Читать книгу Новеллы горной тайги - Алекс Т. - Страница 4

Пилот окинул тревожным взглядом болото, отделявшее его и его квадроцикл от брода через реку Ялпынг-Я. Там, за рекой, неблизкий путь до скромной деревенской цивилизации – почти 80 км. И на этом пути еще семь рек и пара болот. Имена рек Пилот складывал в скороговорку:

– А́нчуг, Тошемка, Вижай[5],

По́ма, Та́льтия, Сапса́ус, а за ними – Шегультан.

В междуречьях – пара ядреных болот. Одно Пилот прозвал Анчуг-штрассе, а другое – Вижайский тормоз. За спиной уже остались реки Тохта, Вапсос и Ялпынг-Гусья.

Пилота притягивали реки горной тайги и нравилось звучание их мансийских имен. Холодные горные принцессы прятали свою древнюю грусть в звонких перетоках кристальных струй. Всякий раз в предгорьях Пилот окунал в ледяной поток Ялпынг-Я разгоряченное лицо, пил ее воды и, наполняясь ими, осознавал: в вечном движении нет дома…

Товарищи – Эльф и Тракторист – задерживались. Они идут по треку на квадриках с прицепами – надо вывезти снаряжение из лагеря, который стоял в предгорьях хребта Ялпынг-Ньёр все лето. Коротенькие прицепы – на одной оси и больших колесах – сделаны специально для квадроциклов и замедляют движение по треку.

Пилот приготовился ждать…

Осень уходила. Дожди перемежались ленивыми ночными снегопадами. Снег неуверенно ложился на палатки и квадроциклы, а Пилот поутру собирал его в ладони – умывался. К полудню свежая белизна обращалась холодной всепроникающей влагой.

Радовало одно: холодные ночи усмирили навязчивых насекомых, и сняв шлем, можно было не надевать кепи с москитной сеткой. Пилот натянул поверх балаклавы теплую флисовую шапку и откинулся на спинку мягкого кофра; закинул ноги на широкие крылья квадроцикла. Наколенники перестали поджимать колени, и Пилот расслабился. Глядя в осеннее небо, где на редких серых облаках играли-поигрывали карминные блики заката, он выбрал точку на сиреневом небесном полотне и не сводил с нее глаз. Сознание соединилось с небом, мысли покинули Пилота. Сквозь его память, как облака по вечернему небу, поплыли люди, слова и события, которые не случились с ним, но могли случиться, если бы он время от времени делал иной выбор…

* * *

…Пилот припомнил давнюю историю в деревне Черемискуль и дом-интернат для детей с отклонениями.

Стоял майский погожий день. Пилот стремился к озеру Окаянкуль, где в старой деревеньке Тихоноровке его дожидалась ветхая избушка, выкупленная на лето в качестве дачи. Деревня была из разряда умирающих. Разлученные двумя короткими улочками, несколько старух еще топили печи в обветшалых избах. Баба Аня даже корову держала и козу. А у бабы Нины Пилот арендовал избушку, оставшуюся от уехавших насовсем детей.

Еще зимой тяга к бездорожью и приключениям привела Пилота к озеру Окаянкуль, где он и обнаружил не отмеченную в навигаторе Тихоноровку. Деревня исключительно соответствовала своему имени. Крошечная, по самые трубы засыпанная снегом, она стояла на крутом берегу озера среди берез и сосен, схваченных искристым куржаком. Пилот невольно погрузился в созерцание пасторального пейзажа. Не сразу увидел, как осторожно и даже застенчиво над белым холмиком избушки появился шаткий сизоватый хвост дыма. Через полчаса Пилот стучал в калитку ожившей избы, а еще через полчаса ему отперла баба Нина…

…Едва дождавшись майского тепла, Пилот в нетерпении загрузил вишневую, подготовленную к бездорожью «Ниву» дачным скарбом и отправился в путь. Домик на берегу он снял зимой, и потому не покрытый снегами рельеф был ему незнаком. Пилот миновал деревню Черемискуль, и дорога с намеком на покрытие закончилась. Начался удручающего вида глинистый проселок, который вскоре соскользнул в расквашенную низинку. Пилот не сообразил заранее включить блокировку, и машина села на брюхо. Колеса глубоко проре́зали майскую грязь, напитанную талыми водами. Кое-как открыв дверь, Пилот вышел и осознал, что до ближайшего дерева лебедкой не достать. Даже с удлинителем. Невесело обдумывая свое положение, он уже собрался извлечь лопату, как за спиной раздался тихий хрипловатый голос:

– Дядё, поможем давай.

Пилот вздрогнул, оглянулся.

За спиной стояла группа подростков; возраста они были разного и по росту не построились. Вид подростков мог бы сильно травмировать морально неподготовленного эстета. Но Пилот был подготовленный.

У тощего длинноногого парня глаза навыпучку глядят в разные стороны, рядом топчется крепыш с оттопыренными ушами, на его лице застыла неприятная гримаса… У толстого, раздутого как колобок мальчишки на опухшем лице не глаза, а щелки, точно он еще и не просыпался. У всех полуоткрыты рты и встрепаны волосы… И, конечно же, у самого мелкого подтекала слюна. Одеты-обуты в драные ватники и резиновые сапоги, да все, похоже, одного размера. С краю стоял пацаненок и вовсе без сапог – не полагались, видимо, – он прибыл к месту происшествия в калошах на босу ногу.

– Ребята, вы откуда?

– С интерната! – выкрикнули несколько голосов с такой утвердительной интонацией, как будто «дядё» не понимал очевидных вещей.

Пилот посмотрел в направлении машущих рук и увидел поодаль от деревни серое здание силикатного кирпича, обнесенное невысоким забором. Несколько вразнобой изъятых досок делали его похожим на штрих-код.

«Картина ясная…» – подумал Пилот и энергично хлопнул в ладоши.

– Так помогайте!

Подростки разбились на две примерно равные группы и встали по разным сторонам авто. Одни начали толкать, упершись в дверцу багажника, а другие – в капот.

Пилот в немом недоумении наблюдал, как, сосредоточенно пыхтя и глубоко увязая в грязи, два коллектива толкают машину навстречу друг другу. Сбросив оторопь, он вскричал:

– Стоп! Стоп! Стоп!

Обе бригады остановились, воззрившись на «дядё».

– Вы, парни, встаньте все на одну сторону! – скомандовал Пилот и добавил. – Честно – так лучше будет.

Две группы подростков с крайне сосредоточенным видом обошли машину по разным сторонам и, точно упертые ослики, возобновили процесс встречного движения.

Пилот некоторое время не вмешивался, постигая алгоритм их действий. Пробурчал с усмешкой:

– Аллегория человечества… Жаль, камеры с собой нет.

И следом его осенила идея – надо переманить часть парней на корму. Тогда они пересилят передних, и те отойдут сами. Он подошел к группе у капота и предложил крайнему пацану:

– Ты, братишка, иди назад потолкай, а я тебе подарочек дам.

Пронзительно странный взгляд пацана пробуравил глаза Пилота. Видимо, уверившись, что тот не обманет, пацан оторвался от капота и переместился назад. Пилоту удалось смутить еще несколько неокрепших мальчишечьих душ, и перевес позади авто стал значительным. Тогда Пилот сел за руль и завел двигатель; включил пониженную и блокировку. Дело понемногу пошло. Расчет оправдался – под давлением ползущего авто поредевшая группа у капота расступилась, а пацаны на корме стали толкать эффективнее.

Расстояние до деревьев сократилось, и Пилот ушел разматывать лебедку. Вернувшись, обнаружил, что ребята стоят у машины, переговариваются и сплевывают.

– Ну, чего скучные такие? Помогли ведь! Спасибо!

Одинокий голос гнусаво вымолвил:

– А подадочек?..

Пилота как током ударило: «Блин, совсем забыл, что наобещал!»

Началась раздача подарочков. Пилот отдал все: банки с соком и шоколад, ручки, карандаши, отвертки и даже брелок с ключа снял…

Ода́ренные по двое, по трое брели в сторону интерната. Остался один, тот самый, кто первый поверил в подарочек. Парнишка смотрел в глаза Пилоту и молчал. «Какой странный пронзительный и одновременно ускользающий взгляд…» – подумал Пилот, разглядывая мальчишку. Русые, давно не стриженные волосы небрежно трепал ветер. В зеленых влажных глазах не было жалостливого просительного блеска. Лицо худое, губы бледные. На плечах висела большая – на мужика – телогрейка. Достигая колен, она скорее походила на нелепое пальто. Штаны, напротив, короткие – между их краем и калошами – тонкие, как у куренка, щиколотки.

Пилота протянул неприятный холодок: «Что ж я ему дам? Все ведь раздал!..» Спросил:

– Тебя, парень, как зовут?

– Вентиль, – скупо ответил пацан.

– Это что за имя такое? Никогда не слышал.

– Вениамин я, Веня.

– Знаешь, Веня, нечего и дать тебе…

– Вентиль, – сухо поправил мальчик.

– Извини, Вентиль. Могу вот денежку дать, а ты что-нибудь купишь.

– Отберут, – спокойно возразил Веня.

– Да-а… Незадача. – Пилот покачал головой. – А что бы ты хотел? Привезу тебе в следующий раз.

– Никто не приехал в следующий раз.

И тут Пилота осенило:

– А крестик не отберут?

– Не отберут… – Веня пожал плечами.

Пилот снял с себя серебряный крестик на шелковой нити и потянулся одеть на парнишку. Тот не уклонялся, стоял смирно. Накинув на пацана крестик, Пилот заправил его под застиранную рубашку и машинально пригладил парнишке разметавшиеся волосы – холодные. Коснулся уха – ледяное.

– Ты чего без шапки? Ветерок-то свежий.

– В зимней жарко, а кепку потерял.

«Ага, то, что надо!» – порадовался Пилот.

– А шапку тоже отберут?

– Не-а…

Пилот пошарил на заднем сиденье и достал тонкую вязаную шапочку, забытую подругой. Поскольку Пилот знал, что за шапкой она не вернется, можно было пустить вещицу на благое дело. И размерчик в самый раз…

– Скажи мне, Вентиль, чтоб я знал, что – отбирают, а что – нет?

– Деньги и курево лучше сразу отдать. Другое не тронут.

– Старшие, что ли, пацаны балуют?

– Не, воспитатели.

На том и расстались. Пилот проводил взглядом несуразную фигурку в серой телогрейке и ярко-красной шапочке с белым помпоном. Помпон на длинной нити перекатывался по вороту, как маятник, в ритм шагов пацана.

* * *

…Пилот был человеком слова (а иногда и двух) и по прошествии трех недель вернулся в Черемискуль с гостинцами и подарками.

«Нива» встала перед ржавыми, некогда зелеными воротами в наивной надежде, что пожилой, слегка навеселе сторож с добродушным ворчанием отворит скрипучие створки. Но нет и нет… Пилот не нашел ни замка, ни звонка. Стучать бесполезно – до здания далеко.

Где-то вдали за забором высокая железная труба источала черный дым. Котельная работала на угле. «Нива» тронулась с места в поисках другого въезда, и забор внезапно кончился…

Пилот подкатил к серому зданию, остановился у самого крыльца. Ступени лежали криво-косо – просели. У давно не крашенных дверей висела бледно-синяя табличка. Слов не разобрать, только отдельные буквы. Из крупных можно сложить слова «детский дом», а мелкие не рассказали ничего…

Пилот вошел в вестибюль. Бледно-зеленые казенные стены. Круглые, молочной белизны, но пыльные плафоны над головой. Одинокий плакат «1 Мая – праздник Весны и Труда!» и несколько дверей, зашитых деревянной ребристой рейкой. Запах грязной одежды, странная тишина…

«Почему тихо в детском доме? – подумал Пилот. – Как после эвакуации…»

Скрипнули петли, одна из дверей открылась. Вышла громоздкая женщина. Ее грубое, словно тесанное топориком лицо, выражало озабоченность. И одета она была тоже как-то грубо, но не пестро; сдержанная, коричневых тонов цветовая гамма несколько уравновешивала габариты женщины. Неожиданно высоким мелодичным голосом она спросила:

– Это что еще за сэр тут у нас?

– Почему сэр? – опешил Пилот.

– Ну, чай, не деревенский, – вижу.

Пилот представился. Добавил:

– Из Свердловска. Э-э, то есть из Екатеринбурга. Недавно переименовали!

– Надо же! Чем обязаны?

– Я привез несколько коробок тушенки и сгущенки. Тушенка, правда, китайская.

– Усыновитель, что ли?

– Да-нет… – смутился Пилот. – Просто хотел посмотреть одного мальчика.

– Если усыновитель, то тебе сначала в Челябинск надо, в опеку. – Женщина достала очки и зацепила дужки за уши. Всмотрелась в Пилота:

– У нас дети необычные… Точнее сказать… дебилы. Так их обычно называют.

– Я уже понял, с ограниченными возможностями.

– Культурный, значит, деликатный.

– Что ж мне, матом изъясняться?

– Да, пожалуй, не сто́ит… – мелодично, но с жесткими нотками проговорила женщина.

– Посоветуйте, как к вам обращаться.

– Олимпиада Ивановна. Липа я, короче.

– Вы – директор?

– Директора нет давно, все никак не назначат. А я – завхоз. – Липа сложила очки. – Заодно исполняю директора.

Она пропустила слово «обязанности».

«Интересно, шутит или значения не придает», – Пилоту показалось, что эта Липа пошутить любит, особенно если налить сто грамм. Сочтя момент подходящим, Пилот поведал историю вызволения «Нивы» силами ее подопечных.

– Вот, привез гостинцы Вениамину. Ну и для детского дома кое-что.

– У посторонних продукты брать не положено.

– Ну так я ж свой, со мной в разведку можно.

– Ладно, свой, заходи. – Она распахнула скрипучую дверь.

Пилот переступил порог и тут же встал, оглядывая стеллажи книг.

– Чего замер? Не признал? Это библиотека.

– Библиотека?

– Причуды социализма. В интернате – даже для умственно отсталых детей – полагается иметь библиотеку. Книги по разнарядке регулярно поступают. По штатному расписанию и должность библиотекаря имеется. И попала я сюда по распределению на эту должность. Но за ненадобностью перевели меня в завхозы. Вот такая загогулина.

Пилот оглядел стройные ряды качественно изданных классиков марксизма-ленинизма. И не менее стройные ряды просто классиков. Книг было много… Но самое яркое впечатление произвела Большая Советская Энциклопедия. Ее внушительные темно-карминовые тома с золотым тиснением возвышались двумя симметричными монументами по краям рабочего стола завхоза Липы. Один том – раскрытый – лежал посредине перед оригинальным, явно самодельным стулом в форме лютни.

«Неужели энциклопедию как книгу читает?»

– Вот, всё читано-перечитано. Сейчас читаю БСЭ. Как говорится, от корки до корки.

– И на чем остановились? – полюбопытствовал Пилот.

– Обскурантизм. Противная статейка.

Пилот, не желая затевать дискуссию о литературе с библиотекарем, переменил тему:

– Почему так тихо?

– Потому что тихий час.

Липа обошла стол и села на лютню. Положила закладку и закрыла том.

– Присядь.

Она указала на шаткий стул с намалеванным инвентарным номером.

И в этот миг тишину разорвал оглушительный дребезжащий звон. Еще миг – и с ним слились голоса орущих детей.

– Вот и поговорили!.. – прокричала Липа. – Сейчас они на полдник пойдут! Потише станет. А после – Веню позову.

– Не обижают его? – спросил Пилот.

Липа помолчала, ответила:

– Их трудно обидеть.

– Разве?

– Как тебе объяснить… – Она задумалась. – Расстроить легко – это да, а обидеть – трудно.

Пилот так и стоял, забыв присесть. Липа вывела его из задумчивости:

– Ты все же сядь, не маячь. Я чаю сделаю.

– Да… спасибо. – Он осторожно опустился на стул. – У него родители есть?

– Что, запал он тебе? Интересный мальчик, необычный. – Липа поставила кружки и сахарницу. – А родители есть у всех, если ты не в курсе.

– Вы, похоже, пошутить любите?

– Брось, какие шутки! Это – закон природы. Так что если кто и шутит, так это она.

Липа подошла с чайником. Склонила голову, коротко стриженные светлые волосы чуть вздыбились, как у рассерженного кабанчика; бледно-зеленые глаза без тени улыбки уставились на Пилота.

– Хотя и я пошутить могу, но мои шутки почему-то людям не нравятся.

– Так он – сирота?

– Не знаю. – Она наполнила кружку. – По личному делу он – отказной. Всю свою недолгую жизнь мыкается по детдомам. А здесь уже два года. Он хорошо читает, но не может пересказать, что прочитал. Даже последнюю строчку.

– Тогда почему вы решили, что он хорошо читает?

– Он, когда читает, вполголоса проговаривает текст, да так быстро, как скороговоркой. А спросишь – молчит. Говорю – забыл? Он головой кивает.

– Может, говорить не хочет.

– Может, и не хочет.

В дверь постучали. Заглянула женская голова, сказала:

– Ой, извините, – и собралась исчезнуть.

Но Липа почти выкрикнула:

– Ты, Тася, приведи мне Веню! Да одень на улицу.

И Пилоту:

– Там, в садике на лавочке сядете, поговорите. Если, конечно, Венька с тобой пойдет.

Венька пошел. В синем школьном костюмчике. Рубашка в клетку. Черные тупоносые ботинки с неглажеными шнурками. Голова коротко пострижена, один глаз чуть косит. Идеальный детдомовский облик.

Сели на скамейку под тонкими березами. День был теплый, воздух напитывала свежесть молодой листвы. И, наверное, поэтому давешняя пронзительность ушла из Венькиного взора. Он глядел на Пилота спокойно, почти ласково. А Пилот не мог придумать, о чем спросить. Он даже не сразу понял, что Веня заговорил. Тихим ровным голосом мальчик сообщил:

– Ко мне мама приходила.

– Кто приходил? – Пилот в замешательстве подумал: «Что ж мне ваша Липа ничего не сказала!»

– Дядь, ты чё, плохо слышишь?

– Бывало и лучше. Я, знаешь ли, дайвер. Под воду ныряю с аквалангом. Со временем от этого слух портится.

Пилот оттянул ухо и с шутливо-виноватой миной наклонился к Вене.

– А про маму ты меня удивил, вот я и переспросил. Ты зови меня… – и Пилот шепнул мальчику на ушко свое имя. – Ладно?

– Ладно.

– А про маму расскажешь?

– Она красивая и… страшная.

Пилот еле сдержался, чтобы не переспросить: какая? Но понял, что еще один прокол, и Венька с глухим дядькой говорить не станет.

– Почему – страшная?

– Меня однажды током ударило. Всего перетрясло. А когда она пришла, меня вот так же трясло – всё время, пока ее видел.

– Может, ты волновался сильно, переживал. Нервная дрожь называется.

– Не знаю. Пока меня колотило, я ее видел. Она не здесь была, а где-то далеко. Там река текла, дома какие-то стояли, а за ними горы.

– Так ты во сне ее видел?

– Я не спал. Все гуляли, а я отошел туда, где забор кончается. – Венька махнул рукой в сторону пустоты за последней доской забора. – На деревню смотрел. Тепло было, как сегодня. И тут затрясло. Оглянулся – она. Голая, как солнце. Переливается! И бормочет, как по слогам: «Вы-ле-чу… Вы-ле-чу…» – Ты, тетя, доктор? – спрашиваю. – Или летчик?

А она по слогам:

– Ма-ма. Ма-ма.

Я снова спрашиваю:

– Мама?

– Бу-ду ма-ма те-бе. Ско-ро. Ско-ро.

Меня колотит, голос трясется, еле выговорил:

– А раньше ты чья мама была?

У нее черточки в глазах дрожали, а тут вдруг перестали, закруглились – как зрачки сделались, и она нормальным женским голосом говорит:

– Ничья не была. Теперь буду твоя – издавна, сейчас и навсегда.

Я опять спрашиваю:

– И что мне теперь делать?

– Ждать! – говорит.

– А чего ждать-то?

И тут меня сильнее затрясло. Вижу – за ней как ровно шар елочный крутится. Золотой и гудит гулко. Он… то сам в себя всасывается, то снова распускается. А потом она стала сливаться с этим шаром, и вдруг – хлоп! – все погасло, стихло. Как ничего не было. Только я – горячий, как в бане. Очень горячий и очень сухой.

Пилот приметил, что Веня вспоминает с закрытыми глазами.

– Ко мне Тася подошла, нянечка. Спрашивает – ты чего тут делаешь? Туман тут почему? Поджигал чего?

– Нет! – говорю.

– Обедать пошли. – За руку берет. Вскрикнула, руку отдернула.

– Ты чё сделал?! – Говорит, аж шипит с присвистом. – Горячущий, как головешка!

– Да ничего, – отвечаю, – щас остыну.

Веня умолк. Ветерок вяло пошевеливал молодую листву. Тренькали, перебивая друг друга, птицы. Шмели гудели, облетая свежий розовый клевер. Пилот понял, что Веня рассказ закончил, и спросил:

– Крестик-то носишь?

Веня нервно поёрзал.

– Нету крестика… То есть он другой теперь. Как навсегда.

– Что-то я тебя не понял.

Мальчик расстегнул пуговицы у ворота рубашки. Под яремной ямкой на нежной коже отпечатался карминовый крестик.

– Это же… ожог! – почти вскрикнул Пилот. – Больно было?

– Не заметил я…

– Серебряный крестик, похоже, испарился.

– Наверное, она себе взяла. Видать, понравился. Или на память. – Вздохнул. – Мне он тоже нравился.

– А нить шелковая?

– Истлела. Тогда же. – Веня шире раскрыл ворот. – Вон от нее тонкий след по шее.

Пилот склонился к мальчику, коротко вблизи глянул на карминовый крестик, провел пальцем по багровой нитяной полоске и стал застегивать пуговицы на его рубашке. Тихо, нерешительно сказал:

– Я знаю, кто она.

Веня поднял на него глаза.

– Золотая Баба. Из космоса. Таких в давние времена Зарни называли. Не слыхал?

Веня помотал головой. Еле слышно подтвердил:

– Не-а…

«Да откуда ж пацану о Зарни узнать! – с досадой на себя подумал Пилот. С другой стороны, читать вроде любит…» Спросил:

– Липа говорила, ты читаешь много. Но не помнишь, что прочитал. Правда, что ли?

– А зачем?

– А зачем читаешь?

– Интересно.

– Но ты же не помнишь потом!

– Интересно, пока читаю. А зачем помнить? – Веня чуть запнулся, объяснил: – Вся эта куча слов из книг мешает думать свои мысли. А я хочу, чтобы они ясные были, не запутанные.

– Так ты нарочно забываешь?

– Угу…

– Как мимолетные виденья… – пробормотал Пилот, соображая, как объяснить Вене, кто такая Золотая Баба.

– Чего?

– Она прилетает из космоса, из звезд, которых я не знаю. Появляется здесь, на Земле, как маленькое густое солнце. Потом ей надо тут освоиться. Она копирует какую-то женщину земную. – Пилот помял в ладонях воздух. – Ты лепил когда-нибудь из пластилина?

– Бывало…

Ладони Пилота обрисовали женский силуэт.

– Вот она себя и вылепила.

– Из того шара, что рядом с ней крутился?

– Точно!

– И теперь ей хочется, чтоб всё, как у людей? – спросил, как с чужого голоса, мальчик.

– Это у вас так воспитательницы говорят?

– Липа так говорила, когда в замуж пошла.

– Она замужем? – переспросил Пилот, на мгновение вспомнив облик Олимпиады Ивановны.

– Замужем. Только Рашидка, муж-то, помер.

– Ух ты, как всё у вас тут… – Пилот не договорил, спросил: – Деревенский, что ли, мужик? Перепил поди?

– Да не, наш он был, детдомовский. Перестарок.

– Перестарок?

– Не знаю, сколь годов ему было, но много больше остальных. Он, короче, не пацан был, хотя и роста маленького. Зажился как-то здесь, в детдоме. Говорят, ему годов двадцать пять было… – Веня перевел дух. Он не привык так много говорить. – А Липа как узнала, что он мужик-то, давай его обхаживать. И свадьбу скоро сыграли. В столовой. Туда только старших ребят пустили. Я не был.

– Чтоб всё, как у людей. Понятно…

– Стал он у нее в комнате жить, а потом возьми да и помри.

– Давно?

– Так зимой еще.

– И отчего Рашидка умер?

– На скорой его увезли, и всё. Всякое говорили, мол, во сне она его придавила. А он вывернуться не смог, задохся. Она ж вон какая хабазина…

– Да-а… – протянул Пилот. – История…

– А может, просто прибила…

– За что?

– А Степаныч, ну, воспитатель наш, с Тасей шептались, что она так девкой и осталась. Я, правда, не понял сначала, как такая здоровенная баба девкой осталась. Пацаны долго надо мной смеялись. Объяснили потом…

– А мне показалось, что Липа ваша нормальная тетка, не злая.

– Что не злая, то верно. Чудна́я только… Странная да непонятная. Я другой раз и не пойму, как она на меня глядит – то ли врезать хочет, то ли пригладить.

«Довольно точно Веня ее определил…»

Задумавшись, Пилот откинулся на скамье, сложил на груди руки.

– Слушай… – начал было он и умолк.

– Ну, что? А то пойду.

– На кого похожа та Баба Золотая? Не на Липу часом?

– Да не-е… – Веня прикрыл глаза. – Мне иногда женщина снится. Да близко не подходит, лица не разглядеть. Мне кажется, это мать моя. Так золотая вроде на нее похожа.

– Значит, она не здесь пока… – проговорил Пилот.

Венька вопросительно вскинул голову.

– Хочешь, чтоб Золотая стала тебе мамой?

Мальчик поднял глаза в синеву неба, и взгляд его небо принял, наполнился небесной глубиной.

– Хочу… – Веня встал и ровно – руки по швам – пошел прочь.

– Постой! Я тебе гостинцев привез!

Веня остановился. Медленно повернулся:

– Отдайте Липе, она на всех поделит…

* * *

…Прошел месяц. Пилот решил выполнить второе слово. Правда, дал он его лишь себе, а не Вентилю. Когда тот отошел от лавочки подальше. А слово такое: вернуться и узнать, как у парнишки дела. Чем ему помочь можно – лечение, учение и всё такое. Да и спросить, что нужно самому Веньке – конструктор какой или краски.

С такими вот благородными мыслями ехал Пилот на свою приозерную дачку, рассчитывая по дороге завернуть в интернат.

А еще Пилота не оставляли смутные предчувствия, которые никак не хотели оформиться в образы или видения. В мыслеформы, как говорят эзотерики.

История о Золотой Бабе не давала Пилоту покоя – не он ли навел ее на мальчика? Зачем ему крестик свой отдал? Будто пометил! Да-а… не ладится у него с крестами…

Или все проще? Где-то пересеклись космические колеи Золотой Бабы и Венькиной биологической матери, чей облик Золотая и скопировала. Теперь она его отыскала, чтобы усыновить. Эта версия, без сомнения, нравилась Пилоту больше. Но едва он успевал себя успокоить, всплывал вопрос: а что будет с парнем, если Золотая сделает его своим сыном? И Пилоту снова становилось тревожно…

…Пилот проехал мимо навеки запертых ворот, обогнул недостроенный забор. Здесь он приметил стопку свежих досок и десяток бетонных столбиков. Удивился: «Надо же, решили забор доделать». По знакомой щербатой дорожке подкатил к крыльцу. Крыльцо поправили, ступени выровняли. Дверь сияла свежей краской, а старая облупившаяся табличка исчезла, оставив после себя светлый прямоугольник. «Наверное, на реставрации», – подумал Пилот и нерешительно взялся за ручку. Томительное, невнятное беспокойство удерживало его. Он едва не повернул к машине, убеждая себя приехать в другой раз. Но тут дверь резко распахнулась, прервав его внутренние метания. Пилот едва успел отпрянуть.

– Вы кто?

В проеме стояла худая женщина неопределенного возраста в поношенном, хорошо отглаженном темно-сером костюме. Лицо просоленной воблы, редкие волосы гладко зачесаны и собраны в клубок. Уши и пальцы свободны от украшений.

– Посетитель. Я уже приезжал. Хочу повидать мальчика Веню. – Пилот приподнял пакет с дарами и неискренне улыбнулся: – А Липа… простите, Олимпиада Ивановна у себя?

– Отцвела ваша Липа.

Женщина придирчиво осмотрела Пилота с ног до головы. Распознав приличного человека, осталась довольна. Лицо чуть смягчилось, как будто воблу постучали о стол.

– Не понимаю! – Строгая дама собрала ладонь в кулак, но распрямила указательный перст. – Как можно ставить человека без специальной педагогической подготовки на интернат?

Пилот счел вопрос риторическим и потому смолчал. Дама же решительно сказала:

– Пройдемте.

И резво развернувшись, отпустила дверь. Пилот с присущей ему выдержкой выждал, пока суровая пружина захлопнет дверь – проскочить он явно не успевал. Потянул за ручку и, невредимый, ступил за порог, на пару шагов поотстав от серой спины.

Они пошли через просторный холодный вестибюль. Здесь ничего не поменялось со времени его прошлого визита. Только тишина не была прежней. Пилот чувствовал в ней тонкий звон настороженности. Безмолвная напряженность, затаившись по углам, делала воздух плотнее…

Пилот нарочно подгадал ко времени тихого часа, надеясь побеседовать с Липой в спокойной обстановке. «Но Липа почему-то отцвела…»

Дама решительно прошагала мимо Липиной библиотеки, и Пилот, глядя в серую спину, спросил:

– Простите, как я могу к вам обращаться?

– Вероника Марковна. Директор интерната. – Она едва повернула голову, не замедляя шаг.

Пилот чуть язык не прикусил, удерживая вопрос: «А где же Липа?» Он интуитивно полагал, что мудрее расположить к себе суровою даму, нежели злить ненужными расспросами.

Кабинет Вероники Марковны выглядел, как настоящий кабинет директора. На стене – портрет В. И. Ленина. Под ним Т-образный стол, телефон, лампа и графин. В углу – коричневый несгораемый сейф, хранящий в себе память о десятках директоров и начальников, чьим судьбам не позавидуешь. За стеклами шкафов гордо стояли тисненые тома классиков марксизма-ленинизма – те самые, из Липиной библиотеки. Пилот смотрел, как директор усаживается за стол и с внезапной острой, как молния, ненавистью подумал: «Идиоты загубили великое дело!» Он поспешно отвернулся, чтобы дама не увидела лютый блеск его глаз. Яркая вспышка, ослепившая разум Пилота, мгновенно погасла, оставив после себя гулкое изумление: «Это вообще чья мысль – моя или ее?!» За эмоциональным всплеском еле расслышал сухой приказ директора:

– Садитесь. Говорите.

Пилот кратко изложил историю посещения интерната.

– Но я не усыновитель, – закончил он, – просто хочу помочь мальчику. Возможно, какое-то лечение организовать или для учебы и развития что-нибудь приобрести. Вот, хотел с Олимпиадой Ивановной посоветоваться.

Пилот поражался своему почти заискивающему тону. «Однако ж как добиться желаемого, если не снискать расположение?» – успокоил он себя.

– Уважаемая Олимпиада Ивановна в тюрьме.

– В тюрьме? – переспросил Пилот. «Черт возьми, умеют удивлять в этом интернате!»

– Когда я приняла интернат, мне рассказали дикую историю со свадьбой и смертью воспитанника Рашида. – Вероника Марковна прихлопнула ладонью по столу. – Я была потрясена. Не могла и не хотела спустить такое на тормозах. Написала в прокуратуру. После проверки возбудили уголовное дело. У этого Рашида, как оказалось, половина ребер сломана. Просто в свое время никто медзаключение в органы не отправил – дебил же, чего с ним чикаться.

– Что с ней будет?

– Суд будет. Похлопотали, чтобы по более легкой статье пошла – непредумышленное убийство или по неосторожности. Она же баба-то не пропащая, работала.

– Всего лишь пожелала простого женского счастья… – не подумав, произнес Пилот. – Чтоб все, как у людей.

И сразу понял, что подумать-то следовало прежде.

Директор воззрилась на него, как на врага народа, или как минимум женщин:

– Так счастье себе не делают!

Сказала как отрезала. Но Пилот не готов был поверить в плохую Липу и продолжал неосторожно гнуть свое:

– Что там между мужем и женой могло…

– Какие муж с женой?! – громогласно перебила его Вероника Марковна. – Брак не зарегистрирован! И не мог быть зарегистрирован. Этот Рашид – он же недееспособный. Банкет в столовой для дебилов – вот и весь брак.

Воцарилось молчание.

«Эта чаю не предложит», – Пилот исподлобья глянул на директора, раздумывая, заводить ли снова разговор о Вениамине.

– Чаю не предлагаю – нету. Не обжилась еще на новом месте. – Она покачала головой. – Даже не заметила, как три недели пролетели.

– А я заметил перемены – материалы для забора подвезли. Еще двери и крыльцо в порядок привели. – Воспользовался моментом Пилот, чтобы поправить впечатление. В народе для этого применяют глагол «лизать».

– Так что вы хотели? – спросила Вероника Марковна миролюбиво.

«Помогает!» – похвалил себя Пилот.

– С Вениамином хочу повидаться.

И в этот миг грянул звон. Но на него не наложился крик десятков детских голосов, как в прошлый раз. «Уже и дисциплинку наладила…» – И Пилот почти подобострастно улыбнулся директору:

– Проснулись…

Звон стих. Вероника Марковна сняла трубку телефона и, не набирая номер, сказала:

– Таисия Егоровна, зайдите ко мне.

Голос ее гулко, видимо, через громкоговорители, разнесся по зданию.

Не прошло и получаса, как Пилот шагал к знакомой скамейке. Чуть позади шаркал по песочку и сопел Вениамин.

– Погуляем или посидим? – спросил Пилот.

– Сядем. Говорить будем. – И Веня сел, даже не смахнув капли от утреннего дождика. – Ты ведь спрашивать будешь.

Пилот тоже рискнул штанами – сел на мокрую скамью. Здесь, на отшибе в тени берез, было как-то особенно спокойно и уединенно. Пилот наслаждался ощущением покоя, охватившим его быстро, мягко, как теплая вода в ванной.

Вени, похоже, эйфория не коснулась, и он пристально смотрел на Пилота.

– Липу-то новая директор в тюрьму отправила, – стряхивая оцепенение, проговорил Пилот.

– Видели мы, как милиция за ней приехала. Ох, и ревела она! Вмиг съежилась, сгорбилась – не узнать.

– Посадят теперь ее. В тюрьме будет жить, – вздохнул Пилот с искренней грустью. – Не знаю только, велика ли разница для нее.

– Зачем? Зачем…

– Ну-у, он же умер. Не хотела, может, но так вышло, что убила она его.

– Она Рашидку не обижала, ему с ней хорошо было. Я видел.

– Разве это милиции объяснишь…

– Я могу… Только меня не послушают.

Пилот пошевелил пакет у своих ног и потянулся достать коробку с «Лего», но Веня положил ему руку на плечо:

– Не надо, ничего не надо.

Рука была горячая. Раскаленная. Жар через куртку пробрал Пилота. Он дернул плечом, скинул руку пацана. Молча на него уставился.

– Я ж говорю, ничего не надо.

– Что с тобой? – спросил в недоумении Пилот. – Крестик-то твой как, не болит?

Веня расстегнул ворот. Карминовый ожог от крестика покрылся золотистой поволокой.

– Во мне что-то происходит. Я ночью под одеялом весь мерцаю. Чувствую, что горячий, как самовар. Но ничего не прожигаю. Только живые чувствуют мой жар, когда касаюсь. Но я стараюсь никого не задевать.

– Ты меняешься… нет, перерождаешься…

– Не приезжай сюда больше. Слышишь?

Он в упор уставился в глаза Пилота своим прежним пронзительным взглядом.

– Почему? – прошептал Пилот.

– Меня здесь не будет. Скоро. Завтра. Она заберет меня к себе домой. – Веня на мгновение умолк. – Это такой странный дом…

– Все-таки она тебя не оставила…

– Я вижу, как все будет. Я вообще много вижу теперь. Намного больше, чем раньше.

– Ты только про себя видишь? Или про всё?

– Не знаю. – Веня закрыл лицо ладонями, и Пилот увидел теплое оранжевое мерцание между пальцами мальчика.

– Я стану пылью. Она будет густая, как золотая пудра. Горячая и сияющая. Тогда я стану другим существом – без глаз и ушей я буду видеть и слышать. Буду чувствовать всё, вообще всё, только не могу объяснить как. Потом я весь упаду… ну, то есть провалюсь внутрь себя. Стану оранжевым шаром, который крутится так быстро, что не углядеть, будто просто висит на елке…

Она мне пошлет сигнал, и я улечу. Мое одеяло отбросит на соседнюю койку – Толян проснется и с перепугу заревет. Придет Степаныч, увидит, что меня нет, и поднимет шухер.

Пилот прикоснулся к стриженой голове мальчика. Его рука завибрировала, наливаясь оранжевым цветом и теплом. Пилот увидел вокруг смутные образы и руку отдернул.

– Ты в самом деле хочешь стать таким, как она?

– Очень.

– Наверное, потому, что она уже тебя изменила. Ведь ты теперь не обычный человек.

– А новую директрису тоже захотят уволить и даже в тюрьму посадить. Но ей ничего не будет.

– Было бы за что… – усмехнулся Пилот. – Она-то в чем виновата?

– Только в Липе.

– Знаешь, Венька, мы никому не судьи.

– Теперь неважно… – Веня помолчал. Махнул рукой и снова заговорил:

– Будет дознание, разные строгие дядьки понаедут – кто в форме, а кто без. Эти допрашивать всех станут и бумаги строчить. Еще пара насмешливых бородатых мужиков будет везде расхаживать, приборами мерять-измерять… Ученые из какого-то института. Про меня скажут, что в меня попала шаровая молния. Испепелила в прах, вроде такие случае известны.

– Оригинальная мысль…

– В общем, меня не найдут.

– Не найдут… – эхом повторил Пилот.

– А кем я стану, у меня объяснить не получится.

– А я попробую… – Пилот с минуту подумал: – Ты сам станешь чем-то вроде шаровой молнии. Золотая Баба превратит тебя в энергетическое существо, и ты сможешь быть одновременно в разных местах. Так они устроены, эти Золотые люди.

– Я всё себе представляю, но у меня нет слов, чтобы рассказать.

– А у меня есть слова, но нет полного понимания, как это все происходит.

Пилот потянулся приобнять парнишку, но спохватился и продолжил:

– Существует такая наука – квантовая физика. Она пытается описать крохотные частицы энергии – их суперпозиции и запутанность, неопределенность, нелинейность времени и много чего еще. Однако она не признает Эфир, где все эти частицы обитают. – Пилот перевел дух, взглянул на Веньку, тот слушал отрешенно, закинув голову кверху и глядя в небесную гладь. – Ты станешь мгновенной текучей энергией, которая моментально перемещается в космосе, а точнее – в Эфире.

– Те ученые дядьки почему-то называют его темной материей. А он не светлый и не темный, он – ясный.

– Он – сквозная материя, прозрачная, как пустота… между молекулами воды.

– Прозрачный, как сквозняк.

– Знаешь, частицы, которые будут составлять тебя как индивидуальное существо, связаны кодом-символом. Мне один медведь рассказывал…

– Медведь? Вот смех-то!

– Угу, не простой такой медведь…

– Что, тоже золотой?

«Глядите-ка, еще ехидничает», – подумал Пилот и ответил:

– Если вдуматься, то да, изначально был золотой…

– Не хотел тебя обрывать. Что-то про код ты сказал.

– Завитки энергии, которые принято называть квантовыми частицами, будут связаны единым кодом, воплощенном в твоем персональном символе. Символ этот – он как душа у человека. Если частицы, составляющие тебя, будут разделять космические расстояния, они не утратят постоянную неразрывную связь между собой. Ты будешь оставаться единым существом. Пусть даже твои части разбредутся по разным уголкам Вселенной. А захочешь – и в один миг соберешься в кучку в одном месте. Будешь выглядеть как сияющая золотая сфера. Или не золотая… Как я понял, свой внешний вид определяет сама сфера.

– Здорово… Я так себе и представляю, а у тебя объяснять получается.

– Слов у меня в запасе больше, чем знаний… – Пилот усмехнулся. – Зато у меня есть для тебя вот это.

Пилот достал из кармана крестик.

– Раз уж тебе уготовано быть золотым мальчиком, то и крестик надо золотой. Цепочки нет, я его не носил. Хранил в столе.

Венька хмыкнул.

– Чисто крестоносец буду!

– Знаешь, есть такой Храм Яслей[6] в Вифлееме. А в окрестностях храма – лавки с освященными в нем атрибутами веры.

– Крестик, который ты с себя снял, другой был.

– Верно, тот был православный. А этот – крест рыцарей-странников, тамплиеров. Вот, возьми.

Мальчик протянул руку. Крестик в его ладони засиял.

– Ты не огорчайся, но он не очень-то золотой. Но я буду его держать в руке, и часть его станет мной. И тогда часть тебя тоже станет мной, потому что ты с ним что-то делал и присутствуешь в нем.

– Я медитировал, чтобы передать ему свою энергию.

– Буду вспоминать тебя… – Светлые глаза пацана заглянули в глаза Пилота, и он невольно весь подобрался, подтянулся, как струна; с бешеной скоростью в его сознании закружились, понеслись картинки, они закручивались, как стружки от сверла, и разлетались по сторонам.

– Не бойся. Я теперь так вижу. – Веня отвел взгляд.

Пилот выдохнул, медленно расслабляясь. Сила, которая его вздернула, отпустила…

– Ты увидишь Будду. – Пилот нервно улыбнулся. – Шутка…

– Не увижу, – серьезно ответил Веня.

– Поверь, вполне возможно, ведь в шутке присутствует…

Веня отмахнулся:

– Это он меня увидит.

– Правда? – Пилот широко распахнул глаза – он иногда поражался своей наивности. – Вот бы и мне…

– Шутка! – перебил его Веня и засмеялся.

Пилот, глядя на него, порадовался: ведь до сих пор он и улыбки Венькиной не видел. Слушая подхрюкивающий пацанский смех, Пилот понял, что мальчик счастлив…

* * *

…На лицо Пилота упали холодные капли. Он снова увидел небо. Теперь по нему ползла тучка, нехотя стряхивая с себя остатки влаги.

– Какая по счету была реальность? – Пилот прикрыл глаза, возвращаясь на скамейку. – Для меня. И как вообще их считать… Откуда начинать…

Она сидела там же, где вот только одну реальность назад он разговаривал с Венькой. Пилот ощущал ее, но не видел. Он каким-то уровнем сознания представлял ясно, будто видел воочию: она занимает вот такой объем вот такой формы… И отвечает ему:

– При чем же тут счет? На твоей планете вариантов немного – или ноль, или один. Особо выбирать не из чего.

Ее присутствие усилилось, как бы захватило и вобрало в себя Пилота, словно пульсирующая паутина. Он еле выдохнул:

– Ха-ха. Как тонко.

И тут же наступила холодная пустота, словно его вытолкнули из теплой комнаты на улицу, в промозглый осенний вечер…

* * *

…Дождевая вода полилась по лицу струйками, затекая под воротник на шею, прокрадываясь далее на спину и грудь. Пилот рывком поднялся на ноги, коснулся навигатора – посмотреть время. Уже двадцать минут он ждет товарищей. Оглянулся на крутой спуск – он обозначал древний берег реки. Когда-то в незапамятные времена таяли ледники, и дикие неуемные воды, ниспадавшие с тогда еще не Уральских, а совершенно безымянных гор, пробили глубокое и широкое – почти километровое – русло.

Пилот завел квадрик, развернулся на кромке болота и поднялся по уклону древнего берега. Осмотрелся. У края матерой горной тайги – свободный пятачок полянки. Останки развалившейся избушки. Несколько полуистлевших ящиков с кернами. Когда-то, в 60-70-х годах прошлого века, здесь стояла геологическая партия. Да и трек, по которому команда Пилота вышла к подножию горы Эквачахл, не что иное, как старая заросшая колея, пробитая сквозь тайгу советскими геологами: кое-где еще можно заметить шурфы… И, чтобы пройти трек на квадриках, пришлось не один день усердно работать бензопилой и топорами.

Пилот высвободил из груды трухлявых мокрых бревен помятый алюминиевый чайник, тронутый черным нагаром. Пробормотал сочувственно:

– Раз тебя не взяли, значит, собирались вернуться…

Он повесил артефакт на ближайший сук, продолжая рассуждать:

– А вот парни сегодня что-то медленно идут… Светлое время исходит, придется ночевать здесь. Места для палаток хватит.

Едва Пилот принял решение, как послышалось тарахтение двигателей. Один за другим, мокрые от колес до шлемов, подъехали Эльф и Тракторист. Они вкатились на середину полянки, облепленные разноцветной листвой, как ярмарочные повозки.

– Мучительно хочется чаю! – Шустрый Эльф первым снял шлем.

– Меняю весь урожай уральского чая на кружку кофе, – проворчал Тракторист.

– Кофе на ночь вредно, – возразил Пилот.

– До темноты еще почти полтора часа. Можно ехать.

– На болото заходить разумнее утром. Предлагаю ночевать здесь.

Предложение не встретило возражений. Через час палатки стояли. Под тентом томился Тракторист, в нетерпении ожидая возвращения товарищей. Пилот и Эльф спустились вниз по склону, чтобы сделать несколько снимков сумеречного болота. В вечерней тишине засыпающее болото бормочет и журчит, как невидимый гигантский младенец. Причудливые невесомые фигуры испарений кое-где поднимаются над кочками и кривыми деревцами.

Эльф шепотом заметил:

– Неравномерно, однако: где-то туман поднимается, а где-то – нет.

– Болотное творчество.

– Со вспышкой надо!.. Тогда туманные мимолетные скульптуры получатся на снимках эффектно.

«Ишь, знаток…» – подумал Пилот и достал камеру. Выставил покадровый режим и сделал несколько быстрых серий.

Среди темных облаков появился неровный бок луны. Ее ленивый свет неспешно опустился на болото. Дневные цвета осени – желтый, красный, бежевый сменились лиловыми и темно-карминными цветами лунной ночи. Не изменились только цвета пожухшей рогозы и болотного хвоща – лунный свет лишь подернул их тонким слоем серебристой пелены, похожей на плесень. Пилот переключил камеру на видео, но не прошло и минуты, как луна пропала за облаками.

– Досадно… – буркнул Пилот.

Темень стала плотной, почти ночной. От болота потянуло зябкой сыростью. Эльф закурил. И к слабому аромату тления приятно примешался запах сигаретного дыма…

…Тем временем аромат горячей похлебки испытывал терпение и волю Тракториста. Наконец он не выдержал и включил рацию, призывая товарищей на ужин.

– Уже идем…

Ужин прошел быстро, почти стремительно. Тракторист традиционно первым отбыл в опочивальню. Он долго шебуршал в тесноте одноместной палатки, пока его возню не сменил неделикатный храп усталого путника.

– Волки уж точно не подойдут – подумают, тут мишка спит.

– Давай еще по кружке чая.

– Давай.

– Ты бывал когда-нибудь в детском доме или интернате?

Эльф задумался:

– На зоне – бывал, а в детдоме – нет. А ты к чему спросил?

– Пока вас ждал, вспомнил кое-что. Знаешь, как в песне – «то, что было не со мной – помню…»

– Поясни.

И Пилот рассказал историю Веньки.

– Не отпускает тебя Золотая Баба.

– Бабы вообще меня плохо отпускают…

– Ну и что из твоего рассказа быль, а что – небыль?

– Венька и интернат – быль. Машину толкали – было. Но приехать в интернат я Веньке не обещал, хотя с языка чуть не сорвалось. Что-то удержало. И в интернат не приезжал. Хотя тоже хотел и даже собирался – коробку сгущенки купил, конструкторы какие-то… Но такое, знаешь, внутреннее сопротивление было! Не поехал.

– Стало быть, Золотая Баба имеет доступ в твое сознание. Или! Некая часть ее постоянно с тобой. – Эльф достал сигарету, усмехнулся. – Сам говоришь – бабы тебя плохо отпускают.

Пилот помолчал, глядя на суетящихся у светильника насекомых.

– Как бы тебе объяснить то, что и себе объяснить трудно.

– Так ты начни, оно и объяснится… – Эльф чиркнул зажигалкой.

– Я думаю, человек обладает квантовой ипостасью, что ли.

– Ты не против? – Эльф поднес огонек к сигарете. Закурив, с минуту выпускал дым колечками:

– Она тебе показала другую версию реальности. Где ты приехал в интернат. И чем же эта реальность, спрашивается, ущербнее нашей?

– Вот я тебе про то и толкую.

– Про что – про то?

– Про квантовую ипостась человека.

– Ну так и толкуй.

– Я думаю, квантовый мир – это и есть четвертое измерение. И человеку оно доступно. Понятно, что человек в первую очередь сущность материальная, вещественная. Как я для себя определил – замершая в моменте энергия. Но проваливаясь вглубь себя, человек окажется где?

– Где?

– Вот именно там – в четвертом измерении. Где его составляют частицы, а лучше сказать – сущности мгновенных энергий. Как, собственно, и всё во Вселенной. Ученые люди придумали им сотни названий, поди запомни: глюоны-мюоны всякие. Но это не важно, а важно другое. Именно четвертое измерение формирует другие реальности.

– То есть оно внутри нас?

– И внутри нас тоже. Наше сознание неотделимо от нашей Вселенной.

Пилот помолчал, выстраивая мысли и подбирая слова.

– Вернее так – само четвертое измерение нестабильно и рассыпается на множество других измерений – свернутых или недоразвернутых, неважно. Вот они-то и являются иными реальностями. Впрочем, все это слишком далеко от нашей повседневной жизни. – Пилот отхлебнул чаю. – На мой вкус термин «четвертое измерение» слабоват, не отражает глубокую суть своего явления. Да и вообще с терминологией все не слишком хорошо.

Пилот помахал пустой кружкой:

– Впрочем, как ни назови, но во все времена были люди, способные туда заглянуть.

– Живой пример – Будда Гаутама. Ну, не совсем живой, конечно…

– Да уж, он был большой специалист проникать в четвертое измерение.

– Медитация, как я разумею…

– Возможно, есть и другие способы.

– Каноническая физика полагает четвертым измерением время.

– Физическое время всего лишь условность…

И тут, словно желая поучаствовать в беседе, пару раз громко ухнул филин. И грустно вздохнул. Похоже, он был где-то рядом. Сидел в ветвях, глядя сверху на палатки, и сожалел об ушедших теплых летних ночках, а пуще – о близкой зиме. Не сдержался и решил поделиться своей грустью с людьми – они так редко сюда забредают. Эльф ответно вздохнул – он тоже не любил зиму. Кататься на снегоходах любил, а зиму полюбить у него не получалось. Пилот вздыхать не стал, потому что любил и то, и другое.

– Знаешь, меня поразила Золотая Баба… – Эльф вышел из-под навеса, оглядывая кроны деревьев, – надеялся высмотреть филина. – Надо же, озаботилась ребенком женщины, которую скопировала. Народный эпос рисует ее как существо жестокое.

– Легенды о ней могут содержать ноль истины. За исключением факта ее существования, в котором сходятся все. – Пилот тоже вышел из-под навеса.

Эльф посмотрел на него пристально, со значением.

– А ты крестик-то проверь. Так, на всякий случай…

– Не понял…

– Ты крестик свой палестинский Веньке отдал. Вот и погляди, теперь он в твоем столе лежит или нет.

– Я и не подумал… – Пилот подивился, что такая простая мысль ему не явилась. – Конечно, посмотрю.

Он направил яркий луч фонаря вверх и медленно повел по темным кронам. Из ветвей лиственницы, ослепленный светом, словно снежный ком, повалился филин – очень светлый и очень большой. Он расправил огромные крылья над самым навесом. Одного взмаха ему хватило, чтобы набрать высоту.

– Ну вот, стурили мудрую птицу… Не дали выговориться.

– М-м… – как от зубной боли простонал Пилот. – Даже камеру поднять не успел!

– Такая прекрасная птица, но залетные сияющие сущности их почему-то не копируют.

– Откуда нам знать, может, и случается…

– По крайней мере, легенд о золотых филинах я не слыхал.

– Возможно, у филина недостаточно богатая эмоциональная сфера.

– Бессловесную птицу каждый обидеть может! – укоризненно заметил Эльф.

– Ишь, заступник! – усмехнулся Пилот. Он выключил фонарь и, отыскав взглядом уголек сигареты, сказал: – Вот я и подумал про Золотую Бабу – она копирует не только тело. К ней перетекают эмоции, по крайней мере, самые сильные: материнская любовь, например.

– Что с ним будет? Вот вопрос… – Огонек сигареты описал круг. Эльф затянулся, осветив лицо, покачал головой. – Я не про филина, я про Веньку.

– Что пожелает, то и будет. – Пилот помигал опущенным в землю фонарем. – Она всего лишь трансформировала его энергию, ту самую, замершую в моменте, в которой и мы с тобой пребываем, в свою – мгновенную.

– Ну, трансформировала… И что?

– Память и сознание остались при нем, поскольку они изначально существуют во всех четырех измерениях. А это значит… – Пилот многозначительно умолк.

– А это значит… – передразнил его Эльф.

– Если он захочет, то вернется! И сам скопирует любого мальчика. – Пилот положил Эльфу руку на плечо, слегка встряхнул: – И снова попробует человеческую жизнь в ощущениях.

– А если девочку скопирует? Интересно же, девчонкой-то он не был! – Эльф рассмеялся. – Не удивлюсь, если Венька тебя навестит.

– Я не против. – Пилот улыбнулся. – Тогда попрошу его скопировать филина. Очень любопытно заглянуть во внутренний мир уважаемой птицы, глубину переживаний оценить.

– Поскольку филином Веньке тоже быть не приходилось, трудный у пацана будет выбор.