Читать книгу Пустые комнаты - Алекс Палвин - Страница 21

Рулоны дорогих льняных холстов, тюбики с масляными красками, разбавители. Парочка новеньких палитр. Мастихины каплевидной формы, ретушный лак, скобозабивной пистолет, скобковыниматель, плоскогубцы, щипцы для натяжки холста. Коробка ветоши, гора белых бумажных полотенец, влажные салфетки. Мольберт, аккумуляторные светильники. Пахло как в мастерских, где делают рамы и подрамники, но под сосновой стружкой притаилось что-то колкое, сухое, словно запах покинутой норы. Возможно, виной тому цементный пол.

Обводя вокруг себя блуждающим взглядом, я стоял на пороге своей студии, перенесенной в подвал Ведьминого дома, и ошеломленно молчал. Холт оставил кругленькую сумму в художественном магазине, в точности зная, что я использую и чему отдаю предпочтение.

– Я взял на себя смелость снабдить тебя готовыми подрамниками из сосны, – заметил он. – Но при необходимости могу достать подрамник того размера, какой ты укажешь.

Кистей было больше тридцати, и среди них я с непроизвольным облегчением заметил те, которые использовал чаще остальных. Коснулся флейца, кисти с длинным мягким синтетическим ворсом, когда мой взгляд остановился на канцелярском ноже.

– Ты подгонишь и натянешь холст в моем присутствии. Потом я заберу все, что будет мешать тебе думать исключительно о работе… Что-нибудь не так?

– Здесь нет музыкального центра.

– Знаю, – бодро сообщил Холт. – Видишь ли, я глубоко убежден, что в тишине ты найдешь то, что оставалось скрытым от тебя в грохоте музыки.

Я встретился с ним взглядом:

– Я не работаю в тишине.

– С этого дня работаешь.

– Говард, я не могу…

Его глаза утратили мягкость.

– Не бывает одного без другого: красоты без уродства, смысла без отречения, силы без боли, знания без тишины. Предназначения без жертвы. Жертва неотъемлема.

Я отвернулся:

– Когда я могу приступить к работе?

– Прямо сейчас, если пожелаешь.

Скажу так: ему не пришлось заталкивать масляную краску мне в глотку. Если между мной и свободой стоит картина, я ее напишу.

* * *

Когда Говард ушел, прихватив канцелярский нож и заперев меня, я поднял голову и прислушался. От упавшей тишины звенело в ушах. Я немного побродил по комнате, перебирая имеющийся инвентарь. Среди вещей нашел записку, на которой тем же почерком, что и на открытке, было написано: «Человек делает, порождает несравненно больше того, что может или должен вынести. Вот так он и узнает, что может вынести все». Подпись: «Свет в августе» Уильям Фолкнер. Вивиан наверняка читала Фолкнера.

Я замер перед холстом, натянутым на подрамник, установленным на мольберт, пытаясь понять, что вижу. Вернее, почему не вижу ничего. Я чувствовал себя зверем, которого заперли в клетке – более тесной и темной, чем та, в которой он привык сидеть. Часть меня до сих пор надеялась, что это происходит с кем-то другим.

У меня больше не было жены, дома, бухла. Зато у меня была куча свободного времени. И прекрасный чистый холст. Я вспомнил, как стоял в дверях своей студии, гадая, когда вернусь к работе и вернусь ли когда-нибудь. Что ж, я не ожидал, что это случится так скоро.

Мне надо создать что-то, что произведет на Говарда впечатление. А что у меня получается лучше всего? Я вглядывался в холст, а руки уже перебирали тюбики с краской.