Читать книгу Прилив. Книга 1. «РУТ» - Алекс Коста - Страница 3

Должны были остаться следы. Хотя бы, небольшие вмятины? – Рут обернулась, посмотрела вдоль берега. Пальмы склонились под одинаковым углом, низко над песком, белые «барашки» набегали на волнорез в дальней части косы.

Эталонно-красивый вид! Или, как говорили люди из рекламного дела, – просто, эталон.

Представила девушку с кубинской внешностью, спутанными волосами, полными губами. Настоящая Ева Мендес! Она очищает банан, подносит ко рту, глотает половину.

Искрятся слова: Соблазнительные туры!

Вспомнила, откуда это. Дерьмовый заказ от «Соблазнительного туроператора». У них еще был менеджер по маркетингу… как его… Герберт, Готлиб, Густав… нет, Гарольд! Точно! Его звали Гарольд.

– Рут, важно зафиксировать, чтобы мякоть банана и губы… ну, ты понимаешь, окей!? Следы губ на мякоти банана. Мякоть на мякоти. Врубаешься, окей!? Мякоть с мякотью. Ок, понятно?

Она вспомнила, что Гарольд имел склонность к трем словам: мякоть, соблазнительный (и его производные) и окей, тоже с производными.

Жирный, тупой ублюдок с потными подмышками и одутловатым лицом онаниста. Соблазнительности в его жизни, явно не хватало. Окей?

– А, знаете… что, задумка, как бы вам сказать… девушка, делающая минет, банану? Может, это уже, немного, устарело!?

При слове «минет», Гарольд осклабился. А, она испугалась, что в своем сегодняшнем вечернем «намыливании», он будет «молиться», с участием ее имени: Рут, Рут… о, Рут, Рут… представлять ее губы и движения, в замедленной съемке, произносящими «ми-и-н-н-нет».

– Хмм… – кажется, не понял он, – Почему это устарело!? Ладно, тогда так…

Гарольд предложил альтернативу: пара лежит на шезлонгах, у них коктейли. Непременно с зонтиками, в высоких запотевших стаканах. Кадр крупнее: кусочек льда ползет по стенке, слизывая мелкие капельки на своем пути. Ум-м… как соблазнительно!

Пара чокается. Стоп-кадр, надпись: Самый соблазнительный отдых! Или, второй вариант: Мы – такие соблазнительные!

Она не стала отдавать брифы дизайнеру. К тому моменту, работая у Грязного Мэни уже несколько лет, понимала: такого клиента ничего не устроит. А то дерьмо, которое они придумают сами, босс делать не позволит пустить «в тираж», репутация агентства дороже.

К следующей встрече с Гарольдом и другими сотрудниками «Соблазнительных туров», сама накидала слайды. Для развлечения, в шутку.

На первом был изображен классический баунти-пляж, вид на береговую линию. У кромки воды – коричневая куча. Похоже на… да, на дерьмо. Хотя, вполне возможно, что это коряга такой формы? Или причудливый обитатель морских глубин, вынесенный на берег?

Следующий слайд – крупнее. Нет. Все-таки, это дерьмо. Большая, спиралевидная куча, явно, человеческого дерьма. Эталонное дерьмо! Дерьмо-эталон!

Кто-то сидел, вдумчиво делал дело. Не торопился, не ерзал. Поэтому, кольца получились одно к другому.

Третий слайд не оставлял никаких сомнений. Показывал эталонную кучу такого размера, что за ней и моря-то не было видно. Появлялась анимированная надпись:

С нашими турами, даже дерьмо – соблазнительно!

«Редколлегия», во главе с Гарольдом, не оценила креатив. Послышались возражения «нет, мы все понимаем, но…», «для нас это не совсем приемлемо», «вы не раскрыли идею…».

Она не особо слушала. Смотрела, как в тени, за проектором, стоял ДжиЭм, одной рукой показывал средний палец, другой зажимал рот, чтобы не рассмеяться в голос. Она и сама, после фразы «вы не раскрыли идею…», не сдержалась. Захохотала, долго не могла унять смех. А как дальше раскрыть идею? Наворотить на берег целый самосвал дерьма!? Так соблазнительней? Окей!?

Всем стало понятно, что не сработаются. Гарольд подошел, обдав ее несвежим запахом, сказал что-то вроде: Ты можешь больше, Рут, окей?

Интересно, что она ему ответила? Обычного «пошел ты, придурок», было бы недостаточно.

Но, дальше она не помнила. Память выдавала прошлое отдельными пятнами. Иногда, пятна складывались друг с другом, в истории. Те плелись чередой, создавая странный разрозненный клубок на тему «что было, до того, как».

Но, хоть что-то.

Что было «после того, как», она не помнила совсем. И не хотела.

***

Теперь только настоящее. В котором, она сама живет на баунти-пляже. Никто не «ходит» на береговой линии, Энди придумал, как установить биотуалет и менять септики. Нашел большие мешки химии и с трудом приволок, пока оставался работающий грузовик. Зато, несколько лет они могут не волноваться за дерьмо.

Пары с коктейлями нет, никто не лежит на шезлонге. Самих шезлонгов нет. Рекламного агентства Грязного Мэни нет. Других агентств – тоже нет.

Раньше она бы не могла такого представить: рекламы нет. Ни одной. Ни одного жалкого объявления на столбе, на клочке бумаги, от руки «продаю недорого». Даже такой рекламы нет. В стране, рекордсмене по потреблению рекламы – больше нет рекламы.

Никогда не будет. Эталонный пляж останется без соблазнительных туров, без Евы Мендес с бананом, засунутым по горло, без кучи эталонного дерьма.

Когда израсходуются эти септики, Энди возьмет другие. Уже придумал, как дотащить на волокушах из Саншайна. Сам хвалился во время последнего киносеанса.

К тому же, они все скоро сдохнут. Не так, чтобы очень скоро. Но, септиков хватит. А уж по сравнению с пальмами, волнорезом, песчаной косой… очень-очень скоро. Сдохнут, не оставят, после себя, продолжения.

Они не оставят следов. Никаких следов. Все заберет Прилив. Забрал. Уже забрал.

(Пожалуйста, не произноси это слово даже про себя!)

И почему, так больно уходить, если не оставляешь ничего, после себя!?

Она, скорее всего, сдохнет последней. Самая молодая в «Гамаках Энди».

Гамаки Энди! Качайся в гамаке, пока не сдохнешь!

Но, просто так она не уйдет. О, нет! Хоть что-то, но оставит после себя. Навалит такую кучу, какую только сможет. В самом центре этой чертовой песчаной косы! Специально рассчитает расстояние так, чтобы вода не смыла в первый же день. Чтобы этот долбанный эталонный пляж не был пустым.

Не пустым, не пустым, не…

(Черт возьми, Рут! Это слово тоже не произноси.)

Чтобы этот долбанный П… любовался! Пусть любуется на то, что оставило ему человечество в ее лице!

И кто, как не бывшая рекламщица, в ответе за такую пи-ар компанию!?

Еще, пожалуй, соорудит большой фак. Повалит несколько долбанных пальм. Постарается! Из последних сил, к тому времени, старая-дряхлая, срубит и закопает в песок стволы. Может, какое-то из них придавит ее насмерть, раздавит грудную клетку.

Нет! Постарается закончить! Три бревна покороче и одно – такое длинное, какое только сможет срубить и дотащить.

И пусть видит! Каждый день! Каждое утро, подкатывая к их мертвому пустому баунти, пусть видит послание всего человечества:

Иди на хрен, Прилив!

***

Набрала песок в руку. Сжала так сильно, что захрустели пальцы. Встала, пошла дальше. Дойдя до противоположной стороны бухты, где вода была спокойной, застоявшейся, в водорослях увидела маленькое тельце.

Малыш, маленький ребенок! Спинкой вниз. Перевернулся! Животик кверху!

Не помнила, как доплыла. Очнулась уже только, оказавшись в склизкой волосяной массе водорослей, за пару метров от малыша. Сделал резкое движение, чтобы дотянуться, но не достала.

Давай, Рут! Ну же… быстрей!

Сделала еще пару гребков, потянулась, обхватила тельце.

Скользкий! Какой же он скользкий! Почему он такой скользкий?! Глаза открыты? Он жив? Или? Боже…

Еле-еле выгребла обратно, одной рукой, другой сжимала тельце. Последние метров пять ползла по дну, кажется, ободрала ноги о кораллы.

Пробежала, положила подальше от воды. Вот здесь! Сухое место! Кое-как отдышалась сама, вдохнула воздух в малыша. Прислонилась полуоткрытым губам.

Холодные? Нет. Безжизненные!? Странные. Ни теплые и ни холодные.

Дышала, что есть сил, но получалось не очень. Самой воздуха пока не хватало. Нажимала на маленькую грудку: раз-раз-два… раз-раз. Так, так, так…

Села без сил, в прострации. Не знала, получилось что-то или нет.

***

Рут, Рут! Ты как… Рут!

Очнулась, кто-то тряс ее за плечо, услышала всхлипывания.

У меня получилось!? Малыш, ребенок…

Огляделась, увидела, что рядом сидит Эрик. Это он плачет.

Узкие шорты «хаки» с зеленым плетеным ремешком, потертым, но почти, как надо, розовое поло. Тоже побитая, с разлохматившимся воротником. Как ни старался беречь, не давал стирать ни ей, ни Хелен.

Носил эту чертово поло, как будто недавно сам купил ее в Ральф Лорене, на Пятой авеню.

– Эрик! Он жив?

Наклонилась над малышом. Глаза были открыты, но были очень тусклыми, без жизни. Ротик, как будто, склеен.

Что я наделала!? – внизу резануло от страха и отчаяния.

– Рут, твои коленки! – Эрик хотел потрогать (сама только сейчас увидела, что идет кровь) – Надо обработать, я принесу…

– Оставь ты… – оттолкнула его, – Что с… с…

Не смогла в слух произнести «ребенок». Третье слово, после «прилив» и «пустота», которое застревало внутри, в горле, в животе, где-то, еще ниже. Как клубок колючей проволоки, застревало, ранило, затягиваясь, не давая распутать. И она говорила себе «нет-нет, даже не произноси это».

– С ребенком? – спросил Эрик.

– Да… кретин! С малышом! Что с ним?

– Рут, это же… это не…

Неумело взял маленькое тельце, согнул вытянутые ножки, они издали неприятное механическое «кря-у-сс».

– Хмм… заржавел, наверное. Отдадим Эндрю, он починит.

– Починит?

– Конечно, починит! Ты же знаешь Эндрю! Все получится! – Эрик поднял большой палец вверх, в своем любимом жесте, улыбнулся полуулыбкой.

Недавно он упал с пальмы. Невысоко, но неудачно, правой стороной челюсти прямо на, зарытый в песке, кокос. Стиву пришлось удалить сразу пять зубов, чтобы избежать нагноения.

Так бы Эрик подошел для рекламы Лорена. Светлые волосы с благородным «дождем» седины, правильные черты лица, поджарый, загорелый… эталон плейбоя среднего возраста. Мужественен, но не мужиковат. Выглядящий еще молодым, но не юнец. Зрелый, одним словом. Самую малость, «кьют»! Что делает его еще более харизматичным. Понявшим жизнь, как она есть.

Попробовать все и выбрать лучшее.

Ральф Лорен.

Заимствовано, зато точное попадание в целевую аудиторию.

– Я отдам Энди, он сделает. Механический, наверное… – Эрик сжимал и сжимал ножки с неприятным «кру-у-м-сс-с». – Все получится!

– Прекрати, Эрик! Прекрати! Слышишь! Механический?

Каждый раз, она с трудом возвращалась от вспышек воспоминаний. Так и не привыкнув к этим неожиданным вспышкам прошлого. Прошлое!? Прошлого них больше не было. И оно было повсюду. По-другому, ни она, ни еще кто-то в «Гамках Энди», не смог научиться жить.

– Механический… он – механический!?

Когда оцепенение спало, смогла поплакать по-настоящему. По поводу механического малыша с почти выцветшими, когда-то, голубыми, глазами. Не понятно, сколько лет он болтался в этих клейких водорослях. Поплакать по поводу себя, ободранных коленок, которые уже начали саднить. И, даже поплакать по поводу половинчатой улыбки Эрика и того, что польский еврей больше не делает поло на английский манер.

Эрик плакал вместе с ней, между всхлипываниями, повторяя «все получится».

Она прижимала к себе механического малыша, сама прижалась к Эрику, правой щекой ощущая, что качество материала поло от Ральф Лорена, наконец-то приблизилось к Лакост.

Пятьдесят стирок?

Почти Лакост!

Ральф Лорен

Такой слоган подошел бы. Понравилось бы прижимистым юристам, дантистам и прочим говнюкам, которые хотели выглядеть английскими аристократами, никогда не портящимися, как вино в замковых погребах.

– Эрик, я не хочу механического малыша. Я хочу настоящего.

– Рут, ты знаешь, что… Энди починит. Ты знаешь… сейчас есть механический.

– Сейчас? Сейчас ничего нет.

– Он тоже хороший. Смотри! – он опять согнул ножки, издававшие «кр-я-у-м-сс-с».

– Да, пошел ты!

Они еще немного поплакали. Но, конечно, далеко не выплакав все, пошли к лагерю. У каждого было много дел. Важных и не очень. У нее – прополоть и полить рукколу и корнеплоды (оба вида растения любили сочетание сильной влажности и сухости, не понятно, почему). Эрика ждал настил и, конечно же, тысяча мелких обязанностей в мастерской Энди «разбери это, упорядочи то». Со стороны, когда они там что-то делали, напоминали двух хромых муравьев. Муравейника давно нет, а они таскают разрозненные остатки, пытаясь с ними что-то сделать.

Со стороны пляжа, можно было видеть, как две фигуры ныряли и всплывали, преодолевая песчаные дюны.

Эрик обнимал Рут, в другой руке, держа ручку механического малыша. Тот висел, как мартышка, держась одной лапой за ветку.

От сильного полуденного солнца, его внутренности начали просыхать, его механическое сердце вот-вот должно было начать биться.