Читать книгу Железный ангел - Александр Аде - Страница 1

* * *

Королек

Тридцать первое декабря 2010-го.

Сегодня не выхожу из дома. Намереваюсь упорно торчать в квартире и дожидаться полуночи. Анна, жена моя, готовит праздничный ужин. Я – если попросит – помогаю, а если не просит – валяюсь на диване, слушаю музыку или терроризирую кота Королька, который уже не знает, несчастный, куда от безумного хозяина укрыться.

Сердце переполняют разнонаправленные эмоции: волнение, безотчетная тревога. Но главное чувство – надежда.

А желания мои самые простые: чтобы Анна и я были живы и здоровы. И еще: чтобы близкие мне люди тоже были живы и здоровы.

Вот и все. Как видите, никаких излишеств и причуд.

В одиннадцать при свечах провожаем старый год, который, в общем-то, нас не разочаровал. Кот Королек бродит как очумелый, навострив волосатые уши. В его круглых желтоватых глазах пляшут огоньки. Мне кажется, что это моя бессонная душа мотается по квартире, заглядывая во все уголки.

– На лестничной площадке тарарам, – говорит Анна. – Если они сейчас так активны, что с ними будет в полночь? Боюсь даже представить.

Она ставит на стол игрушечного Санта Клауса, улыбнувшись, нажимает невидимую кнопочку, и пушистобородый пузан, потешно топая башмачками, принимается вперевалочку бегать по столешнице. При этом он симпатичным баритоном напевает «Джингл беллс».

Внезапно, перебивая его, звонят в дверь.

– Ну, вот, теперь примутся за нас, – печально вздыхает Анна. – Господи, как хотелось встретить Новый год в тишине, вдвоем!.. Откроешь?

В свою очередь вздохнув, топаю к двери.

Отворяю – и с изумлением обнаруживаю оперативника, если не копию Сергея Есенина, то сильно на него похожего. Когда я видел этого хлопчика в последний раз, его вихры посредине разделял пробор. Сейчас он зачесывает волосы назад – как Есенин на последних фотографиях. На нем расстегнутая кожаная куртка, из-под которой виднеются пиджак и серый свитер. Ботинки стоптанные, покривившиеся. Или мне кажется, но, похоже, эта одежка, как и коричневые брюки, была на нем года три назад. Только тогда она была новее.

– Па-азвольте пройти!

Бархатный баритон «Есенина» вперемешку с винными парами клубится в крохотном пространстве. Опер сильно навеселе.

Невольно сторонюсь, пропуская его в прихожую.

– С наступающим, Королек! ‒ продолжает он напористо. ‒ Признавайся, не ты ее?..

– Не понял. О чем речь?

– Не прикидывайся шлангом, милашка. Лучше признавайся сразу. Зачем нам трепать друг другу нервы, время бесполезно тратить. Верно? Ох, знаю я тебя, блудодей! Небось, бегал к ней, а? Чего уж там, квартирки почти рядом, через одну. А потом девчонка потребовала, чтобы ты бросил жену, иначе все расскажет твоей благоверной. Ну, и ты в припадке благородной ярости… Это сильно смягчает вину. В неадеквате был. Чисто по-мужски я тебя понимаю… ‒ Он прижимает ладонь к сердцу. Его баритон становится проникновенным. ‒ Колись, ветеран, скидка будет.

– Кончай выделываться. Лучше объясни, какого черта ты здесь делаешь? И что вообще происходит?

– Соседку твою сегодня жизни лишили!.. Что, удивлен? Притаился, как мышонок в норке со своей благоверной и ‒ знать ничего не знаешь, ведать не ведаешь? А я тебе не верю, греховодник!

– Погоди… Убили Жанну?

– Точно. Так она все-таки тебе известна?

– Да как сказать. Знаю, что зовут Жанной. Здоровался, когда встречал в подъезде или на улице. Краем уха слыхал, что работает стоматологом. Вот и вся информация, другой не имею.

– Кто-то к ней приходил?

– Лично я никого не видал.

– Понимаешь, какая фигатень, ‒ делится своей печалью опер. ‒ Сегодня днем звонят в ментовку. Мужской голос. Сообщает, что в квартире по адресу такому-то убита женщина. Дежурный спрашивает: «Кто звонит?» Отвечает: «Сосед». Фамилию какую-то назвал. Фуфелов, кажется… Ну, признайся, это был ты? Колись, Королек! Не дури нам башку, все равно ведь докопаемся.

‒ Угомонись, к Жанниной смерти я не имею никакого отношения. Такая вот незадача.

‒ Это ж надо, ‒ горестно комментирует мой ответ «Есенин», ‒ врет и не краснеет… Да, так вот. Пробили мы номер мобильника, с которого звонили. И выяснилось ‒ не поверишь: мобила принадлежит председателю городского общества слепых. А жительствует он где-то на юго-западе. Каково, а? Кто же тогда звонил? Убивец?

‒ Вряд ли. Какой смысл ему вызывать оперов? Решил с огнем поиграть?

‒ Вот и я так подумал. С чего бы ему звонить?

‒ Когда вы явились, Жаннина дверь была затворена?

‒ Убийца за собой дверь захлопнул, но на ключ, ясное дело, запирать не стал… Заходим – девушка лежит на полу, в прихожей. И ни мур-мур.

‒ Зарезали?

‒ Задушили. Так что картинка вполне эстетичная. Крови – ни капельки, только язычок набок… Теперь желаю поговорить с твоей женой… Зови!

И ‒ вместе с последним словом ‒ мент выдыхает в меня мощную струю винно-водочных ароматов.

Представляю его, беседующего с Анной, и становится тошно, паскудно, точно этот хмырь одним своим присутствием запачкает ее. И нагло, с чистой совестью вру:

– Она неважно себя чувствует.

– Прячешь, что ли? Боишься, что уведут? Слыхал, она у тебя красавица.

– Повторяю для непонятливых: она плохо себя чувствует.

«Есенин» принимается настаивать, – я упираюсь. Наконец, он неохотно удаляется, погрозив напоследок пальцем: если что-то утаиваешь, гляди…

Возвращаюсь в гостиную.

– Кто это был? – спрашивает Анна.

– Потом расскажу. Не будем портить праздник…

И новогоднее торжество катится по привычной колее.

В телике бьют куранты, мы с женой желаем друг другу счастья, пьем из узких бокалов шампанское, заедая мандаринками и бутербродами с красной икрой, что для меня – с детства – признак шикарной жизни.

За окнами, в темноте январской ночи хлопают разрывающиеся петарды.

Но настроение мое погасло, душа окаменела, и точно ледяная тень легла на сердце. И все детское, радостное, что было в нем, скукожилось и пропало.

Звоню маме.

– И снова я встретила Новый год наедине сама с собой, – жалуется она. ‒ Уж к родной-то матери мог бы на праздник припожаловать. Поверь, я была бы с твоей Анной просто лапочкой. Заночевали бы, а утречком позавтракали и отправились восвояси. Мне уже совершенно безразлично, на ком ты женат, только не забывай меня, пожалуйста.

– На старый Новый год явимся обязательно, – бодро обещаю я. – Готовь свой фирменный холодец…

После чего набираю номер давнего своего приятеля Акулыча. В трубке шум, гам и тарарам: толстый мент с большими звездами отмечает праздник в кругу своей немалой семейки.

– И тебя с тем же, и по тому же месту, – бухтит Акулыч в ответ на мои поздравления. – Я и без всяких-разных корольков знаю, что следующий год принесет мне много-много радости: на пензию выхожу. И ждет меня вечный кайф…

Но голос у него почему-то не слишком радостный.

– Слухами земля полнится. Поговаривают, твою соседушку придушили. Сведения верные?

‒ Верные, Акулыч.

‒ Грустные дела творятся, птаха. Под самый Новый год людишек жизни решают. Енто как? Получается, нет для курносой ни шиша святого. В такой, понимаешь, день приплелась старая на кривых ногах ‒ и давай косой махать, как заводная, будто другого времени не нашла. Что, пичуга, испохабили тебе светлый праздник?

– Не то слово.

– Хоша, могет, оно и к лучшему. Ежели ентот год закончился для тебя и Анны так погано, значится, наступивший будет легким и беспечальным. Чего тебе и желаю, охламон!..

Отзвонившись, возвращаюсь душой в свою квартиру. Свечи погашены, буднично и устало горит электрический свет.

– Что случилось? – спрашивает Анна. – Мне показалось, что говорили о Жанне. Она убита?

– Странно, я почти не знал ее. Симпатичная девушка, может быть, даже красивая. На чей-то взгляд. Когда ты сообщила, что эта прелестница ‒ зубной врач, здорово удивился: ей только в кино сниматься или манекенщицей быть.

– Я ревновала тебя к ней, – слабая печальная улыбка трогает губы Анны. – Совсем чуточку. Думала, она такая молодая, ты наверняка увлечешься.

– Брось, – нежно глажу ее пальцы. – Мне кроме тебя никто не нужен. И вообще она не в моем вкусе. Честное-пречестное.

– Нехорошо завершился прошлый год, – качает головой Анна. – Дурной знак.

– Ошибаетесь, пресветлая королева. Акулыч, например, считает, что эта смерть предрекает безоблачный 2011-й. А я, между прочим, Акулычу верю.

– Что ж, ты веришь ему, а я – тебе, – Анна улыбается, хотя и не слишком радостно. – Будем считать, что так оно и есть… Не будешь против, если мы уснем?..

* * *

Первое января тянется донельзя скучно. Мы с Анной завтракаем. Потом мою посуду. В полтретьего обедаем, и опять прополаскиваю посуду.

В декабре уже миновавшего года я решил вернуться к частному извозу. И сегодня – чего тянуть? – собираюсь отправиться на поиски пассажиров. Но днем вряд ли отыщутся желающие прокатиться в моем «такси». Приходится терпеть до вечера.

Около шести выхожу на промысел.

Покидаю свою квартиру – и на слабо озаренной лампочкой лестничной площадке обнаруживаю парнишку, стоящего возле Жанниной двери. Пацан с тупым изумлением воззрился на бумажную ленту с печатью.

Увидев меня, спрашивает потерянно:

– А что с Жанной?

У него голубые глаза, девичье пухлое личико. Под расстегнутой красной курткой – синий свитер. В руке – упакованные в целлофан белые розы.

– Умерла, – отвечаю сухо. – Убита.

Он глядит на меня бессмысленно, как идиот, точно выключен звук, и он только видит движение моего рта, но не слышит, что я произнес. Наконец, не понимая, не веря, выговаривает розовыми пацанячьими губами:

– То есть – как?

Вместо ответа пожимаю плечами.

– Кто ее?.. – допытывается он хрипло.

Впрочем, «допытывается» – слишком сильно сказано. Похоже, он задает вопросы по инерции, чтобы хоть что-то сказать.

Мимикой и жестами демонстрирую абсолютное неведение.

Он молча поворачивается и начинает медленно, как слепой, спускаться по лестнице.

– Эй, погоди, – окликаю его.

Оборачивается. Смотрит бессмысленно снизу вверх своими потухшими голубыми, как бы спрашивая: чего тебе еще надо?

– Пошли ко мне, – почти приказываю я. – В таком состоянии ты до дома не доберешься, отбросишь коньки под первой попавшейся машиной.

– А может, я этого и хочу? – еле слышно роняет он.

– Э, нет, приятель, такого я тебя не отпущу, и не надейся. Если помрешь под колесами, это еще полбеды. А если станешь калекой? Только представь: всю оставшуюся жизнь провести в инвалидном кресле. Устраивает тебя такая перспектива?

Бесцеремонно хватаю хлопчика за руку, тяну вверх. Сопротивляется он вяло, как бы по инерции.

Вталкиваю в свою квартиру. Анна, показавшись из гостиной, удивленно смотрит на нас. Машу ей рукой: не мешай.

– Раздевайся, – говорю парню. – Я за тобой ухаживать не намерен. На…

Швыряю ему тапки.

Медленно, словно загипнотизированный, парнишка стаскивает куртку, переобувается, заторможенно двигается на кухню, плюхается на табуретку и застывает, как мертвый.

– Мне спиртное нельзя, за рулем, а тебе налью.

Достаю заветную бутылку армянского коньяка, которую любовно храню в шкафчике, и, изнывая от приступа скупости, наливаю парню стопарик. Он выпивает залпом. Предлагаю остатки новогоднего пиршества – отрицательно мотает головой.

После второго стопаря щеки хлопца розовеют, глаза оживают, обретают блеск и осмысленность.

– Тебя как зовут?

– Константин… Костя.

– Послушай, Костя. Я – бывший мент. И бывший частный сыщик. Это я к тому, что человеческих страданий навидался – выше крыши. Многие мне в жилетку плакались. И ты поплачь, не стесняйся, все останется между нами.

То ли мои слова благотворно на него действуют, то ли выпитое, но глаза хлопчика заволакиваются слезами. Создается впечатление, что он смотрит на меня из-под воды. Парень моргает и отворачивается.

– Не хочешь поведать мне – сходи с милицию и все расскажи ментам.

– Не-а, – шмыгнув носом, паренек опять мотает белокурой головой. – Не пойду. Противно.

– Но пойми, операм нужна информация, иначе душегуба не поймать.

– Все равно, в милицию не пойду. Боюсь. Уж лучше вам расскажу. А вы правда милиционером были?

– Оперативником.

– Я еще выпью, можно?

Вливает в себя содержимое третьего стопарика и вроде бы отмякает.

– Не знаю, с чего начать…

– Ничего, я помогу. Где ты впервые встретил Жанну?

– Жанну… – Костик морщится, и я обреченно готовлюсь к тому, что он опять заревет. Но парнишка сдерживается. – Жанну я встретил… Просто зуб у меня сильно болел. Пришел в стоматологию, районную, которая на улице Коминтерна…

Из его глаз текут слезы.

«Ничего, – думаю я, – поплачь, малыш. Если плачешь, значит, и впрямь любил. По-настоящему. Не дай бог потерять любимого человека. Это, брат, куда страшнее, чем умереть самому».

– Она мне зуб лечила, – наивно продолжает Костя. – Вот этот…

Оскаливает зубы и демонстрирует левый верхний клык, как будто иначе ему не поверят. Я не улыбаюсь, еле заметным кивком показываю, что уяснил. Он продолжает:

– Я пригласил ее в кафе. Она согласилась… И мы… стали встречаться.

– И сколько времени вы вместе?

– Почти полгода… У вас в квартире что-то горит?

– Да вроде бы ничего такого нет.

– Может, кто-то накурил?

– Жена на дух не переносит табачный дым, а я давненько уже перестал себя травить. Хочу помереть глубоким старичком. Причем, здоровеньким.

– А как будто дымно, даже глаза ест. Прямо-таки разъедает… Наверное, это мне кажется?

Костик трет кулаками зажмуренные глаза. Я и бровью не веду.

– Похоже на то… Жанна старше тебя?

– На шесть лет. Поэтому она и не хотела, чтобы мы поженились. И мои родители были против. Но я бы все равно на ней женился!

– Шесть лет, – я пренебрежительно машу рукой. – Ерунда. Жена старше меня на одиннадцать лет, а я люблю ее, как в первый день. Даже больше.

– Ну, – обращается он к кому-то невидимому. – Я же говорил!

И тут же обреченно опускает светлую головенку: теперь никому ничего доказывать не нужно. Из его закушенной губы сочится кровь.

Срываюсь с места и галопом несусь в ванную. Возвращаюсь с солидным куском ваты. Хлопчик смотрит на меня мутным взглядом, потом отщипывает немножко и машинально прикладывает ватку к губе.

– Как я понимаю, ты жил у родителей и время от времени наведывался к Жанне?

– Да. Вообще-то они были против наших встреч, приходилось врать, что к приятелю пошел, или еще чего.

– Значит, Новый год ты встречал дома, с родителями?

– Ага. Они считают, что я еще маленький. Несмышленыш. Шагу не дают ступить. Каждый день звонят, когда я в институте: «Пообедал? А еда вкусная была? А что тебе на ужин приготовить?» Я – поздний ребенок. Мама родила меня, когда ей было тридцать восемь.

– А сегодня ты намеревался отметить с Жанной наступивший 2011-й?

– Ага. Еще позавчера договорились, что в шесть вечера приду к ней… И вот…

– Ты встречал ее с кем-нибудь? Неважно – с мужчиной, с женщиной…

– Нет.

– Как вы проводили время? Гуляли по улице, забредали в магазинчики, кафушки, киношки? Было такое?

Его уши вспыхивают.

– Только в самом начале. А потом стал приходить сюда.

‒ И сколько времени здесь проводил?

Уши Костика продолжают пылать.

‒ Час или полтора… Примерно так.

На языке вертится вопрос: «А кроме секса было у вас хоть что-нибудь?», но удерживаюсь. Еще обидится, вообще перестанет отвечать.

– Сам уходил или она выпроваживала?

Задумывается.

– Ну… она говорила, дескать, пора, милый, у меня дела.

– Ты предлагал ей замужество?

– Сколько раз!

– И что она отвечала?

– Что?.. Говорила: «Тебе будет неприятно жить на деньги жены. Сначала нужно встать на ноги, начать зарабатывать, чтобы прокормить семью, и уже тогда…» Я в этом году заканчиваю радиофак…

Расширив глаза, он с изумлением уставляется на меня. Его рот по-детски раскрывается.

– А Жанны нет. Для кого мне теперь зарабатывать?

– Последний вопрос, Костя: откуда у нее эта двухкомнатная фатера?

– Досталась от родителей. Ее отец и мать давно умерли. Жанна однажды сказала, что в их роду долго не живут…

И вот тут он принимается рыдать. Откровенно, не стесняясь.

Встаю, подхожу к окну. Минуты через две оборачиваюсь.

– Ну, поехали, отвезу тебя домой.

Выбираемся на улицу.

Пустынный двор, настороженно-недобрый, забитый припаркованными авто, кажется ночным. Стоведерная бочка тьмы и ложечка желтоватого света.

Вывожу «копейку» на оперативный простор и ‒ по озаренным фонарями дорогам ‒ минут за пятнадцать доставляю паренька к его жилищу.

Я будто опять очутился в своем дворе: вокруг такие же безликие черные дома, чьи бетонные стены ограждают обитателей от холода и тьмы. Кажется, что это крепости, в которых одиноко горят амбразуры или бойницы.

Парень вылезает из моей машинешки и скрывается за дверью подъезда.

Какое-то время неподвижно кукую в «копейке», мысленно пережевывая полученную от Кости информацию.

Для чего? Понятия не имею. Должно быть, по привычке.

Зачем Жанна связалась с этим пацаненком? Бабла от него не дождешься – по крайней мере, в том количестве, которое удовлетворит аппетит молодой современной фемины.

Ну, и на кой фиг он ей потребовался?

Любовь-морковь? ‒ в таком случае Жанна, не раздумывая, выскочила бы за милягу Костика замуж, никакие родители не сумели бы помешать. И еще – влюбленной девчонке одно удовольствие прогуляться с кавалером по улице, блаженно пощебетать в кафушке, потискаться в темном зальчике киношки. А она почему-то довольствовалась короткими эротическими занятиями в своей квартире.

Более чем странно.

Впрочем, какое мне дело до убиенной стоматологини и ее желторотого бой-френда!

Берусь за баранку и отправляюсь ловить жаждущих прокатиться быстро, с комфортом и задешево.

Минут двадцать пять-тридцать напрасно кружу по опустелому городу, в котором все молодое и жизнелюбивое сосредоточилось в общепитах и вокруг сверкающих новогодних елок.

Наконец замечаю поднятую руку, подъезжаю, останавливаюсь. В кабину залезают парень с девчонкой, и я везу их в спальный район, на юго-западную окраину, где, как выясняется из их болтовни, ждут приятели на грандиозную пьянку. И грустно думаю о том, что Костик никогда не повезет свою Жанну к знакомым или друзьям.

Ребячливая парочка выпархивает из «копейки», – и тут же трезвонит моя мобила, точно ждала своего часа.

– Ваше пернатое высокоблагородие! – раздается басок Акулыча. – Еще разок проздравляю с наступившим на нас праздничком! У меня такой к тебе вопросец. Не собираешься убивца своей соседки искать?

– С чего вдруг?

– Правильный ответ. И впрямь, зачем лезь на рожон? Пущай доблестные опера сами разбираются, им за енто бабло платют.

– Ты что, подначиваешь меня, Акулыч?

– Куда уж мне подначками заниматься, такое тока пацану впору. Просто покумекал на досуге: Королек – малый не хилый и вроде как оклемался после общения с ребятами Француза. За компом ему скучно, бомбилой шабашить – противозаконно. И вообще – не думает же он оставаться бомбилой навечно? Не для того, по моему скромному разумению, мама-папа его рожали. Нет, не для того. А отседова следует, что надобно Корольку встряхнуться, крылышки свои расправить, да и заняться делом, для которого создан. Шо, неправильно мыслю?

– Хитрец ты, Акулыч. Нет, хватит с меня расследований. Преступников-то я находил, только в результате сына потерял. Да и сам едва живой. Но это так, к слову.

– Не могу тебя неволить, птаха. Прав таких не имею… Ну, покедова.

Собираюсь вдогонку сказать ему что-то благодарное, соответствующее сентиментальному новогоднему послевкусию, но Акулыч пропадает, оставив меня торчать в «копейке» с мобильником в руке…

* * *

Ночью приснилась Жанна.

Обычно я не обращал на нее внимания и вряд ли бы отличил в толпе, и когда ‒ после ее смерти ‒ пытался вспомнить, возникало перед глазами нечто зыбкое, расплывчатое. А теперь, во сне увидел ясно, отчетливо.

Высокая, метр семьдесят пять, никак не ниже (одного примерно роста с Костиком), волосы распущенные, негустые, блеклые. Лицо малоподвижное, анемичное. Глаза большие, но тусклые, невыразительные. Подобные девахи частенько попадаются на страницах модных журналов. Я не соврал жене, эта барышня мне не нравилась. Совсем. Ничуточки. А Костик бесконечно любил ее. И жаждал жениться.

Во сне она была в светло-сером плаще, перехваченном узким поясом, в желтовато-коричневых полусапожках на высоких каблучках.

Она говорила, и я понимал ее слова. И спрашивал. А она отвечала.

А утром не в силах вспомнить ни единого слова. Лишь понимаю: Жанна не зря явилась мне. Возможно, она ‒ некий знак, поданный судьбой.

* * *

Утро второго января мрачное и грустное. Народ отпраздновался, запасы пиршественной снеди исчерпались, представители сильного пола с немалым усилием опохмелились и протрезвели. Но новогодний угар еще не полностью выветрился из голов, и граждане желают продолжения банкета.

А в холодильнике морга лежит тело задушенной женщины, которой уже безразлично хлопотливое земное бытие. Заботы у нее теперь совсем иные, не связанные с нашим бренным миром.

Может, так подействовали слова Акулыча, но меня непреодолимо тянет отыскать убийцу Жанны. Зачем? Какая лично мне от этого польза?

К стыду своему должен откровенно признаться: искать преступников ‒ единственное, на что я действительно способен. Вечная игрушка седеющего пацана по прозвищу Королек.

Не раз эта игрушка едва не стоила мне жизни. Ну и ладно, скопычусь ‒ невелика потеря для прогрессивного человечества. В конце концов, Королек не зря ошивался в этом благословенном городишке: благодаря его стараниям некоторое число злодеев попало в казенный дом, кое-кто вообще исчез среди живых.

Но из-за моих детективных забав погиб Илюшка. Моя вина. Страшная, неизбывная вина. Неужто Анна станет следующей жертвой моей ненасытной любознательности?! Упаси господь!

Когда бросил курить, первое время прямо-таки наизнанку выворачивало, так хотелось затянуться. Но не поддался. Перетерпел. А здесь – не выходит. Не получается.

После смерти Илюшки дал себе зарок: «Отныне прекращаю изображать из себя Пинкертона». И не выдержал. Сломался. Снова взялся за старое. Это ‒ как наркотик, нет никаких сил оторваться. И теперь только смиренно молю Бога: «Я не слишком дорожу своей шкурой и готов хоть сейчас покинуть эту бесподобную, обалденную землю. Прошу только одного: чтобы из-за меня не пострадала Анна! Там, в космосе, я буду счастлив оттого, что она жива. Даже если распадусь на элементарные частицы. Каждая такая неразличимая глазом крохотулька будет носиться среди звездных туманностей и радоваться тому, что Анна жива!»

Покраснев, осведомляюсь у жены, как она отнесется к тому, что я начну расследование?

– Ты будешь от этого счастлив?

– Не знаю… Скорее да, чем нет.

– Тогда буду счастлива и я.

– Учти, я не получу ни копейки.

– И не надо. Для меня важнее спокойствие твое души. Действуй, милый мой мальчик. Вперед, и только вперед!

Ласково смеется, нежно треплет меня по щеке.

Припадаю к ее губам. Целую долго и ненасытно. Не сговариваясь, идем в спальню. И все пропадает, остаемся только мы двое: я и Анна, муж и жена, мужчина и женщина, не ведающие стыда Адам и Ева, погруженные по пояс в первозданную росистую траву Эдема…

* * *

Автор

Последние декабрьские и первые январские дни были ‒ для этого города ‒ фантастически теплыми. Хмурое мутное небо, комковатый раскисший снег, мелкие лужицы – все напоминало самое начало весны.

На третий день января небесная высь освободилась от угрюмо нависших облаков и обрела васильковый цвет. Под солнцем засияли разнокалиберные здания, льдистый покров городского пруда, полынья, с плавающими утками.

Лиза, единокровная сестра Королька, бредет без цели, глядя прямо перед собой, как слепая.

Эленка! Подлая гадина, тварь! Как змея вползла в ее, Лизину, жизнь – и увела Ленчика! А этот ублюдок Ленчик – предатель! Она готова была на все, только бы этот подлец не бросил ее! Расстилалась перед ним, угождала. А он пил, жрал, пользовался ее телом, а потом взял и изменил! И с кем!..

Эленка – почти копия Лизы, только моложе на пять лет. Похоже, Ленчик зациклен на одном типе женщин. Вот ведь гаденыш, нашел себе любовницу в том самом доме, где живет, только на два этажа ниже!

Месяца два назад Лиза начала подозревать, что у мужа кто-то есть, стала потихоньку за ним следить – выследила! И теперь понимает, почему Ленчик был против ребенка, почему постоянно твердил, что рожать надо под сорок, самое время, а до этого следует пожить в свое удовольствие. Он просто знал, что однажды найдет себе молоденькую – не Эленку, нет, с этой дурой он все равно порвет. А какую-нибудь богатую потаскуху. Пудрить мозги он мастак. Навострился корчить из себя великого художника. Вот и она, дура, клюнула на его манию величия, поверила в его гениальность. Господи, какая дура!

Нет, она не устроила скандал, хотя готова была кричать от нестерпимой боли. Интуиция подсказывала: следует делать вид, что ничего не случилось. Но не было моченьки сдерживаться. Она боялась саму себя.

Неужели она до сих пор любит Ленчика?

От этого вопроса у нее слабеют, подгибаются ноги.

Слава богу, вдоль дорожки стоят скамейки. Она усаживается на скамью, ощущая спиной жесткие деревянные планки, закрывает глаза. Из уголков ее глаз выкатываются ледяные слезинки. Хлюпая носом, она снимает варежку, вытирает глаза.

И не замечает, как рядом с ней присаживается человек.

– У вас какие-то проблемы?

Лиза вздрагивает, смотрит в сторону голоса и едва различает человека за пеленой холодных слез. И грубо огрызается:

– Вам-то что?

Мужчина не обижается.

– Ничего, – мягко отвечает он. – Не могу спокойно видеть, как страдает человек. Особенно женщина. Так уж устроен.

Все еще всхлипывая, Лиза тыльной стороной ладони вытирает слезы и внимательно разглядывает своего внезапного собеседника. Обычный мужик лет пятидесяти или пятидесяти пяти, невысокий, толстоватый, пухлощекий, с безвольным маленьким ртом.

«Интересно, кто такой?.. Может, поп? Уж больно ласковый. Нет, у попа должна быть борода, а у этого даже усов нет. А если бывший поп? Как их там называют?.. Расстрига?.. Нет, наверное, психотерапевт. Глазенки вон какие ‒ жалостливые, участливые… А если просто клеится? Сексуальный маньяк? Среди них наверняка попадаются такие приветливые старикашки».

– Вы – психотерапевт? – на всякий случай спрашивает она.

– Что вы, – отмахивается мужчина. – Никакого отношения к психологии я не имею. Вполне заурядный обыватель.

«Сексуальный маньяк! ‒ панически проносится в Лизином мозгу. ‒ Надо бежать отсюда! Скорее!..»

Но она не встает с места, точно ее приклеили.

– Я ‒ человек, проживший немало лет, ‒ между тем говорит незнакомец, – и научившийся принимать вещи такими, какие есть…

Лиза чувствует: мягкий деликатный голос обволакивает ее, проникает в самую глубину сладко дрогнувшей души, и истерзанная душа уже тянется к этому голосу и жаждет утешения.

– Все пройдет, – ласково внушает мужчина. – Нет ничего вечного в этом безжалостном мире. Увы, мы и сами пройдем, почти не оставив следа. И чем скорее мы осознаем мгновенность нашего бытия, тем вернее обретем покой. Потому что проблемы, кажущиеся нам непреодолимыми, так же мгновенны, как и мы.

Эти банальные слова согревают Лизу. Она уже не чувствует ни холода, ни слез, катящихся по щекам. Ей кажется, что она знала этого человека чуть не со дня рождения, что он – самый близкий, родной.

Она без стеснения рассказывает ему об изменщике Ленчике, на которого потратила самые лучшие годы жизни. А теперь она кто? – никому не нужная брошенная женщина. Нормальных мужиков мало, а таких, как она, одиноких баб – пруд пруди. И никому она не может исповедаться, душу излить – даже матери: та сразу начнет кричать, устроит жуткий скандал и все окончательно испортит. Она и в церковь ходила, и к экстрасенсу. Этот экстрасенс, точнее, экстрасенша пообещала приворотить Ленчика, но так и не выполнила – Лиза нутром чует, что муж неумолимо отдаляется от нее. Холодный, враждебный, постоянно огрызается. Неужто она не удержит его?

– В жизни нет ни плохого, ни хорошего, – мягко втолковывает мужчина. – Все зависит от точки зрения. Возможно, ситуация не так уж и безнадежна, как кажется в данную минуту. То, что сейчас происходит, ‒ это кризис ваших отношений с супругом. А кризис часто заканчивается выздоровлением…

Он продолжает произносить банальности, но Лиза облегченно вздыхает и даже слабо, безвольно улыбается в ответ на его улыбку. От сердца отлегло. Действительно, чего она переживает? Пускай у Ленчика голова болит! А она будет вести себя как прежде. А уж там – как судьба сложится…

* * *

Королек

Третьего января до трех часов пополудни сладострастно бездельничаю. Обедаю дома. Потом выбираюсь во двор, усаживаюсь в продрогшую за ночь «копейку» и обращаюсь к ней: «Нам с тобой, старушка, предстоит привычное занятие. Ну, что, повеселимся?»

Машинешка урчит железно-бензинным чревом, то ли одобряюще, то ли негодующе-ворчливо, поди разбери.

Затем спрашиваю себя: «С чего собираешься начать, Королек? Зацепок – ни единой. К тому же праздник. Одни ловят кайф со своими ребятишками на новогодних елках, вторые отсыпаются, третьи – квасят и опохмеляются. Или опохмеляются и квасят».

Погоди-ка!.. На мое счастье, стоматология, в которой трудилась Жанна, – районная. В ней наверняка имеется дежурный зубник.

Попробуем.

Трогаю с места – и минут через двадцать паркуюсь возле изукрашенного затейливой лепниной трехэтажного старинного особняка. На моей памяти это творение местных зодчих (имена которых мне неизвестны), перекрашивалось несколько раз. Было и синим, и зеленым. Сейчас изысканно бледно-бежевое. Странно, что такое аристократическое строение когда-то, еще при советской власти отвели под зуболечебницу. Явная дисгармония формы и содержания.

Первый этаж пустынный.

Объясняю крашеной под блондинку очкастой старушке-регистраторше, что явился с острой болью. После чего, зажав куртку под мышкой (гардероб, само собой, не работает), отправляюсь на второй этаж.

И здесь никого.

Отворяю дверь кабинета ‒ и от одного только вида кресел и бормашин принимаются ныть здоровые зубы.

Кабинет практически безлюден. Только за столиком сидит небольшого ростика полненькая бабешка в белом халатике и что-то строчит в тетрадочке. На долю секунды приподнимает голову, окидывает меня пустым взглядом и снова принимается стремительно марать бумагу.

Потом, продолжая карябать ручкой, осведомляется с привычной усталой неприветливостью:

– Что у вас?

Жалобно морщусь.

– Острая боль. Помогите, доктор, умоляю!

Небрежным жестом приглашает меня в кресло. Укладываюсь и разеваю пасть. Присаживается рядом. Надо мной нависает мордочка в белой повязке.

– Какой зуб болит?

– А вы угадайте, – отвечаю игриво.

Мордочка тотчас превращается в подобие железного кулака. Размытые гляделки становятся твердыми бледно-серыми камешками.

– Что, перебрал в праздник? – зло интересуется она, четко выговаривая слова. – На подвиги потянуло? А в милицию не хочешь? Там таких веселых быстро в чувство приводят.

– Вы уж извините, – говорю с покаянной усмешечкой. – Похоже, слегка переборщил. Я занимаюсь убийством Жанны Каринской.

Камешки округляются и утрачивают неумолимую твердость.

– Так вы из милиции? ‒ по инерции жестко спрашивает она.

– Частный сыщик.

– О! Значит, они все же существуют? ‒ врачиха окончательно оттаивает. ‒ Обычно в книжках читала и по телику видела: Шерлок Холмс, Пуаро. И вот – впервые встречаю живого детектива. Что хотите выяснить, Пуаро?

– Вы хорошо знали Жанну?

– Она работала в другом кабинете. Мы не очень-то с ней контачили.

– И все-таки, можете сказать, что она была за человек?

– Дорогой товарищ, вы много от меня требуете… Ладно. – Вздыхает. – Сначала – о ее профессиональных навыках, хоть это вам наверняка не очень-то и важно…

– Если бы только знать, что важно, а что нет.

– Понимаю. Так вот, специалистом, если честно, она была никудышным. Гонору хоть отбавляй, а мастерства и знаний – кот наплакал. По-моему, она не работала, а так, отбывала номер. Наша профессия ее явно не интересовала. И пациенты часто были ей недовольны.

– А что же ее интересовало?

– Понятия не имею. Своими мечтами и планами Жанна не делилась ни с кем.

– Вы сказали, она была девушкой с гонором.

– Еще с каким! Кривляка чистой воды. Корчила из себя этакую… элиту.

– Вот как? А я, между прочим, беседовал с ее бой-френдом, студентом, он ничего подобного не заявлял. Влюблен был в нее по уши.

– Со студентом? – изумляется она, хмыкает и поджимает губки.

– Ну да. А что?

– Да так. Шептались – а у нас коллектив женский, сплетен выше крыши, – что у нее есть… как бы поделикатнее выразиться… спонсор. Кто-то видел, как она усаживалась в огромную шикарную машину, внедорожник. И будто бы за рулем сидел немолодой солидный дядечка… Это все, что мне известно.

– А кто с ней в одном кабинете работал?

– Головацкая Ольга Васильевна. Но с ней разговаривать бесполезно. Уж я трудоголик, а она сто очков мне даст. Даже не сто, а тысячу. Машина. Она от нас в конце января уходит. В частную клинику. Там и оборудование куда современнее, и зарплата выше, чем в нашей шарашке. Я тоже найду хлебное местечко и свалю… Кстати, она ненавидела Жанну.

– Почему?

– Да по той же причине. Считала ее бездельницей и халтурщицей… Вот что. Вы с Жанниной задушевной подружкой поговорите.

– Кто такая?

– Секретарша нашего главврача. Та еще штучка. Она и Жанна постоянно шушукались. Ее Фаиной зовут. Мы Фаечкой кличем. А за глаза – Фуфаечкой.

– А о чем они шептались, как, по-вашему?

– О мужчинах, о чем же еще.

– У вас есть ее телефон?

– Как ни странно, имеется. Записывайте. Сейчас Фаечка наверняка под елочкой с очередным кавалером развлекается…

Звоню Фуфаечке из «копейки». При этом поглядываю на бегущую куда-то вдаль узенькую улочку, на которой чудесные купеческие особнячки стоят вперемешку с уродскими конструктивистскими постройками и стекляшками бизнес-центров.

– Фаина?

– Она самая, – невозмутимо ответствует голос, не высокий и не низкий, не игривый, но и не скучный. Средний.

Голос, в котором сквозит потаенная надежда на нежданную радость.

Повествую о своем деле.

– Я не одна… – мнется Фуфаечка. – Вы надолго?

– От силы полчаса.

– Ладно, уговорили. Ради Жанны… точнее, ради ее памяти я готова и на гораздо большее. Приезжайте. Жду.

Засовываю трубку в задний карман джинсов и какое-то время бездумно таращусь на обступивший меня зимний город. После чего врубаю зажигание, давлю на педаль газа и качу по раздавленной шинами кашице из снега, воды и грязи, к прекрасной незнакомке по имени Фуфаечка.

Лет примерно тридцати, долгоносая, худущая, жилистая, в объемистом светло-салатном, до колен, пушистом свитере и ядовито-красных леггинсах. Ее приятель большой, обширный, добродушный. Почему-то у таких славных мужиков подруги жизни чаще всего стервозины. Грустно, но факт.

Мы с мужиком устраиваемся в креслах. Фуфаечка усаживается прямо на палас цвета медного купороса, скрестив ноги в позе лотоса.

– Вы что, йогой занимаетесь? – спрашиваю для затравки.

– Занималась. Надоело. Но кое-какие привычки остались.

И вдруг хохочет, выставляя напоказ лошадиные зубы.

Девочка желает быть оригинальной.

– Как я слышал, вы с Жанной были подругами.

– О, да, – печалится она. – Закадычными. Неразлейвода. Сколько сигарет вместе выкурили!.. Кстати, Пьер, принеси-ка мне пачку. Она в спальне.

Толстый Пьер тяжело, неуклюже встает и косолапо удаляется.

– Мой верный паж, – доверительно сообщает Фуфаечка. – Откликается на имя Пьер. По паспорту Коля. Или Вася, уж и не помню. Но для меня Пьер, потому что похож на Безухова. У него и характер Безухова. Такой же чудила, не от мира сего. Возможно, в этом году поженимся.

Горестно вздыхает:

‒ И закончится моя беззаботная холостяцкая жизнь!

«Ну, в таком случае, – думаю я, – можно пожалеть Пьера, а не тебя».

Раскрываю рот, чтобы задать первый вопрос, но она прикладывает палец к губам: не привыкла без курева к серьезному разговору.

Появляется Пьер с пачкой длинных изящных сигарет. Фуфаечка томно закуривает, а я вспоминаю актрисулю и невольно улыбаюсь.

В начале года почему-то тянет на воспоминания. У кого-то (у Пушкина, должно быть) прочитал такие строчки: «Сердце в будущем живет; настоящее уныло: все мгновенно, все пройдет; что пройдет, то будет мило». Вот и мне кажутся милыми многие события прошлого, которые тогда, в былые времена, представлялись тягостными, стыдными или страшными.

И вдруг меня, как воротом тянет на заснеженную улицу, домой, к Анне! Словно заново вижу квартирку Фуфаечки – скучную, жалкую, пытающуюся (как и сама хозяйка) изобразить из себя нечто диковинное, экстравагантное. Навязчиво пахнет чем-то лежалым, несвежим, и этот томительно-гнетущий запашок гонит меня отсюда.

Что я здесь потерял? На кой ляд мне сдались Фуфаечка и жирный Пьер? Но ‒ не ухожу. Пора задавать дежурные вопросы, выслушивать шаблонные ответы, а потом ломать башку, пытаясь отыскать в них махонькое зернышко истины.

Фуфаечка выпускает колечки дыма и глядит на меня черными острыми глазками. Не торопится. Сидит на паласе в позе лотоса и ждет. И даже делает приглашающий жест, дескать, давай, приступай. Похоже, я ее забавляю, как и все в этом невеселом подлунном мире.

– Скажите, Фая, подруга рассказывала вам о своем… бой-френде?

– Не только рассказывала, но и показывала. Один раз.

– Вот как? Кто он? Каков из себя?

– Солидный господин. Богач. Директор фирмы. Женат. Старший сын – его заместитель. Естественно, с супругой данный товарищ не расстанется ни под каким видом: фирма записана на женушку, при разводе она разденет его догола и в таком виде в Африку зафинтилит. К аборигенам. Но – тишком от семьи – он встречался с Жанной и ее содержал.

– Что-то не заметил, чтобы она была особенно обеспеченной барышней.

– Ну, – Фуфаечка выдыхает дым, – это как считать. Жанна признавалась мне (хотя была девушкой скрытной до ужаса), что имеет некоторый счетец в банке. К тому же хахаль подарил ей машину. Прямо скажем, машинка не ах, не «мерседес», какая-то корейская малипуська. Но дареному коню в зубы не смотрят, а автомобилю, наверное, – под капот.

Опять выставляются в широкой улыбке зубы. В них и глядеть не надо – сами лезут напоказ, как на дурной рекламе дантиста. Не очень-то Фуфаечка горюет по подружке.

– Не говорю уже о всевозможных безделушках, – добавляет Фуфаечка. – Вроде колечек с бриллиантами.

– Вы их видели – я имею в виду колечки?

– Имела счастье разочек лицезреть. Камешки, скажу я вам, немаленькие и, утверждать не берусь, но, по-моему, всамделишные. Да такой туз и не стал бы мелочиться, дарить перстеньки с фионитами или цитринами.

– Но в квартире Жанны никаких колец не обнаружили.

– Оно и понятно: Жанна была барышней осторожной и рассудительной. Драгоценности, как и денежки, хранила в надежном банке. Знаю от нее.

– Этот, как вы говорите, туз и Жанна встречались в ее квартире?

– Ага, конечно! – фыркает Фуфаечка. – Станет капиталистическая морда тащиться к любовнице в грязную совковую типовуху!

Меня точно кто-то колет в сердце длиной острой иглой: в этой «грязной совковой типовухе» не только квартирка Жанны, здесь и моя незамысловатая берлога.

– Предполагаю, они любили друг друга в каком-нибудь очаровательном гнездышке, – с некоторой завистью заявляет Фуфаечка, делает толстые губы трубочкой и выпускает колечко дыма. – Где – об этом Жанна, естественно, не распространялась. Она вообще была, как разведчица. Просто радистка Кэт из «Семнадцати мгновений весны». Даже покруче. Никакой конкретики. Общие обтекаемые фразы. Обожала напускать туман.

– И все-таки. Может, она еще чего-нибудь сообщила о своем немолодом возлюбленном? Например, какая у него фирма, где живет? Напрягите память.

– Повторяю для непонятливых. Жанночка оберегала свою личную жизнь пуще зеницы ока. А об этом мажористом мужике просто говорила: мой. И ‒ никакой другой информации. Я ж говорю, разведчица.

– А вы не допускаете мысли, что у нее был еще один любовник? Номер два. Какой-нибудь молоденький студентик, а?

Фуфаечка заливисто смеется.

– У Жанны? Вы это серьезно? Господи! Да она была натуральной рыбой. Квелая меланхоличная тургеневская барышня. А для двух любовников нужна баба-огонь. Африканка или испанка. Или латиноамериканка. Вот я бы смогла и с тремя! А что? Запросто!

Она оборачивает ликующую физиономую к своему «пажу». Тот вежливо улыбается, вряд ли испытывая особо радостные чувства.

Да, Фуфаечка не слишком печалится по поводу гибели своей сердечной подружки.

Усевшись в «копейку», отъезжаю от Фуфаечкиной «хрущобы».

«Представь себе, – обращаюсь к своей машинешке, – у Жанны было два любовника. Первый мне известен – убитый горем мальчишечка Костик. Где раздобыть второго? Если Жанна сокровенной наперснице не раскрывала, кто он такой, как же я его отыщу?»

«Копейка» бесстрастно гудит мотором, позвякивает чем-то невидимым. Должно быть, отвечает на своем особом машинном языке, таинственном, как шумерская клинопись.

«Вот то-то и оно, – говорю я. – Печалька».

И звоню Акулычу.

– Вы наверняка пробили все номера из мобильника Жанны Каринской. Обнаружили что-нибудь любопытное? Например, телефончик ее хахаля? Не стесняйся, Акулыч, поделись секретом.

– Рад бы тебя порадовать, птичка божья. Ан нет. Ни шиша не накопали. Как самому Господу нашему признаюсь. И вааще, чегой-то ты у нас, простых прямоходяшших, спрашиваешь? Енто ты мастер хитропопых и неожиданных ходов. Гроссмейстер Остап Бендер. А из нас какие шахматисты? Нам бы тока не забыть, что конь ходит буквой Г, а пешка рубит наискосок.

– Кончай прибедняться, Акулыч. А то не выдержу, разревусь… Слушай, твои ребята не проверили, был ли у Жанны Каринской счет в банке? Может, она и ценные вещи банковской ячейке держала?

– Угадал. Счетец имеется. И всякие-разные брулльантовые побрякушки в сбербаньке хранила. Видать, имелся у ней спонсор. А кто такой, неведомо.

– Вот и я вычислить не могу.

– Тогда бывай. Вычисляй, – заявляет он хмуровато. ‒ Флаг те в руки!

И отключается.

Какие-то у мужика проблемы, которыми он со мной делиться не желает. Никогда этот жизнерадостный мент не рассказывал мне о своих заморочках и печалях. А спрошу его: «Чего такой смурной?», отшутится, не ответит. За все время знакомства я ни разу ему по-настоящему не помог. А вот он частенько меня выручал. Надо бы подбодрить человека, а как?..

Пожалуй, следует связаться с неутешным дружочком Жанны.

Не покидая уютного нутра «копейки», в котором угрелся и расслабился, набираю номер Кости. Долго звучат гудки, после чего бесстрастно-стальной женский голос доводит до моего сведения, что абонент недоступен, ‒ словно это секретарша, ограждающая начальника от назойливых посетителей.

Ладно, подождем. Время терпит.

Отправляюсь в центр городка, в забитую расслабляющимся молодняком пиццерию. Отстояв очередь, беру два треугольных куска пиццы с ветчиной, картошку фри и чай – на улице не холодно, даже, пожалуй, тепло, плюс один или два, но холодную газировку взять не решаюсь. Это прежний Королек мог выдуть зимой литр ледяной пепси или колы, не опасаясь ангины. Сейчас не то. Стал опасливым. Пью горячий чаек с сахарком.

Рядом с моим столиком расположилась развеселая компания девчушек. Накачиваются пивом, орут и гогочут во все молодое здоровое горло, и от них за версту несет дикой подростковой энергией и всепобеждающим хамством.

Трезвонит моя мобила.

– Алло? – произношу громко: девицы вопят так, что позвонивший вряд ли явственно различает мои слова.

– Здравствуйте. Вы мне недавно звонили… ‒ голос Кости накладывается на непрерывный гулкий галдеж. И я почему-то представляю, как парнишка (с прижатой к уху мобилой) прислонился к стеночке в институтском коридоре.

– Это Королек. Можешь уделить мне минутку?

– Пожалуйста… Подождите, сейчас отойду в сторонку. Здесь слишком шумно.

И действительно, беспорядочно жужжащий хор постепенно затихает.

– Да?

– Слушай, Костя… Извини, но все же спрошу, а ты, пожалуйста, ответь как можно правдивее. Жанна не упоминала о неком мужчине, который в нее влюблен? Ну, не говорила, например: «Есть тут один барбос, сохнет по мне, а я только смеюсь»?

Девахи за столиком – или мне мерещится? – слегка сбавляют громкость общения: похоже, заинтересовались моим разговором и навострили ушки.

– Н-нет, – помедлив, отвечает Костя. – А вы почему спрашиваете?

– Да так. Надо как-то двигаться вперед, вот и возникают разнообразные бредовые мыслишки. А, стало быть, появляются и вопросы. Как, по-твоему, Жанна была скрытной?

– Молчаливой. Не любила попусту болтать. Да и я не трепло. Нам было хорошо вместе.

– А как вы договаривались о встрече? Созванивались?

– Нет, Жанна велела, чтобы я приходил к ней раз в неделю, по средам. В семь вечера. Иногда ‒ очень редко ‒ меняла день. Тогда, например, говорила так: «На следующей неделе встречаемся во вторник. Только не перепутай». И я старался не перепутать. А в последний раз условились, что первого января, в субботу вдвоем отметим Новый год.

– То есть, по телефону не общались?

– Нет. Я даже номера ее сотового не знаю.

– Как думаешь, почему такая секретность?

Пауза. Костик в недоумении размышляет. Потом до меня доносится его неуверенное:

– Даже не представляю, что и сказать на это…

Сунув мобилу в задний карман джинсов, инстинктивно скашиваю глаза – и натыкаюсь на пытливые взгляды пацанок, расположившихся за соседним столиком. Им до невозможности любопытно: кто я? О чем разговор? И ушки у них на макушке.

Своими малюсенькими девчачьими мозгами они понимают: речь идет о любви. И не догадываются, что о смерти.

* * *

Автор

Лиза не спит. Лежит на спине с открытыми глазами. Рядом вытянулось под одеялом длинное тело Ленчика. Темную спальню сотрясает его тяжелый густой монотонный храп. Прежде Лиза осторожно прикасалась к плечу мужа и просила: «Ленчик, миленький, пожалуйста, повернись на бочок». Сейчас ей все равно.

Она с мельчайшими подробностями вспоминает разговор с незнакомцем (который представился Георгием Георгиевичем), и улыбается, счастливая.

Исповедавшись, открывшись перед ним до донышка, она почувствовала одновременно и опустошение, и нежданную радость, точно разом очистилась от скверны.

Когда Георгий Георгиевич поднялся со скамейки, чтобы попрощаться, у него оказались короткие ножки в мятых, шоколадного цвета брючках. Но ни эти толстые ножки, ни старое потертое пальтишко, ни занюханный картуз на голове Георгия Георгиевича ничуть Лизу не рассмешили, а уж она-то любит похохотать на такими потешными недотепами.

Наоборот, этот чудной человек вызывал в ней доверие, умиление, даже нежность. «Вот влюблюсь еще, – думала она. – А почему бы и нет?» Глаза ее блестели, губы морщились в ласковой растроганной усмешке.

– С вами можно как-то связаться? – спросила она. – Вы так хорошо меня понимаете.

– У меня нет телефона, – уклончиво ответил Георгий Георгиевич.

– А как же?.. – вырвалось у Лизы.

Она не закончила фразу, но смысл ее восклицания был предельно ясен: «А как же я? Я без вас уже не смогу!»

– Давайте так, – он раздвинул в добродушной улыбке губы. – Мы будем раз в неделю встречаться на этом самом месте. Какие дни и какое время вас устроят?

– Даже не знаю… – замялась она. – А вам это удобно?

– Обо мне не беспокойтесь, – в его голосе вдруг прорезались надменные, начальственные нотки: он почувствовал свою власть над Лизой. – Назовите день недели и время. Я подстроюсь.

– Ну, тогда в воскресенье. В четыре часа.

– В четыре часа дня, полагаю? – осклабился он.

– Конечно! – Она весело засмеялась. Ей хотелось хохотать во все горло.

– И вот еще что, – он отрешенно глядел куда-то вдаль, мимо нее, словно позабыв о ее существовании. – Давайте сохраним наши встречи в тайне. Нет, не потому, что я преступник и боюсь огласки, или у меня гнусные намерения. Упаси бог! Помните, что говорил Азазелло красавице Маргарите на скамейке в Александровском саду, возле кремлевской стены?

– Нет, – легко и беззаботно призналась Лиза.

– Тогда позвольте напомнить. Сказал он следующее: «Я приглашаю вас к иностранцу совершенно безопасному». Поверьте, я совершенно безопасен. Причина этой секретности предельно простая: я – человек робкий, одинокий, потаенный. Я одичал в своем одиночестве. Мне не нужна реклама. Обещаете никому не упоминать обо мне?

В ответ Лиза приложила указательный палец к улыбающимся губам.

Сейчас, лежа возле храпящего Ленчика, она повторяет этот жест. Потом сладко смежает веки – и тут же, как в детстве на санках с заледенелой горки, скатывается в сон.

* * *

Королек

Ночь. Анна уже спит. Сижу на кухне, потягиваю пиво и размышляю.

Немолодой любовник Жанны по-прежнему маячит на горизонте, я ни на шаг не продвинулся к нему. А что, если Фуфаечка его придумала? Не сказал бы, что она надежный свидетель. Скорее, даже наоборот. Не удивлюсь, если она замешана в преступлении и выдумала виртуального «спонсора» Жанны, чтобы отвести подозрение от себя и толстого Пьера.

Ну, допустим, слова Фуфаечки – истина в самой последней инстанции. Допустим, состоятельный любовник у Жанны был. Тогда становится ясным, почему она играла в шпионов со своим юным хахалем Костей.

Наверняка стареющий ревнивый любовник проверял список звонков в ее сотовом. Кстати, Жанна с ним по мобиле наверняка не общалась, чтобы жена не запеленговала.

Ситуация – хоть сейчас комедию пиши: супружница проверяет телефон муженька: не сходил ли налево? А он, в свою очередь, копается в мобильнике любовницы: не изменяет ли она ему?

Но эта комедия закончилась насильственной смертью. Допустим, богач разузнал, что любовница ему неверна, явился к ней под Новый год и…

Впрочем, не исключено, что он никакого отношения к убийству Жанны не имеет. Но тогда имеет отношение его ревнивая дражайшая половина. Явно кто-то из этих двоих… Или нет?

Вопрос.

Если разобраться, мутная история с Жанниным «спонсором». Казалось бы, мужик запредельно осторожный, наличие подружки всячески скрывал – и вдруг явился к ней домой и задушил?

Маловероятно.

Конечно, он мог нанять киллера, и тогда доказать его вину будет совсем непросто.

Кстати, как он познакомился с Каринской?

В клинике? Исключено. Даже не представляю себе буржуина, который будет сидеть в полутемном коридоре районной стоматологии среди простых смертных в поношенной одежонке. И уж точно не могу вообразить, как ему станут сверлить зуб ветхозаветным инструментом. Фантазии не хватает.

Нет, для таких, как он, существуют блистательные частные клиники. А если он скупердяй и пожалел бабло на частника, то не тратился бы на Жанну.

Подцепил Жанну на улице? Нет, такие, как он, не пачкают начищенные ботиночки уличной грязью, таскаясь среди плебеев, вроде Жанны или меня.

Забавно. Преступление произошло рядом с моим логовищем, погибшая – моя соседка, а кажется, что случилось это на другой планете. Да чего там ‒ даже не в Солнечной системе.

Жанна совершенно мне непонятна, ее перезрелый хахаль тонет в тумане неубедительных догадок. Да существует ли он вообще? Мотив преступления неясен. Ощущение такое, будто завис в ледяном разряженном воздухе, среди облаков, и никак не спущусь на землю, погруженную в раскисший снег.

А вдруг убийца – слезливый голубоглазый Костик?

Придушил, а на следующий вечер притащился с великолепным букетом белых роз, принялся изображать мировую скорбь, разводить сырость.

Глупости. Убийца не оставил никаких следов, действовал в перчатках, и ему не было резона являться в Жаннин дом, разве что сработал знаменитый комплекс Раскольникова: потянуло на место преступления. О существовании Костика вряд ли кто-то в наших «апартаментах» знал. Со мной он столкнулся абсолютно случайно. Стало быть, разыгрывать душещипательную мелодраму с цветами и всхлипываниями опять-таки не было необходимости.

Потом – ни с того, ни с сего – возникает мыслишка, что Костик и Жанна – ребята «не моего романа», как сказал великий поэт. И вообще, если б кому-то внезапно взбрело в голову снять фильм об этих двоих, вряд ли нашлись бы желающие смотреть такую дурацкую картину.

Костя отчаянно обожал Жанну. А она ‒ отвечала взаимностью или нет? Увы, этого я уже не узнаю никогда. Возможно, голубоглазый мальчик был и впрямь нужен ей позарез ‒ хотя бы для того, чтобы сознавать себя желанной женщиной, а не резиновой куклой для сексуальных утех похотливого богача (если, само собой, этот богач существует в природе).

Господи, какая скукотища!

Жанна и два ее любовника (а, может, имеется и третий? Не исключено). Зачем суечусь, зачем трачу время на поиски ее убийцы?

* * *

Следующий день ползет скучно, вязко и почему-то напоминает студень, серый, скользкий, противно дрожащий.

После четырнадцати часов мой желудок начинает вести себя нервозно, ему явно недостает энергии в виде бесхитростной растительной и животной пищи.

Стреноживаю «копейку» возле кафушки под названием «Аракс». В это время здесь можно отведать недорогой бизнес-ланч: салатик, супчик, второе (а это обычно котлетка с гарниром) и чаек в фарфоровых чашечках. Порции скромненькие. Обслуживающий персонал – гордые и услужливые кавказские ребята.

В кафе темновато. Слышна приторная отечественная попса. В висящем на стене плоском телевизоре поют и пляшут, но изображение не совпадает со звуком.

Посетителей немного.

Усаживаюсь за столик возле окна. Тут же является официант, худенький парнишка в черной жилетке, черных брюках и белой рубашке. Точеное лицо вежливо отстраненно.

Сделав заказ, остекленело пялюсь в окно, на расположившиеся напротив старорежимные особнячки, украшенные причудливым орнаментом. От этой дробной красоты просто невозможно оторваться. Метрах в двухстах бурлит пешеходная улочка имени Бонч-Бруевича, а здесь, в смиренном переулочке, тихо и малолюдно.

– Позволите?

Поднимаю глаза.

Возле моего столика стоит среднего роста человек. Он либо здесь, либо в своей машине (если таковая имеется) снял верхнюю одежду. На нем серый костюм, голубовато-стального цвета сорочка, дымчатый в бордовую полоску галстук. Лицо властное, начальственное, и в то же время мятое, нездоровое. Перепил в праздники, не иначе. Серо-седые волосы точно отлиты из металла. Лет пятьдесят пять. Возможно, в приподнятом настроении выглядит моложе.

Хочу сказать, что полно незанятых столиков, но тут же решаю погодить. Нет, не просто так «мужчина в сером» задумал подсесть ко мне. Есть какая-то причина.

Возле него тотчас оказывается официант.

– Мне только кофе, – глядя перед собой, цедит серый господин. И, когда гарсон исчезает, обращается ко мне: – Здравствуйте, Королек.

От неожиданности вздрагиваю. А он продолжает с вялой усмешкой:

– Я – тот, кого вы, надо полагать, старательно ищете и никак не можете найти. Вот, прибыл сам.

Догадываюсь: любовник Жанны Каринской! И изумляюсь:

– Как же вы меня вычислили? Я не особенно афишировал свое участие в расследовании убийства Жанны.

– Видите ли, Королек… Впрочем, давай на ты, так гораздо удобнее. Не возражаешь?

– С удовольствием… А теперь, пожалуйста, объясни, как узнал обо мне? И как догадался, что буду обедать здесь, в «Араксе»? Следил?

Он вновь как бы нехотя усмехается.

– Я – бывший офицер КГБ, для меня сбор информации, слежка – занятия привычные.

– А почему бывший, если не секрет?

– Не вписался в специфичную обстановку девяностых годов… Впрочем, неважно… Подал в отставку. Стал бизнесменом. Приохотился. Понравилось. Пока фартит. Что будет дальше – не загадываю.

– Хорошо. Допустим, ты меня вычислил. Зачем?

– Я хочу, чтобы ты нашел убийцу Жанны.

– Почему бы тебе самому этого не сделать? При твоих-то возможностях и старых связях.

– Никаких связей у меня нет. Я ушел со скандалом… Нет, не совсем так. Скандалов там не любят… Но нехорошо ушел. И меня забыли. Вычеркнули, будто никогда и не существовал… Это первое. Теперь второе. Я загружен по самую маковку. Мне проще заплатить сыщику – пускай старается, вертится, зарабатывает на хлеб насущный… Наконец, третье. Как ни банально звучит, но у меня жена и взрослые дети. И я не намерен светиться, расследуя смерть Жанны.

– Тогда несколько вопросов. Извини, если они тебя ранят… Только вряд ли стоит вести этот разговор здесь…

Почти не ощущая вкуса, поспешно проглатываю бизнес-ланч, натягиваю куртку, вместе новым знакомцем покидаю полутемный зальчик «Аракса» – и оказываюсь в озябшем, нахохлившемся январском городе. Со стороны Бонч-Бруевича гремит музыка и раздаются зазывные радиоголоса.

Недалеко от кафушки замер приличных габаритов черный внедорожник, скорее всего, принадлежащий бывшему кагэбэшнику. На этом внушительном фоне моя «копейка» выглядит замарашкой и замухрышкой. Чем-то нелепым, давно отжившим свой век. Ископаемым.

Жестом приглашаю чекиста в отставке сесть в мою машинешку. Мужик молчаливо подчиняется, осчастливив своим седалищем соседнее с водителем кресло. Я усаживаюсь за руль.

– Я немножко о тебе поразузнал, – сообщает делец. – Не стану выдавать людей, от которых получил сведения, но портрет в моем сознании сложился вполне отчетливый.

Он не поясняет, понравился ему этот портрет или вызвал иные чувства. Спрашивает:

‒ Как понимаю, ты ищешь убийцу ради спортивного интереса?

‒ Вроде того.

‒ Ценю твое бескорыстие, но профессионал должен работать только за деньги, иначе теряется квалификация. Я тебя нанимаю. Можешь даже передо мной не отчитываться, верю и так. Мне нужен результат.

Достает портмоне, не считая, вытаскивает с десяток красноватых купюр, протягивает мне.

‒ Это задаток. Мелочь. Для начала.

Небрежно засовываю бабло в карман куртки.

– Что ж, давай знакомиться. Меня, как тебе известно, зовут Корольком. А тебя как звать-величать?

‒ Для людей посторонних я ‒ Ярослав Максимович. Для тебя ‒ Ярослав.

‒ Не ты звонил в ментовку, Ярослав?

‒ Мы с Жанной собирались тридцать первого отпраздновать Новый год. В три часа дня. Конечно, в полночь романтичнее, но я обязан был явиться на традиционное семейное застолье… В нашем… скажем так: укромном уголке Жаны не оказалось. Я подождал полчаса, час и понемногу стал беспокоиться. Отправился к ней. Открыл дверь (у меня есть запасной ключ, так, на всякий случай), гляжу ‒ Жанна лежит в прихожей. Мертвая… Позвонил по ноль-два: нельзя же было оставлять ее в подобном…

Он сглатывает слюну, стискивает лежащие на коленях руки в кулаки.

‒ И тебя никто не заметил?

‒ Тридцать первое декабря, дружище. Большинство людишек веселятся в своих квартирках, остальные где-то куролесят в изрядном подпитии. И все чудовищно перевозбуждены. Никому ни до кого дела нет. Следов я, конечно же, не оставил.

– Твоей жене известно про Жанну?

Кривенькая усмешечка. Бледно-карие глаза теряют обычную холодную настороженность и немножко смягчаются.

– По-твоему, моя жена – жуткая стерва, которая разузнала про Жанну и решила ее уничтожить? Ошибаешься. Она – другая. Деликатная, рассеянная. Историк по профессии и по призванию. Но сейчас не работает, сидит дома и приватно занимается своей любимой эпохой Возрождения. Современность ее волнует не слишком. Предположим, я сообщаю жене, что у меня есть кто-то на стороне, более того, я решил на этой пассии жениться. Первым делом она, естественно, расстроится. А потом вымученно улыбнется и заявит: «Я очень рада за тебя. Пожалуйста, приведи свою избранницу сюда, мне необходимо с ней переговорить». И когда эта женщина (рассуждая теоретически) появится в нашем доме, жена примется растолковывать ей, что быть женой Ярослава ‒ ослепительное счастье: «Вам сказочно повезло, милочка, он ‒ замечательный человек»… У нее больное сердце, Королек. Если с ней что-нибудь случится, мои дети не простят своего папашу до самой его смерти. И после смерти ‒ не простят. Хочешь, верь, хочешь, не верь, а я люблю ее. Она – моя совесть. «Я любил двух женщин как одну, хоть они совсем не близнецы». Это про меня.

‒ Если у тебя такая жена, зачем тогда прятал Жанну, в разведчиков с ней играл?

Усмехается горько и иронично.

‒ Привычка.

– Ох, и тяжело ж с тобой. Не знаю ни твоей фамилии, ни адреса. Я даже не уверен в том, что тебя действительно зовут Ярославом. Ну, и как работать с таким нанимателем?

Пожимает плечами.

– Считай, что меня вообще не существует. И моей супруги тоже – как бы ты не горел желанием пообщаться с ней. Запомни: единственный смертный, который должен занять все твои мысли и желания, ‒ убийца Жанны…

* * *

Анна

Вернувшись домой с работы, переодеваюсь и ложусь на диван. Все чаще чувствую усталость. Королек ходит уже без трости, весел и почти здоров, а я неуклонно слабею.

Страшно боюсь, что однажды он оставит меня. Знаю, уверена: этого не случится. Королек – человек предельной порядочности, но каково мне будет сознавать, что он живет со мной из одного только чувства долга!

Вот и стараюсь всегда быть в форме. Я обязана быть стройной, красивой и молодой, чтобы Королек любил меня. Остальные мужчины мне абсолютно безразличны, точно они бесполы. С тех пор, как познакомилась с Корольком, хочу жить и умереть любимой!

Сейчас полежу, отдохну и примусь готовить ужин.

Звенит сотовый.

– Привет. Покатался по городу. Ничегошеньки путного не сделал, лишь попусту потратил время. Примешь меня такого?