч жителей города 20 тысяч были евреи. Такое наследство зря не пропадает. Пройдя революции, погромы и немецкую оккупацию, город сохранил свою самобытность. Здесь до сих пор существует драматический и кукольный театры, филармония, зубопротезное училище, старинный парк над речкой Сож, а также собор Петра и Павла. Мне кажется, что такая история могла случиться только в таком культурном месте.

В детстве мы с Женькой ходили в одну школу, а когда он остался на второй год, то и в один класс. Временами мы дружили, порой дрались. К чести Жени нужно сказать, что он, при всех своих достоинствах, был еще тот распиздяй, хоть и еврей. Для него не существовало школьной дисциплины, равно как и отметок по поведению. Учился он произвольно, когда хотел. А большую часть времени донимал учеников, учителей и родителей. От его выходок стонала наша 26-я средняя школа, рыдал педсостав и бесились родители. При этом Женька много читал, не делал грамматических ошибок в диктантах и неплохо играл в шахматы.

В старших классах Женя был высоким, худым юношей с постоянно дергающейся куда-то вбок головой, нервным тиком и нелюбовью к своему брату-погодку. Бесконечная война двух братьев, в конце концов, свела в могилу их бабушку, которая до этого пережила несколько погромов, три революции и три войны, а также многих красных командиров и преданных большевиков-ленинцев.

Я помню тот теплый весенний день. Шумная драка братьев резко оборвалась, все затихло. Потом мы вдвоем с Женей стояли, прислонившись к теплой кирпичной стене, и молчали. Это была первая в нашей жизни утрата, смерть человека, которого мы хорошо знали. Может быть, именно эта потеря повлияла на Женю и подтолкнула его интерес к сохранению жизни.

После потери бабушки в семью вернулся папа-Шафран, но и он не протянул больше полугода в условиях непримиримой вражды двух братьев, и в итоге бесследно растворился где-то на просторах великих строек социализма.

Со скрипом окончив 8 классов, Женя решил, по примеру отца, стать «строителем коммунизма»: пошел учиться в профтехучилище на маляра-штукатура. Эта профессия позволила Жене жить какое-то время довольно безбедно, выезжая в летние сезоны красить фасады в отдаленных регионах страны. Так и называли людей этой профессии – «фасадчиками». Когда же коммунизм неожиданно рухнул, деньги обесценились, а маленькое еврейское счастье обернулось большими проблемами, Женька стал искать другие способы существования. Он торговал чем придется на базаре, вкручивал бабушкам мозги и лампочки, занимался извозом.

Это было странное время, когда в Гомеле почти поголовно закрывались заводы и фабрики. Оказалось, что кварцевые иллюминаторы для атомных подлодок, производство которых десятилетиями налаживали в городе, теперь не нужны. Совсем не нужны оказались свеклоуборочные машины, гидроагрегаты, кирзовые сапоги производства фабрики «Труд» и даже майки с рейтузами фабрики «им. 8 Марта». Постепенно умирала даже кондитерская фабрика «Спартак», годами дарившая округе свой чудный запах.

Выброшенные переменами люди оказывались на стихийных базарах, торгуя всевозможным барахлом. В ходу были доллары и нелепые «зайчики», которые массово печатал Белорусский банк на бумаге из школьных тетрадей. Автобусные экспедиции в Польшу и Стамбул ежедневно отправлялись из города. За границу везли все, что можно было продать: девушек, секретные чертежи, редкоземельные металлы. Назад привозили ширпотреб и еду. Пограничники с милиционерами окучивали все шоссейные и проселочные дороги, расставляя круглосуточные вооруженные блокпосты. Стражи дорог брали с челночников любым товаром: деньгами, водкой, шоколадом, женщинами и коврами.

То был веселый хаос, в который за несколько месяцев превратилась стабильность последних десятилетий социализма.

Несмотря на общую разруху начала 90-х, Женя не жаловался. Он искал пути и способы. Часто менял профессии. Хотя денег это почти не приносило. Между тем, были жены, алименты и прочие коммунальные расходы. Но Женька не сдавался.

Мы иногда встречались, я к тому времени уже где-то учился, лишь иногда приезжая на родину.

Как известно, кто ищет – тот всегда найдет. Итогом Женькиных поисков стало открытие чего-то вроде «серпентария». То есть, не совсем как бы для змей, как это лучше сказать……

Идея была ошеломляющей – дать бессмертие людям. То есть, хранить людей охлажденными, до изобретения соответствующего лекарства. Где-то на окраине, около тощей колхозной фермы, Женя снял за копейки заброшенный промышленный морозильник, слегка приукрасил его, используя строительные навыки, и дал объявление в газету. Типа, не жди собственной смерти, ложись на сохранение, а как только американцы изобретут лекарство для бессмертия, мы тебя разморозим, получишь второй шанс. Вроде как вторую жизнь.

Идея поначалу не прижилась, ложиться на сохранение живьем никто не хотел. Живые, страдая предрассудками, боялись холода и сырости. Мертвые предпочитали лежать по старинке – на кладбище. Женю это не смущало, он нажимал на вошедший тогда в моду маркетинг. Нанял двух «оторванных» студентов местного техникума, купил им костюм и галстук; штаны прикрывали рваные кеды. Студенты в свободное от службы время вскопали огород за морозильником, натаскали с фермы навоза, засадили участок. К августу подошла отборная конопля. В перерывах между затяжками студенты открывали морозильные камеры и дико хохотали в пустоту. Женя за них опасался, собственные работники долгое время были основными кандидатами на сохранение.

Как случается в жизни, успех пришел неожиданно. В реанимацию местной больницы прямо со стрелки попал местный авторитетный предприниматель. Дела его были плохи, врачи ответственность не брали ни за какие деньги. Приходил поп, помахал кадилом, но это не помогло. Время шло, мужик не вставал. Очередной бригадир, дежуривший в палате у тела, случайно развернул газетку, увидел Женькино объявление, понес коллегам. Все высказались за сохранение. Так в морозильнике появился первый клиент.

Нужно заметить, что в те годы, когда делили совместно нажитое социалистическим трудом, людей определенного круга словно косили косой. За первым клиентом подошли и другие. Однако, недобитых "предпринимателей" было немного. Свидетелей тогда, как правило, старались не оставлять. Со временем стали принимать на хранение и покойников, заманивая невиданными успехами американской медицины. Часто вчерашние враги ложились в одну камеру: мест на всех уже не хватало.