Читать книгу Книга - Алекс Тарн - Страница 3

На выходе из терминала Севе пришлось подождать:

опытная встречальщица Ленка никогда не приезжала раньше времени, чтобы не возиться с заездом на стоянку. Сева прислонился плечом к удобному столбику и прикрыл глаза. Поспать в самолете не удалось, так что теперь он испытывал характерное для первого этапа бессонницы взвешенное состояние, дурманящее и тошнотворное одновременно. В ноздри лезли знакомые запахи аэропорта Бен-Гурион: коктейль из выхлопных газов, пальмового масла, цветущих кустов и горьковатых испарений ночного полива.

Сейчас приехать домой и – спать… От одной только этой мысли по телу, от ног к голове, поползла приторная сладкая волна… не грохнуться бы здесь прямо на тротуаре… где же Ленка-то… но тут волна наткнулась на какое-то неприятное препятствие – как на дамбу, на что-то нехорошее, даже хуже, чем нехорошее… сердце заныло, сжалось и вспомнило: Клим.

– Сева! Сева! – Ленка, высунувшись из машины, махала ему от края тротуара. – Ну что ты встал как истукан? Садись!

Он сел, и Ленка тут же вырулила на выездную полосу.

– Я тебе уже минуты три кричу. А тут остановка запрещена. Давно ждешь?

Сева молча пожал плечами, и она, не глядя, «услышала» это движение, как слышат друг друга только очень давно знакомые люди.

– А кто знает? – в голосе жены звучало раздражение.

– Господи, как мне это все надоело…

– Зачем ты так сразу? – сказал он устало. – Вместо «здрасте». Все-таки почти два месяца не виделись.

– Ты-то сейчас дрыхнуть завалишься, а мне утром в офис. А утро – оно вот уже. А у меня проект. Не один ты работаешь.

– Вместо «здрасте»… – повторил он, адресуясь именно к непонятному раздражению и пропуская мимо ушей ничего не значащие слова. – А поцеловать?

Лена помолчала.

– А насчет поцелуев мы еще поговорим… -спокойствие в ее голосе не предвещало ничего хорошего. – Не сейчас, потом.

– Ладно, – сдался Сева, закрывая глаза. – Потом так потом.

Сознание снова плавно покатилось со сладкой горы и снова уткнулось в темную дамбу беды: Клим. Беды? Вот и слово нашлось, а то все «неприятность» да «неприятность»… «беда» – так будет правильнее. Или нет? Сева еще никогда в жизни не терял по-настоящему близкого друга и оттого затруднялся в определении своего нынешнего состояния. Неужели вот это ощущение длящейся насильственной бессонницы и есть беда, горе… или как ее?.. – скорбь?

– Как мальчишки?

– А тебе-то что? – все так же спокойно отозвалась Лена. – Давай лучше поговорим о чем-нибудь, что интересует тебя действительно. Например… – она запнулась, подумала, нетерпеливо покрутила головой и продолжила: -А в самом деле, что тебя интересует, Баранов? Есть такое?

– Не будь дурой, – сказал он, злясь на ее несомненную, хотя и неуместную в данных обстоятельствах правоту. – Неужели нельзя поговорить нормально?

– Завтра! – выпалила Лена. – Завтра поговоришь.

Придут из Компании природных заповедников насчет Клима. Выяснилось, что без нашего дружеского участия его ну никак не похоронить. Вот с ними и разговаривай. А со мной не надо, у нас уже все обговорено. По многу раз и с тем же результатом.

Она раздраженно нажала на газ. Ни в чем не повинная машина подпрыгнула от неожиданности, заложила излишне крутой вираж и, обиженно взревев, вымахнула на пустую в этот час автостраду, ускоряясь в направлении Иерусалима. Остаток дороги ехали молча.

Встреча с представителем Компании была назначена на полдень в модном кафе в центре города. Представитель опаздывал. Сева уже допивал вторую чашку кофе, когда, наконец, заметил у входа загорелого парня в фирменной футболке. Такая же была на Климе тогда, в пабе, когда он столь внезапно вернулся в севину жизнь после долгого отсутствия. Парень пришел не один: вместе с ним, сияя жизнерадостной улыбкой, за столик уселся тщательно причесанный крепыш в костюме и с галстуком.

– Вы – родственник Адриана?

– Кого? – недоуменно переспросил Сева и тут же вспомнил: ах, да… Клим ведь так и остался под тем же самым случайно избранным когда-то румынским именем…

– Нет, я друг… – поспешно сказал он. – Близкий друг. Парень кивнул.

– Видите ли… – он немного помялся. – Адриан нам тоже очень близок. Гм… был близок. Знаете, несколько лет бок о бок… он наших людей не раз изо рта у смерти вытаскивал… и мы его тоже. Впрочем, это неважно – такая работа. Мы хотели бы сделать все как надо, как положено. Отдать, так сказать, последний долг.

– Уважение к мертвым помогает уважению живых, -вдруг ни с того ни с сего вставил крепыш в костюме и осторожно провел ладонью по волосам.

– Возможно, у Адриана имелись родственники в Израиле? – продолжил парень из Компании.

Сева отрицательно покачал головой:

– Насколько мне известно, у него здесь нет никого.

Кроме нас с женой.

– А на родине? В Румынии? Он ведь из Бухареста?

– Опять же, насколько мне известно, – неловко произнес Сева, игнорируя последний вопрос, – Клим… э-э… Адриан не оставил на родине действующую семью.

– Действующую?

– Ну да. Его родителей уже нет в живых; бывшая жена вышла замуж вторично, а ребенок усыновлен ее новым мужем. В общем, не думаю, что известие о смерти может там кого-либо заинтересовать.

– Тот, кто не интересуется памятью предков, рискует лишиться памяти потомков… – назидательно заметил крепыш.

– Э-э, господин Коэн, – парень явственно скрипнул зубами. – Я бы попросил… Вы нам мешаете, – он снова повернулся к Севе. – И все же, может быть, стоит оповестить…

– Я уже оповестил. Сегодня утром. По телефону.

Он и в самом деле успел отзвонить Валентине. Та немного помолчала, покашливая в трубку, – сперва Сева подумал, что от смущения, но потом выяснилось, что от простуды. Первое словом, которое она затем произнесла, оказалось не слишком подходящим по контексту: «Забавно».

– Забавно, – сказала бывшая климова жена, услышав о его смерти. – Только сейчас? Я была уверена, что он уже давно сгинул. Что ж… как это говорится в таких случаях? Да будет земля ему пухом. Как у тебя дела?

– То есть на похороны тебя не ждать? – на всякий случай уточнил Сева.

Валентина засмеялась смехом, переходящим в кашель.

– Спасибо за приглашение, но болею я, Севочка.

Простужена в дупель – слышишь, как хриплю? У нас тут сейчас такой гнилой грипп ходит – страшное дело. И ведь, главное, прививку делала, а все равно не помогло. Вчера какой-то убийца в белом халате по телевизору…

Она еще долго что-то говорила про грипп, про врачей и про общий упадок здравоохранения, но Сева не слушал, думая о Климе, а потому не разобрал вопроса, которым Валентина завершила свою длиннющую тираду, и вынужден был переспросить:

– Что ты сказала?

– У вас прививают, спрашиваю?

– Не знаю… – рассеянно ответил Сева и повесил трубку.

Повесил не прощаясь, то есть невежливо, спору нет…

но, так или иначе, разговор состоялся, формальное оповещение имело место, и к этому уже мало что можно было добавить.

– Кстати, у нас от гриппа прививают? – спросил Сева, видимо, крайне некстати, потому что парень в футболке изумленно вылупил на него глаза, и даже видавший виды господин Коэн удивленно фыркнул… хотя и немедленно, овладев собой, заявил, что его фирма готова исполнить любую погребальную процедуру по желанию заказчика, включая прививки или, скажем, припарки… и тут до Севы наконец дошло, что его поняли превратно, и он засмеялся самым неприличным образом, думая при этом, как было бы здорово рассказать этот анекдот самому Климу и обхохотать его вместе, на пару, и как жаль, что этого уже не случится никогда, никогда.

– Да нет, – сказал он, вытирая выступившие слезы. – Припарки не понадобятся, господин Коэн, спасибо. А вы, кстати, откуда? Тоже из Компании?

Крепыш в костюме умильно сощурился.

– Никак нет, господин Баранов. Я имею честь представлять лучшую в стране фирму церемониального обслуживания «Опавшие листья». Всеобъемлющий ассортимент товаров и услуг. Планирование и организация. Погребение, кремация, похороны и увековечение памяти. Приведение комплекта в соответствие с нуждами и пожеланиями клиента. Любыми пожеланиями, господин Баранов. Мы…

– Подождите, господин Коэн, – остановил его парень в футболке. – Видите ли, господин Баранов, нам хотелось бы похоронить Адриана достойным образом. Ребята обязаны ему слишком многим, чтобы вот так, просто… Если вы говорите, что родственники не заинтересованы и что кроме вас обсуждать этот вопрос не с кем, то давайте считать, что мы можем принять решение совместно с вами, прямо здесь и сейчас. Не возражаете?

– Решение? – переспросил Сева. – Какое решение?

– Ну как же… – парень уже в который раз вскинул на него недоумевающие глаза. – Решение по поводу правил. У Адриана всегда был особенный пунктик по поводу правил. Возможно, вам это не известно, но…

– Отчего же, отчего же, – перебил его Сева, начиная, наконец, что-то понимать. – Известно. Правила покойный любил. Что было, то было.

– Ну вот, – подхватил парень. – А коли так, то, сами понимаете, надо организовать соответствующую церемонию. Вопрос лишь – какую?

– Любую! – вставил продавец церемоний. – Говорю вам без преувеличения: любую! Хотите попа – будет поп. Хотите раввина – будет раввин. Любой. Хотите ксендза – будет ксендз. Хотите муллу – будет…

– Да погодите же вы! – вскричал парень, теряя терпение. – Ну что вы лезете раньше времени? Господин Баранов?

– Даже не знаю, что вам и ответить… – задумчиво протянул Сева. – Я знал его сначала убежденным атеистом, что, наверное, предполагает кремацию. Затем он заговорил о религии, конкретнее – о христианстве, носил крестик и так далее. Это вроде как говорит в пользу православного отпевания. Но в последнее время Клим ходил уже без креста.

– Клим?

– Простите… это его старая кличка. Если вы знаете…

ээ-э… Адриана, то представляете, что он не может снять с себя символ веры просто так, без достаточной причины. А значит, православная процедура могла бы показаться ему непозволительным насилием. Думаю, что и раввин с муллой не слишком соответствуют моменту. Так что…

– Может быть, даосский монах? – робко предложил господин Коэн и тут же замахал руками на ощерившегося на него парня из Компании: – Молчу, молчу…

Они и в самом деле замолчали – все трое. Задача выглядела неразрешимой. «Вот ведь проблема, – подумал Сева. – Чисто израильская заморочка. Ну отчего прощание с мертвым телом нужно непременно обставлять всякими церемониями? Какой в этом смысл? Кому от этого лучше?»

Впрочем, трудно было отрицать, что в случае с Климом процедура похорон имела немалое символическое значение: уж больно покойный увлекался поисками универсальных правил жизни. Нашел ли он их для себя?.. не нашел?.. – теперь уже не узнаешь… может, и нет их вовсе у жизни, правил? Может, и нету. Зато у смерти-то они точно есть. Христианские, мусульманские, буддийские, иудейские, индейские, готтентотские и еще хрен знает чьи… неважно, главное – есть! И вот теперь, когда, наконец, представилась возможность подарить Климу последнее, зато точное соответствие правилам, именно теперь они сидят дураки дураками, абсолютно не зная, что делать.

– Что ж, друзья… – господин Коэн разочарованно вздохнул и встал. Он явно не привык тратить время на пустые разговоры. – Жаль, что у нас ничего не получается. Если чего надумаете, звоните. Амит, у вас есть моя визитка?

– Подождите, – парень взял его за рукав и силком усадил на прежнее место. – Ну что вы все время дергаетесь, как укушенный? Боитесь, что клиенты разбегутся? Так они у вас уже свое отбегали.

– Зря вы так думаете! – запальчиво возразил представитель фирмы «Опавшие листья». – Бегают как миленькие. Шустрее живых.

– Послушайте, господин Коэн, – сказал Сева, осененный внезапной идеей. – Говорят, что в местной традиции есть решения на все случаи жизни. Неужели же для такой простой ситуации не найдется? Представьте: пришел в город человек, никому не известный, просто путник из неведомых земель, поел, переночевал да и помер в одночасье. И никто не видел, как он молился, кому и молился ли вообще. Кто он, чей он – непонятно, никаких признаков, ни по лицу, ни по одежде, а мысли уже не прочтешь, и спросить не у кого, хоть ты тресни. Что с таким предписано делать? Как хоронить? По каким правилам?

– Известно по каким, – просиял господин Коэн. – Прописано в деталях. По иудейскому канону он, конечно, не проходит, потому как чужестранец. Но поскольку Господь дал ему великое счастье дойти до Святой земли и даже умереть здесь, то и кладут его в эту землю с особой молитвой, специально для такого случая написанной. С раввином и со всеми делами, только принадлежит он как бы не религии, а самой земле.

– Вот, – твердо сказал Сева. – То, что надо. Ему бы точно понравилось. Заверните.

Парень в футболке кивнул. Обрадованный похоронщик засуетился, доставая из портфеля бумаги и раскладывая их на столе.

Хоронили на следующий день, в кибуце неподалеку от Иерусалима. Народу собралось неожиданно много, не меньше полусотни: товарищи Клима по прокладке маршрутов, археологи с окрестных раскопок, соседи и знакомые из поселения, где он жил в последнее время… были даже несколько бедуинов, с которыми, как выяснилось, Клим тоже водил дружбу. Все люди особого, полевого склада, не похожие на городских кабинетных сидельцев. Обветренные загорелые лица, грубая кожа рук, выцветшие на солнце волосы, привычный прищур, крепкие сандалии на два ремешка. Они были своими в этом неприветливом, трудном для человека куске мира, в этом невозможном соединении выжженных до каменной кости гор, бесплодных солончаков и серебрящейся поверхности ядовитого мертвого моря, где вместо плещущей веселой воды медленно колышется маслянистая, адская, серная жижа.

Иудейская пустыня, край земли, дно Творения, раскаленная сковородка человеческой души. Здесь испокон веков спасались от правосудия убийцы, воры и прочий лихой люд, словно уже при жизни стараясь привыкнуть к заслуженному и оттого неизбежному пламени преисподней. Сюда спускались пророки, суровые искатели правил, тщащиеся разглядеть очертания будущего в дрожащем от серных испарений воздухе. На этих оползающих предательских кручах, среди невидимых глубоких промоин и в лабиринтах пещер, где гнездятся летучие мыши, находили себе убежище члены аскетических сект, взыскующие самой глубокой правды и самой последней чистоты, безыскусной и бескорыстной, как соль. Отсюда уже не было дороги вниз – только вверх, по древней тропе, которая сначала стрелой улетала на запад и там вонзалась в каменистый хребет, оставляя в нем глубокую чернеющую рану, а затем ввинчивалась в горы и змеилась там, забираясь все выше и выше в ждущую голубизну неба, все выше, и выше, и выше – туда, где в конце пути, на вершине, финальной наградой, победой и искуплением, божественным негасимым светом сиял город Всевышнего, пуп Творения, жилище Бога – великий Иерусалим. Упасть, чтобы подняться… спуститься, чтобы взлететь – в этом заключалась простая суть этого соседства, этого перехода снизу вверх – из геенны огненной Иудейской пустыни в райскую прохладу иерусалимских кущ.

– Господин Баранов! – к Севе бежал вчерашний парень, махал рукой. – Пойдемте, вы будете за родственника, больше все равно некому.

Они подошли к похоронному фургону. У распахнутой задней дверцы стояли двое в черных костюмах.

– Вы родственник? – осведомился старший, худой чернявый мужчина лет пятидесяти. Его заложенные за уши пейсы задорно торчали вверх, как рожки у чертика. – Будете смотреть?

Он указал внутрь фургона, где на погребальных носилках лежало тело, запеленутое в белый саван. «Надо же, какой он маленький, – удивленно подумал Сева. – Неужели это Клим?»

– Смотреть? – переспросил он.

– Ну да, – чернявый кивнул рожками. – Желаете убедиться, что это именно ваш… ээ-э… Хотя, честно говоря, тело так обгорело, что… в общем, как хотите.

Сева отрицательно помотал головой. Ему отчего-то стало страшно.

– Нет, не буду.

– О'кей, – деловито припечатал «чертик». – Тогда беритесь, понесли.

Вчетвером они вытащили носилки из фургона.

«Тяжело, – удивился про себя Сева. – Надо же, такой маленький и такой тяжелый. Мертвая тяжесть. Только при чем тут Клим? Клим – и это… – какая связь?.. чушь какая-то…»

– Ставим! – они взгромоздили носилки на каменный стол. Люди тут же сгрудились вокруг. Как во время буфетной трапезы, – подумал Сева. – Сейчас вынут ножи и вилки и… Кто они Климу? Кого они хоронят? – Румынского нелегала по имени Адриан Стойка. Тело, обгоревшее до неузнаваемости в автокатастрофе. Ну при чем здесь Клим?

Он с трудом удержался от улыбки.

Раввин открыл потрепанную книжечку и забормотал, запел, раскачиваясь и скользя отрешенным взглядом по лицам, по пыльному строю кипарисов, по округлым вершинам иудейских гор, украшенных в честь зимнего времени нежным зеленоватым пушком – краткой радостью бедуинских коз.

– Амен, – нестройно сказали вокруг, заполняя паузу в раввинской песне, и тут Сева с удивлением обнаружил, что плачет… Плачет, потому что как ни крути, а Клим был здесь очень даже при чем – вот почему. Потому что каким бы маленьким и неуместным ни казался лежащий на столе белый сверток, это был именно Клим, Клим – тот самый, с быстрым взглядом маленьких цепких глаз, с узкой сильной ладонью, протянутой для рукопожатия, с этим вечным невозмутимым «я понял», которое, видимо, так и осталось не произнесенным по случаю главных климовых непоняток, так и оставшихся непонятками, по случаю главных нерешенных задач, ненайденных корней неведомых уравнений.

– Берем! – Сева вздрогнул: возглас адресовался в основном ему; остальные трое носильщиков уже взялись за рукоятки носилок.

Осторожно переступая и все-таки спотыкаясь в узких проходах между надгробьями, они продвинулись в глубь небольшого кладбища к свежевырытой могиле. «Чертик» спрыгнул в яму и вытянул руки, принимая тело. Клим соскользнул вниз ловко, одним движением, как при жизни. Стали бросать землю – сухую, рассыпающуюся в пальцах на невесомые частички, – прах, а не землю. Бросил и Сева. Затем поспешно заработали лопатами, быстро-быстро, словно наперегонки. Копай, где копается, – вспомнил Сева давнюю климову науку. Сегодня, видимо, копалось здесь, на кибуцном кладбище в сердце Иудейской пустыни.

Люди начали расходиться, а Сева еще немного постоял, глядя на табличку с надписью на иврите: «Адриан Стойка» и пониже, русскими буквами: «Клим».

– Так его звали – Клим?

Сева обернулся. Перед ним стояла молодая женщина лет двадцати пяти с копной черных вьющихся волос, небрежно собранных в пучок на затылке. Он еще раньше обратил внимание на ее бледное лицо, не характерное для местной полевой компании. Ярко накрашенный рот выделялся на фоне этой бледности, как у балаганной Коломбины. Во всем остальном женщина безупречно соответствовала своим товарищам: бесформенная футболка, шорты, пыльные сандалии.

– Прозвище, – привычно пояснил Сева. – Для друзей и близких. Адриан – это…

– Не морочьте мне голову, – перебила она, переходя на русский. – Он был такой же румын, как вы – китайский император.

Сева улыбнулся.

– Вы правы. И относительно Клима, и относительно меня, пока еще в императоры не произведенного. Хотя как знать, как знать… – он протянул руку. – Сева Баранов.

– Ханна.

– Очень приятно… – они пошли к выходу с кладбища.

– А вы Клима давно знаете…

– Если вы хотите спросить, спала ли я с ним, то нет, -резко ответила она. – Хотя, наверное, к тому все шло.

Сева неловко пожал плечами.

– Да я, собственно… извините…

– Ничего. Вам не за что извиняться. Было – и нет.

Кончено… – она всхлипнула, но тут же справилась и, запрокинув голову, часто заморгала обращенными в небо глазами. – Сейчас тушь потечет. Еще одна причина женщине быть мужественной. Он был замечательным парнем, ваш друг, как бы его ни звали. Жаль, что все так по-дурацки…

– Почему по-дурацки? Автокатастрофа… – неловко сказал Сева и замолчал, не зная, как продолжить.

Ханна зло фыркнула.

– Автокатастрофа! – она выпалила это слово с той же презрительной интонацией, с которой говорят: «полная чушь!» – Что вы понимаете…

И снова остановилась, спохватившись, словно одернув сама себя:

– Извините, ради Бога. Нервы сдают. Все в порядке, господин Баранов.

– Сева, – поправил он. – Вы действительно в порядке?

Вас куда-нибудь довезти? Я один, с машиной и никуда не спешу.

– Нет, нет, спасибо, я справлюсь. Все забывается, забудется и это… – она снова всхлипнула и поднесла ладонь ко рту, словно желая прикрыть его чрезмерную алую яркость. – Ну вот, опять… черт!..

– Поедемте, я вас отвезу, – настойчиво сказал Сева, беря ее за локоть.

– Оставьте! – женщина резко выдернула руку и отскочила на несколько шагов. – Уезжайте! Уезжайте немедленно и, главное, не возвращайтесь. Езжайте, езжайте!

Она повернулась и побежала к стоянке. Сева пожал плечами. Среди климовых друзей всегда хватало психов.

– Правда, бригадир? – он посмотрел в сторону свежего холмика с криво воткнутой табличкой. – Что, в общем, странно, учитывая твою извечную тягу к нормальности…

Домой Сева ехал не спеша. Клим не шел у него из головы, словно пристроился тут же, рядом, на заднем сиденье, и вел с ним неторопливый разговор, подавая типичные свои спокойные реплики и искоса поглядывая ему в затылок. Сева отвечал вслух, улыбался, смеялся в голос и на дорогу смотрел существенно меньше, чем в зеркало заднего обзора. Что на нее смотреть-то, на дорогу – и так знакома вдоль и поперек, а вот в зеркале… в зеркале… В зеркале на фоне падающего навзничь шоссе, между горной стеной и обрывом, в мелькании знаков и указателей, бедуинских шатров и цистерн, коз на склонах и каменных глыб на обочинах… – там, среди всего этого пестрого балагана, мерно покачивалось круглое климово лицо, змеилась знакомая кривоватая шпанская усмешечка, поблескивали маленькие цепкие глаза… ах, Клим, Клим… что же ты так…

В двери торчала записка. Сева вынул, развернул.

«Сева, где ты? Мы тебя тут обыскались. Директор рвет и мечет. Немедленно позвони мне. Ави.»

Вот так так… а и впрямь нехорошо. Свой мобильный Сева отключил немедленно после того, как Ленка забрала его из аэропорта. Он вошел в квартиру и набрал номер своего непосредственного начальника.

– Ави? Привет.

Босс вместо приветствия только присвистнул.

– Ну ты даешь… Ты хоть представляешь себе, что натворил?

– А что такое?! – закричал Сева в трубку. – У меня близкий друг погиб! Я только что с похорон! Я – натворил? Ты, мать твою, думаешь, что говоришь? Я – на вас – десять лет, как папа Карло, как глупая лошадь, двадцать четыре часа… без выходных… я… вы…

Он прямо-таки захлебывался от бешенства. Да как они смеют, подлецы! У него… а они… Сева задохнулся и замолчал, переводя дыхание.

– Все сказал? – поинтересовался Ави. – А теперь слушай сюда. Можно ведь по-нормальному, да? Если бы ты все делал по-нормальному, то кто бы что тебе сказал? Как нормальные люди делают, знаешь? Молчишь? Ну так я тебе расскажу. Нормальные люди вместо того, чтобы грубить клиенту, для начала звонят боссу и описывают ситуацию. Соображаешь? Нормально описывают ситуацию. И получают нормальное разрешение и нормальный отпуск, да? А что сделал ты? А? Опять молчишь? Ну так я опять тебе расскажу. Ты, как псих, наорал на Майка Доэрти, который и так был на взводе из-за сроков. После чего ты шваркнул трубкой ему по уху и вдобавок, как потом выяснилось, расфигачил о стену телефонный аппарат. Затем ты без разрешения улетел, то есть покинул клиента в состоянии инфарктного предстояния, которое он, впрочем, незамедлительно трансформировал в гневный факс на имя генерального. И знаешь, что там написано, в факсе? Я имел счастье читать. Написано, что он отменяет проект и обращается в суд по поводу взыскания убытков. И генеральный вынужден, бросив все дела, срочно лететь в Бирмингем и утирать пятимиллионному клиенту слезы, извиняться, обещать немедленно уволить хама, то есть тебя, Сева, тебя, и отпаивать клиента таким виски, который ты не пил даже во сне. А что в это время делаешь ты, Сева Баранов? Ты отключаешь телефон! Это же сбрендить можно! Отключаешь телефон!..

Он сделал паузу для того, чтобы закурить; в трубке послышалось шуршание сигаретной пачки, потом щелкнула зажигалка. Сева сел на стул около телефона.

– И что же теперь? Я уволен?

Ави шумно выпустил дым.

– А хрен его знает. Вообще-то, дело дрянь. Сам знаешь, сейчас сокращения и так далее… Да и вообще, честно тебе скажу, в последнее время ты… как бы это выразиться… не слишком адекватен. Не пойми меня неправильно, старик, я-то на твоей стороне, да? По-моему, тебе просто надо отдохнуть, вот что. Может, у тебя кризис среднего возраста? Тебе сколько лет?

– Тридцать восемь.

– Вроде как еще рано… – задумчиво оценил Ави. – Давай сделаем так. Завтра будь как штык в приемной, не позднее восьми, прямо к его приезду, как он любит, да? Я тоже подойду. Попробуем убедить его дать реверс. Все-таки заслуги у тебя тоже немаленькие, чтобы так вот сходу, да? Упадешь в ноги, все как положено, поклянешься и поцелуешь ковер. Понял? Не слышу?

– Я понял… – глухо ответил Сева.

– Ну, то-то же. И тогда, может быть… – ты понял, всего лишь «может быть»… он тебя пожалеет. Может быть.

– Я понял, – повторил Сева.

– О'кей, – подытожил Ави и так длинно и смачно выдохнул сигаретный дым, что Сева на другом конце провода явственно ощутил запах и даже вкус табачного облака. – Тогда договорились. Без четверти восемь, в приемной. И не вздумай отключать телефон. До завтра.

Сева осторожно положил на рычаг трубку, еще немного посидел, приходя в себя, и отошел к окну. Его еще никогда не увольняли; ощущения были явно не из лучших. Что теперь?.. мысли белками прыгали в голове, он сделал усилие, чтобы сосредоточиться, и не смог. Сзади хлопнула дверь; на ходу сдирая с себя рюкзак, футболку, кроссовки и плеерные наушники с воющим из них трансом, вбежал старший сын, остановился, увидев отца, и тут же продолжил движение в свою комнату, по дороге отбросив в угол кроссовку и прыгая дальше уже на одной – босой – ноге.

– Отец! Ты приехал? Когда? Я сейчас убегаю… у нас чего пожрать найдется? Черт! Где же они?

– Кто? – спросил Сева, невольно улыбаясь и на секунду позабыв о своих проблемах.

– Джинсы! Шит! А! Вот… Ты надолго? – не дожидаясь ответа, сын промчался в ванную. Затем оттуда послышался шум воды и разочарованный вопль: – Аа-а! Папа! Бойлер! Уж если ты дома, то мог бы и бойлер включить! Черт! Шит! Шит!

Сева выждал и, улучив момент, когда парень, снова бегом, возвращался в свою комнату, поймал его за локоть.

– Погоди, Олежка… дай хоть посмотреть на тебя.

Здоровый ты кабан! Качаешься?

– А как же иначе? – гордо отвечал сын, напрягая круглые бицепсы и нетерпеливо переминаясь на месте, как породистый жеребенок. – И качаюсь, и бегаю. Иначе не пройти.

Летом Олега забирали в армию, и он мечтал попасть непременно в какую-то элитную боевую часть. Как же она называется? Сева напрягся, вспоминая. Армейские термины сплошь состояли из дичайших сокращений и аббревиатур, совершенно темных для непосвященного человека.

– Как это называется? Пульсар?

– Пальсар, папа! – с досадой сказал Олег, высвобождая локоть. – Пальсар! По-вашему – «разведрота». Я тебе уже сто раз объяснял. Ты меня извини, я очень тороплюсь. Случайно не видел моей кроссовки?

– Вон она, – Сева указал в угол. – Как продвигается твой аттестат?

– Нормально! На университет потянет, не боись! – отозвался сын уже из своей комнаты. – Шит! Где же он? Папа, ты не видел мой зеленый свитер?

Дети, детишки, сыночки ненаглядные… Красивые, сильные, умные, веселые, они казались слепленными из другого теста, чем их родители. И это неудивительно, правда, Сева? Вспомни, как ты рос, парень: осторожно, с оглядкой, с четким разделением мира на внешний и внутренний.

Внешний мир напоминал старого полуслепого медведя: он был нелеп и неуклюж, но в то же время и смертельно опасен. При определенной ловкости и гибкости позвоночника можно было легко уворачиваться от его губительных лап и когтей: там припадешь к земле, там подпрыгнешь упругим пируэтом, там проползешь на брюхе, там спасешься на дереве… Старый бедолага и сам уже давно обходился без человечины, пробавлялся на подножном корму, корой да ягодами. Правда, временами случалось, что кто-то забывал осторожность или оступался, подойдя чересчур близко – по глупости или из озорства, а то и по непомерной человеческой гордости, – и тогда уже медведь-людоед не упускал своего. Но такие печальные случаи происходили достаточно редко, являясь скорее исключением.

Зато внутренний мир… ты только вспомни тот внутренний мир, Сева! Тот мир, тот райский пальмовый край брежневской эпохи! Сокровища самиздата, неистощимые россыпи плодов, объявленных запретными для пущей сладости! Кухонные споры до хрипоты, до срыва голосовых связок, но и как бы вполголоса, во имя таинственной конспирации… А изощренное богатство эзопова языка? А пудовые фиги, оттягивающие карман? А бульдозеры, трудолюбиво сгребающие заурядные холсты прямиком в залы лучших мировых галерей и аукционов? А дальновидные литературоведы в штатском, выдвигающие своих бесспорных, абсолютно непобиваемых кандидатов на Нобелевскую премию?

Ай-я-яй… где теперь все это, где? Издох тот медведь, сгинул плешивый людоед, а вместе с ним и все остальное – и кухни, и самиздат, и холсты, и премии с аукционами… ау!.. ау!.. аукцион!.. где ты? – Нет его, аукциона, не осталось. Ничего не осталось. Ээ-э, погодите… как это – «не осталось»? Быть такого не может! Что-то ведь да осталось! Гм… а и в самом деле… что-то действительно осталось. Вот он, Сева, к примеру, остался. И жена его Лена. И еще миллионы таких же, привычно осторожных обладателей гибкого позвоночника, твердо знающих, где припасть, а где и подпрыгнуть…

– Эй, папа! Папа!.. Эй!

– А? Что?

– Ну ты астронавт! Я тебя зову, зову, а ты где-то витаешь… Так я побежал, ладно? Будут звонить, переводи на мобильный. Бай!

Хлопнула дверь, убежал мальчик. Вон он, вприпрыжку мчится по тротуару, и встречные девчонки, завидев его, немедленно принимают вид таинственных незнакомок. И мир вокруг мчится вместе с ним, пляшет под его дуду – мир единый, целый и неделимый, без всяких там внешних и внутренних глупостей. Что ты можешь дать своим красивым и сильным мальчикам, Сева? Зачем ты им? Что может предложить раб свободному человеку, кроме темной и нудной науки терпеть? Кроме твоего знаменитого умения копать? Что?

К пяти начали сгущаться сумерки, зажглись фонари, загодя, исподволь приучая улицу к своему желтому рассеянному свету. Сева включил телевизор, походил по квартире, бесцельно подбирая и перекладывая с места на место вещи, постоял у окна, глядя на огни Бейт-Лехема, на уже едва различимый конус Иродиона, на округлые холмы Иудейской пустыни, светлеющие еще дальше, на спуске к невидимому отсюда Мертвому морю. Там остался лежать Клим. Его положили в пустыню всего несколько часов назад, но сейчас Севе почему-то казалось, что это произошло очень давно, годы и годы назад.

Лена должна была вот-вот приехать – на автобусе, потому что машину взял он, и теперь Сева, по крайней мере, мог обозначить цель своей бессмысленной вахты у окна в пустой квартире: он ждал жену. Странно, но давно уже ему не приходилось ждать Лену с таким чувством, даже с нетерпением. Обнаружив это, он отчего-то обрадовался, будто в холодной промозглой темноте нащупал вдруг теплое одеяло и потянул его на себя и согрелся.

Он увидел ее заранее, еще в автобусе, стоящую у средней двери с рукой на стойке, на кнопке звонка… вернее, нет, не увидел, а скорее угадал, потому что увидеть было невозможно из-за непрозрачной автобусной крыши. Вот она вышла, постояла, пропуская машины, поправила волосы знакомым движением и пошла к дому, поворачиваясь от ветра и ужасно по-своему сжимая в горсти лацканы плаща. Сева метнулся на кухню и включил электрический чайник. Что-нибудь еще? Он вдруг вспомнил, что и сам ничего не ел с раннего утра.

– Ау! – сказала она от двери. – Есть кто дома?

– Есть… – Сева подошел и хотел обнять ее, но почему-то не получилось – то ли из-за того, что он забыл, как это делается, то ли из-за того, что она как раз повернулась поставить пакет.

– Привет… – Лена снова поправила волосы и прошла на кухню. – Олежка уже убежал? Вы что-нибудь поели?

– Убежал, – ответил он, думая, как начать… начать что?.. ну, как… начать рассказывать… рассказывать?.. ты хочешь сказать «жаловаться»?.. а хоть бы и жаловаться. Иногда так хочется пожаловаться…

– Женька, кстати, в трехдневной поездке с классом, на Голанах, – сказала она, хлопнув дверцей кухонного шкафа. – Если, конечно, это тебя хоть как-то интересует.

Ну вот, начинается… Сева подошел сзади, взял ее за плечи.

– Конечно интересует, ты же знаешь.

Она молчала, вся выпрямившись и неподатливо затвердев, как деревяшка. Сева неловко ткнулся ей в макушку.

– Оставь, – сказала Лена напряженным голосом и высвободилась. – Нам нужно серьезно поговорить.

– Конечно, конечно, – подтвердил он. – Боюсь, что у меня есть неприятные новости. Хотя, возможно, все еще поправимо.

Скомкав в руках кухонное полотенце, Лена прошла в гостиную и села на краешек стула, все такая же прямая и сосредоточенная, как перед экзаменом. И тут он, наконец, понял. Собственно, это можно было понять с первого же момента, если бы он не был так занят собой, своими проблемами и страхами.

– Лена, может, не стоит? – попросил он без особой надежды. – Давай как-нибудь в другой раз, а?

– Ну уж нет, – решительно отрезала она. – Когда он будет, этот другой раз? Я понимаю, что это дико звучит, но возможность поговорить с тобой возникает только тогда, когда у тебя погибает друг. Что же, ты предлагаешь мне ждать до следующей смерти? Так у тебя и друзей-то больше нет – когда же поговорим? Будь добр, сядь.

Сева кивнул, но садиться не стал, а просто прислонился к дверному косяку и ждал, когда она выскажет то, что запланировала.

– Сева, я хочу развод… – видно было, что Лена репетировала эту реплику многократно и на все лады, как начинающий артист свое «кушать подано», и от частых повторений фраза вышла неестественно, с петухом в середине, на звуке «у». И тем не менее, с петухом или без, но женщина явно испытала облегчение оттого, что слова наконец перестали томиться в ней, перекатываться во рту надоедливыми камешками, подступать к горлу в самые неподходящие моменты, как томились, перекатывались и подступали в течение долгих недель, а может быть, и месяцев. Лена вздохнула, выпустила полотенце на волю из судорожно сжатых кулаков и даже разгладила его на коленях.

– Думаю, ты и сам понимаешь, почему, – теперь она говорила своим обычным голосом, словно разгладив его вместе с полотенцем. – Мы уже давно чужие друг другу, не видимся месяцами и ничуть по этому поводу не расстраиваемся. Ты, наверное, к такой жизни привык. Твое дело, но я больше так жить не хочу. Я еще молодая женщина, Сева, и нет никакой причины, по которой я должна месяцами ждать того, что другие получают ежедневно. Раньше я еще сомневалась из-за детей, но теперь они выросли, так что…

– Лена, не надо… – снова попросил он в последней попытке предотвратить этот давно ожидаемый и в то же время невыносимый, пугающий, губительный обвал, но она отмела его робкую защиту одним движением руки.

– Дай мне договорить! Хоть раз в жизни дай мне договорить! В общем, – ее руки снова разгладили полотенце, – у меня есть другой человек. Уже давно, года полтора. Я хочу, чтобы ты ушел. Чем раньше, тем лучше. Если можно, прямо сейчас. Возьми машину и уезжай. Пожалуйста.

Сева осторожно попробовал вдохнуть – понемногу, маленькими порциями, потому что для одного большого глотка воздуха в груди просто не хватало места. Странно, да? Всегда было, а теперь вдруг нет, кончилось. Он даже хотел помочь себе руками: нажать снизу или сверху, расправить легкие, как она расправляла это свое полотенце, но вовремя удержался: недоставало только изображать тут мелодраматическую сцену с хватанием за сердце. Что действительно хорошо, так это то, что он так и не сел, несмотря на ее просьбу в начале разговора, потому что иначе теперь было бы намного труднее дышать… Рука сама собой тянулась к груди – потереть, расправить, и Сева сунул ее от греха подальше в карман брюк. В кармане звякнуло. Ключи. «Возьми машину и уезжай». Уйти. Скорее. Еще не хватает грохнуться тут на пол. Потом стыда не оберешься.

– Сева, что с тобой? – испуганно спросила Лена.

Он хотел улыбнуться и сказать, что все, мол, пучком.

Все, мол, в полном порядке, спасибо зарядке. Все, мол… да только не смог. Воздуха по-прежнему не хватало, а потому Сева продолжил следовать разработанной программе: дышать короткими вдохами, мелкими пташками, как пьют водку, начиная с третьей… развернуться вокруг оси, вокруг шершавого полутораметрового кола, вбитого в него через темя, насквозь, через все тело… – и пошел, пошел… шаг, и еще шаг, и еще…

– Сева!

Дверь оказалась не заперта, и это было первым на сегодняшний день везением… ну и денек!.. а иначе пришлось бы возиться, открывать… поди открой с таким колом… и не нагнуться небось и не согнуться, разве что загнуться. Он вышел не оборачиваясь – не потому, что такой уж мачо, а вовсе наоборот – от страху упасть… теперь лестница… ноги ритмично переступали со ступеньки на ступеньку… молодцы!.. только они и не подвели его в трудную минуту… а еще говорят, что в ногах правды нет. Правды нет и выше, вот что!

Он усмехнулся старой хорошей шутке и вдруг совершенно неожиданно для самого себя вдохнул полную грудь восхитительного холодного воздуха. Вот оно счастье – дышать! Просто дышать! Сева постоял у выхода из подъезда. Сверху хлопнула дверь. Она крикнула в пролет, перегибаясь через перила:

– Сева! Ты в порядке? Сева!

Имя, кувыркаясь, как опавший лист, и наталкиваясь на собственное эхо, пролетело несколько этажей и грохнулось на клетчатую плитку пола прямо к севиным ногам. Имя. Сева. Клим. Адриан Стойка. Агентство «Опавшие листья». Ну и денек… Он отлепил плечо от стены и вышел на улицу.

Сев в машину и взявшись за руль, он сразу почувствовал себя лучше. Иллюзия контроля, обманчивое чувство владения ситуацией: нажал на газ – ускорился, вдавил педаль тормоза – остановился, чуть тронул руль влево – и машина туда же… Безропотный, во всем послушный тебе мир. Наверное, и Клим думал так же за секунду до того, как влетел под грузовик. Сева вставил ключ в замок зажигания, повернул. Машина с готовностью подчинилась, ласково заурчал двигатель, зеленым огнем зажглись циферблаты, засветились индикаторы, мурлыкнуло радио, вздохнуло, задышало, заговорило участливым вкрадчивым голосом вечернего диктора, тихой музыкой, покоем.

Хорошо… Жаль только, что это всего лишь иллюзия.

Крошечная беззащитная иллюзия, тоненький стебелек в эпицентре кромешной ледяной бури. Еще три дня назад у него была семья, работа, друг, дом… а теперь вот – только этот кубометр зеленоватого мерцающего тепла, урчащего послушания и мелодичной болтовни. Сева перевел взгляд на дом напротив, на ее силуэт в окне гостиной. Смотрит… Может быть, еще не все потеряно? Как это говорят: утро вечера мудренее. Скорее всего, она очень долго носила в себе этот разговор – как нежеланного ребенка, мучилась его тяжестью, его ядовитыми соками… обсуждала с близкими подругами, готовилась, плакала, засыпала с кислой жвачкой многократно пережеванных слов и просыпалась все с той же, с вечера не договоренной, тысячу раз проговоренной фразой. Бедная…

Все это так, все понятно. И в то же время теперь, когда дело уже сделано, когда разговор, наконец, состоялся, теперь-то она не может не взглянуть на все по-другому! Разве мало они ссорились прежде? Разве не швыряли друг в друга самыми обидными, злыми, ранящими словами, от которых, кажется, нет возврата? Ссорились, бросали, уходили, хлопали дверью. Ну и что? Дверь, она на то и существует, чтобы ею хлопали. Подожди, Сева, все еще вернется, вот увидишь… А пока… пока надо копать, где копается. Сначала работа. Завтра без четверти восемь в приемной. Отмолишь, отплачешь, куда он денется… да и Ави не позвал бы тебя, если бы надежды не было. Нет ничего такого, чего нельзя было бы склеить. Склеим, конечно склеим.

Зазвонил мобильный. Лена?.. Ави?..

– Алло.

– Господин Баранов? – в трубке звучал незнакомый голос. – Говорит Амит. Мы с вами встречались по поводу похорон Адриана.

Амит? Ах да, тот парень в форменной футболке Компании заповедников, с которым они сидели вчера в кафе. Что теперь? Вроде бы все обсудили, вплоть до памятника…

– Да, я вас слушаю, Амит.

– Я совсем забыл вам сказать. Забегался, извините, а потом вы уже уехали. Можно было бы сделать это сразу, а теперь…

– Что случилось?

– Ничего особенного. Просто от Адриана остались кое-какие вещи, и я подумал, что вы, возможно, захотели бы что-нибудь взять. На память и вообще.

– Вещи?

– Ну да. В основном книжки. Не Бог весть что, но для близких людей, знаете ли… – он сделал многозначительную паузу. – Впрочем, если вы не заинтересованы…

– Нет-нет, – сказал Сева. – То есть да-да, заинтересован. А где это все находится? Я ведь, как это ни странно, ни разу не бывал у него в гостях.

Амит коротко рассмеялся.

– Ничего странного. Там и на одного-то места не хватало. В последние два года он жил в нашем поселении. Михмас – может, слышали? Я раздобыл ему маленький вагончик – знаете, из тех, что на стройках. Всего двенадцать квадратных метров, зато с душем и электричеством. До этого-то он где только не кантовался. То в палатке, то в заброшенном бараке, то вместе с сезонными рабочими на нарах, по десять человек в комнате, а то и у бедуинов… Так что он этому вагончику радовался как дворцу.

– Я приеду. Можно прямо сейчас?

– Конечно, – почему-то обрадовался Амит. – Езжайте по первому шоссе, а там налево, по дороге Алона.

– Это ведь территории, правда?

– Правда. Но бояться нечего. Лет пять назад, бывало, постреливали, а теперь тихо. Даже камней не кидают. В общем, жду вас. Позвоните от ворот, я встречу.